Текст книги "БеспринцЫпные чтения. Вишлист"

Галина Капустина

Тайное знание без купюр

Когда по телевизору говорили, что СССР – самая читающая страна в мире, я верила безоговорочно.

Потому что мой жизненный опыт подтверждал это ежедневно.

Мне было десять. И я читала все, что попадало в книжный шкаф, занимавший всю стену самый большой комнаты в нашей квартире.

Мне нравился сам процесс чтения. Даже если приходилось решительно прорываться сквозь нагромождения непонятных слов, то и дело сверяясь со словарями. Чем сложнее добывался смысл, тем интереснее мне было. Я чувствовала себя причастной тайному знанию, доступному только избранным. Избранность подтверждало и поведение нашей училки по русскому и литературе, когда я спрашивала ее о значении непонятного мне слова. Например, что это за сайдаки, из которых пугачевцы обстреливали осажденный Оренбург? На лице Крупской, так ее прозвали, потому что она была Надеждой Константиновной, настоящую фамилию никто не помнил, тут же проступали красные пятна – явный признак недовольства, а голос становился выше на целую октаву и звенел так, что мне все время приходилось сдерживать себя, чтобы не заткнуть руками уши, это было бы ужасно невежливо. На мои вопросы она всегда отвечала примерно одно и то же: если мне хватило ума прочесть какое-то слово, то хватит ума и в словаре Ожегова его найти. Но я-то знала, что у Ожегова этого слова нет. Вот и выходило, что я оказывалась причастной тайному знанию, недоступному Крупской, а Ожегов, скорее всего, просто скрывал его от всех, ведь составитель словаря, как мне казалось, должен был знать все. То, что я не понимала смысл слова, меня не смущало. Ведь произносят же ведьмы заклинания, которые звучат сплошь как тарабарщина, но это не мешает им колдовать.

Единственное, что я не очень любила читать, это письма. Мне казалось, что их печатали против воли авторов, дождавшись их смерти.

Папа считал, что письма издают, чтобы увеличить количество томов в полном собрании сочинений. Но это убеждение не мешало ему «гоняться» за очередным томом «по всей Москве», чтобы отоварить талончик.

Папа с мамой классику не читали. Они любили гораздо более дефицитные книги, которые папа приносил «из разных мест». Пикуля для мамы, Жоржа Сименона и сборники современных зарубежных детективов – для себя.

Эти книги не доходили до нашего книжного шкафа. После прочтения они передавались друзьям или обменивались.

Вообще-то папе не обязательно было сдавать макулатуру, чтобы выкупить вожделенную книгу. Он работал в типографии. Правда, в военно-технической, и печатали там только инструкции, как он сам говорил. Но, похоже, каким-то хитрым путем все типографии в Москве, а может и во всей нашей стране были связаны, так что папа исправно поставлял книги, наполняя наш книжный шкаф.

Но и талончиками за сданную макулатуру не брезговал.

«Подарим кому-нибудь, – объяснял он недальновидной матери, когда приносил очередной том из классики. – Дочке пригодится, в школе еще будут проходить», – выдвигал он второй веский аргумент, если мама сомневалась, что книга достойна того, чтобы за ней «гоняться».

Я была девочкой ответственной. Раз книжный шкаф забивался книгами исключительно для меня, я усердно бралась за каждую новую книгу, ощущая, что выполняю гражданский долг не только за себя, но и за всю нашу семью.

Читать – это хорошо. Не читать – это плохо и даже постыдно.

Так был устроен мир.

Пока он не рухнул в одночасье, чуть не раздавив меня тяжестью своих обломков.

* * *

– Как ты мог! Как ты вообще мог притащить ее домой. О чем ты думал только? – шипела мама за дверью.

Мы с мамой ужинали, когда пришел папа. Позже обычного. Я выскочила встретить его в коридор.

Если честно, я любила, когда он приходил поздно. Потому что в этом случае он почти всегда приносил что-нибудь интересное или вкусное. Мама же, наоборот, не любила, когда папа задерживался. Настроение у нее тут же портилось. Ее не радовали подарки, которые приносил папа. Она никогда ничего не разглядывала и не открывала в тот же вечер. Только через несколько дней в свой выходной она разбирала все, что накапливалось в прихожей на тумбочке у зеркала. Чаще всего это случалось днем, когда я была в школе.

