Текст книги "Кто против нас?"

«Прошлое принадлежит Богу». Эти слова, когда-то брошенные Сталиным Черчиллю, следует помнить каждому, кто сегодня пытается дерзко проникнуть во внутренний мир давно почившего Генералиссимуса.

И все же – попробуем, помолясь. Благослови, Господи!..

Судя по всему, молодой Сосо утратил веру еще в семинарии. И как минимум до начала Великой Отечественной войны оставался убежденным атеистом. Хотя духовное училище он окончил на «отлично». Да и в семинарии прошел полный курс, прекрасно успевая по всем предметам. Только вот на выпускные экзамены 29 мая 1899 года Иосиф Джугашвили не пришел «по неизвестной причине», за что и был отчислен без аттестата.

Сталинский однокашник по семинарии Г. Глурджидзе впоследствии вспоминал, как однажды юный Иосиф доверительно сообщил ему: «Знаешь, нас обманывают, Бога не существует…

Эти слова удивили меня. – пишет Глурджидзе. – Ни от кого еще я не слышал таких слов.

– Сосо, что ты говоришь?!

– Я дам тебе прочесть книгу, из которой ты увидишь что мир и вся жизнь устроены совсем по-иному и разговоры о Боге пустая болтовня, – сказал Иосиф.

– Какая это книга? – заинтересовался я.

– Дарвин. Обязательно прочти, – наставительно ответил Иосиф»[43]43
  Г. Глурджидзе. «Памятные годы». Журнал «Безбожник», № 4, 1938 г.


[Закрыть].

Скорее всего, эта история – сказка. Один из мифов советской атеистической пропаганды. Но как бы то ни было, Сталин совершенно искренне ушел из семинарии в революцию. Само по себе это неудивительно: духовное сословие дало России не только многочисленных подвижников и молитвенников, столпов веры и благочестия, но и фанатичных революционеров-вероотступников, подобных Чернышевскому и Добролюбову. Оскудение народной веры к началу XX века приняло в России катастрофический характер. Об этом открыто говорили такие светочи Православия, как святители Игнатий Брянчанинов и Феофан Затворник, знаменитый оптинский старец Амвросий и многие другие благодатные угодники Божии.

В те же годы, когда молодой Сталин, утеряв веру, с головой окунулся в революционную деятельность, святой праведный Иоанн Кронштадтский громогласно обличал тлетворный «дух времени», проникший даже в церковные школы: «Вера Слову Истины – Слову Божию исчезла и заменена верою в разум человеческий. Печать в большинстве изолгалась – для нее не стало ничего святого и досточтимого, кроме своего лукавого пера, нередко пропитанного ядом клеветы и насмешки. Не стало повиновения детей родителям, учащихся – учащим, и самих учащих – подлежащим властям. Браки поруганы, семейная жизнь разлагается. Твердой политики не стало, все желают автономии. Даже духовно-учебные заведения позабыли о своем назначении: быть слугами Церкви. Не стало у интеллигенции любви к Родине, и она готова продать ее инородцам, как Иуда предал Христа… Правды нигде не стало, и Отечество на краю гибели…».

Дивно ли, что Иосиф Джугашвили поддался господствующему настроению?

Но вера, похоже, все-таки не окончательно покинула сердце молодого Сосо… О внутренних устремлениях Иоси-фа Джугашвили красноречиво говорят его стихи, печатавшиеся в грузинских литературных сборниках тех лет:

 
Шел он от дома к дому,
В двери чужие стучал.
Под старый дубовый пандури
Нехитрый мотив звучал.
 
 
В напеве его и в песне,
Как солнечный луч, чиста,
Жила великая правда –
Божественная мечта.
 
 
Сердца, превращенные в камень,
Будил одинокий напев.
Дремавший в потемках пламень
Вздымался выше дерев.
 
 
Но люди, забывшие Бога,
Хранящие в сердце тьму,
Вместо вина отраву
Налили в чашу ему.
 
 
Сказали ему: «Будь проклят!
Чашу испей до дна!..
И песня твоя чужда нам,
И правда твоя не нужна!»
 

Впоследствии Сталин всегда помнил о своих православных корнях.

