Текст книги "За службу и храбрость. Священники – кавалеры ордена Святого Георгия. Неизвестные страницы"

17. Духовник Игумении Таисии
 Настоятель Ново-Иерусалимского монастыря архимандрит Вениамин Поздняков

Часто приходится слышать поговорку: «не мир тесен, но круг узок». Это в полной мере относится и к судьбам подвижников. Чем больше узнаешь о них, тем больше удивительных связей нам открывается.

Посещая тот или иной монастырь, всегда обращаешь внимание на монастырское кладбище. Каждая плита здесь – отдельная судьба, свершившаяся жизнь, самая важная часть которой была отдана Богу. Оказавшись за пределами-обители, через минуту-другую уже и не вспомнить имен, высеченных на плитах, а сколько всего важного и поучительного они могли бы открыть нам! Связь между живущими и отошедшими в иной мир продолжается через молитву. Кому-то из ушедших нужны наши молитвы, а порой через поминание мы и сами получаем молитвенную помощь. Ведь среди тружеников на ниве Божией велика доля непрославленных святых.

Многим доводилось посещать Ново-Иерусалимский монастырь, но, вероятно, не каждый припомнит могилу архимандрита Вениамина (Позднякова). Он был настоятелем монастыря с 1877 по 1890 год, но имя его не так широко известно как имя его духовной дочери, игумении Таисии (Леушинской). Ее книга «Келейные записки» давно завоевала сердца православных читателей. Меж тем, немало теплых строк там посвящено ее первому духовнику отцу Вениамину (Позднякову).

Монашествующие, достигшие святости, нередко по смирению своему не благословляли публиковать воспоминания о себе. Случалось даже, что и самое тело свое завещали оставить на съедение псам или лесным зверям – вспомним прп. Нила Сорского, св. Константина Киевского (1159), прп. Антония Сийского… Однако Господь не допускает, чтобы память об угодниках Божиих изгладилась из памяти поколений. Судьба Архимандрита Вениамина тоже не канула в небытие. Через свидетельства игумении Таисии нам явлено откровение о загробной участи пастыря. Несмотря на объем цитаты, приведем ее здесь, дабы дополнить образ отца Вениамина словами рассказчика, содержащими не только сухие факты, но и частичку души матушки игумении.

«Я скорбела о лишении его, по силе моей немощи поминала его, но как-то верилось мне, что отношения наши не порваны, что он и там, если будет иметь дерзновение, не оставит меня своими молитвами. Конечно, зная его добродетельную жизнь, я надеялась, что он улучит милость Божию, но, само собой разумеется, что эта мысль была лишь предположением, а не уверенностью, и мне невольно думалось: «Господи, если таким людям там не будет хорошо, то что же будет мне, грешной?» И я задумывалась на этом до скорби, до уныния. На самый сороковой день после его кончины, помолившись, я легла спать. И вот видится мне во сне, что я готовлюсь идти к утрени на Светлый праздник Пасхи и в ожидании полунощного часа в своей келье, двери в которую заперты, одеваюсь, зажигаю лампады и вообще готовлюсь.

Вдруг стучатся в двери с обычной молитвой Иисусовой и говорят мне громко: «Полно спать, о. Вениамин уже пришел!». Услышав это, я поспешила ответить, что совсем не сплю, а уже одета, готова идти, но тут же мне пришло на мысль, что еще рано начинать службу, и что можно бы тем временем побеседовать с о. Вениамином, и, чтобы послать за ним, я отворила дверь; но никого нет; я прошла комнату, другую, нигде никого; лишь слышно, из церкви доносится пение. Я туда спешу, чрез хоры спускаюсь в церковь, на самую солею иду и подхожу почти к иконостасу с правой стороны Царских врат, и что же вижу! Царские двери отворены и, сряду от них начиная, по обеим сторонам стоят большим полукругом священнослужители, наподобие как в соборных их служениях, с той только разницей, что в служениях предстоятель, то есть старший, стоит один на середине, а сослужащие – по сторонам равной линией, а тут они стоят рядом со стоящим на средине, и таким образом образуется как бы продолговатый полукруг. В середине его стоит о. Вениамин, а стоящие подле него как бы хотят вести его, взяв под руки с обеих сторон. И он, и все стоящие (а их очень много), все в желтых золотых облачениях, а на головах у кого – митры, у кого – камилавки монашеские (клобуки с наметками), а у кого – другое что, а кто и с непокрытой главой.

