Текст книги "Полное собрание стихотворений"

 
Трава-хвалиха взрощена пустыней,
Четыре цвета есть на ней,
Багряно-красный цвет, зеленый, черный, синий,
Четыре пламени огней.
 
 
Сорви ее, как будешь чист душою,
Четверократно ты поймешь,
Что можно, как своей, жить радостью чужою,
И правду расцветить, как ложь.
 
 
Хвалить восторг, и восхвалить усталость,
За ярким раем жаркий ад,
Понять, что в бархат тьмы красиво входит алость,
Что Небо и Земля – горят.
 

 
Расцвела на дальнем небе Радуга-цветок.
Семицветный мост оперся о земной поток.
 
 
Красный, желтый, и зеленый, разные цвета.
Фиолетовый, и синий, углится мечта.
 
 
Только углится не мраком, золотым огнем.
Каждой краске повелела быть в неделе днем.
 
 
Мак и розы в понедельник, а во вторник лен.
В среду лютик, всю неделю разноцветный сон.
 
 
В воскресенье полноцветность всех семи
цветов,
Чтобы пояс для недели был сполна готов.
 
 
Чтоб одна к другой неделя яркая пошла,
Чтобы, с месяцем венчаясь, вся была светла.
 
 
Чтобы месяцы, женившись на неделях тех,
Самоцветными камнями рассыпали смех.
 
 
Чтоб, собравшись как двенадцать, спел их
хоровод:
«Полночь Года! С Новьм Счастьем! Новый Год
идет!»
 

 
Белая панна гуляла по Небу, сеяла там маргаритки,
Светлые тучки кругом завивались в длинные белые
свитки.
 
 
Белая панна протяжным напевом вызвала гроздья
сирени,
Белой сирени вкруг белых балконов, в замке,
где белы ступени.
 
 
Вишенье млело, цветы осыпались, новые нежно
блестели,
Белые сосны высоко вздымались, белые пышные ели.
 
 
Заячьим пухом убрались дорожки сада и частого
бора,
Заячьи уши мелькали меж веток, в матовых
сцепках узора.
 
 
Лебеди стаей сбирались, кружились, белым сияньем
светили,
С Белою панной играли, резвились, лили ей отсветы
крылий.
 
 
Белая панна взяла одуванчик, все разлетелись
пушинки,
Дети земные окутались в иней, звездно плясали
снежинки.
 

 
Солнце – всемирное пламя,
Окно небесных пиров,
Круговое желтое знамя,
Над битвой и пляской миров.
 
 
Солнце – яркая чаша,
Зеркало дружных светил,
Радость и молодость наша,
Зелень стеблей из могил.
 
 
Солнце – кружащийся гений,
Учащий ликом своим,
Пьяность зверей и растений,
Рдяность и пьяность сквозь дым.
 

 
С высокой башни
На мир гляжу я.
С железной башни
За ним слежу я.
Несется Ветер,
Несется Ветер,
Несется Ветер,
Кругом бушуя.
 
 
Что миг текущий,
Что день вчерашний,
Что вихрь бегущий,
Как зверь, над пашней.
 
 
Бегущий мимо,
Неуловимо,
Как гроздья дыма,
Вкруг стройной башни
На мир всегдашний,
Светло гляжу я.
С высокой башни
За ним слежу я
И злится Ветер,
Кружится Ветер,
И мчится Ветер,
Кругом бушуя.
 

 
То, в чем страх для вас,
Вечно-близко мне
Я – Змеиный глаз,
Я горю в Огне.
 
 
Я – Перистый змей,
Изумрудный сон,
Я – Волшебный Фей,
Мне мой смех – закон.
 
 
Захочу чего, —
Вот оно уж тут,
Вот я мчу его,
На крылах минут
 
 
На огне минут,
В брызгах ярких слов.
Хорошо цветут
Опьяненья снов.
 

Зеленые святки

 
Уйдемте под тень, —
О, панны! О, панны! – и будем играть в поцелуйные
прятки.
У Поляков Троицын день
Зовется Зеленые Святки.
Уйдемте под свежую тень, поцелуи под тенью так
сладки.
 