Например, просматривая макет второго издания своей биографии (1947 г.) он во фразе «поступил в том же году в Тифлисскую духовную семинарию» – собственноручно вписал: «православную». Но при этом, на мой взгляд, было бы несомненным заблуждением принимать желаемое за действительное и видеть в Сталине того «покровителя Православия», которого так хотят видеть в нем некоторые современные сталинисты.

В первые послереволюционные годы Сталин безоговорочно поддержал общий курс большевиков на уничтожение Церкви и духовенства, сформулированный Лениным и Троцким в их знаменитой секретной директиве от 1 мая 1919 года: «В соответствии с решением В. Ц. И. К. и Сов. Нар. Комиссаров, необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады».

Из обнародованных уже после распада СССР документов видно, что Сталин вместе с Лениным и Троцким голосовал на заседаниях Политбюро против отмены приговоров о расстреле «попов»[44]44
  См., напр., публикацию «Политбюро и церковь» в журнале «Новый мир», 1994, № 8.


[Закрыть]. А в беседе с американской рабочей делегацией 9 сентября 1927 года он и вовсе заявил: «Подавили ли мы реакционное духовенство? Да, подавили. Беда только в том, что оно не вполне еще ликвидировано». Беседа эта, кстати, включена в десятый том сочинений Сталина, вышедший в 1949 году, то есть уже в то время, когда его отношение к духовенству, по версии «православных сталинистов», резко изменилось. Кроме того, по свидетельству Молотова, именно Сталин одобрил снос Храма Христа Спасителя и замену его Дворцом Советов.

Хотя, конечно, не все в сталинском отношении к Церкви было так просто и однозначно. Непримиримым богоборцем Сталин не был даже в это жестокое время. Более того, уже 6 августа 1923 года (т. е. еще при жизни Ленина!) он подписывает постановление ЦК, которое, по сути, отменяет расстрельную ленинскую директиву 1919 года. В нем, в частности, говорится:

«Многочисленные примеры с достаточной ясностью свидетельствуют о том, как неосторожно, несерьезно, легкомысленно относятся некоторые местные организации партии и местные органы власти к такому важному вопросу, как вопрос о свободе религиозных убеждений. Эти организации и органы власти, видимо, не понимают, что своими грубыми, бестактными действиями против верующих, представляющих громадное большинство населения, они наносят неисчислимый вред советской власти…

ЦК постановляет:

1) воспретить закрытие церквей, молитвенных помещений… по мотивам неисполнения административных распоряжений о регистрации, а где таковое закрытие имело место – отменить немедля;

2) воспретить ликвидацию молитвенных помещений, зданий и проч. путем голосования на собраниях с участием неверующих или посторонних той группе верующих, которая заключила договор на помещение или здание;

3) воспретить ликвидацию молитвенных помещений, зданий и проч. за невзнос налогов;

4) воспретить аресты «религиозного характера», поскольку они не связаны с ярко контрреволюционными деяниями «служителей церкви» и верующих…»

Некоторую конъюнктурность этому милосердному сталинскому жесту придает тот факт, что постановление это вышло сразу же после заявления патриарха Тихона о лояльности Церкви к советской власти и могло быть своего рода «компенсацией» Первосвятителю за его готовность к сотрудничеству. А вот окончательно Сталин отменит страшную ленинскую антицерковную директиву только 11 ноября 1939 года, оформив эту отмену решением Политбюро, адресованным лично руководителю НКВД Лаврентию Берии. В нем сказано:

«По отношению к религии, служителям русской православной церкви и православноверующим ЦК постановляет:

1). Признать нецелесообразной впредь практику органов НКВД СССР в части арестов служителей русской православной церкви, преследования верующих.

2). Указание товарища Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 года за N 13666-2 «О борьбе с попами и религией», адресованное пред. ВЧК товарищу Дзержинскому, и все соответствующие инструкции ВЧК-ОГПУ-НКВД, касающиеся преследования служителей русской православной церкви и православноверующих, – отменить.

3). НКВД СССР провести ревизию осужденных граждан по делам, связанным с богослужительной деятельностью. Освободить из-под стражи и заменить наказание на не связанное с лишением свободы осужденным по указанным мотивам, если деятельность этих граждан не нанесла вреда советской власти.