Вдруг все эти священнослужители запели дружно в один миг и чрезвычайно хорошо: «Приидите, поклонимся и припадем ко Христу» и проч., и с началом пения все тронулись в алтарь, начиная со стоявших у самых Царских дверей и кончая тремя последними, из коих два крайние вели о. Вениамина, бывшего посреди их. (Я это видела, хорошо видела, в этом ручаюсь).

Входя в алтарь, они уже пели далее приведенный стих, но что меня удивило, они спели не так, как у нас поют: «спаси нас, Сыне Божий», а «спасый нас, Сыне Божий, поющия Ти», и с этим словом они все пали пред горним местом, как бы пред Самим Господом, Которого я, конечно, не видала, а видела их поклонение и как бы руку, осеняющую крестным знамением о. Вениамина; «аллилуиа», это «алли-луиа» было подхвачено бесчисленными голосами и как бы перекатывалось из одних уст в другие, и так сладко, так чудно, как никогда не слыхала. Когда, наконец, это смолкло, то чей-то голос из алтаря сказал возглас пред началом Литургии: «Благословенно Царство» и пр. Певчие, какие и откуда взявшиеся на правом клиросе, не знаю я, запели «Аминь» и сряду же запели Херувимскую песнь. Это удивило меня, и я подумала, что же сколько пропустили, всю половину, Литургию оглашенных. Не помню, спросила ли я об этом, или сам диакон, вышедший в это время из алтаря кадить, ответил мне: «Ведь здесь нет оглашенных, и Литургия лишь верных совершается». Тут я проснулась; мне было очень легко на душе; прежде всего я вспомнила об о. Вениамине; посмотрев на часы, я увидела, что было два часа ночи, и именно во втором часу он скончался назад тому сорок дней».

Теперь, после того, как мы напомнили читателям, где им могло встречаться имя архимандрита Вениамина (Позднякова), посмотрим, что нам известно об этом удивительном человеке.

Будущий архимандрит родился в купеческой семье в 1816 году в городе Ефремов Тульской губернии и наречен был именем Василий. Образование получил небольшое, родители отдали его в гражданское училище. В подобных заведениях обучались обычно три года. Кроме купеческих детей там учились дети из семей чиновников и ремесленников.

Вместо того, чтобы жениться и, как сказали бы сейчас, включиться в семейный бизнес, Василий в 1841 году по собственному прошению был исключен из купеческого сословия и направлен послушником в Глинскую Богородицкую пустынь Курской губернии. Здесь он пробыл три года, после чего перешел в только что восстановленную Святогорскую Успенскую пустынь в Изюмском уезде Харьковской губернии.

Затеянная Екатериной II секуляризация пришла в Малороссию в 1786 году, и уже на следующий 1787 год Святогорский монастырь был упразднен, а монастырские земли и угодья отобраны в казну. В ту пору разорению подверглось чуть ли не две трети монастырей, не стал исключением и Святогорский монастырь – поистине жемчужина земли Русской. Из монастырских храмов сохранилось только два: Успения Божией Матери и святителя Николая, они получили статус приходских, остальные же были разобраны. И только спустя более полвека, в 1844 году, по указу Императора Николая I монастырь был восстановлен «по чину и уставу Глинской пустыни».