 
О, лес, ты нас тайной одень!
За вегками ветки, прогалины, глуби, лесные загадки
То, панны, ваш день,
Не белые, нет, изумрудные Святки.
Уйдемте в мгновеньях под вечную тень, поцелуи
под тенью так сладки.
 

 
Ты помнишь, в нежной ясности,
Равнины, в их безгласности,
И весь сквозистый лес,
Тоскующий, и чующий,
Что вот, теплом чарующий,
Уж близок час чудес.
 
 
Все было в ожидании,
И в утреннем мечтании,
И пахло так землей,
Еще вчера оснеженной,
Сегодня же разнеженной
Фиалковой мечтой.
 

 
Блаженно, став на грань предела,
Не жаждать больше ничего.
Ты так красиво опьянела
От приближенья моего.
 
 
Сейчас последняя завеса
Совсем растает между нас
О, как красиво в храме леса,
Неповторяемости час!
 

 
Светлое платье на темной подкладке
Было надето на ней.
Стал я играть с ней в загадки и в прятки,
Между расцветами дней.
 
 
Стал я играть с ней под куполом Ночи,
Звезды слагались в цветы.
Бездна возникла живых средоточии,
Ярких среди черноты.
 
 
Сказки слагались, и страшны, и сладки,
С каждой минутой страшней.
Белое платье на темной подкладке
Было так тесно на ней.
 

Несет кузнец три молота.

Святочная песня

 
Кузнец, кузнец, ты скуй мне венец,
Ты скуй мне венец золотой,
Чтоб жизнь мне светила по самый конец,
И была бы всегда молодой.
 
 
Из остатков, кузнец, скуй мне перстень злат,
Скуй мне перстень злат поскорей,
Чтобы, к счастью пойдя, не пришел я назад,
К пустырям тех изношенных дней.
 
 
Из обрезков ты скуй золотую иглу,
Золотую иглу ты мне скуй,
Чтобы вышил я в ткани мирской, там в углу,
Век горящий, один поцелуй.
 

 
Ко мне пришла
Богиня Лада.
Нежна, светла,
Она была,
Как предрассветная прохлада.
 
 
Я целовал,
Твердя: «О, Лада!»
Я ей давал
Любви фиал,
Она шепнула мне: «Не надо!»
 
 
Но день алел,
Как розы сада.
И стал я смел,
Любил, горел,
И стала розовою Лада.
 
 
И понял я.
Что есть услада.
«Моя! Моя!»
«О, ты змея!»
Шепнула мне, слабея, Лада.
 

 
Уже распались куколки,
Их бабочки прожгли.
Пушистые распуколки
На вербах зацвели.
 
 
Пред Вербным воскресением,
Всех тех, кто молодой,
С усмешками, и с пением,
Обрызгали водой.
 
 
Водою обливали их:
Пусть свежей будет грудь.
И вербой ударяли их:
Как верба нежным будь.
 
 
Втыкали вербу малую
За образа, в углах,
Чтоб силой смертно-алою
Не встал пожар в домах.
 
 
Свети нам, радость здешняя,
Цветы, земля, вода.
Цвети нам, верба вешняя,
Цвети с Весной всегда.
 

На что ж тебе люб-трава?

– Чтобы девушки любили.

Народная песня

 
На опушке, вдоль межи,
Ты, душа, поворожи.
Лес и поле осмотри,
Три цветка скорей бери.
 
 
Завязавши три узла,
Вижу я: Заря – светла.
И срываю я цветок,
Первый, синий василек.
 
 
И тая в душе завет.
Я срываю маков цвет.
И твердя любви слова,
Вижу третий: люб-трава.
 
 
Вижу, вижу, и зову: —
Сердце, рви же люб-траву.
Но душа едва жива:
Опьянила люб-трава.
 
 
Все цветы я рвал, спеша,
И смела была душа.
Только тут минуту длю: —
Слишком люб-траву люблю.
 
 
Как сорвал я василек,
Было просто невдомек.
И не спрашивал я, нет,
Как сорвать мне маков цвет.
 
