Текст книги "Избранные письма. 1854–1891"

41. Е. А. Ону

до мая 1873 г.

Madame, ma très chère et bonne amie! С'est aveс le plus grand regret que j'apprends que vous êtes toujours souffrante et alitée… Dites moi seulement que vous ferez une exception pour moi; que vous me recevrez dans votre chambre à coucher et j'abandonnerai mes occupations pour venir vous voir. Souvenez vous de ce que je suis médecin, si vous ne voulez pas vous souvenir de ce que je suis pour vous un ami plus sincère et plus dévoué, que toutes ces femelles que vous recevez, sans doute, sans façon…

En attendant votre reponce verbale (qui me suffit) je peux me permettre de vous parler un peu sérieusement.

Écoutez, vous êtes souffrante. Souvenez-vous des signes de croix que vous avez faits lorsque vos chevaux furent un peu trop fringants lors de notre promenade de voiture? Eh bien? Je trouve qu'à ce moment vous aviez bien plus d'esprit que lorsque vous vous aplatissez ignominieusement devant le réalisme.

Croyez-moi, il y avait un temps où ne pas croire à Dieu, pouvait véritablement être une espèce de prévue de haute intelligence; (égarée ou non, mais haute)… La sciense était nouvelle, elle était jeune alors, elle promettait beaucoup… Qu'a-t-elle tenu? Que nous a-t-elle donné, excepté des sujets pour satisfaire notre curiosité, sujets très attrayants, mais au fond fort vains?

Toute cette fameuse science n'est qu'un éclatant mirage entre deux abîmes sans fond, entre les premières hypôtheses, les mystères improuvables des pseudo-fondements scientifiques et entre l'abîme sans limites du futur, de toute espèce de futur, de l'avenir personnel et de l'avenir du genre humain.

Toutes ces sciences, nommées supérieures par cette école positive que professe la racaille contemporaine, sont fondées sur la physique et la chimie. Eh bien, sur quoi sont assises à leur tour ces deux sciences fondamentales? Sur le système (sur le mystère) des atomes que personne n'a vu et ne peut jamais voir d'après l'idée de la science elle même. L'atome n'a pas de dimension; c'est donc un zéro. Un zéro multiplié par mille zéros peut il donner une quantité positive? Un rien, une abstraction, une invention toute métaphysique des savants… cet atome (multi-pliez-le tant qu'il vous plait) – comment peut-il produire des corps étendus, palpables, visibles, immenses quelquefois?

Pourquoi, ma très chère amie, serait-ce un mystère moins mystérieux que le dogme de la S. Trinité, du péché originel et de la Rédemption?

Il y a une différence cependant entre les deux mystères… Le prêtre avoue que la Trinité est une mystère, il s'incline et vous propose sincèrement d'y croire… Le professeur assure que les atomes sont une vérité réelle. «]e sais!», vous dit-il. Lequel des deux est plus honnête ou plus conséquent? Votre bonne petite tête genevoise n'a pas besoin de tout le développement pour le reste. Voilà l'abîme des fondements…

Quant à l'abîme du présent (que'au fond n'existe pas et qui n'est qu'une intersection impalpable du passé immobile et irrémédiable et du futur inconnu…), disons donc quant à l'abîme du moment qui va suivre… La science qu'a-t-elle fait de positif pour ce présent et cet avenir? Rien que des promesses de bien-être que personne ne peut…

Ainsi donc une foi, une croyance à l'inconnu, à l'eudémonisme enfin privé et publique. Un mystère pour commencer, beaucoup de fracas et de clinquants avec beaucoup de prose au milieu, – et une croyance à l'inconnu comme but final… Je ne vois pas que cela soit plus logique que le Christianisme. Non! On a plus d'esprit lorsqu'on prie Dieu que lorsqu'on admire un laquais comme celui que je ne veux pas nommer dans cette lettre sérieuse.

Chère Madame Onou! Croyez-moi – devenez chrétienne et vous serez rétablie.