Именно здесь, в заново открытой обители 21 ноября 1845 года Василий постригается в монашество с именем Вениамин. Возобновленный монастырь бурно развивается, и достойных кандидатов охотно посвящают в сан, так что спустя два месяца, 20 января 1846 года Вениамин был рукоположен во иеродиаконы, а еще через год, 20 мая 1847 года он уже принимает священнический сан. К концу года ему доверяют ответственную должность казначея. В этом райском уголке пробыл отец Вениамин до 1853 г, когда в связи с разразившимся несчастием, Крымской войной, Святейший Синод направил его на Черноморский флот с назначением в штат Георгиевского Балаклавского монастыря.

Напомним, что для служения в армии и на флоте Святейший Синод определял лучших священников. Согласно послужному списку начала 1850-х годов отец Вениамин характеризуется положительно: «Судим и штрафован не был, поведения хорошего». Отец Вениамин попал на фрегат «Коварна» 44-го флотского экипажа. Фрегат участвовал в морской кампании у пролива Босфор и 28 октября 1853 года вышел на поиск эскадры вице-адмирала П.С. Нахимова. 8 ноября у Синопа разыгрался сильный шторм, и фрегат получил значительные повреждения, из-за которых вернулся в Севастополь на ремонт до начала Синопского сражения 18 ноября.

Не привыкший к тяготам морской службы отец Вениамин расстроил свое здоровье, и в декабре 1853 года находился на излечении в Севастопольском морском госпитале.

С сентября 1854 года, во время обороны Севастополя, отец Вениамин вместе с 44-м флотским экипажем защищал Малахов курган. С 1 июня 1855 года, уже в самом конце войны, он служил на 4-й батарее Северной стороны города. Русские войска отступали, и батарея прикрывала отход остатков армии.

Очевидец Н. Берг свидетельствовал: «Все священники фрегатов и кораблей, стоявших тогда на рейде, и далее затопленных, обязаны были посещать те бастионы, где находились команды их экипажей, освящать батареи, исповедовать умирающих и совершать различные церковные службы. Вениамин был усерден в исполнении этих обязанностей. Он ходил по бастионам с каким-то увлечением. Во всю осаду исповедовал и приобщил слишком 11 000 человек».

Во время сражения на Черной речке 4 августа ему выпало принимать раненых на главном перевязочном пункте, располагавшемся на Микензиевской горе. Там он прослужил практически до окончания боевых действий, и 18 августа, сопровождая в Симферополь последний транспорт с ранеными, он покинул разрушенный Севастополь.

Самоотверженное служение отца Вениамина было отмечено – пастырь был пожалован золотым наперсным крестом на Георгиевской ленте «За отличные подвиги и непоколебимое усердие при исполнении своих обязанностей во время героической обороны Севастополя, где напутствовал раненых на перевязочном пункте, на батареях и в траншеях, и воодушевлял солдат на битву, благословляя их Святым крестом и под сильным неприятельским огнем отпевал на кладбищах убитых воинов»

Кроме того, в числе других защитников Севастополя, отец Вениамин был награжден серебряной медалью за защиту Севастополя на Георгиевской ленте и светло-бронзовой медалью «В память войны 1853–1856» на Андреевской ленте для ношения в петлице[25]25
  Последняя награда выдавались массово, ее получали даже гражданские лица.


[Закрыть].

После войны иеромонах Вениамин был отписан от военного ведомства и направлен в Киево-Печерскую Лавру. Но после грома войны душа просила тишины и молитвенного уединения, и отец Вениамин подает прошение о переводе в Свято-Успенский Тихвинский монастырь Новгородской епархии. В начале 1856 года его прошение было удовлетворено. Полного покоя все равно не получилось – священник с опытом служения на флоте, на хорошем счету, да еще имеющий Георгиевскую награду – такие люди не могли оставаться невостребованными, и Синод еще несколько раз направляет его для несения службы на военных кораблях.

Может быть, именно такие экстремальные условия позволили иеромонаху в должной мере проявить себя. Летом 1861 года его назначили настоятелем Свято-Троицкой Филиппо-Ирапской пустыни неподалеку от деревни Леушино, где впоследствии игуменией стала матушка Таисия Солопова. Хотя ее встреча со своим первым духовником состоится чуть позже.

