Текст книги "Полное собрание стихотворений"

 
Слова – хамелеоны,
Они живут спеша.
У них свои законы,
Особая душа.
 
 
Они спешат меняться,
Являя все цвета,
Поблекнут, обновятся,
И в том их красота.
 
 
Все радужные краски,
Все, что чарует взгляд,
Желая вечной сказки,
Они в себе таят.
 
 
И сказка длится, длится,
И нарушает плен.
Как сладко измениться,
Живите для измен!
 

 
Все равно мне, человек плох или хорош,
Все равно мне, говорит правду или ложь.
 
 
Только б вольно он всегда да сказал на да,
Только б он, как вольный свет, нет сказал
на нет.
 
 
Если в небе свет погас, значит – поздний час,
Значит – в первый мы с тобой и в последний раз.
 
 
Если в небе света нет, значит умер свет,
Значит – ночь бежит, бежит, заметая след.
 
 
Если ключ поет всегда «Да, – да, да, – да, да», —
Значит в нем молчанья нет – больше никогда.
 
 
Но опять зажжется свет в бездне новых туч,
И, быть может, замолчит на мгновенье ключ.
 
 
Красен солнцем вольный мир, черной тьмой
хорош.
Я не знаю, день и ночь – правда или ложь.
 
 
Будем солнцем, будем тьмой, бурей и судьбой,
Будем счастливы с тобой в бездне голубой.
 
 
Если ж в сердце свет погас, значит поздний
час.
Значит – в первый мы с тобой и в последний
раз.
 

 
Что достойно, что бесчестно,
Что умам людским известно,
Что идет из рода в род,
Все, чему в цепях не тесно,
Смертью тусклою умрет
Мне людское незнакомо,
Мне понятней голос грома,
Мне понятней звуки волн,
Одинокий темный челн,
И далекий парус белый,
Над равниной поседелой,
Над пустыней мертвых вод,
Мне понятен гордый, смелый,
Безотчетный крик:»Вперед!»
 

 
Жить среди беззакония,
Как дыханье ветров,
То в волнах благовония,
То над крышкой гробов.
 
 
Быть свободным, несвязанным,
Как движенье мечты,
Никогда не рассказанным
До последней черты.
 
 
Что бесчестное? Честное?
Что горит? Что темно?
Я иду в неизвестное,
И в душе все равно.
 
 
Знаю, мелкие низости
Не удержать меня.
Нет в них чаянья близости
Рокового огня.
 
 
Но люблю безотчетное,
И восторг, и позор,
И пространство болотное,
И возвышенность гор.
 

Валерию Брюсову

 
Неужели же я буду так зависеть от людей,
Что не весь отдамся чуду мысли пламенной моей?
 
 
Неужели же я буду колебаться на пути,
Если сердце мне велело в неизвестное итти?
 
 
Нет, не буду, нет, не буду я обманывать звезду,
Чей огонь мне ярко светит, и к которой я иду.
 
 
Высшим знаком я отмечен, и, не помня никого,
Буду слушаться повсюду только сердца своего.
 
 
Если Море повстречаю, в глубине я утону,
Видя воздух полный света и прозрачную волну.
 
 
Если горные вершины развернутся предо мной,
В снежном царстве я застыну под серебряной Луной.
 
 
Если к пропасти приду я, заглядевшись на звезду,
Буду падать, не жалея, что на камни упаду.
 
 
Но повсюду вечно чуду буду верить я мечтой,
Буду вольным и красивым, буду сказкой золотой.
 
 
Если ж кто-нибудь захочет изменить мою судьбу,
Он в раю со мною будет – или в замкнутом
гробу.
 
 
Для себя ища свободы, я ее другому дам,
Или вместе будет тесно, слишком тесно будет
нам.
 
 
Так и знайте, понимайте звонкий голос этих струн:
Влага может быть прозрачной – и возникнуть как
бурун.
 
 
Солнце ландыши ласкает, их сплетает в хоровод,
А захочет – и зардеет – и пожар в степи зажжет.
 
 
Но согрею ль я другого, или я его убью,
Неизменной сохраню я душу вольную мою.
 

 
Мне снятся караваны,
Моря и небосвод,
Подводные вулканы
С игрой горячих вод.
 
 
Воздушные пространства,
Где не было людей,
Игра непостоянства
На пиршестве страстей.
 
 
Чудовищная тина
Среди болотной тьмы,
Могильная лавина
Губительной чумы.
 