4). По вопросу о судьбе верующих, принадлежащих иным конфессиям и находящихся под стражей и в тюрьмах, ЦК вынесет решение дополнительно».

При этом объяснить такое смягчение богоборческой ленинской политики какой-то сиюминутной политической выгодой в 1939 году уже невозможно. Общая линия на смягчение антицерковных репрессий просматривается в сталинской политике и в более ранний период. Так, 12 сентября 1933 года выходит секретное постановление ЦК № 1037/19, в котором говорится:

«В период с 1920 до 1930 годов в Москве и на территории прилегающих районов полностью уничтожено 150 храмов. 300 из них (оставшихся) переоборудованы в заводские цеха, клубы, общежития, тюрьмы, изоляторы и колонии для подростков и беспризорников. Планы архитектурных застроек предусматривают снос более чем 500 оставшихся строений храмов и церквей.

На основании изложенного ЦК считает невозможным проектирование застроек за счет разрушения храмов и церквей, что следует считать памятниками архитектуры древнего русского зодчества. Органы Советской власти и рабоче-крестьянской милиции ОГПУ обязаны принимать меры (вплоть до дисциплинарной и партийной ответственности) по охране памятников архитектуры древнего русского зодчества».

Кое-какие меры после этого и впрямь были приняты. И кое-что из того, что кучерявые «комиссары в пыльных шлемах» не успели разгромить, было спасено. Но это, увы, было именно «кое-что», – жалкие остатки, уцелевшие после вселенского антицерковного погрома…

Как утверждал один из ближайших сталинских соратников, Вячеслав Молотов, «Сталин не был воинствующим безбожником». Современным историкам хорошо известна собственноручная записка Вождя, в которой он дает указание своим помощникам не присылать ему в личную библиотеку «никакой атеистической макулатуры». Незадолго перед смертью Молотов вспоминал: «Мы все трое были певчими в Церкви. И Сталин, и Ворошилов, и я. В разных местах, конечно. Сталин – в Тбилиси, Ворошилов – в Луганске, я – в своем Нолинске. Сталин неплохо пел. Ворошилов пел. У него хороший слух. Вот мы трое и пели «Да исправится молитва моя…» – и так далее. Очень хорошая музыка, пение церковное».

Впрочем, переоценивать сталинскую «православность», исходя из этого факта, не стоит. Тот же Молотов говорил: «У Сталина был приятный голос… Церковные песни мы иногда пели. После обеда. Бывало, и белогвардейские пели.» Но значит ли это, что Сталин симпатизировал и белогвардейцам тоже?..

* * *

И все же надо признать, что на склоне лет отношение Сталина к религии изменилось. Начало таких перемен связано с широко ныне известной встречей Вождя с тремя митрополитами Русской Церкви, состоявшейся в Кремле 4 сентября 1943 года. В ходе этой встречи Сталин неоднократно подчеркивал, что «Церковь может рассчитывать на всестороннюю поддержку правительства во всех вопросах, связанных с ее организационным укреплением и развитием внутри СССР». А в конце беседы, взяв митрополита Сергия (Страгородского) под руку, Сталин лично свел его по лестнице вниз и сказал на прощание: «Владыка! Это все, что я в настоящее время могу для Вас сделать»[45]45
  Война, Церковь, Сталин и митрополит Илия. http://stalinism.ru/Stalin-i-TSerkov/Voyna-TSerkov-Stalin-i-mitropolit-Iliya.html


[Закрыть].

Спустя год, в 1944-м, Сталин принял делегацию Грузинской Православной Церкви. Позже иерархи вспоминали, что «ожидали найти его твердокаменным, суровым воплощением воли, а на самом деле они нашли раздвоенного человека, внезапно обнажившего перед ними душу и желавшего сделать для них все возможное»[46]46
  Война, Церковь, Сталин и митрополит Илия. http://stalinism.ru/Stalin-i-TSerkov/Voyna-TSerkov-Stalin-i-mitropolit-Iliya.html


[Закрыть]. Кто знает, может, именно в этот момент внешним наблюдателям открылись сокровенные тайники сталинской души…

«Многие годы образования под влиянием Церкви, – говорил уже позднее, в 1985 году, Светлане Аллилуевой Патриарх Грузии Илия II (Шиолошвили), – не проходят даром. А он оставил Бога и Церковь, растившую его для служения почти пятнадцать лет. Глубоко в душе живет тоска по Богу. И я глубоко верю, что последними проблесками сознания он звал Бога… Грешник, большой грешник. Но я вижу его часто во сне, потому что думаю о нем, о таких, как он. Я вижу его потому, что молюсь о нем… Я видел его, осеняющего себя крестным знамением».