А пока отец Вениамина опять перемещают: в конце 1862 года его назначают настоятелем Боровичского Свято-Духова монастыря. Такое назначение было повышением по службе, и с 1 января 1863 года отец Вениамин руководит монастырем уже в сане игумена, а еще через 5 лет его возводят в сан архимандрита.

По своем назначении отец Вениамин сразу активно взялся за благоустройство монастыря. Его усилиями строится просторная каменная церковь св. праведного Иакова Боровичского чудотворца, а на месте обретения св. мощей прав. Иакова возводят часовню, св. праведный Иаков Боровичский – один из наиболее загадочных святых: в 1452 году во вторник Светлой Седмицы гроб с телом благообразного юноши пристал на льдине к берегу близ Боровичей. Местные жители, отталкивали льдину от берега трижды, но каждый раз она возвращалась назад, двигаясь против течения. Ночью этот юноша явился во сне старейшинам села и открыл свое имя. После этого его мощи были погребены на берегу р. Мета, и от этих мощей сразу начали распространяться исцеления и чудеса.

Отец Вениамин с первых месяцев своего назначения завоевал любовь братии, к нему во множестве стали стекаться богомольцы, наслышанные о его духовных качествах. Именно здесь состоялось первая встреча Марии Солоповой, в будущем игумении Таисии, с отцом Вениамином. Должно быть, Господь открыл ему Свой Промысел, и, узрев в юной дворянке будущую великую подвижницу и старицу, отец Вениамин благословляет ее на монашество.

Эта духовная связь будет сохраняться не только до конца жизни, но и после кончины отца Вениамина. Матушка Таисия пишет: «Отец Вениамин не переставал назидать меня письменными наставлениями и вообще во всю мою жизнь до самой его кончины он был моим «старцем», то есть духовным отцом».

А пока отец Вениамин по смирению своему счел за лучшее доверить ответственное духовное руководство матушки своему духовнику, архимандриту и настоятелю Иверского монастыря отцу Лаврентию.

Когда отец Лаврентий почувствовал, что дни его земного бытия подходят к концу, он оставил должность настоятеля и передал монастырь под водительство самому близкому своему духовному чаду. Архимандрит Вениамин был формально введен в должность 28 декабря 1873 года. Здесь, перед кончиной старца Лаврентия, в 1875 году судьба еще раз свела его с будущей старицей.

Последним местом службы отца Вениамина стало настоятельство в ставропигиальном Воскресенском монастыре Новый Иерусалим Московской епархии. После 1877 года он исполнял также должность благочинного всех ставропигиальных монастырей Империи.

Сама идея воспроизведения кусочка Святой Земли в России, неподалеку от Москвы, выделяет Ново-Иерусалимский монастырь из ряда остальных. Это не просто макет и механическое воспроизведение святынь Палестины. Подобно тому, как икона является изображением святого и тем самым служит вместилищем божественной благодати, весь Ново-Иерусалимский монастырь является иконой, воплощенной в камне.

Более 12 лет жизни отдал отец Вениамин этой обители. Вкладывая в монастырь всю душу, он старался как можно шире распространить весть об этом уникальном месте, не имеющем аналогов на Земле. С этой целью в монастыре была создана фотографическая мастерская, одна из первых в России. Монастырь запечатлевается во всех ракурсах, фотографии расходятся по всему миру. В Истру приглашаются знаменитые художники и литераторы, известные и влиятельные дворяне.

Некоторые отличия в служебном уставе подчеркивали особенный статус монастыря. Здесь, как и на Гробе Господнем в Иерусалиме, каждый день возносились Пасхальные песнопения, только здесь можно было поучаствовать в особых чинопосле-дованиях на Страстной седмице. Современники отмечали особую благоговейность служб отца настоятеля, на которых благодатное умиление передавалось всем присутствующим.