И тогда, вернувшись и заметив оголенную тумбочку, я искала на полке новую книгу. Или в верхнем ящике на кухне за коробкой «Геркулеса» и трехлитровой банкой муки кулек с большими конфетами «Гулливер» в желтой обертке.

Папа против такого распорядка не возражал.

Но если гостинец достался ему с трудом, то он обязательно рассказывал историю его происхождения сразу же, как только оказывался дома.

В тот вечер папа принес что-то, завернутое в газету, формой напоминающее толстую большую книгу или даже альбом.

По тому, как бережно он положил, а не бросил, как обычно, добычу на тумбочку, я сразу поняла ее ценность.

– Книга? – спросила я, надеясь услышать захватывающую историю о происхождении закутанного в газету новичка.

Но папа не ответил.

Он молча разделся и, прихватив загадочный предмет, прошел прямиком сквозь большую комнату в родительскую спальню.

Выходило, что это могла быть и не книга вовсе. Раз отец не остановился у книжного шкафа.

«Может, подарок для кого-то?» – раздумывала я.

Мама, наконец, выглянула из кухни и удивилась, не увидев отца в прихожей.

– Ну и где он? – спросила она меня, и по голосу я поняла, что мама сердится.

– В спальню пошел, – ответила я.

Мама прошла мимо, бросив взгляд на тумбочку возле зеркала, и тоже направилась в спальню.

– И что это? – донесся из спальни ее звенящий, как высоковольтные провода, голос. У меня от этого маминого тона всегда волосы на затылке шевелились.

Папа что-то ответил, но тихо, так что я не разобрала ни слова.

Потом он подошел к двери в спальню и запер ее.

Это был дурной знак. Предвестник родительской ссоры.

Так и случилось.

– Как ты мог! Ты хоть о семье подумал? – кричала мама.

– Но это же классика! – оправдывался папа.

«Классика? – удивилась я. – Но ведь тогда это для меня!»

– Да тише ты, – шикнула на отца мама.

Папа пробурчал что-то неразборчивое.

Я подошла поближе к запертой двери, не в силах преодолеть тревогу и любопытство. Мне послышался шелест разворачиваемого газетного листа.

Потом мама что-то снова зашептала.

Что же это такое принес отец? Разве бывают такие книги, которые угрожают семье?

Тут мне пришло в голову, что это может быть старинная книга, обладающая необыкновенной ценностью. Возможно, там есть карта с пометкой от руки в том месте, где сто лет назад какой-то разбойник зарыл клад.

Тогда понятно, чего боится мама. Она опасается, что нас ограбят. Или что папа отправится за сокровищами, а мы останемся совсем одни.

Теперь я уже горела от нетерпения. Так мне хотелось поскорее увидеть эту книгу и получше рассмотреть карту.

Но родители еще долго шептались за дверью.

И когда, наконец, оба вышли из спальни, красные и взволнованные, я бы поспорила с самой главной задирой и спорщицей в нашем классе Галей Дюкиной, по кличке Гадюкина, что наша семья стала обладательницей бесценной реликвии.

Иначе зачем мама взяла с меня клятву не заходить в их спальню.

– Даже спортивную форму нельзя взять? – уточнила я, ожидая хоть какой-то поблажки.

– Я сама тебе ее вынесу, – заверила меня мама. – И не вздумай никому рассказывать об этом.

– О чем? – не выдержала я. – Я же ничего не знаю!

– Ну вот и не болтай!

Слова прозвучали грубо, на маму не было похоже. Я сразу представила себе мрачную тетку, взирающую с плаката на стене в кабинете у историка и тычащую пальцем в любого, кто смотрел в ее сторону.

Следующий день оказался маминым выходным, и она весь день провела дома.

Так что, вернувшись из школы, я уже не была уверена, что запретное сокровище все еще находится в нашей квартире.

Наверное, от тревоги я и не выдержала молчанки больше одного дня. И выболтала всё Кире, своей единственной настоящей подруге. Со всеми другими я ссорилась постоянно. А с Киркой никогда. Мы дружили с пяти лет, с Киркиных и моих, с тех самых пор, как моя семья переехала на улицу Азовскую, на шестнадцатый этаж грязновато-белой высотки без балконов. И оказалось, что Кира жила на том же этаже в квартире напротив нашей.