 
Мне снится, что змеится
И что бежит в простор,
Что хочет измениться —
Всему наперекор.
 

 
Я полюбил свое беспутство,
Мне сладко падать с высоты.
В глухих провалах безрассудства
Живут безумные цветы.
 
 
Я видел стройные светила,
Я был во власти всех планет.
Но сладко мне забыть, что было,
И крикнуть их призывам: «Нет!»
 
 
Исполнен радости и страха,
Я оборвался с высоты,
Как коршун падает с размаха,
Чтоб довершить свои мечты.
 
 
И я в огромности бездонной,
И убегает глубина.
Я так сильнее – исступленный,
Мне Вечность в пропасти видна!
 

 
Когда я к другому в упор подхожу,
Я знаю: нам общее нечто дано.
И я напряженно и зорко гляжу,
Туда, на глубокое дно.
 
 
И вижу я много задавленных слов,
Убийств, совершенных в зловещей тиши,
Обрывов, провалов, огня, облаков,
Безумства несытой души.
 
 
Я вижу, я помню, я тайно дрожу,
Я знаю, откуда приходит гроза.
И если другому в глаза я гляжу,
Он вдруг закрывает глаза.
 

 
Вы меня прогоняли сквозь строй,
Вы кричали: «Удвой, и утрой,
В десять раз, во сто раз горячей,
Пусть узнает удар палачей».
 
 
Вы меня прогоняли сквозь строй,
Вы стояли зловещей горой,
И горячею кровью облит,
Я еще, и еще, был избить.
 
 
Но, идя как игрушка меж вас,
Я горел, я сгорал, и не гас.
И сознаньем был каждый смущен,
Что я кровью своей освящен.
 
 
И сильней, все сильней каждый раз,
Вы пугались блистающих глаз.
И вы дрогнули все предо мной,
Увидав, что меж вас – я иной.
 

 
Переломаны кости мои.
Я в застенке. Но чу! В забытьи,
Слышу, где-то стремятся ручьи.
 
 
Так созвучно, созвонно, в простор,
Убегают с покатостей гор,
Чтоб низлиться в безгласность озер.
 
 
Я в застенке. И пытка долга.
Но мечта мне моя дорога.
В палаче я не вижу врага.
 
 
Он ужасен, он странен, как сон,
Он упорством моим потрясен.
Я ли мученик? Может быть он?
 
 
Переломаны кости. Хрустят.
Но горит напряженный мой взгляд.
О, ручьи говорят, говорят!
 

М. Горькому

 
В мучительно-тесных громадах домов
Живут некрасивые бледные люди,
Окованы памятью выцветших слов,
Забывши о творческом чуде.
 
 
Все скучно в их жизни. Полюбят кого,
Сейчас же наложат тяжелые цепи.
«Ну, что же, ты счастлив?» – «Да что ж... Ничего...»
О, да, ничего нет нелепей!
 
 
И чахнут, замкнувшись в гробницах своих.
А где-то по воздуху носятся птицы.
Что птицы? Мудрей привидений людских
Жуки, пауки и мокрицы.
 
 
Все цельно в просторах безлюдных пустынь,
Желанье свободно уходит к желанью.
Там нет заподозренных чувством святынь,
Там нет пригвождении к преданью.
 
 
Свобода, свобода! Кто понял тебя,
Тот знает, как вольны разливные реки.
И если лавина несется губя,
Лавина прекрасна навеки.
 
 
Кто близок был к смерти и видел ее,
Тот знает, что жизнь глубока и прекрасна.
О, люди, я вслушался в сердце свое,
И знаю, что ваше – несчастно!
 
 
Да, если бы только могли вы понять...
Но вот предо мною захлопнулись двери,
И в клеточках гномы застыли опять,
Лепечут: «Мы люди, не звери».
 
 
Я проклял вас, люди. Живите впотьмах.
Тоскуйте в размеренной чинной боязни.
Бледнейте в мучительных ваших домах.
Вы к казни идете от казни!
 

 
Если б вы молились на меня,
Я стоял бы ангелом пред вами,
О приходе радостного дня
Говорил бы лучшими словами.
 
 
Был бы вам как радостный восход,
Был бы вам как свежесть аромата,
Сделал бы вам легким переход
К грусти полумертвого заката.
 
 
Я бы пел вам сладостно звеня,
Я б не ненавидел вас, как трупы,
Если б вы молились на меня,
Если бы вы не были так скупы.
 
 
А теперь, угрюмый и больной,
А теперь, как темный дух, гонимый,
Буду мстить вам с меткостью стальной,
Буду бич ваш, бич неумолимый.
 