 
А уж эту люб-траву
Как же, как же я сорву?
Сердце, знак! Отдай скорей
Люб-траву – любви моей!
 

 
Воздушность. Несколько цветков,
Знакомых, полевых,
Из тайных, в сердце, родников
На волю манят стих.
 
 
Цветок склоняется к цветку,
И стебель к травке льнет.
– Куда тебя я завлеку? —
Цветок цветку поет.
 
 
О, сердце, только ты поймешь
Безмолвный разговор.
Куда меня ты увлечешь?
В неволю? На простор?
 

Послала меня, послала любезная свекровь,

За зимнею весной, за летним снегом.

Литовская песня

 
Послал меня, отправил причудник-чародей,
Он задал мне задачу, чтоб мне погибнуть с ней.
 
 
– Ступай, сказал волшебник, за зимнею весной,
Еще за летним снегом – не то беда со мной. —
 
 
Смущенная, пошла я, куда глаза глядят,
И, чу, запели птицы, и травы шелестят.
 
 
– Иди на берег Моря, иди в зеленый лес.
Они научат душу наукою чудес.
 
 
В лесу увидишь в вешнем зеленую сосну,
На летнем Море вещем вспененную волну.
 
 
Сломивши ветку хвои, ты зачерпни рукой
Пригоршню снежной пены, снежистости морской. —
 
 
Как птицы мне пропели, как молвили цветы,
Я сделала, вернулась. Ну, где, волшебник, ты?
 
 
Ты девушку встревожил, но побежден ты мной.
Я – здесь, я – с летним снегом и с зимнею весной.
 

 
Красная Горка. Парни и девицы
Друг друга обливают водою ключевой.
Липки березки. Хмельные в небе птицы.
Звон разливается влагою живой.
 
 
Красная Горка радостей Пасхальных,
Брызги веселья и влажностей живых,
Светлые встречи взглядов обручальных,
С Неба на Землю – в лучах идущий стих.
 
 
Красная Горка, таинство мгновений,
Праздник причастья Солнца и Воды,
Розовым цветом утро обновлений
Празднует силу смарагдовой Звезды.
 

 
Жемчужное виденье,
Избранница мечты,
Ты примешь песнопенье,
Возьмешь мои цветы?
 
 
В них нет гвоздик тревожных,
В них нет пьянящих роз,
Молений невозможных,
В словах укрытых слез.
 
 
Тебе лишь тонкий свиток,
Тебе, моей красе,
Весенних маргариток,
И ландышей в росе.
 
 
В них тоже опьяненье,
И в них влюбленность есть.
Жемчужное виденье,
Путей любви не счесть.
 
 
Но, если сон твой станут
Пьянить мои цветы,
Их вздохи не обманут. —
Скажи, ведь веришь ты?
 

 
Царевна-Недотрога,
Скажите, ради Бога,
Чем так я вам не люб?
Зачем себя гневите,
Зачем вы так кривите
Кораллы нежных губ?
Царевна-Недотрога,
Трудна была дорога,
Я все ж ее прошел.
И куст был весь тернистый,
Когда с зарею мглистой
Шиповник ваш расцвел.
 
 
Царевна-Недотрога,
У Змея у Зловрога
Весьма был лютый взгляд.
Я все же изловчился,
С победой воротился,
С цветком пришел назад.
 
 
Царевна-Недотрога,
Скажите ж, ради Бoгa,
Когда я буду люб?
Иль вновь шиповник острый,
Вновь – Змей, и злой, и пестрый,
Перед кораллом губ?
 

 
Заря-заряница,
Красная девица,
К церкви ходила,
Ключи обронила,
Месяц увидел,
Солнце скрало.
 
 
Заря-заряница,
Красная девица,
К людям ходила,
Алмаз уронила,
Ум засмеялся,
Сердце рыдало.
 
 
Заря-заряница,
Красная девица,
Ум разлюбила,
Сердце озарила,
Сердце и светится,
Бьется так ало.
 