Я не могла больше терпеть, мне нужно было рассказать о таинственной книге кому-нибудь, кто точно не проговорится никому из взрослых. Кирке я доверяла. Тем более, она была мне должна. Я вот уже полгода хранила ее секрет. Про то, что она ходит в запрещенную секцию карате. Запрещенную, потому что, со слов Киры, заниматься карате в нашей стране запрещалось и можно было запросто попасть в тюрьму за нарушение закона. Но больше тюрьмы Кирка, мне кажется, боялась родителей. Хотя они у нее были вполне себе нормальные, не нервные, и с ними о многом можно было договориться. Но ведь тюрьма-то грозила им, поэтому вряд ли они одобрили бы увлечение Киры. А про секцию Кира узнала от старшей сестры. Так что ей тоже здорово могло влететь от родителей, а может и от закона. Так что от моего молчания многое зависело. Вот я и решила, что могу теперь тоже доверить Кире тайну, которая не давала мне покоя. Нужно было с кем-то посоветоваться. Стоит ли поискать книгу и проверить свои догадки про карту сокровищ. И что потом делать, если вдруг все подтвердится?

Кира отнеслась к моей догадке скептически.

– Это порно, – сказала она уверенно.

Что такое порно мы знали от Ваньки-Червячника, который периодически появлялся в нашем дворе. Он все время притаскивал или делал что-то отвратительное или запрещенное. Его и Червячником прозвали за то, что он как-то заявил, что питается червяками и в доказательство взял, да и съел у нас на глазах живого дождевого червя. Жил он где-то в соседних домах и был старше нас лет на пять, а может и больше. Как-то раз он притащил черно-белые фотки голых женщин, в разных нелепых позах демонстрировавших задницу или большую грудь, и показывал их мальчишкам во дворе, а те хихикали и поглядывали на нас. Тогда Червячник и нам показал эти фотки, и заявил, что все мужчины любят на такое смотреть.

– Фу, какая мерзость! – сказала я, услышав Киркино предположение.

И ужасно расстроилась. Потому что мысль про порно звучала здраво и лишала недавнее происшествие у нас дома какой-либо таинственности. А мои мысли про карту сокровищ выглядели детской фантазией и глупостью.

– Но для верности нужно проверить, – авторитетно заявила Кирка.

И я ухватилась за это предложение, как утопающий за соломинку.

Мы тут же принялись обсуждать, как провернуть нашу затею сегодня же. Что сказать Кириной бабушке, которая всегда слышала, как щелкает замок двери в общий коридор, который я открывала своим ключом, и обязательно выходила встретить нас с Кирой.

Разговаривали мы в девчачьем туалете на третьем этаже школы. Место казалось безопасным. На этом этаже занимались только ученики средних классов. Мелкота сюда не забегала, а у старшеклассников был свой туалет на пятом. Продленка сидела на втором. Так что после шестого урока на третьем никто не появлялся, кроме разве что уборщицы.

И вот, когда мы с Киркой обговорили все детали предстоящей операции, вдруг раздался странный звук, как будто кто-то спрыгнул с унитаза на кафельный пол в сандалиях на пластиковых подошвах. Я перестала дышать и застыла, не в силах шевельнуться. Такое состояние у меня уже случалось. Однажды я пыталась стащить печенье со стола соседей, когда мы с родителями еще жили в коммуналке на Академической. А потом выяснилось, что здоровенный сосед стоял у окна за шторой и курил. Когда он выглянул из-за шторы и громко сказал «ку-ку», я замерла, словно замерзла, и моя рука так осталась висеть над вазочкой, сжимая украденное печенье.

Вот и теперь я не могла ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь. А из дальней кабинки с торжествующим видом вышла Гадюкина.

– Ты подслушивала, да? – накинулась на нее Кирка и дернула ее за толстую косу, дохлой змеей болтающуюся у Гадюкиной за спиной от макушки до самой попы.

– Ай! – взвыла Гадюкина. – Отвяжись от меня! – и ударила Киру кулаком по ребрам.

Кирка отпустила косу и скрючилась, обняв себя за бока.

– Не подслушивала я ничего специально, – заорала Гадюкина. – Я в туалете была, а тут вы.