Lorsque je vous dis chrétienne, je veux dire orthodoxe sans doute. Vous êtes trop savante et trop pensante pour ne pas savoir vous-même qu'un moine comme Luther qui a jeté son froc aux orties et qui a très illogiquement inventé une nouvelle religion, n'était pas conséquent. Pensez-y vous même. Souvenez vous bien de vos lectures, de toute votre connaissance à vous…

Appelez tout doucement le père Smaragde. Les détails lui sont plus familiers qu'à moi. Et puis un essai… Madame, qui sait?.. Que perdrez vous en tout cas, si rien y est? Rien. Que gagnez-vous, si vous êtes dans l'erreur? Tout… Pour votre prompt rétablissement, je vous réponds… J'y crois, j'y crois! Je le sais. Et voilà pourquoi.

Je vous envoie une image de la Sainte Vierge «Утоли моя печали». Je vous envoie aussi une petite livre «Акафист Божей Матери Утоли моя печали» qu'un pauvre ermite du Mont Athos m'a donné en me rencontrant par hasard sur la route. Il me l'a donné en me voyant malade et abattu. Depuis lors je l'ai eu toujours sous mon chevet et je ne m'endors jamais sans lire au moins un passage de ce petit livre.

Je ne vous fait pas présent de cette image; pour le moment c'est impossible; croyez-moi que ce n'est que pour une personne d'élite comme vous que j'ai le courage de m'en séparer pour quelque temps. Écoutez-moi, écoutez-moi, je vous dis. Pendez cette image devant vous pour qu'elle soit toujours à la portée de vos regards. Faites un effort sur vous pour lire le petit livre jusq'au bout une fois. Cela suffit. Vous verrez la poésie sublime de ce lyrisme chrétien. Faites un effort pour commencer. Je sais que vous l'ouvriez presque avec aversion… Mais je sais aussi que vous changerez d'idées et de goût dans quelques jours…

Cette image est une copie d'une image miraculeuse qui se trouve au Mont-Athos. Je connais la force… La Divinité, la Sainte Vierge et les saints ont deux manières d'agir sur un homme qui s'incline devant eux – une manière instantanée que l'on nomme miracle et dont j'ai fait moi-même une expérience éclatante au Mont-Athos; et une autre naturelle et lente, mais fort sensible pour un esprit attentif. C'est à dire en grouppant les circonstances ordinaires de la vie d'une façon profitable pour notre rétablissement moral et physigue. Vous en avez aussi un exemple sur moi. J'arrive à C<onstantino>ple dans un état déplorable, sans argent, sans aucune chance pour mon avenir, avec une espèce de terreur inférieure qui me dévore presqu'à chaque instant, même au milieu d'une conversation animée et qui semble être fort gaie; avec une santé abîmée… Mais j'arrive dans cette capitale avec la ferme conviction que с'est Dieu qui l'a voulu, que c'est la Sainte Vierge qui a bénit ce voyage. Qu'arrive-t-il? La santé se rétablie, les amis sont aimables et hospitaliers, l'argent arrive toujours au moment où je ne sais plus que faire. Tantôt c'est le Ministère qui me donne tout un tierçal (= «Tier-çon») d'une manière inattendue, tantôt c'est le «Русский Вестник» qui envoie 1.000 roubles. Maintenant je n'ai que 10 livres turques, je ne sais ce que (je) mangerai dans ma nouvelle maison et ce que j'enverrai à ma femme pour le mois de mai… Mais je ne crains pas. Je sais que l'argent viendra de quelque part: car Dieu le veut et il rendra les hommes plus intelligents qu'ils ne paraissent, peut-être, dans un moment de doute…

La santé s'est rétablie, la terreur est passée, la femme a été tout bien que mal nourrie et habillée tout le temps, le «Русский Вестник» me fait des avances, Chalky me plait, mes articles ont du succès, j'écris beaucoup…

Voilà ce que je nomme disposer les circonstances en notre faveur, la seconde façon d'agir. Quant aux miracle, je vous ai raconté ce qui m'est arrive au Mont-Athos avec mon bras malade et avec les deux Évangiles.

Hélas! Dois-je vous l'avouer? J'ai peur… La crainte du ridicule peut-être? Un homme comme tout le monde, un Léontiew que nous connaissons tous, un vieux débauché qui se fait mystique lorsqu'il ne peut plus être débauché (on peut toujours l'être, Madame, on trouve mille moyens de l'être) se prend à faire l'apôtre de l'Orthodoxie… C'est terrible, le ridicule, n'est-ce pas.

Allons donc, Madame, allons donc! Je me trompe… C'est vous; c'est à vous que je m'adresse… À vous!