 
Он мне снился призраком долгие года,
Я ждала избранника, я ждала всегда.
Я не видя помнила, верила в него,
Не могла не слушаться сердца моего.
 
 
Светлая, холодная, думала всегда,
Как о Солнце думает подо льдом вода.
Он смутил мне девичьи тающие сны,
Он дышал мне воздухом лета и весны.
 
 
И пришел неведомый, близко стал ко мне,
Я была как облачко в солнечном огне.
Он взглянул так пристально, он вздохнул
едва,
Говорил мне ласково стыдные слова.
 
 
Я не видя помнила, светлого, его,
И душа не вспомнила больше ничего.
Чем при нем исполнилась вся душа моя,
Что он сделал с девушкой – ах, не знаю я!
 

 
Цветы ангельские,
Когти дьявольские,
Уж не древо ли райское ты?
Древле данное нам,
И отобранное,
Чтоб нам жаждать всегда Красоты?
 
 
Верно, это и есть
Изъясненье того,
Что все женщины любят тебя?
Цветы ангельские,
Когти дьявольские
Тянут к нам, нас любя, нас любя!
 

 
Когда я близ тебя, мне чудится Египет,
Вот ночи Африки звездятся в вышине
Так предвещательно и так тревожно мне,
Фиал любви еще не выпит.
 
 
Еще касался я так мало черных глаз,
И ночь твоих волос я разметать не смею
Я дам тебе века, царица, будь моею,
Смотри, Вселенная – для нас!
 

 
Ты далеко, но говоришь со мной,
В чужих краях, но мы с тобою близки
Так не сумеет, в час ночной,
Араб быть близким к одалиске
Цветочный сон! Кто там идет, спеша?
Какая мысль сейчас волнует!
Твоя освобожденная душа
Меня целует.
 

 
Легко порхает,
Сама не знает,
Куда летит, зачем живет
Звенит для слуха,
Всегда старуха,
Всегда ей первый для жизни год.
 
 
Легко порхает,
Жужжит, не знает
Что так внимал ей – Фараон.
И будет виться,
И так кружиться
На тризне крайней – всех, всех времен.
 

 
Июнь, Июль, и Август – три месяца мои,
Я в пьянственности Солнца, среди родной семьи.
 
 
Среди стеблей, деревьев, колосьев, и цветов,
В незнании полнейшем, что есть возможность льдов.
 
 
В прозрачности Апреля, влюбленный в ласки Лель,
Для песни сладкогласной измыслил я свирель.
 
 
Я с Ладой забавлялся во весь цветистый Май,
К Июньским изумрудам ушел – и спел: «Прощай».
 
 
И Лада затерялась, но долго меж ветвей
Кукушка куковала о нежности моей.
 
 
Но жалобы – в возвратность вернут ли беглеца?
И жаворонки Солнца звенели без конца.
 
 
Заслушавшись их песен. Июнь я примечтал,
Очнулся лишь, заметив какой-то цветик ал.
 
 
Гляжу ну, да, гвоздики Июльские цветут,
Багряностью покрылся Июньский изумруд.
 
 
И меж колосьев желтых зарделись огоньки,
То пламенные маки, и с ними васильки.
 
 
Тепло так было, жарко, высок был небосвод.
Ну, кто это сказал мне, что есть на свете лед?
 
 
Не может быть, безумно, о, цветики, зачем?
В цветеньи и влюбленьи так лучезарно всем.
 
 
Цветет Земля и Небо, поет Любовь, горя,
И я с своей свирелью дождался Сентября.
 
 
Он золотом венчает, качает он листы,
Качая, расцвечает, баюкает мечты.
 
 
И спать мне захотелось, альков мой – небосклон,
Я тихо погружаюсь в свой золотистый сон.
 
 
Как девушки снимают пред сном цветистость бус,
Я цветиков касаюсь. «Я снова к вам вернусь».
 
 
Июнь, Июль, и Август, я в сладком забытьи.
Прощайте – до Апреля – любимые мои.
 

 
Искры малой, но горящей
Ты не угашай: —
Может, вспыхнет свет блестящий,
Разгорится целый Рай.
 