Я наконец отморозилась и смогла выдавить из себя:

– Дай слово, что никому ничего не скажешь!

Это было самое глупое и бесполезное, что я только могла предложить. Потому что, даже если бы Гадюкина дала слово, мы с Кирой все равно бы ей не поверили. Стоило Гале Дюкиной что-то о ком-то узнать, как она тут же превращала эту новость в предмет спора.

– Спорим, что ты не знаешь, – начинала она разговор.

И, заключив пари на что-нибудь, хоть на щелбан, тут же выбалтывала все.

Но это было еще не самое страшное.

– Хранение порно противозаконно! – заявила Гадюкина.

Вот это было страшно. Гадюкина лучше всех нас знала, что в нашей стране считалось противозаконным, потому что папа у нее учился на юридическом.

Единственное, что утешало, что с отцом Галя Дюкина спорить не любила.

– Это не порно! – Я постаралась придать голосу непоколебимую уверенность.

– Да-а-а? – язвительно протянула Гадюкина. – Спорим?

– Спорим, – на автомате согласилась я.

И тут же пожалела об этом. Потому что разрешить наш спор можно было единственным образом – пойти всем вместе ко мне домой и найти таинственную книгу.

В ушах у меня запоздало звучало предостережение мамы, чтобы я не болтала.

* * *

Так и получилось, что мы все втроем оказались у меня дома.

Кириной бабушке мы сказали, что пойдем разучивать диалоги, которые задала на сегодня англичанка. Отмазка про уроки сработала безотказно. Хорошо, что, взрослея, люди напрочь забывают свое детство и школьные годы. Хоть и страшно немного за себя.

Мы сразу же отправились в родительскую спальню и все там обшарили. Заглянули в прикроватные тумбочки, долго копались в большом платяном шкафу, заглянули под кровать и даже под подушками и тяжеленным матрасом посмотрели.

Но книги не нашли.

– Наверное, мама заставила папу отнести ее обратно на работу, – решила я.

Но Гадюкина мне не поверила.

– А может и не было никакой книги? И все ты выдумала? – прищурив один глаз, сказала она с издевкой.

– А вот и была! – разозлилась я. – Просто мама не хотела, чтобы книга оставалась у нас дома.

– Интересно, почему, если это не порно? – ехидно спросила Гадюкина.

– Может, в книжном шкафу посмотреть? – вдруг предложила Кирка. – Бабушка говорит, что легче всего вещь потерять, если она на видном месте лежит.

Мне не хотелось, чтобы девчонки копались в книжном шкафу. Ведь это были только мои владения. Да и бесполезно, ведь я там каждый корешок знала.

Но Кира заметила, что на нескольких полках книги стоят в два ряда. И предположила, что моя мама могла устроить тайник ближе к задней стенке шкафа.

Мы вытащили все книги первого ряда и разложили столбиками на полу. Заглянули за второй ряд. Задняя стенка шкафа была совсем тонкой и немного отходила от полок. Так что я нашла застрявший между полками и стенкой прозрачный пакет, набитый старыми поздравительными открытками и письмами от бабушки. И больше ничего интересного.

Кирка разочарованно вздохнула и ушла на кухню проверить духовку и холодильник.

А Гадюкина распласталась на полу у самого шкафа, чтобы заглянуть в щель между нижней полкой и полом. Хотя мне казалось, что там и просвета-то нет.

– А здесь что-то есть! – заорала она так, что я подпрыгнула от неожиданности, больно ударилась ногой о стопку книг на полу, и они разлетелись по всей комнате.

Потом я тоже распласталась возле шкафа и заглянула в щель.

Это была она, та самая книга, по крайней мере, по виду – большой толстый прямоугольник, обернутый в газету.

Как только мама ее туда затолкала, не знаю! Чтобы вытащить ее, пришлось убрать с нижней полки все книги и приподнять полку.

Наконец, растрепанные и уставшие, мы расселись вокруг таинственного прямоугольника на полу. То, что это была книга, сомнений теперь никаких не осталось. Она была тяжелой, в жесткой обложке.

Мы по очереди брали ее в руки и рассматривали.

Тут возникла другая сложность – выяснилось, что книга была не просто обернута в газету, а аккуратно оклеена со всех сторон клейкой лентой.

Это значило, что открыть ее, не повредив газетный слой, мы никак не могли. И дефицитной клейкой ленты у нас в доме не было, так что восстановить все как было у нас тоже не получилось бы.

– Но теперь ты ее видела! – настаивала я, обращаясь к Гадюкиной, желая завершить спор и чуть не плача от досады.

– Может, оторвем кусочек газеты на уголке, как будто сама порвалась? – спросила Кирка. – Обложка все равно скоро порвется.

И в доказательство она потерла ногтем перегиб, там черные буквы уже стерлись и газетный лист стал рыхлым.

– Конечно, это не тебя потом родители убьют за такое, – простонала я.

– А вдруг там карта с сокровищами? – напомнила мне Кирка, продолжая ковырять ногтем газетный уголок. – А мы так ничего и не узнаем.

– Или порно, – вставила свое слово Гадюкина.

Гадюкина вдруг оторвала пальцы Кирки от газетной обертки.

– Не так нужно! – наставительно сказала она. – У тебя клей есть, нормальный такой, не палочкой? Палочка ни фига не клеит, – обратилась она ко мне.

Я молча кивнула, сбегала к секретеру и вытащила белую пластиковую бутылочку с клеем.

– Значит так, – Гадюкина с видом знатока изучила расположение кусочков клейкой ленты на газете. – Отклеим здесь и здесь, может, еще где-нибудь придется, потом осторожненько вынем книгу, посмотрим и обратно положим, а полосочки обычным клеем заклеим. Никто и не заметит.

Гадюкинский план мне показался идеальным.

Я кивнула. И она, откинув косу на спину, высунув язык, начала осторожно отковыривать краешек клейкой ленты. Потом медленно потянула. Вместе с клейкой полоской отошел и тонкий газетный слой. Это делало клейкую ленту непригодной для повторного использования, но для нашего плана с клеем было даже полезно.

Гадюкина отогнула угол газетного листа, и мы увидели гладкую серую обложку. Самую скучную, какую только можно было себе представить. Моя догадка про редкую древнюю дорогую книгу растаяла, как мираж в пустыне. Мне стало стыдно, как будто меня уличили во вранье.

Я уже слышала, как Гадюкина произносит «это порно».

А потом воздух вокруг нас взорвался.

Я никогда не замечала, что у нас такой пронзительно громкий дверной звонок. Гадюкина подпрыгнула из положения сидя чуть не до потолка и отшвырнула книгу, как будто это и была гадюка.

Кирка взвизгнула и закрыла уши ладонями. А я снова, уже во второй раз за этот день застыла, как сосулька на морозе.

Тот, кто стоял за дверью, звонил, не переставая.

Кирка первая пришла в себя и сказала:

– Это, наверное, бабуля за мной пришла. Я же обещала через часик домой прийти, а теперь, наверное, уже часа два прошло, а может и больше.

И она перепрыгнула через книги на полу и пошла к входной двери.

– Только не открывай сразу, – крикнула ей вдогонку Гадюкина. – Сначала в глазок посмотри.

Через секунду Кирка снова появилась в комнате. Только глаза у нее вдруг стали черными и огромными, на пол-лица.

– Там милиция, – пропищала она, перекрикивая звонок.

Больше бояться я уже не могла. Поэтому удивилась, как это милиция так быстро про нас и про книгу узнала.

– Иди, открывай, – подтолкнула меня Гадюкина. – Милиции нельзя не открывать, они дверь выломают.

Ноги у меня были такие тяжелые и прямые, как будто на каждую гипс наложили от колена до пятки. В прошлом году у меня был вывих, и мне сделали гипсовый сапог, ощущения были такие же.

Я открыла дверь. За дверью и правда стоял дядька в милицейской форме мышиного цвета, огромный и прямоугольный, как шкаф. Лицо у него было красное, под цвет околыша фуражки.

Из-за спины милиционера выглядывала Кирина бабушка.

– Ну, наконец-то, – прогремел милиционер и перестал звонить в звонок. – Галя Дюкина у тебя?

И он сделал большой шаг вперед, а я попятилась к стенке.

– Конечно, – низким красивым голосом протянула Кирина бабушка. Она говорила, как будто пела. А голос у нее был с хрипотцой, потому что она курила. Мы с Киркой завидовали ее голосу. И даже однажды стащили у нее сигарету, чтобы попробовать покурить, всю ее измусолили и сломали, но так и не смогли зажечь.