Митрополит Вениамин (Федченков), в годы Гражданской войны возглавлявший церковную иерархию в белой армии барона Врангеля, проживший вдали от России, в эмиграции, 27 лет, писал в своем дневнике: «Много раз вспоминал с добрым чувством сов. власть, и в частности Сталина. Прикладываю здесь даже его портрет из календаря. На обороте мне понравилась его «речь» – из 10 словечек. Открытая душа, любящая народ, рабочих. Теплом на меня повеяло от этих слов»… Позже, уже вернувшись на Родину, он записал: «Я поминаю (и на проскомидии) и Иосифа Сталина, и Георгия Карпова, и нашего уполномоченного Никиту Смирнова, как заповедал апостол и как требует этого сердце мое».

А вот мнение о Сталине патриарха Александрийского Христофора: «Маршал Сталин является одним из величайших людей нашей эпохи, питает доверие к Церкви и благосклонно к ней относится…»[47]47
  Война, Церковь, Сталин и митрополит Илия. http://stalinism.ru/Stalin-i-TSerkov/Voyna-TSerkov-Stalin-i-mitropolit-Iliya.html


[Закрыть].

Конечно, при желании можно подобрать цитаты совсем иного свойства. Только стоит ли? Даже враги Генералиссимуса признавали таинственную, мистическую сложность его внутреннего мира. «Признаться, я не знаю, как все это непротиворечиво объяснить», – пишет профессор Илизаров, пытавшийся понять Вождя, исследуя его многочисленные пометки на полях книг из личной сталинской библиотеки[48]48
  Б. С. Илизаров. «Сталин. Штрихи к портрету на фоне его библиотеки и архива».


[Закрыть].

А читал Сталин много и жадно. Объем его книжных интересов поражает. По собственному признанию в беседе с Шепиловым, он ежедневно читал до пятисот страниц! Память у Вождя с детства была великолепной. Еще Максим Горький удивлялся, как, прочитав текст один раз, Сталин умел запомнить его наизусть!

Тематика сталинских книг широка и разнообразна. В его личной библиотеке значатся историки Геродот, Ксенофонт, П. Виноградов, И. Бельяминов, Д. Иловайский («Ха-ха-ха! Дурак Иловайский» – помета Сталина на полях), К. Иванов, Н. Кареев, 12 томов «Истории» Карамзина, многотомная «История России с древнейших времен» С. Соловьева. Три книги Виппера: «Древняя Европа и Восток», «История Греции в классическую эпоху» и «Очерки истории Римской империи» буквально исчирканы пометами Вождя. Значатся в списке «История русской армии и флота», «Мемуары князя Бисмарка», дореволюционное издание книги А. Богданова «Краткий очерк экономической науки», многочисленные ленинские работы и, конечно, «Капитал» Маркса. (Хотя это сочинение, судя по всему, давалось Вождю с трудом – пометки есть только во вступлении к «Капиталу» и в конце, в выводах).

Весьма показательно отношение Сталина к Достоевскому. В домашних беседах он говорил дочери: «Это был великий психолог!»… «К сожалению, я не спросила его, что он имел в виду», – вспоминала позже Светлана. Однажды Милован Джилас, молодой югославский коммунист, заговорил со Сталиным о Достоевском, страстным поклонником которого он был. Ответ Сталина его поразил: «Великий писатель и великий реакционер. Мы его не печатаем, потому что он плохо влияет на молодежь. Но писатель великий».

В сталинской библиотеке находились четыре книги из собрания сочинений Федора Михайловича: два тома «Днев-ников писателя» и два – «Братьев Карамазовых». Все сорок сталинских помет сосредоточены в одном томе – в «Братьях Карамазовых».

Ненавистники Сталина, возможно, будут разочарованы, но интересовали Вождя не Великий Инквизитор и не криминальные страсти запутавшихся братьев. Все его внимание сосредоточилось на двух православных образах. На старце Зосиме и старце Паисии. Отчеркнуты, например, слова Зосимы, обращенные к зловещему Федору Карамазову: «Главное, не стыдитесь самого себя, ибо от сего лишь все и выходит». И чуть дальше – опять: «Главное самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, стало быть, входит в неуважение и к себе, и к другим. Не уважая же никого, перестает любить, а чтобы не имея любви занять себя… доходит совсем до скотства в пороках своих, а все от беспрерывной лжи и людям, и себе самому. И ведь знает человек, что никто не обидел его и что он сам себе навыдумывал и налгал для красы, сам преувеличил, чтоб картину создать, и из горошинки сделал гору – знает сам это, а все-таки сам первый обижается… и тем самым доходит и до вражды истинной…»

Но самое важное и интересное – дальше.

Старец Зосима учит: «Любовь деятельная сравнительно с мечтательной есть дело жестокое и устрашающее». И Сталин это место жирно подчеркивает. И еще подчеркивает: «Любовь деятельная – это работа и выдержка». Чуть дальше отмечает еще: «Все праведники, все святые… были все счастливые».

Почему именно эти слова привлекли внимание Вождя? Тайна!.. Хотя…

Жестокость и устрашающий характер сталинской «деятельной любви» несомненны. Так же, как и ее искренность, ее отчетливо религиозный – хотя и социалистический тоже – мессианский характер. Но вот праведность… Счастье… Один Бог знает, что думал и чувствовал Сталин, подчеркивая в книге «реакционера» Достоевского духовные поучения православного старца. Другие пометки в книгах личной библиотеки Вождя говорят, что он до последних дней оставался приверженцем марксистских тезисов о священной борьбе с «эксплуатацией человека человеком» и неминуемом «торжестве социализма». Но социализм для Сталин был, несомненно, много большим, чем просто политическое учение.

Любопытно сравнить: на чистых листах книги Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» Сталин записывает:

«1) слабость, 2) лень, 3) глупость – единственное, что может быть названо пороком. Все остальное – при отсутствии вышесказанного – составляет, несомненно, добродетель.

NB! Если человек силен (духовно), деятелен, умен (или способен) – то он хороший, независимо от любых пороков».

Да уж… Куда тут Достоевскому с его психологическим драматизмом и нравственными переживаниями!

* * *

Читая многое и духовно питаясь многим, сам Сталин, похоже, точно знал только одно: вся его жизнь – это бесконечная борьба, непрестанная война с врагами тех идей, с противниками тех грандиозных планов, которые составляют единственный смысл его, сталинской, жизни. И эту религиозную жажду борьбы, эту повседневную готовность к смертельной схватке разделяли все его ближайшие сподвижники.

Упоминавшийся выше югославский коммунист Милован Джилас, пользовавшийся в 40-х годах особой симпатией и доверием Сталина, вспоминает: «Мир, в котором жили советские вожди, постепенно начинал представать предо мною в новом виде: ужасная, не прекращающаяся борьба на всех направлениях. И меня, исполненного восхищения, охватывало головокружительное изумление при виде воли и бдительности, не покидавших их ни на мгновение. Это был мир, где не было иного выбора, кроме победы или смерти».

Джилас не раз бывал на знаменитых сталинских ужинах, продолжавшихся всю ночь напролет и заканчивавшихся лишь под утро. Туда Вождь приглашал только самых близких, самых верных. Тем интереснее для нас наблюдения молодого югослава:

«В просторной, без украшений, но отделанной со вкусом столовой на передней половине длинного стола были расставлены разнообразные блюда в подогретых и покрытых крышками тяжелых серебряных мисках, а также напитки, тарелки и другая посуда. Каждый обслуживал себя сам и садился куда хотел вокруг свободной половины стола. Сталин никогда не сидел во главе, но всегда садился на один и тот же стул: первый слева от главы стола.

Выбор еды и напитков был огромным – преобладали мясные блюда и разные сорта водки. Но все остальное было простым, без претензии. Никто из прислуги не появлялся, если Сталин не звонил, а понадобилось это только один раз, когда я захотел пива. Войти в столовую мог только дежурный офицер. Каждый ел что хотел и сколько хотел, предлагали и понуждали только пить – просто так и под здравицы. Бывать на этих ужинах считалось особой честью.

Такой ужин обычно длился по шести и более часов – от десяти вечера до четырех-пяти утра. Ели и пили не спеша, под непринужденный разговор, который от шуток и анекдотов переходил на самые серьезные политические и даже философские темы.

На этих ужинах в неофициальной обстановке приобретала свой подлинный облик значительная часть советской политики, они же были и единственной роскошью в однообразной жизни Сталина».

Тот Сталин, которого увидел на этих застольях допущенный в «ближний круг» Джилас, оказался весьма далек от традиционного образа, канонизированного советской пропагандой.

«Он мало или вовсе ничего не говорил о партиях, о коммунизме, о марксизме, но очень много о славянах, о народах, о связях русских с южными славянами и о геройстве, страданиях и самопожертвовании Красной Армии. Слушая все это, я был потрясен и оглушен…

Однажды Сталин без подробных обоснований изложил суть своей панславистской политики: «Если славяне будут объединены и солидарны – никто в будущем и пальцем не шевельнет. Пальцем не шевельнет!» – повторял он, резко рассекая воздух указательным пальцем. В какой-то момент он встал, подтянул брюки, как бы готовясь к борьбе или кулачному бою, и почти в упоении воскликнул: «Война скоро кончится, через пятнадцать-двадцать лет мы оправимся, а затем – снова!»

Что-то жуткое было в его словах: ведь ужасная мировая война еще шла…»[49]49
  Милован Джилас. «Беседы со Сталиным».


[Закрыть]

* * *

Но вернемся к Достоевскому. Не меньше поучений старца Зосимы Сталина волновали мысли другого религиозного персонажа из «Братьев Карамазовых», отца Паисия. Особенно его рассуждения о соотношении государства и церкви. Сталин подчеркивает: «По русскому пониманию и упованию надо, чтоб не церковь перерождалась в государство как из низшего в высший тип, а напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственной лишь церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди». Мысль эта не просто подчеркнута Вождем, она помечена инициалами – «Ф. Д.». А так Сталин делал, лишь когда что-то казалось ему очень важным. И еще раз подчеркнул он слова отца Паисия: «Не церковь обращается к государству, поймите вы это. То Рим и мечта и его… А напротив, государство обращается в церковь, исходит от церкви и становится церковью на всей земле… От Востока звезда сия воссияет».

Этой сияющей восточной звездой Сталин, видимо, считал свою Империю, которую он строил трудолюбиво и безоглядно и которая в окончательном своем развитии должна была, по мысли Вождя, соединить в себе преимущества идеального Государства и Святой Церкви…

Впрочем, что именно чувствовал, о чем думал Сталин, читая Достоевского и делая в его книгах свои таинственные пометы – Бог весть. Одно несомненно. Человек, ТАК читающий «Братьев Карамазовых», ни в коем случае не укладывается в расхожие антисталинские мифы о «злобном тиране» и «паталогическом диктаторе». Даже ненавистники Вождя – пусть не все, но наиболее чуткие из них – не могут этого не понимать. Не случайно, видимо, талантливый еврейский бард Александр Галич, убежденный антисталинист, вложил в уста ненавистного ему Сталина такие слова:

 
Молю, Всевышний, Тебя, Творца:
На помощь вышли Ты мне гонца.
О, дай мне дальше – не кровь, вино.
Забыл, как дальше. А, все равно…
Не ставь отточий конца пути,
Прости мне, Отче. Молю, прости…
 

Сие и буди, буди. Бог Всемогущий, Долготерпеливый, Человеколюбивый, Многомилостивый и Истинный да простит всем нам, недостойным, бесчисленные согрешения и грехопадения наши.

Упокой, Господи, душу усопшего Помазанника Твоего Иосифа. Аминь.