 
Весь ведь Мир наш создан, звездный,
Просто так, из Ничего.
Так смотри, не будь морозной,
Свет хорош, люби его.
 

 
Кто был Иван Купала,
Я многих вопрошала,
Но люди знают мало,
И как тому помочь.
Кто был он, мне безвестно,
Но жил он здесь телесно,
И если сердцу тесно,
Иди на волю, в ночь.
 
 
О, в полночь на Ивана
Купалу сердце пьяно,
Душе тут нет изъяна,
А прибыль красоты.
Живым в ту ночь не спится,
И клад им золотится,
И папорот звездится,
Горят, змеясь, цветы.
 
 
Мы девушки с глазами,
Горящими как в храме,
Мы с жадными губами,
С волнистостью волос.
Дома покинув наши,
В лесу мы вдвое краше,
Цветы раскрыли чаши,
И сердце в нас зажглось.
 
 
По чаще мы блуждали,
Как дети, без печали,
Мы травы собирали,
И был душист их рой.
В стихийном очищеньи,
И в огненном крещеньи,
Пропели мы в смущеньи
Напев заветный свой.
 
 
Ту песнь с напевом пьяным
Припоминать нельзя нам,
Да будет скрыт туманом
Тот свет, что светит раз.
Но мы, как травы, знаем,
Чем ум мы опьяняем,
И каждый бредит раем
При виде наших глаз.
 

 
Хвалите, хвалите, хвалите, хвалите,
Безумно любите, хвалите Любовь,
Ты, сердце, сплети всепротяжные нити,
Крути златоцветность – и вновь,
От сердца до сердца, до Моря, до Солнца,
от Солнца до мглы отдаленнейших звезд,
Сплетенья влияний, воздушные струны,
протяжность хоралов, ритмический мост,
Из точки – планеты, из искры – пожары,
Цветы и расцветы, ответные чары,
Круги за кругами, и снова, и вновь,
То выше, то ниже, качаясь, встречаясь,
И то расходясь, то опять возвращаясь,
Свечась, расцвечаясь, поющая кровь
Всемирно проводит путистые нити,
Хвалите же Вечность, любите, хвалите,
Хвалите, хвалите, хвалите Любовь.
 

Преломление

 
Во мне стихи поют – на преломленьи дня,
Когда блестящий Шар начнет к морям спускаться.
Тогда стихи звучат, преследуют меня,
Как пчелы летние, жужжат, звенят, роятся.
 
 
О, полнопевный рой! Сюда ко мне, сюда!
Готово место вам, гирлянды строк крылатых.
Уже зенит пройден, светлей в морях вода,
Уже надмирный Диск скользит в воздушных
скатах.
 
 
Вот новый улей вам, любовники цветов,
Устройте соты здесь всем множеством бессонным.
Чтоб в зимних сумерках, под дикий свист
ветров,
Я усладиться мог тем медом благовонным
 

 
Каждый цветок есть цветистая планета,
Каждое растенье – зеленая звезда,
В горницах зимних Весны няньчат Лето,
Горы – неземные, хоть земные – города.
Тучи – узоры водных размышлений,
Облачко – греза лунного луча,
Терем нам дивный дал Вселенский Гении,
Только от двери не дал нам ключа.
 

 
Аллеи рек. Зеркальности озер
Хрустальный ключ. Безгласные затоны.
Живая сказка, страшный темный бор.
Его вершин немолкнущие звоны.
 
 
Воздушность ив. Цветы родных полей.
Апрельский сон с его улыбкой Маю.
Я целый мир прошел в мельканьи дней,
Но лучше вас я ничего не знаю.
 

 
У Осени в саду, по золотым аллеям,
Мечтая, я бродил, в сияньи Сентября.
Я видел призраки, подобные камеям,
На них светила мне вечерняя заря.
 
 
Они мне нравились, их четкий профиль, взоры,
Гармония всех черт, спокойствие мечты
И к ним так стройно шли все краски, все узоры,
В воздушность кружева сплетенные листы.
 