Que la bénédiction de Dieu soit avec vous; quant à mes humbles et mauvaises prières, elles ne manqueront pas…

Il y a encore de bonnes maisons à Chalky qui ne sont pas louées. Qu'en dites-vous, ou qu'en disent les médicins «tou cos-mou toutou»?

Votre dévoué: Léontiew

П Е Р Е В О Д

Сударыня, драгоценнейший и добрейший друг мой! С величайшим сожалением узнал я, что Вы все еще больны и не встаете с постели… Но скажите мне только одно: Вы сделаете для меня исключение и примете у себя в спальне. Я оставлю все свои занятия ради того, чтобы видеть Вас. И если Вы забыли, что имеете во мне друга более искреннего и более преданного, чем все те женщины, которых Вы принимаете, конечно же, безо всяких церемоний, вспомните, что ведь я врач…

А пока, в ожидании Вашего устного ответа (которого мне вполне достаточно), можно поговорить о более важных предметах.

Так слушайте. Помните, как Вы крестились во время нашей прогулки в коляске, когда лошади вдруг понеслись с излишней резвостью? Ведь так? Мне кажется, тогда у Вас нашлось более разума, чем когда Вы недостойно распластываетесь перед материализмом.

Поверьте, если раньше отрицание Бога еще могло быть в какой-то мере свидетельством умственного превосходства (истинного или нет, но превосходства)… Наука была тогда внове и еще молода, она много обещала… Но что из этого вышло? Что дала она нам, кроме предметов для удовлетворения любопытства, весьма, правда, привлекательных, но, в сущности, призрачных?

Вся эта хваленая наука есть не что иное, как блестящий мираж между двумя безднами, между начальными гипотезами, непостижимыми тайнами псевдонаучных обоснований и бездной будущего, как личного, так и всего рода человеческого.

Все эти науки, называемые объединившимся в позитивную школу нынешним сбродом высшими, выводятся из физики и химии. Ну а на чем же основаны сами эти фундаментальные науки? На системе (на тайне) атомов, которых никто не видел и, согласно понятиям той же науки, никогда не сможет увидеть. У атома нет размеров, следовательно, это всего лишь нуль. Один нуль, помноженный на тысячу нулей, может ли он дать вещественную величину? Ничто, абстракция, метафизическая выдумка ученых… этот атом (сколько бы мы его ни умножали) – как он может произвести протяженные, осязаемые, видимые, а иногда огромные тела?

Почему, дражайший мой друг, тайна сия менее таинственна, чем догмат о Св. Троице, первородном грехе и искуплении?

Впрочем, между этими двумя тайнами есть некоторая разница… Священник признает, что Троица непостижима, склоняется перед нею и искренно предлагает вам верить этому… Профессор же утверждает, будто атомы суть реальная истина. «Я-то знаю!» – говорит он вам. Кто же из них честнее и последовательнее? Полагаю, для Вашей умной женевской¹ головки уже не требуются дальнейшие рассуждения. Вот где погибельная бездна так называемых основ…

Что касается бездны настоящего (каковое, в сущности, не существует, ибо есть лишь неосязаемое пересечение застывшего и бесповоротного прошлого и неизвестного будущего…), то лучше говорить о бездне ближайшего времени… <…>

Итак, мы имеем веру в неизвестное, а в конце концов – личный и общественный эвдемонизм². Вначале тайна, потом много треска и мишуры с изрядным количеством низменной прозы и, в качестве конечной цели, вера в неизвестное… Я не понимаю, чем это более логично, нежели христианство. Нет! Разумнее молиться Богу, чем восторгаться лакеем, которого я не хочу называть в этом серьезном письме.

Дорогая мадам Ону! Поверьте мне, сделавшись христианкой, Вы исцелитесь.

Когда я говорю «христианкой», то, конечно же, подразумеваю «православной». Вы достаточно образованны и разумны и способны сами понять, что такой монах, как Лютер³, выбросивший свою рясу и придумавший без всякого складу новую религию, не был последователен. Подумайте об этом сами. Припомните то, что вы читали, и все, что уже знаете…

Пригласите потихоньку о. Смарагда⁴. Он лучше знает подробности, чем я. И наконец, надо пробовать… Мадам, кто знает?.. Во всяком случае, пусть даже в этом ничего и нет, что Вы теряете? Ничего. А выигрыш, если вы избавитесь от заблуждения? Выигрыш дает все… И я ручаюсь за Ваше быстрое исцеление. Я в это верю, верю! Но не только верю, но и знаю. И вот почему.