 
Мы можем идти по широким равнинам,
Идти, не встречаясь в пути никогда.
И каждый пребудет, один, властелином, —
Пока не взойдет роковая звезда.
 
 
Мы можем бросать беспокойные тени,
Их месяц вытягивать будет в длину.
В одном восхожденьи мы будем ступени,
И равны, – пока не полюбим одну.
 
 
Тогда мы солжем, но себе не поможем,
Тогда мы забудем о Боге своем.
Мы можем, мы можем, мы многое можем,
Но только – мой равный! – пока мы вдвоем.
 

 
Ломаные линии, острые углы.
Да, мы здесь – мы прячемся в дымном царстве мглы.
 
 
Мы еще покажемся из угрюмых нор,
Мы еще нарядимся в праздничный убор.
 
 
Глянем и захватим вас, вбросим в наши сны.
Мы еще покажем вам свежесть новизны.
 
 
Подождите, старые, знавшие всегда
Только два качания, только нет и да.
 
 
Будет откровение, вспыхнет царство мглы.
Утро дышит пурпуром... Чу! кричат орлы!
 

 
Вы томительные,
Усыпительные,
Ничего вам не дано,
Даром канете на дно.
 
 
Богом кинутые,
И отринутые,
Не согреты вы ничем,
И живете низачем.
 
 
Не постигнувшие,
И не двигнувшие
Ничего и никогда,
Вы погибли навсегда.
 
 
Вы распавшиеся,
Неудавшиеся,
У дорожного столба
Невзошедшие хлеба.
 

 
Почему в языке отошедших людей
Были громы певучих страстей?
И намеки на звон всех времен и пиров,
И гармония красочных слов?
 
 
Почему в языке современных людей
Стук ссыпаемых в яму костей?
Подражательность слов, точно эхо молвы,
Точно ропот болотной травы?
 
 
Потому что когда, молода и горда,
Между скал возникала вода,
Не боялась она прорываться вперед,
Если станешь пред ней, так убьет.
 
 
И убьет, и зальет, и прозрачно бежит,
Только волей своей дорожит.
Так рождается звон для грядущих времен,
Для теперешних бледных племен.
 

 
Милый друг, почему бесконечная боль
Затаилась в душе огорченной твоей?
Быть счастливым себя хоть на миг приневоль,
Будь как царь водяной, и как горный король,
Будь со мною в дрожаньи бессвязных ветвей.
Посмотри, как воздушно сиянье Луны,
Как проходит она – не дыша, не спеша.
Все виденья в застывшей тиши сплетены,
Всюду свет и восторг, всюду сон, всюду сны.
О, земля хороша, хороша, хороша!
 

 
Если грустно тебе,
Ты не думай, мой друг
Весь очерчен в Судьбе
Твой назначенный круг
 
 
Разве думает лес?
Разве плачет о чем?
Он живет для чудес,
Озаренный лучом.
 
 
Разве нежный цветок
Будет думать весной?
Верь напевности строк,
Будь без думы со мной.
 

 
Ты мне говоришь, что как женщина я,
Что я рассуждать не умею,
Что я ускользаю, что я как змея, —
Ну, что же, я спорить не смею.
 
 
Люблю по-мужски я всем телом мужским,
Но женское сердцу желанно,
И вот отчего, рассуждая с другим,
Я так выражаюсь туманно
 
 
Я женщин, как высшую тайну люблю,
А женщины любят скрываться,
И вот почему я не мог, не терплю
В заветных глубинах признаться.
 
 
Но весь я прекрасен, дышу, и дрожу,
Мне жаль, что тебя я печалю.
Приблизься, тебе я всю правду скажу, —
А может быть только ужалю.
 

 
Мы брошены в сказочный мир,
Какой-то могучей рукой.
На тризну? На битву? На пир?
Не знаю Я вечно – другой
 
 
Я каждой минутой – сожжен.
Я в каждой измене – живу.
Не праздно я здесь воплощен
И ярко я сплю – наяву.
 
 
И знаю, и помню, с тоской,
Что вниз я сейчас упаду
Но, брошенный меткой рукой,
Я цель – без ошибки найду
 

 
В красоте музыкальности,
Как в недвижной зеркальности,
Я нашел очертания снов,
До меня не рассказанных,
Тосковавших и связанных,
Как растенья под глыбою льдов.
 