Гадюкинский папа прошел мимо меня в комнату, даже не спрашивая разрешения.

– Ну наконец-то! – воскликнул он, увидев дочку. Кажется, обрадовался и даже не сердился.

Кирина бабушка тоже заглянула в комнату. И подозрительно спросила: «Что это вы тут делаете?»

– Ничего такого, – выпалила Гадюкина напряженно. – Играем.

– Читаем, – поправила ее Кирка.

Обе они стояли у окна. А весь пол перед ними был завален книгами.

Я поискала глазами ту самую, завернутую в газету. Но ее нигде не было видно. И я, наконец, вздохнула, мне кажется, первый раз с тех пор, как в дверь позвонили.

Кирина бабушка запричитала про беспорядок и про то, что с книгами нужно бережно обращаться. И потребовала, чтобы Кира помогла мне все книги в шкафу снова расставить.

А Гадюкинский папа отчитал Гадюкину за то, что она, не предупредив никого, отправилась в гости.

– Хорошо, что Кирина бабушка в магазин вышла, и я ее нечаянно встретил, а то бы пришлось всех на уши ставить.

Я решила про себя, что и правда хорошо, что милиция к нам заявилась в единственном числе.

Гадюкина объяснила папе, что она ко мне заскочила всего на пол часика. А потом мы так разыгрались, что и о времени забыли.

Наконец, Дюкины ушли.

Я боялась, что Кирина бабушка начнет нам помогать убирать книги в шкаф и заметит странную книгу, завернутую в газету.

Но она ушла разогревать суп. И строго наказала Кире явиться домой ровно через пять минут.

– Повезло нам, – сказала я Кирке, как только захлопнулась входная дверь.

Кирка отрицательно покачала головой и зачем-то выглянула в открытую узкую створку окна, высунувшись чуть не до пояса.

Обычно мы так высовывались, чтобы кого-нибудь из знакомых окликнуть во дворе.

– Кого ты там увидела? – спросила я.

Кирка посмотрела на меня с виноватым видом:

– Гадюкина книгу в окно выкинула, как только услышала голос отца.

– Как выкинула?

– Очень просто, – ответила Кирка. И, взмахнув рукой, показала, как все было. А потом снова высунулась в окно и свесилась вниз. – Мне кажется, она в кусты упала, на дорожке ее не видно. Если ты подождешь меня немного, я пообедаю, выйдем попозже вместе и поищем.

Но я решила не ждать Кирку. И сама отправилась на поиски.

Только всё напрасно.

Книги нигде не было. Исчезла.

* * *

Родители пропажу сразу не заметили.

Я сначала переживала.

Больше всего я боялась, что к нам заявится настоящая милиция, которой кто-то доставит найденную в кустах книгу, и в милиции как-нибудь вычислят, что книга наша.

Но никто к нам не являлся.

И я уже совсем было успокоилась.

А потом неожиданно разразился скандал.

Я вернулась из школы. Мама была в этот день дома. Наверное, она убиралась под шкафом и заметила пропажу. Она усадила меня на диван и потребовала признаний. Но я молчала как партизан. Если честно, я просто никак не могла придумать, как ей объяснить все, что произошло. Поэтому молчала.

Вечером пришел папа. И мама накинулась на него. А потом они уже вдвоем снова накинулись на меня.

Но я молчала.

Хорошо, что мама не очень любила общаться с соседями и не догадалась расспросить Кирину бабушку.

Мне надолго запретили брать книги из шкафа. В отместку я отправилась в школьную библиотеку. Книжный шкаф перестал быть моим «долгом». Я перестала читать все подряд. И уже не верила в тайное знание.

А потом родители развелись.

И мы разъехались по разным квартирам и даже городам.

О книге никто больше не вспоминал.

* * *

Я стояла, уткнувшись лбом в холодное оконное стекло, и рассматривала больничный двор. За ночь его основательно засыпало снегом. Нигде не видно было грязно-рыжих следов. Да и дорожек не было видно. Даже лавки едва просматривались в сугробах причудливой формы. Я подумала, что любой другой двор выглядел бы под снегом даже уютно. А больничный тревожил своей пустотой и белизной, напоминая о смерти.