В советское время обитель разделила судьбу святынь, претендовавших на роль ключевых в русском православии. Монастырь был закрыт в приоритетном порядке – уже в 1919 году, на второй год революции. Еще через два года на его территории разместились два музея: Художественно-исторический и» Музей родного края». Святыни были выставлены в качестве экспонатов. Довершили разгром монастыря гитлеровские войска, взорвавшие Воскресенский собор в 1941 году.

После октябрьского переворота большевики прикладывали много усилий, чтоб стереть имена светильников православия из истории и народной памяти, по этой причине варварски уничтожались не только храмы, но и кладбища. Но Господь уберег место погребения архимандрита Вениамина. После возобновления монастырской жизни в XX веке могила подвижника благочестия и защитника земли Русской была обретена вновь. На плите из темно-серого гранита сохранилась надпись:

«Священники его облеку во спасенiе и преподобнiи его радостiю возрадуются (каф. 18, пс. 131, ст. 16). Ставропигiальнаго Воскресенскаго Новый Иерусалимъ именуемаго монастыря настоятель священноархимандритъ Вениаминъ кавалеръ ордена св. Анны 1 ст. управлялъ сею обителiю 13 летъ. Скончался 22 августа 1890 года на 69мъ году отъ рожденiя».

Надгробие архимандрита Вениамина (Позднякова) в Ново-Иерусалимском монастыре под Москвой. Современное фото

Блаженный Феодорит Киррский в толковании на упомянутую в эпитафии строку пишет: «Что выше[26]26
  См. Пс. 131, 9: «Священники Твои облекутся в правду, и святые Твои радостью возрадуются».


[Закрыть] [псалмопевец] назвал правдою, то здесь наименовал спасением; потому что спасение – плод правды». А завершается псалом строкой: «Враги его облеку студом, на немже процветет святыня Моя…»

18. Святость как цельность
  Священномученик игумен Парфений Кизилташский

В малом ты был верен, над многим тебя поставлю;

войди в радость господина твоего.

Мф. 25, 21

В чем заключается святость? В Евангелии приводится множество случаев, когда Христос исцеляет людей от болезней, и каждый раз исцеление тела связывается с исцелением души. Слово исцеление не случайно несет в себе тот же корень, что и целое, цельность. Если грех есть некая ущербность человеческой природы, возникшая в результате утраты падшим человеком его первозданного состояния, то Христос возвращает человеку эту полноту. Путь от греха к святости и есть преодоление расщепленности личности.

Хотя по учению церкви болезнь есть следствие греха, болезни и куда более серьезные испытания не обходят стороной святых. Для неофитов этот вопрос представляет собой серьезное искушение. Всякий слышал: «Врачу, исцелися сам!» Если святой не избавляет самого себя от неприятностей, можно ли доверять такой святости? Конечно, для утвердившегося в вере человека здесь нет противоречий. Он понимает, что ответ на этот вопрос кроется в цельности натуры, которая всегда так поражает в личности любого святого. Именно целостность является причиной, по которой подвижник добровольно выбирает страдание, если в таком выборе утверждается его вера. «Вера без дел мертва есть» (Иак. 2,17), а подтвердить веру может только действие. И когда говорят о спасении верой, не нужно думать, что какая-то абстрактная, умозрительная вера может быть спасительной.

Удивительно, насколько безошибочно распознается грань между святостью и религиозным фанатизмом: достаточно лишь раз прикоснуться к одному и другому, хотя объяснить это так же трудно, как научить компьютер различать стилизованное изображение кошки и собаки. И святыми, и фанатиками движет вера. Но святой верит в правду, за которой стоит реальность. Отдать жизнь за эту правду во все времена считалось высшим проявлением добродетели. Фанатизм же устремлен к пустой идее.