Посылаю Вам образ Пресвятой Девы «Утоли моя печали». Также посылаю маленькую книжечку «Акафист Божьей Матери Утоли моя печали», которую дал мне случайно встреченный на дороге нищий отшельник с Афонской Горы. Он отдал ее, видя меня больным и удрученным. С тех пор я всегда держал эту книжечку у своего изголовья и не засыпал, хотя бы немного не прочтя из нее.

Я не дарю Вам этот образ, сейчас это невозможно; поверьте, лишь ради таких избранных, как Вы, у меня достает смелости расстаться с ним на некоторое время. Послушайтесь меня, послушайтесь меня, говорю я Вам. Повесьте этот образ так, чтобы он всегда был перед Вашими глазами. Заставьте себя хотя бы один раз прочесть эту книжечку до конца. Этого достаточно. Вы увидите возвышенную поэзию христианского лиризма. Для начала принудьте себя. Я знаю, Вы откроете ее почти с отвращением… Но знаю и то, что через несколько дней мысли Ваши переменятся…

Эта икона – список с чудотворного образа, находящегося на Афонской Горе. Я знаю ее силу… Божество, Пресвятая Дева и святые могут двояко действовать на того, кто склоняется перед ними, – мгновенно, что называется чудом и чему я сам имел разительное подтверждение на Афонской Горе, и постепенно, естественным образом, но весьма ощутительно для внимающего ума. Это делается таким сочетанием обыденных обстоятельств нашей жизни, чтобы они были благоприятны в нравственном и материальном отношении. Перед Вами мой пример. Я приехал в К<онстантинопо>ль в плачевном состоянии, без денег и без малейшей надежды на будущее, с ощущением того внутреннего ужаса, который не оставлял меня ни на минуту даже посреди оживленной и с виду веселой беседы; здоровье мое было подорвано… Но приехал я в эту столицу с твердым убеждением, что этого хочет Бог; Пресвятая Дева благословила мою поездку. И что происходит? Здоровье поправляется, появляются добрые и гостеприимные друзья, деньги всегда находятся, как только я оказываюсь в безнадежном положении. То совсем неожиданно получаю их от министерства, то «Русский вестник» присылает 1000 рублей. Сейчас у меня всего 10 турецких фунтов, и я не знаю, что буду есть в новом моем доме и что пошлю жене на май месяц… Но я не страшусь. Я уверен, что откуда-нибудь деньги появятся, ибо Бог того хочет и потому сделает людей более разумными, чем они кажутся в минуту сомнения…

Здоровье восстановилось, страх прошел, жена худо-бедно, но одета и имеет пропитание, «Русский вестник» делает мне авансы, Халки пришлись мне по вкусу, статьи мои имеют успех, я много пишу…

Вот это я и называю расположением обстоятельств в мою пользу, то есть второй способ действия. Что касается чуда, то я уже рассказывал Вам о приключившемся с моей больной рукой и двумя Евангелиями на Афонской Горе.

Увы! Признаться ли Вам, что я испытываю страх?.. Может быть, это страх показаться смешным? Такой же человек, как все, этот известный всем Леонтьев, старый развратник, впавший в мистицизм, когда уже не может более грешить (но это можно всегда, сударыня, к тому находятся тысячи способов), начинает изображать собою апостола православия… Вот такая насмешка и вправду страшна. <…>

Да благословит Вас Бог; что касается моих смиренных и недостойных молитв, они будут всегда…

В Халках есть еще не занятые хорошие дома. Что Вы скажете об этом?

Преданный Вам Леонтьев

Впервые опубликовано в кн.: Архимандрит Киприан. Из неизданных писем Константина Леонтьева. Париж, 1959. С. 16–19.

¹ …для вашей умной женевской головки… – Предки Е. А. Ону были швейцарцы; возможно, она родилась в Женеве.

² Эвдемонизм – этическая теория, согласно которой поступки человека определяются только стремлением к удовольствиям и благам жизни.

³ Мартин Лютер (1483–1546) – немецкий религиозный реформатор, основатель протестантизма.

⁴ Отец Смарагд (Троицкий, 1836–1886) – настоятель посольской церкви в Константинополе.

42. Архимандриту Леониду

8 июля 1873 г., остров Халки (близ Константинополя)

Ваше высокопреподобие, отец Леонид!