Отец задышал часто и хрипло. Значит проснулся. За дни и ночи дежурств я научилась различать оттенки его дыхания.

– А ты мне приснилась, – сказал он. Голос спросонья звучал хрипло.

Я подала ему поильник и помогла приподнять голову.

– Представляешь, так ясно видел тебя маленькой. И нашу квартиру на Азовской, помнишь?

– Ну, конечно, – ответила я, чтобы поддержать разговор про прошлое. Про настоящее говорить не хотелось.

– И знаешь, мне приснился совершенно реальный случай. Очень странный. Однажды я принес домой одну книгу. А она взяла, да и исчезла. Ты, наверное, уже не помнишь. Но мы тогда с твоей матерью серьезно поссорились. Я был уверен, что это она ее куда-то перепрятала. А она считала, что это ты, но ты не созналась. Мы тебя даже наказали тогда. И, знаешь, мне приснилось, что это ты ее взяла.

Кажется, я покраснела.

– Я и взяла.

Отец зашевелился под одеялом. Впервые за месяц лежания в больнице он выглядел таким заинтересованным. Таким живым.

– Ну, колись наконец, куда ж ты ее подевала?

– Выбросила, – призналась я.

– Что? Как? – Отец так разволновался, что не находил слов. – Мне таких трудов стоило добыть ее! Мы, можно сказать, с твоей матерью развелись из-за этой книги. И выходит теперь, что она была права!

«Неужели все было именно так? – подумала я. – Неужели этот глупый случай сыграл такую роль в жизни нашей семьи. Странно и нелепо».

Я рассказала отцу все. Про Кирку и Гадюкину, про наши догадки насчет книги. И про ее таинственное исчезновение.

Отец смеялся так, что капельница начала ходить ходуном. Слезы текли по его щекам, а он все никак не мог успокоиться.

– Па, ты поосторожнее. – Я придержала капельницу, проверила иглу, воткнутую в старческую тонкую вену, погладила отца по груди через одеяло.

– И Гадюкина просто взяла и выкинула ее в окно? – все выспрашивал он, сотрясаясь от смеха. – Потому что вы решили, что это порно и она испугалась своего отца? Хорошо, хоть не пришибли никого! – Он задохнулся и закашлялся, клокоча, словно проснувшийся вулкан. – Нет, все-таки твой вариант с картой сокровищ мне нравится больше. Интересна все-таки ее дальнейшая судьба, – сказал он, отдышавшись.

– Скорее всего, ее подобрал дворник и сдал в макулатуру. Или она попала прямо в руки тети Зины, помнишь, толстую тетку с первого этажа, она всегда забирала все, что находила. Все наши забытые игрушки были у нее, так считали все дети во дворе.

Отец устало вздохнул.

– Такая уж это книга. Следовало ожидать…

Он не договорил.

– Ну, теперь твоя очередь, – не выдержала я. – Что за компромат ты притащил тогда домой?

– Да уж, компромат! Тебе не понять. Мы тогда так жили. Преодолевая запреты. В этом был свой задор, я чувствовал себя героем. Хотя уже вышло постановление, и книгу разрешили в печать, но и оно было секретным. Представляешь, до какого маразма дошли? Само разрешение печатать некоторые книги засекретили. И твоей матери ничего невозможно было доказать. – Он помедлил, как будто ему даже сейчас не хотелось делиться своим секретом. – Это была ксерокопия полной версии «Мастера и Маргариты», зарубежное издание, понимаешь, без купюр.

– Тайное знание, – произнесла я, вспоминая то чувство сопричастности, которое было у меня когда-то.

– Что? – не понял отец.

Вошла медсестра. Привычно улыбнувшись, поздоровалась. Дважды энергично встряхнула градусник, приглядываясь к ртутному столбику, по-хозяйски, как-то беззастенчиво отвернула край одеяла, сунула градусник папе под мышку. Сказала, что зайдет через двадцать минут готовить отца к операции и вышла, громко хлопнув дверью.

Отец снова превратился в пациента.

Мы молчали.

Откуда-то накатили слезы, но я сдерживала их. Глупо было рыдать. Мы полгода ждали эту операцию. Но слезы были про другое.

– Па, как же так случилось, что мы с тобой перестали разговаривать, – вырвалось у меня. – Вот так, просто.

И добавила уже про себя: «Без купюр».