 
Я им дал наслаждение,
Красоту их рождения,
Я разрушил звенящие льды.
И, как гимны неслышные,
Дышат лотосы пышные
Над пространством зеркальной воды.
 
 
И в немой музыкальности,
В этой новой зеркальности,
Создает их живой хоровод
Новый мир, недосказанный,
Но с рассказанным связанный
В глубине отражающих вод.
 

 
Если ты поэт и хочешь быть могучим,
Хочешь быть бессмертным в памяти людей,
Порази их в сердце вымыслом певучим,
Думу закали на пламени страстей.
 
 
Ты видал кинжалы древнего Толедо?
Лучших не увидишь, где бы ни искал.
На клинке узорном надпись: «Sin miedo», —
Будь всегда бесстрашным, – властен их закал.
 
 
Раскаленной стали форму придавая,
В сталь кладут по черни золотой узор,
И века сверкает красота живая
Двух металлов слитых, разных с давних пор.
 
 
Чтоб твои мечты во век не отблистали,
Чтоб твоя душа всегда была жива,
Разбросай в напевах золото по стали,
Влей огонь застывший в звонкие слова.
 

Млечный путь

Дагни Кристепсен

 
Да, тебя я знаю, знаю. Ты из рода королей.
Ты из расы гордых скальдов древней родины твоей.
 
 
Ты не чувствуешь, не знаешь многих звуков,
многих слов,
Оттого что в них не слышно дуновения веков.
 
 
Ты не видишь и не знаешь многих красок
и картин,
Оттого что в них не светит мощь родных
морских глубин.
 
 
Но едва перед тобою молвишь беглый вещий звук,
Тотчас мы с тобою вместе, мы в один замкнуты
круг.
 
 
И когда во взоре можешь силу Моря отразить,
Между мною и тобою тотчас ласковая нить.
 
 
Нить признанья, ожиданья, бесконечности мечты,
Долгих песен без названья, откровений красоты.
 
 
Между мною и тобою веет возглас «Навсегда».
«Ты забудешь?» – «Невозможно». – «Ты ко мне
вернешься? – «Да».
 
 
Да, тебя я знаю, счастье Ты – рожденная волной
Вот, я связан царским словом. Помни. Помни!
Будь со мной!
 

 
В моем саду мерцают розы белые,
Мерцают розы белые и красные,
В моей душе дрожат мечты несмелые,
Стыдливые, но страстные.
 
 
Тебя я видел только раз, любимая,
Но только раз мечта с мечтой встречается,
В моей душе любовь непобедимая
Горит и не кончается.
 
 
Лицо твое я вижу побледневшее,
Волну волос, как пряди снов согласные,
В глазах твоих признанье потемневшее,
И губы, губы красные.
 
 
С тобой познал я только раз, любимая,
То яркое, что счастьем называется,
О, тень моя, бесплотная, но зримая,
Любовь не забывается.
 
 
Моя любовь – пьяна, как гроздья спелые,
В моей душе – звучат призывы страстные,
В моем саду – сверкают розы белые
И ярко, ярко – красные.
 

 
Солнце удалилось. Я опять один.
Солнце удалилось от земных долин.
Снежные вершины свет его хранят.
Солнце посылает свой последний взгляд.
 
 
Воздух цепенеет, властно скован мглой.
Кто-то, наклоняясь, дышит над землей.
Тайно стынут волны меркнущих морей.
– Уходи от ночи, уходи скорей. —
 
 
– Где ж твой тихий угол? – Нет его нигде.
Он лишь там, где взор твой устремлен к звезде.
Он лишь там, где светит луч твоей мечты.
Только там, где Солнце. Только там, где ты.
 

 
Нет дня, чтоб я не думал о тебе,
Нет часа, чтоб тебя я не желал.
Проклятие невидящей Судьбе,
Мудрец сказал, что мир постыдно мал.
 
 
Постыдно мал и тесен для мечты,
И все же ты далеко от меня.
О, боль моя! Желанна мне лишь ты,
Я жажду новой боли и огня!
 
 
Люблю тебя капризною мечтой,
Люблю тебя всей силою души,
Люблю тебя всей кровью молодой,
Люблю тебя, люблю тебя, спеши!
 

 
Я заснул на распутьи глухом.
В высоте, на небесные кручи,
Поднимались тяжелые тучи.
Это было не ночью, а днем.
 
 
Я лежал на избитом пути,
На краю много знавшей дороги.
Здесь и люди и звери и боги
Проходили, чтоб что-то найти.
 