Может быть, припоминая по очереди имена тех русских чиновников на Востоке, с которыми Вы встречались в Константинопольском посольстве, Вы вспомните и меня – К. Леонтьева.

Я не раз в бытностью мою (в 1867 г.) в Константинополе имел счастье беседовать с Вами и поэтому решаюсь теперь обратиться к Вам не только за советом, но и с почтительнейшею просьбой войти по-христиански в мое нравственное положение и помочь мне.

Вот в чем дело: я желаю жить при монастыре в России, и особенно при одном из подмосковных.

Не стану теперь обременять Вас, высокопреподобный отец мой, длинною повестью тех событий, которые постепенно укрепили во мне это неизменное решение. Не забудьте, что я уже не молод (мне 42 года), и верьте, что решение это – плод почти трехлетних дум и испытаний. При свидании, в котором я, с Божьей помощью, не отчаиваюсь, объяснения собственно духовные и нравственные будут легче. Но здесь я скажу Вам только вот что: я оставил службу, имею шестьсот рублей пенсии и в ожидании отъезда моего в Россию живу в величайшем уединении на известном, вероятно, Вам острове Халки.

Перед отставкой моей я был около полутора года консулом в Солуне¹. Уже я и там давно думал о монашестве, но одно неожиданное обстоятельство так поразило меня, что я поехал на Афон с намерением даже и тайно и не дожидаясь отставки постричься, если уговорю монахов. Наши русские монахи отговорили меня спешить, но я, состоя еще на службе, взял отпуск и прожил около года на Афоне, изучая монашескую жизнь и испытывая себя, и вот убедился, что на первый раз для меня нет ничего лучшего, как пожить при хорошей обители и под хорошим руководством – как бы это сказать – в виде постоянного полумирского поклонника. Отец Иероним² и отец Макарий³, известные Вам духовники Руссики⁴, говорили, что мне нужно духовное подчинение и вместе с тем некоторая телесная свобода, потому что я болезнен, слишком привык к независимости и к тому же занимаюсь литературой. В этом смысле афонская келия в лесу и зависимость духовная от старца-руководителя были бы как раз по мне для начала. Но оставаться на Афоне по многим причинам теперь было бы неудобно. Упомяну только о политических обстоятельствах. Вы не поверите, какую бурю и без того причинило в греческих и турецких газетах мое временное поклонничество на Святой Горе! Игнатьев почти вынудил меня уехать оттуда для успокоения умов. Мирские греки образованного класса все очень нерелигиозны; у них нет, как у нас, ни пламенных нигилистов, ни пламенных православных, ни Нечаевых⁵, желающих разрушить все общество, ни образованных дворян и богатых купцов, идущих в монахи. Где им (т. е. и грекам и болгарам одинаково) понять чувство русского человека, пресыщенного западною мудростью, не верующего во все прелести прогресса и его обещания: где им понять, что русский человек, которого они считают дипломатом и писателем, предпочитает в горе и болезни Афон Баден-Бадену!⁶ <…>

И вот я, в ожидании отъезда моего на родину, нанял домик на горе, в уединении, на о. Халки, и живу. Срок же моего отъезда зависит от окончания некоторых сочинений о Востоке для «Русского вестника». Быть может, я буду готов ехать этой осенью. Но куда? Уверяю Вас, отец мой, что мне отвратительно и страшно оставаться день один в гостинице, в многолюдном городе. Я желаю приехать прямо в Новый Иерусалим⁷ или в другую подмосковную обитель, если Ваш ответ будет неблагоприятен. Не имея ответов от Вас или от другого игумена, я не знаю, решусь ли ехать! В Москве я не хочу быть и дня одного. Благословите ли Вы приехать прямо к Вам и поселиться в виде опыта?