 
Но счастья не было. Была одна умильность.
Красиво, но на всем бесстрастия печать
У Осени в саду – зеркальная могильность.
И стали шепоты мне душу вопрошать
 
 
«Когда ты счастлив был?» – шепнул мне лист,
спадая.
«Когда ты счастлив был?» – спросила Тишина.
«Иди за мной! За мной!» – шепнула, улетая,
Виденьем бывшая и в Осени, Весна.
 
 
«Я счастлив был, когда ты был слегка зеленым». —
Промолвил я листу. И молвил Тишине: —
«Я счастлив был, когда скользил по светлым
склонам.
Моих безумств. Прощай!» И я ушел к Весне.
 

 
«Был ли счастлив ты когда?»
Забурлив, заговорила
Мне разливная вода.
«Был ли счастлив ты когда?»
«Было, было, было, было».
 
 
Прожурчали мне ручьи: —
«Жил ли ты когда, ликуя?»
«Посмотри в глаза мои.
Знаю, знаю, в забытьи,
Знаю сладость поцелуя».
 
 
Все шепнуло мне смеясь: —
«Будет снова, если было.
Не обманывай лишь нас».
И вскричал я: «В добрый час»
«Было, было, было, было».
 

 
Все драмы мира – на любви,
Или с любовью слиты,
Всех скальдов мира позови,
И скажут: – Песнь живет в крови,
В сердцах, что страстью взрыты.
И если нежно я пою,
Мои Друг, не веруй чуду
Я просто в строки алость лью,
Мой друг, чужую и свою: —
Я скальд, и скальдом буду.
 

 
Сколько в Городе дверей, – вы подумали об этом?
Сколько окон в высоте по ночам змеится светом!
Сколько зданий есть иных, тяжких, мрачных,
непреклонных,
Однодверчатых громад, ослепленно-безоконных.
Склады множества вещей, в жизни будто бы
полезных.
Убиение души ликом стен, преград железных.
Удавление сердец наклоненными над нами
Натесненьями камней, этажами, этажами.
Семиярусность гробов. Ты проходишь коридором.
Пред враждебностью дверей ты скользишь смущенным
вором.
Потому что ты один. Потому что камни дышат.
А задверные сердца каменеют и не слышат.
Повернется в дырке ключ – постучи – увидишь ясно,
Как способно быть лицо бесподходно-безучастно.
Ты послушай, как шаги засмеялись в коридоре.
Здесь живые – сапоги, и безжизненность – во взоре.
Замыкайся уж и ты, и дыши дыханьем Дома.
Будет впредь и для тебя тайна комнаты знакома.
Стены летопись ведут, и о петлях повествуют.
Окна – дьяволов глаза Окна ночи ждут. Колдуют.
 

 
Мы зависим от дней и ночей,
От вещей, от людей, и погоды.
Мы в разлуке с душою своей,
С ней не видимся долгие годы.
Мы бряцаем металлом цепей,
Мы заходим под темные своды.
Мы из целой Природы, из всей,
Взяли рабство, не взявши свободы.
 
 
Но приди лишь на влажный песок,
Освеженный морскими волнами.
Посмотри, как простор здесь широк,
Как бездонно здесь Небо над нами.
Лишь услышь, чуть подслушай намек,
Набаюканный сердцу морями, —
Ты как дух, ты окончил свой срок,
Ты как дух над безбрежными снами.
 
 
В многопевности сказок морских,
В бестелесности призрачной Влаги,
Где испод изначальностей тих,
Ни для чьей не доступен отваги, —
В отрешеньи от шумов людских,
Как мы смелы здесь, вольны, и наги.
Ты здесь первый несозданный стих,
Из еще нерассказанной саги.
 

 
Глыбы отдельные скал, округленные ласкою волн.
Влажность, на миг, голышей от волны, каждый миг
набегающий.
Утлый, забытый, разбитый, но все не распавшийся
челн.
Белые чайки на гребне, над зыбью, тех чаек
качающей.
 
 
Светлые дали воды, уводящие в сказочность взор.
Волны, идущие к нам, но как будто бы нас
уносящие.
Шелесты, шорох песков, кругозорный, безмерный
простор.
Зовы, узывы, напевы, пьянящие, странно манящие.
 