Когда в застенках НКВД фанатики отправляли на расстрел людей, не пожелавших отречься от веры даже на словах, они прикрывались рассуждениями о том, что де вынуждены делать это ради светлого коммунистического будущего. И хотя коммунистическая партия упорно делала из этих палачей праведников на протяжении десятилетий, ни один портрет так и не получился убедительным. В такую «канонизацию» не поверили ни во времена СССР, ни, тем более, после распада Страны Советов, когда добрая половина убежденных коммунистов без зазрения совести тут же поспешила объявить себя верующими.

Испытаний не ищут. Но, поступая в критический момент по совести, человек делает реальный шаг к святости. Таким нелегким был выбор праотца нашего Авраама, таким был Ной, столько раз искушаемый сатаной – и все же не похуливший Бога[27]27
  Если мы попытаемся перенести сюжет с Авраамом в сегодняшний день, то, скорее всего, большинство будет склонно увидеть перед собой именно фанатика. В то же время в Библейском контексте Авраам не перестает восприниматься как идеал праведности. Это «раздвоение» может объясняться только степенью апостасии: найти сегодня пример истинной живой веры настолько сложно, что несравненно легче допустить одержимость или душевную болезнь, чем поверить в его реальную связь с Богом.


[Закрыть]. В народе подмечено, что мученический венец достается лучшим из лучших. Такого венца удостоился и преподобномученик Парфений Кизилташ-ский. Он пострадал за свою принципиальность и нежелание, а скорее даже неспособность мириться со всякой неправдой, где бы она ни происходила. Обратимся к его житию.

Отец Парфений родился в 1815 году в «мещанском городе Елисаветграде» (ныне Кировоград, Украина). Город возник как казачье поселение для охранения сербов-переселенцев. С этой целью в середине XVIII века была возведена крепость св. Елисаветы, она стала сердцем Новой Сербии. Великороссы, селившиеся возле крепости, составили мещанскую слободу. Со временем границы отодвинулись, и в 1784 году крепость была упразднена, но местные особенности наложили отпечаток на жителей. Видимо, повлияли они и на характер будущего игумена, сформировав натуру сильную, склонную к простоте и прямоте.

Закончив в родном городе курс духовного училища, отец Парфений к 25 годам уже точно знает, чего жаждет его душа: 15 мая 1840 года он поступает послушником в Введенский Островский монастырь Новоладогского уезда Санкт-Петербургской губернии, где принимает постриг в рясофор. Пробыв там год, он выезжает в Херсонскую губернию и в 1842 году определяется послушником в архиерейский дом, где его вскоре назначают казначеем. 23 декабря 1845 года он принимает монашеский постриг и менее чем через полгода рукополагается в иеромонахи.

С 1849 года отец Парфений служит уже благочинным Корсунского монастыря, после чего какое-то время – экономом в Херсонском архиерейском доме. В 1849 году он переходит на военную службу иеромонахом Балаклавского Георгиевского монастыря, а в марте 1852 года отец Парфений был отправлен для исполнения треб в Текинское укрепление Черноморской береговой охраны.

Тут проявляется та смекалистость, которая так часто сопровождает характеры простые и целостные. Имея за плечами всего 3 класса училища, отец Парфений предлагает изобретение: «легчайший способ поднятия затонувших грузов». Этой идеей заинтересовался наместник на Кавказе, светлейший князь Михаил Семенович Воронцов (тот самый, по чьему заказу был возведен знаменитый Алупкинский дворец). Для обсуждения устройства он пригласил отца Парфения в свою летнюю резиденцию в Боржоми, и вскоре механизм для поднятия небольших тяжестей (до 400 кг) был одобрен специалистами, а начальник береговой линии полковник Кулябкин получил предписание построить такую подъемную машину в Сухуми. Отец Парфений получил по распоряжению его сиятельства сто рублей, а само изобретение было одобрено для дальнейшего распространения в качестве портового оборудования в портах Сухума, Новороссийска и Геленджика.