Скажу еще два слова о моих обстоятельствах. Я женат, детей у меня нет, с женой я брачно не живу уже около трех лет, впрочем, мы согласны, и она от всего сердца старается теперь вступить на мой путь. Я имею от нее письменное дозволение на пострижение, она дала мне его для Афона, ибо, как Вы знаете, на Востоке этого достаточно; в России, я знаю, это иначе, вследствие бюрократической премудрости, но духовный смысл такая бумага будет иметь и у нас. О вещественном своем положении скажу следующее: у меня 600 рублей пенсии, которая, пока я явно не пострижен, неотъемлема; у меня в Калуге есть имение, которое дает от 800 до 1000 рублей дохода; редакция «Русского вестника» платит мне круглым числом около 1800 рублей сер<ебром> в год, а по возвращении моем в Россию, вероятно, и больше даст. Литературные мои труды последнего времени благословлены духовниками. Если, с Божьей помощью, я пристрою жену при каком-нибудь женском монастыре, то имение хочу обратить как-нибудь на ту обитель, которая меня приютит. Вот все, что имел сказать. Буду, батюшка, ждать Вашего ответа и старческого благословения.

Остаюсь с глубочайшим почтением Вашего высокопреподобия покорный слуга и послушник К. Леонтьев.

Впервые опубликовано в журнале «Русское обозрение». 1893, сентябрь. С. 319–323.

Архимандрит Леонид (Лев Александрович Кавелин, 1822–1893) – двоюродный брат историка К. Д. Кавелина. Приобрел известность трудами по археологии и истории. Был настоятелем посольской церкви в Константинополе. В 1874 г. управлял богатейшим Ново-Иерусалимским монастырем под Москвой. Перед самой смертью Леонтьева Леонид, бывший тогда наместником Троице-Сергие-вой лавры, не разрешил Леонтьеву, уже принявшему тайный постриг, поселиться в лавре. «Он не особенно благоволил к моему другу, – вспоминал Губастов. – Леонид был человек властный, мелочный и обидчивый» (Памяти К. Н. Леонтьева. СПб., 1911. С. 223).

¹ Солунь — Салоники, город в Греции.

² Отец Иероним (Иоанникий Павлович Соломенцов, 1803–1885) – духовник и старец русского монастыря св. Пантелеймона на Афоне. Происходил из мелких старооскольских купцов. Лично знавший его К. Н. Леонтьев писал о нем: «Это был не только инок высокой жизни, это был человек более чем замечательный. Не мне признавать его святым – это право Церкви, а не частного лица, но я назову его прямо великим человеком с великой думою и необычайным умом <…>; не получивши почти никакого образования, он чтением развил свой сильный природный ум и до способности понимать прекрасно самые отвлеченные богословские сочинения, и до умения проникаться в удалении своем всеми самыми живыми современными интересами. Твердый, непоколебимый, бесстрашный и предприимчивый; смелый и осторожный в одно и то же время; глубокий идеалист и деловой донельзя; физически столь же сильный, как и духовно; собою еще и в преклонные годы поразительно красивый, отец Иероним без труда подчинял себе людей, и даже я замечал, что на тех, которые сами были выше умственно и нравственно, он влиял еще сильнее, чем на людей обыкновенных» («Гражданин». 1889, 17 июля).

³ Отец Макарий (Михаил Иванович Сушкин, 1821–1889) – архимандрит русского монастыря св. Пантелеймона на Афоне. Происходил из богатых тульских купцов. Значительно поднял благосостояние обители, построил несколько новых храмов. Был весьма популярен среди простого народа в России. К. Н. Леонтьев оставил воспоминания о нем, где, в частности, писал: «Это был великий, истинный подвижник и телесный и духовный, достойный древних времен монашества и вместе с тем вполне современный, живой, привлекательный, скажу даже, в некоторых случаях почти светский человек в самом хорошем смысле этого слова, т. е. с виду изящный, любезный, веселый и общительный» («Гражданин». 1889, 12 июля).

⁴ Руссик — обиходное название русского монастыря св. Пантелеймона на Афоне.

⁵ Сергей Геннадиевич Нечаев (1847–1882) – революционер-экстремист. По образованию учитель. В своей деятельности руководствовался тем принципом, что цель оправдывает любые средства. В 1869 г. участвовал в убийстве члена своей организации студента И. И. Иванова. Бежал в Швейцарию, но был выдан русским властям. В январе 1873 г. приговорен к 20 годам каторжных работ. Умер в Алексеевском равелине Петропавловской крепости. Процесс Нечаева послужил Достоевскому документальной основой для романа «Бесы».

⁶ Баден-Баден — фешенебельный курорт в южной Германии.

⁷ Новый Иерусалим — Истринский Воскресенский монастырь в Звенигородском уезде Московской губ. Основан патриархом Никоном в 1656 г. Главный собор представляет собой подобие Иерусалимского храма.