 
Я сейчас летаю низко над землей,
Дух забот вседневных виснет надо мной.
 
 
Можно ль быть свободным огненным орлом,
Если ты притянут этим тусклым днем?
 
 
Можно ль альбатросом ведать ширь морей,
Если ты окован тесностью своей?
 
 
Можно, о, возможно кондором летать,
Если отрешенно будешь ты мечтать.
 
 
Можно, быть возможно птицею Стратим,
Раз ты в высших числах, с Солнцем, только
с ним.
 

 
Какой же путь, какой же путь
Еще найти ты сможешь?
Быть может, есть он где-нибудь?
И как сумеешь ты вздохнуть,
И как себе поможешь?
 
 
В конце концов – лишь путь цветка,
Лишь путь ребенка, птицы,
Меж трав полночных – светляка,
Свирельных струй издалека,
Узорчатой зарницы.
 

 
Счастлив, кто в беге упал,
В беге до цели.
Так белою пеной увенчанный вал
Рассыпается в радостном хмеле.
Счастлив, кто счастье узнал устремления к цели.
 
 
Вал разбежался, хмельной,
Кружевом белым.
Прекрасен, кто к жизни рожден глубиной,
И к безвестным стремится пределам.
Счастлив, кто счастье узнал быть в стремлении
смелом.
 

 
Морские розы – розы белые,
Они цветут во время бурь,
Когда валы освирепелые
Морскую мучают лазурь.
 
 
И бьют ее, взметают с грохотом,
И возмущают ревом гроз,
И возращают с мертвым хохотом
Мгновенность пышных белых роз.
 

 
Если ты врага имеешь,
Раз захочешь, так убей,
Если можешь, если смеешь.
Угоди душе своей.
Но заметь, что в крови красной —
Волхвованье из нее,
Только брызнет, дух неясный
Воскрылится – птицей – властной
Изменить в тебе – твое.
 
 
Эта птица, вкруг могилы
Умерщвленного врага,
Будет виться, станешь хилый,
Жизнь не будет дорога.
Труп сокроют, труп схоронят,
Птица будет петь и петь,
Крик ее в тебе застонет,
Ты пойдешь, она нагонит,
Месть заставит – умереть.
 

 
Пой, сестра, ну, пой, сестрица.
Почему ж ты не поешь?
Раньше ты была как птица.
– То, что было, не тревожь.
 
 
Как мне петь? Как быть веселой?
В малом садике беда,
С корнем вырван куст тяжелый,
Роз не будет никогда. —
 
 
То не ветер ли повеял?
Не Перкун ли прогремел? —
– Ветер? Нет, он легким реял.
Бог Перкун? Он добр, хоть смел.
 
 
Это люди, люди с Моря
Растоптали садик мой.
Мир девический позоря,
Меж цветов прошли чумой.
 
 
Разорили, исказнили
Алый цвет и белый цвет.
Было много роз и лилий,
Много было, больше нет.
 
 
Я сама, как ночь с ночами,
С вечным трепетом души,
Еле скрылась под ветвями
Ивы, плачущей в тиши.
 

 
Королева Каралуни,
Над полянами Литвы,
Плачет в месяце Июне,
Плачет с ней листок травы.
 
 
А в пределах Норги Фрея,
Плачет, глянув на утес,
И болотная лилея
След хранит златистых слез.
 
 
И по всем-то странам разно
Плачет нежная Заря,
То жемчужно, то алмазно,
То в сияньях янтаря.
 
 
То на быстром Светлогривом,
Приносящем день, коне,
Пролетит она по нивам,
И дрожит слеза в огне.
 
 
А порою эта грива
Вся от инея бела,
Поглядишь – и как красиво,
Вон, роса везде легла.
 
 
Отчего же это плачет
При начале дня Заря?
Конь ее зачем так скачет?
Это все ужели зря?
 
 
Я не знаю Полагаю,
Тут ничем нельзя помочь.
Ибо Ад привержен к Раю,
И за Днем приходит Ночь.