Применялась новая технология и в Севастополе. За новый инженерный проект «об очень удобном и дешевом подъеме затонувших в Севастопольской бухте кораблей» отец Парфений получил благодарность от Его Императорского Высочества Великого князя Константина Николаевича, а от Синода – наперсный крест за инженерные изобретения и «личное мужество во время военных действий».

Крымская война застала отца Парфения под Новороссийском. Когда с 28 февраля по 4 марта 1855 года пять неприятельских судов обстреливали Новороссийск, он «перед лицом смертельной опасности неотлучно исповедовал и причащал раненых и отпевал погибших воинов», за что был награжден наперсным крестом на Георгиевской ленте.

20 августа 1858 года, получив игуменство, отец Парфений был назначен настоятелем возобновленной Кизилташской киновии (монастыря) между городами Судак и Феодосия.

В Крыму много мест, отмеченных святостью еще со времен Византии. Здесь сохранились пещерные монастыри, а также отдельные пещеры, где испокон веков находили прибежище отдельные монахи. Природа сама устроила в этом райском уголке Российской Империи уникальное место для монашества, подобное Св. горе Афон. Не случайно архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий возжелал обустроить здесь русский Афон. В «Записке о восстановлении древних святых мест по горам Крымским» он пишет: «Среди этих гор до сих пор представляются по местам останки Церквей и Монастырей. Некоторых мы не знаем за подлинно даже имен, а другие урочища продолжают быть доселе предметом уважения всенародного».

В самом Кизилташе в VIII веке была летняя резиденция святителя Стефана, архиепископа Сурожского. Со временем это место пришло в запустение, но около 1825 года пастух-татарин как-то зашел в одну из пещер, и в источнике обнаружил древнюю икону Божией Матери, которую и передал купцу-греку. Эта икона с почестями была перенесена в церковь Святого Стефана, а источник стал почитаться как святой, так как от него начали происходить исцеления.

Игумен Парфений

В 1830 году в Кизилташе поселилась болгарская подвижница Константина, которая жила здесь до тех пор, пока, следуя распоряжению архиепископа Иннокентия, в 1856 году на этих землях не началось строительство монастыря по типу Афонских. Отец Парфений, прибыв сюда, застал тут небольшой домик да четыре землянки, в которых ютились с десяток монахов. Это все, что было построено за три года. Братия была малограмотной, и, судя по всему, не слишком усердной.

Отец Парфений со всем рвением взялся за дело. Он был ярым противником всякого формализма и бессмыслицы. Похоже, его желания совпадали с замыслом Иннокентия устроить здесь русский Афон. До нас дошли записи современника той поры, путешественника Е. Маркова. Вот что он пишет:

«Я первый раз познакомился с Крымом в начале 1866 г. С тех пор я прожил в нем безвыездно несколько лет; я посетил не раз все его уголки, осмотрел все его памятники, прочел все, что мог достать о древней истории Крыма…

Парфения все знали и все помнят. Это был мужественный и деятельный хозяин Кизилташских лесов. Он из пустыни стремился сделать домовитое, всем обильное хозяйство, и уже почти достиг своей цели. Он первый, с зари до зари, работал на своих заводах и в своих плантациях. Горсть монахов помогала ему, рабочих нанимать было не на что. В Кизилташской киновии, до Парфения, была только пещера с целебным источником, да две-три плетеные мазанки. Парфений добыл все остальное. Он просекал дороги, ломал камень, пилил доски, жег известку и кирпичи, прививал черенки в лесных грушах, разбивал виноградники, копал колодцы.

Из пещерки в скале сделался целый скит, с двумя гостиницами, с церковью, с кельями и разными службами. Лес кругом обратился в сад, в огород, в виноградник, в хлебное поле, застучала мельница на высоте гор, завелся табун лошадей и рогатый скот, богомольцы хлынули в Кизилташскую киновию в дни, освященные старыми воспоминаниями. Энергия, предприимчивость и хозяйственная опытность Парфения сделали его, в некотором роде, руководителем окрестных владельцев. Он был мастак во всем: архитектор, инженер, столяр, печник, садовник, скотовод, что хотите. Это был маленький кизилташский Петр Великий в рясе инока. К нему обращались за советами, ему поручались дела. Посещавшие Кизилташ возвращались из пустыньки, очарованные ее лесными красотами и простосердечным радушием умного хозяина».