 
Я дремал как живой, но мертвец,
Как умерший, но чающий жизни.
И, отдавшись душой укоризне,
Задремал я как труп наконец.
 
 
И тогда мне явилась она,
Та, кого я и прежде, неясно,
Так любил, безнадежно, безгласно,
Как любить нам велела – Луна.
 
 
Надо мною бесплотная тень,
Наклоняя воздушное тело,
Ближе быть, дальше быть, не хотела.
И погас утомительный день.
 
 
Все смешалось в сомкнувшейся мгле.
Я мечтал – да, как все – о святыне.
И как труп я покоюсь доныне
На избитой шагами земле.
 

 
Мы прячем, душим тонкой сетью лжи
Свою любовь.
Мы шепчем: «Да? Ты мой? – Моя? – Скажи! —
– «Скорей! Одежды брачные готовь!»
 
 
Но я люблю, как любит петь ручей,
Как светит луч.
Последний я, иль первый, меж лучей,
Навек, на миг, – мне все равно, – я жгуч
Но я люблю, как любит льнуть к волне
Воздушность ив.
Мне все равно, что скрыто там на дне, —
Я в зеркале поверхности красив.
 
 
Поверхность отражает выси гор,
Измены дня.
Мой милый друг, лелей в себе мой взор,
Как тень, как сон, люби, люби меня!
 

 
Тончайшие краски
Не в ярких созвучьях,
А в еле заметных
Дрожаниях струн, —
 
 
В них зримы сиянья
Планет запредельных,
Непознанных светов,
Невидимых лун.
 
 
И если в минуты
Глубокого чувства,
Мы смотрим безгласно
И любим без слов,
Мы видим, мы слышим,
Как светят нам солнца,
Как дышат нам блески
Нездешних миров.
 

 
Мы говорим на разных языках.
Я свет весны, а ты усталый холод.
Я златоцвет, который вечно молод,
А ты песок на мертвых берегах.
 
 
Прекрасна даль вскипающего моря,
Его простор играющий широк.
Но берег мертв. Измыт волной песок.
Свистит, хрустит, с гремучей влагой споря.
 
 
А я живу. Как в сказочных веках,
Воздушный сад исполнен аромата.
Поет пчела. Моя душа богата.
Мы говорим на разных языках.
 

 
Было поздно в наших думах.
Пела полночь с дальних башен.
Темный сон домов угрюмых
Был таинственен и страшен.
 
 
Было тягостно-обидно.
Даль небес была беззвездна.
Было слишком очевидно,
Что любить, любить нам – поздно.
 
 
Мы не поняли начала
Наших снов и песнопений.
И созвучье отзвучало
Без блаженных исступлении.
 
 
И на улицах угрюмых
Было скучно и морозно.
Било полночь в наших думах.
Было поздно, поздно, поздно.
 

 
В те дни, когда везде был Млечный Путь,
Я полюбил несдержанность мечтанья,
И верю, звездный хаос мирозданья
В моих словах блеснет когда-нибудь.
 
 
Теперь! Сейчас! Вольнее дышит грудь.
Я полон сладкой дрожью ожиданья,
Они встают, забытые преданья,
Погасшие, хотят опять блеснуть.
 
 
Я вижу первозданную планету,
Воздушную, как остров голубой,
Там в первый раз я счастлив был с тобой.
 
 
В начальной тьме оставил я примету,
Сказав тебе: «Прощай, когда-нибудь
Мы вновь с тобой полюбим – Млечный Путь».
 

 
Она так шумно-весела,
И так светла, —
Как между скал певучий ключ,
Как яркий луч.
 
 
В ней все любовь, в ней все мечта,
И красота,
Как все в лесу, в лучах весны,
Любовь и сны.
 
 
Зачем же радостный расцвет
Веселых лет, —
Как летний блеск сменен зимой, —
Окончен тьмой?
 
 
Теперь навек с одним она,
Прошла весна.
Как дым вкруг пурпура огней,
Он всюду с ней.
 
 
Цветок роскошный отблистал,
И мертвый стал.
И как в гербарии он сжат,
Бесцветен взгляд.
 
 
В ней ключ застывший усыплен,
В ней смутный сон,
Как тусклый мертвенный налет
Стоячих вод.
 

 
Сожженный край томительной равнины,
На ней забытый раненый солдат.
Вдали синеют горы-исполины.
– «Ты не придешь, ты не придешь назад!»
 
 
Там, где-то, край обиженный и бедный.
В глухой избе, за пряжей, у окна,
Какая-то одна, с улыбкой бледной,
Вдали от мужа – мужняя жена.
 
 
Меняет Солнце область созерцанья,
Роняет тень одним и жжет других.
Все ближе ночь. Все тише восклицанья.
В такую ночь пришел он как жених.
 
 
Равнины спят. Пред счастьем пробужденья
Меняет Солнце пышный свой наряд.
К одной стране восходят все виденья.
– Да, он придет, придет к тебе назад!
 

 
Спите, полумертвые увядшие цветы,
Так и не узнавшие расцвета красоты,
Близ путей заезженных взрощенные. Творцом,
Смятые невидевшим тяжелым колесом.
 
 
В час, когда все празднуют рождение весны,
В час, когда сбываются несбыточные сны,
Всем дано безумствовать, лишь вам одним нельзя,
Возле вас раскинулась заклятая стезя.
 
 
Вот, полуизломаны, лежите вы в пыли,
Вы, что в небо дальнее светло глядеть могли,
Вы, что встретить счастие могли бы, как и все,
В женственной, в нетронутой, в девической красе.
 
 
Спите же, взглянувшие на страшный пыльный путь,
Вашим равным – царствовать, а вам – навек уснуть,
Богом обделенные на празднике мечты,
Спите, не видавшие расцвета красоты.
 

 
Храня влюбленную истому,
Я цепенею и гляжу.
От одного цветка к другому
В саду перехожу.
 
 
Воздушно ландыши белеют,
В себя влюбляется нарцисс,
И гроздья красных лилий млеют,
Раскрылись и зажглись.
 
 
И счастью преданы немому,
Уста раскрывшихся цветов,
От одного цветка к другому
Струят блаженство снов.
 
 
Я вижу, как они меняют
Свой легкий праздничный наряд,
Друг друга пылью соблазняют,
Влюбляют и пьянят.
 
 
Душистой пылью опьяненный,
Цветок целуется с цветком.
А я, безумный, я, влюбленный,
С блаженством не знаком.
 
 
Но я храню свою истому,
Тобой живу, тобой дрожу.
И от цветка идя к другому,
Всем – сердце расскажу.
 

 
Я знаю людей с голубыми глазами,
Я знаю, что принято думать о них.
Но это молчание Неба над нами
Не есть ли горящий безмолвием стих?
 
 
Не стих, а поэма, о том, что лазурность
Все видит, все знает, всегда глубина,
И молча твердит нам: «Безбурность. Безбурность.
«Я лучше, чем буря. Я счастие сна».
 

 
Темнеет вечер голубой,
Мерцают розовые тени.
Мой друг, скорей, пойдем с тобой
На те заветные ступени.
 
 
Над нами будет желтый крест,
Цветные окна церкви темной.
Зажжется небо, и окрест
Повсюду будет блеск заемный.
 
 
Багряно-огненный закат
Во мгле осветит лица наши.
С могил к нам розы обратят
Свои раскрывшиеся чаши.
 
 
Для нас надгробные кресты,
В лучах последнего сиянья,
Воспримут чары красоты,
Как знак немого обещанья.
 
 
И все тона, и все цвета,
Какие только в небе слиты,
Как в рай забытые врата,
Нам будут в этот миг открыты.
 
 
И смолкнут наши голоса,
И мы, друг в друге пропадая,
Погаснем, как в цветке роса,
Как в тучке искра золотая.
 

 
Волна бежит. Волна с волною слита.
Волна с волною слита в одной мечте.
Прильнув к скалам, они гремят сердито.
Они гремят сердито: «Не те! Не те!»
 
 
И в горьком сне волна волне шепнула.
Волна волне шепнула: «В тебе – мечта».
И плещут вновь: «Меня ты обманула!»
«Меня ты обманула. И ты – не та!»
 

 
Цветок и воздух, смущенный эхом,
То полный плачем, то полный смехом.
Цветок нарцисса, и звук заветный,
Ответом вставший, но безответный.
 
 
Над глубью водной, мертво-зеркальной,
Бесплодно стынет цветок печальный,
Своим обманут прекрасным ликом,
Не внемля внешним мольбам и крикам.
 
 
А звук заветный, хотя и внешний,
Навек пронизан тоской нездешней,
Ревнует, молит, грозит, пророчит,
И вот рыдает, и вот хохочет.
 
 
Но нет слиянья для двух прекрасных,
Мы розно стынем в терзаньях страстных.
И гаснут звуки, и ясны воды
В бездушном царстве глухой Природы.