Другой исследователь, прот. Николай Доненко, посвятивший много труда сбору архивных сведений о церковной истории крымской земли уже в наши дни, пишет о проблемах, с которыми пришлось столкнуться отцу Парфению по прибытии в обитель:

«Как известно, жизнь монашеская без скорбей не бывает. Были они и у о. Парфения. Помимо всей громадности объективных трудностей, с которыми игумен справлялся с завидной легкостью, были и другие, специфические, связанные с перевоспитанием провинившихся клириков Таврической епархии, которых постоянно присылали в Кизилташскую киновию. Не склонные к переменам и не желавшие их в своей жизни, эти люди становились тягостным бременем для братии. Как правило, епитимийцы просто пережидали время своей ссылки. Не сообразуясь с уставом монастыря, они и там пытались вести прежнюю жизнь. К тому же духовная консистория выделяла на их содержание недостаточно средств. Сложившуюся ситуацию игумен Парфений характеризует следующим образом:

«Кизилташская киновия по положению своему в горной части Крыма находится. Пахотной земли не имеет, весь нужный для прокормления продукт покупает в Одессе, Карасубазаре и иногда в Симферополе, и даже в Бердянске. Сборов никаких (по отвращению моему к сему способу добывания пищи) киновия не производит, праздных и тягловых людей в своем обществе не терпит, от епархиального начальства киновия ни содержания, ни денег и никакой зашиты от разбойников и грабителей не имеет, следовательно, предоставлена во всем самой себе, за исключением только того, что киновия должна давать отчет консистории к новому году и принимать сумму бремени посылаемых начальством конокрадов и других подонков Таврической губернии, давать им приют, отопление, освещение и содержание, каково ни в коем случае нельзя ставить в параллель с содержанием в Симферополе семинариста, хотя уже и потому только, что продукты в Симферополе гораздо дешевле феодосийских, а ежели считать перевозку оных до киновии, из которой по два и по три месяца совершенно нельзя добраться до Феодосии, а добравшись и нагрузивши дилижанс крайне необходимыми предметами, приходится ходить при дилижансе пешком, несмотря ни на какое состояние дороги, что не завидно было и что мне приходится часто иметь это удовольствие для доставления этим эпитимийцам возможности жить прилично. Из выше описанного епархиальное начальство усмотрит, как должен был меня обрадовать полученный мною в мае месяце консисторский указ о назначении мне новых нетрезвых и неспособных людей, из коих о. Трифилия я лично знал около 10 лет. На это консистория делает мне замечание, что я просил не присылать ко мне означенных лиц еще до прибытия их в киновию, как будто мне не было достаточно рекомендаций о них, прописанных в Указе. Личное мое с ними свидание только подтвердило указанную аттестацию».

Далее игумен писал:

«<…> в Кизилташе все эпитимийцы пользуются наравне с братией: трапезою, чаем два раза в день и порциями водки или вина в известное время, священник Дьяков кушал и пил исправно, а по приглашению его на послушание у него оказывалось (по его словам) то головокружение, то колики в боку, то в спине. Не имея возможности проверить, что делается в его голове, боках, спине и прочее, я предлагал ему идти в келию успокоиться <…>, и он продолжал болеть при исправном аппетите до десяти дней, после чего я вынужден был от праздного человека избавиться, отпустив его к месту служения». Епархия тоже не жаждала ломать голову над тем, куда пристроить нерадивых монахов, проще было оставить все как есть.

В это же время начинаются первые столкновения интересов отца игумена и местных татар, вырубавших лес. Противостояние постепенно возрастало. Николай Доненко продолжает: