Текст книги "Избранные письма. 1854–1891"

194. А. А. Александрову

15 марта 1889 г., Оптина Пустынь

<…> Да, если разыскивание книг должно будет задержать отправку красок, то, пожалуйста, уж книги пришлите после, а краски скорее. И Дрепер (кажется), и Спенсер – европейские либералы, и я выписываю их отчасти из любознательности, отчасти по злобе, чтобы придираться к ним; ну, а краски для яиц – это поэзия моей старости! <…>

Вы выразились печатно, что я пишу роман «не спеша» – уж так не спеша, что и в руки его не брал с прошлогоднего нашего свидания. Скучно! Все думается, что нехорошо напишу, если буду в тенденциях своих стесняться, а дам им волю, так все с презрением скажут: «Себя описал, свои барские, пессимистические и оптинские бредни понес, испортил публицист рассказчика». Третьего пути нет! Изливать душу – испортишь направлением, длиннотами… Не изливать – охоты мало сочинять самый ход дела.

Да и вообще, как разочтешь, что будет от Мещерского или от Берга денег столько-то и то-то, то и впадешь в такой приятный покой, долгий и сладкий, и начинаешь находить, что гораздо приятнее думать, как взбредет на ум, для себя («отчего слон родится не в скорлупе?» и т. п.), чем мыслить последовательно и принудительно для публики, которая и знать-то меня не желает. Как брошу на месяц, на два писать (при деньгах), так помолодею, размечтаюсь, точно мне еще 30 лет – не больше!

Какая прелесть повесть Гнедича¹ «Свободные художники»! Не без хамских словечек, но все-таки прелесть. Умно, остро, изящно, добродушно; фантазия, комильфотность и сила! И, заметьте, как это мило: кусок из Достоевского (в лицах Урюпеева, Бузикова, хохла Коржа и пьяного ветеринара) вставлен в массу Толстого! И главное действующее и очень изящное женское лицо – княгиня – немолодая. И нет любви сексуальной, а христианской или моральной, что ли, – бездна!

Уж не прогневайтесь, это лучше Гаршина, хотя и от него много бы можно было ждать, если бы он не ограничился раскрытием Евангелия, а пошел бы поговорить с от. Иоанном Кронштадтским или с монахами, даже и Невской лавры, даже и Невской лавры, ДАЖЕ И НЕВСКОЙ ЛАВРЫ! (Это я все громче и громче кричу!) Не бросился бы с лестницы! <…>

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. М., 1911. С. 61–64.

¹ Петр Петрович Гнедич (1855–1925) – писатель и драматург. Автор «Истории искусств с древнейших времен». Переводчик трагедий Шекспира.

195. К. А. Губастову

15 марта 1889 г., Оптина Пустынь

<…> Я долго не хотел верить (судя по себе), чтобы личные расчеты, пристрастия, личные досады, личная лень и нерадение играли такую огромную роль в нашей газетной литературе, как меня уверяли. Теперь, поживши в течение 7–10 последних лет поближе к этому миру печатной бумаги, я убедился, что это правда. Катков и Аксаков хотя и вносили тоже в дело свою страстность и свои как политические, так и всякие другие расчеты, но у них все было крупно и до мелких и подлых придирок никогда не доходило. Без них нравственный уровень охранительных газет («Гражданин», «Московские ведомости», «Русское дело») немедленно и ужасно понизился. Я говорю «нравственный уровень», потому что со стороны умственной, государственной, литературной – все они ведутся не только недурно, но и в некоторых отношениях даже очень хорошо, дельно. <…>

Лассаля¹ (хоть что-нибудь, в чем виден основной дух его) и Луи Блана² мне очень бы нужно иметь для одной большой работы, которая – будет ли окончена или нет, – но я надеюсь, что если она останется после меня и неоконченною, то будет иметь ценность. Задача ее ясна из заглавия: «Средний европеец как идеал и как орудие всемирного разрушения». Без помощи социалистов как об этом говорить? Я того мнения, что социализм в XX и XXI веке начнет на почве государственно-экономической играть ту роль, которую играло христианство на почве религиозно-государственной тогда, когда оно начинало торжествовать[84]84
  А без религии, само собой, жить все люди не будут. Социализм еще не значит атеизм. (Примеч. К. Н. Леонтьева.)


[Закрыть].

Теперь социализм еще находится в периоде мучеников и первых общин, там и сям разбросанных. Найдется и для него свой Константин³ (очень может быть, и даже всего вероятнее, что этого экономического Константина будут звать Александр, Николай, Георгий, то есть ни в каком случае не Людовик, не Наполеон, не Вильгельм, не Франциск, не Джемс, не Георг…). То, что теперь – крайняя революция, станет тогда охранением, орудием строгого принуждения, дисциплиной, отчасти даже и рабством.

Местами я указывал на это в «Сборнике» моем. Социализм есть феодализм будущего.

Указывал, но хочу доказать, что в сущности либерализм есть, несомненно, разрушение, а социализм может стать и созиданием. Но это купится ценой долгой приостановки того безумного движения, которое охватило теперь (с XVIII века) разрушаемый эгалитарною свободой старый мир.

Иначе (если социализм не будет в силах создать попеременным путем – и крови, и мирных реформ – новое неравенство прав и новую разнородность развития, другими словами, если он не может положить предел распространению Перипандопуло⁴, Троянских, Сади-Карно, Базилио⁵ и т. д.), иначе близится конец всему… Однородное буржуазное человечество, дошедшее до того именно, чего в 40-х годах имел слабость желать Прудон⁶, т. е. дошедшее путем всеобщей, всемировой, однородной цивилизации до такого же однообразия, в котором находятся дикие племена, – такое человечество или задохнется от рациональной тоски и начнет принимать искусственные меры к вымиранию (например, стоит только приучить всех женщин перед совокуплением впрыскивать известные жидкости, и они все перестанут рожать; это очень легко, нужно только, чтобы к этой мысли люди привыкли, как привыкли они теперь ко многому, что 200 лет тому назад показалось бы или ужасным, или несбыточным); или начнутся последние междуусобия, предсказанные Евангелием (я лично в это верю); или от неосторожного и смелого обращения с химией и физикой люди, увлеченные оргией изобретений и открытий, сделают наконец такую исполинскую физическую ошибку, что и «воздух, как свиток, совьется», и «сами они начнут гибнуть тысячами». С моей стороны прибавлю, если цель всей истории не что иное, как Троянский или даже и Ястребов¹, не говоря уже о Вирхове и Сади-Карно, то я и грехом не считаю от всей души желать, чтобы они, средние всеевропейцы будущего, полетели вверх тормашками в какую-нибудь цивилизацией же ископанную бездну! Туда этой мерзости, этому «пиджаку» и дорога! Заметьте, кстати: Луи Блан в одной из речей своих (по свидетельству русских журналов) говорит, что «торжествующий социализм должен будет непременно запретить большую часть машин». А Герберт Спенсер, либерал, стращает: «социализм есть ужасное порабощение общинам и деспотическому государству!» Вот и та остановка подвижности, посредством которой социализм может задержать (но не навсегда устранить) приближение неминуемого все-таки «светопреставления». Вот о чем я пишу. И если буду жив и окончу, то как бы не пришлось и мне это за границей печатать. Это было бы оригинально, не правда ли?.. Только едва ли придется; здесь я все толстею в теле и все слабею. Ожирение сердца, должно быть, а это опасно и можно вдруг умереть… Да это, положим, и не беда теперь. <…>

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1897, май. С. 398–402.

¹ Фердинанд Лассаль (1825–1864) – немецкий юрист, экономист и политический деятель социалистического толка. Сотрудник «Новой рейнской газеты» К. Маркса и Ф. Энгельса. Деятельно участвовал в революции 1848 г. Один из вождей Демократической партии. Президент Всеобщего немецкого рабочего союза. Из-за любовной истории убит на дуэли.

² Луи Блан (1811–1882) – французский социалист и политический деятель. Участвовал в революции 1848 г., после поражения которой бежал в Англию. К Парижской Коммуне 1871 г. относился отрицательно.

³ …свой Константин… – Имеется в виду римский император Константин I (ок. 285–338), разрешивший законом свободное исповедание христианства, хотя официальной религией при нем оставалось язычество. Сам Константин крестился незадолго до смерти.

⁴ Перипандопуло — неустановленное лицо.

⁵ Базилио — возможно, Леонтьев пишет о Константине Михайловиче Базили (1809–1884), дипломате и писателе, по происхождению албанском греке. К. М. Базили служил русским консулом в Сирии и Палестине, а также в Азиатском департаменте Министерства иностранных дел. Его литературные труды посвящены Ближнему Востоку.

⁶ Пьер Жозеф Прудон (1809–1865) – французский экономист и политический деятель. Самоучка, сын крестьянина. Автор трудов по теории собственности и политических систем.

⁷ Иван Степанович Ястребов (1839–1894) – писатель. Занимал консульские должности в Греции, в том числе в Салониках. Писал корреспонденции с Востока для журналов «Православное обозрение» и «Известия С.-Петербургского славянского благотворительного общества».

196. А. А. Александрову

17 марта 1889 г., Оптина Пустынь

<…> Вл<адимир> Серг<еевич> Соловьев жестоко «предает» меня своим молчанием! Видите, как даже у высоконравственных людей мораль естественная несовершенна! А если бы он, при своей сердечной любви ко мне и при значительном умственном нашем совпадении в частностях, считал грехом свое молчание, то уж с его изобретательностью как не найти, где отозваться о брошюре¹, которую он, по словам Кристи, на словах превозносит! Если в «Вестник Европы» нельзя, потому что там надо меня безусловно порицать, то в «Русской мысли» можно бы ему легко найти modus vivendi![85]85
  Способ существования (лат.).


[Закрыть]

Именно – fatum[86]86
  Судьба (лат.).


[Закрыть], как Вы писали! <…>

Впервые опубликовано в кн.: Памяти К. Н. Леонтьева. СПб., 1911. С. 64–65.

¹ …о брошюре… – Речь идет о брошюре «Национальная политика как орудие всемирной революции» (М., 1889).

197. И. И. Фуделю

15 апреля 1889 г., Оптина Пустынь

Благодарю всем сердцем аккуратных и православных друзей за милое поздравление с «красным яичком».

А каково «искушение» для праздников? Насчет «Национальной политики»¹?

Каковы «редакторы» и их сотрудники вообще?

Хочу спросить у от. Амвросия, будет ли грех назвать их всех (в этом частном случае) «скотами» и предателями? (Кроме бедного С. Ф. Шарапова.) Я думаю, если при этом внутренне самому не раздражаться, то мало будет греха назвать людей только по имени их!

К. Леонтьев

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

¹ Насчет «Национальной политики»? – См. коммент. 1 к письму 196.

198. Княгине Е. А. Гагариной

24 апреля 1889 г., Оптина Пустынь

<…> Молюсь я о том, чтобы Господь позволил мне дожить до присоединения Царьграда. А все остальное приложится нам само собой! Узел там и больше нигде. Это – цель; остальное все или средства, или последствия. Я уверен, что и в самых высших сферах так думают. Если же и нет, то отчаиваться не надо.

«L'appétit vient en mangeant!»[87]87
  «Аппетит приходит во время еды!» (франц.)


[Закрыть] Будут вынуждены обстоятельствами так думать. Пусть только Германия втянет Турцию в союз противу нас, и я воскликну: «Ныне отпущаеши раба Твоего?» Тогда политическое положение станет легче в смысле определенности главной цели, а что стратегическое будет несколько труднее, не беда. Восточный вопрос – не Польский какой-нибудь или Туркестантский или Афганский, его разрешение в нашу пользу есть событие мировое 1-й важности. Точка великого поворота в истории. Относительно же военных трудностей скажу вот что: насчет созидания, насчет творчества, самобытного устроения, прочности и т. п. Россия остается еще сфинксом; способна ли она ко всему этому – еще вопрос, и очень горький даже. Но что касается до способности всеразрушения – в этом никто ее не превзошел. С 15–16 столетия, со времен Иоаннов все слабое или мало-мальски ослабленное вокруг России одно за другим рушится и гибнет: Казань, Астрахань, Сибирь, Малороссия, Швеция, Польша, Турция, Кавказ, азиатские ханства… Смешно даже видеть и читать, когда наши обижаются или притворяются обиженными тем, что Запад нас так боится! Это что-то роковое и почти невольное. Как же не бояться! Не то страшно, чего хочет великий народ, а то страшно, что он и нечаянно, быть может, иногда, да делает. Самые большие неудачи наши (Тильзит¹, Парижский и Берлинский трактаты²) – пустяки сравнительно с нашими приобретениями и торжеством медленным, но верным, фатально верным.

Что мы такое: действительно ли мы новый культурный мир, как думал Данилевский, орудие ли примирения Церквей без всякой особой гражданской оригинальности, как желает и надеется Влад<имир> Соловьев, или, наконец, мы таим в загадочных недрах нашей великой отчизны зародыш самого ужасного отрицания и нигилизма (иногда, увы! думается, признаюсь, и так!), задатки самого гнусного и кровожадного хамства (равенства то есть); во всяком случае, наше призвание, огромное и грандиозное, еще далеко не исполнено, и поэтому «горе тому, кто станет на дороге этому не нами, а Свыше предначертанному стремлению».

Могу Вас уверить, что мне иногда очень жаль не только и без того в истории и семье столь несчастливого Франца-Иосифа³, не только турок, которых я до смерти люблю (все-таки на европейских демократов не похожи), но даже и великого, грозного Отто Ф. Бисмарка!

Просто жаль, как бабочку, которая летит на огонь…

И Вы должны мне верить, ибо если Вы или Константин Дмитриевич⁴ мало-мальски внимательно читали мои книги, то Вы должны сознаться, что я уже не раз был пророком.

Оттого-то и становятся многие перед моими мнениями в тупик, что (по выражению Т. И. Филиппова) читатели наши привыкли к мыслям уже жеванным (или Катковым, или европеистами, или старо-славянофилами), а я даю новую и твердую пищу. Надо оспаривать или соглашаться. Первого не умеют, второе обидно. Поэтому редакторы или молчат, или без доказательств зовут меня «психопатом», «фанатиком», «хищным мистиком» или «умом великим, но взбалмошным или больным». Не верьте им. Я умом здоров, а они умом слабы, и больше ничего.

Что касается до Франции, то сама по себе она, разумеется, «un ramassis de goujats»[88]88
  «Шайка хамов» (франц.).


[Закрыть], и только; но, я думаю, Дерулед⁵ был прав, говоря в Москве так: «Вы, русские, не обязаны нас защищать, если на нас нападет Германия; но мы – другое дело, нам нужно возвратить провинции и смыть позор, поэтому мы вынуждены будем вам помочь. И в тот день, когда у вас произойдет с Германией разрыв, у нас на восточной границе при всяком правительстве ружья и пушки начнут сами палить!»

Sapienti sat![89]89
  Понимающему достаточно! (лат.)


[Закрыть]

Дай, Господи, князю побывать на Афоне и вернуться оттуда не с одними впечатлениями «туриста», это для меня было бы большим огорчением, а с тем страхом Божиим и с тою верою, без которых не может быть истинно русский государственный человек.

(Шувалов⁶, например, был хорош тем, что он был не либерал, но с религиозной стороны он был анафема и даже свинья.)

Графу Дмитр<ию> Андр<еевичу> Толстому относительно сословных его реформ продолжаю горячо сочувствовать и очень рад, что он берет верх.

Прочно ли все это только? Дворянство наше ужасно легкомысленно, и русских настоящих в его среде очень мало.

Я думаю-таки, если новая сословность у нас утвердится хоть на 100 лет, то прав до известной степени Данилевский: будет своя цивилизация.

Если нет и все усилия Толстого дадут плоды такие же непрочные, как французская реакция 20-х годов, то наша будущность пойдет по разрешению Восточного вопроса очень быстро, или по пути Влад<имира> Соловьева (т. е. придется искать другого рода сильную дисциплину), или по пути самой крайней революции. Qui vivra verra![90]90
  Поживем – увидим! (франц.)


[Закрыть]

Господи, спаси Россию! <…>

Публикуется по автографу (ЦГАЛИ).

¹ Тильзит — город в Восточной Пруссии (ныне Советск Калининградской области), где был заключен в 1807 г. Тильзитский мир с Наполеоном после разгрома русской армии при Фридланде. Россия и Франция обязывались по договору помогать друг другу в войнах. Россия присоединялась к Континентальной блокаде против Англии. Договор поставил Россию в тяжелое положение. Через 14 лет А. С. Пушкин писал: «Тильзит! При звуке сем обидном теперь не покраснеет Росс».

² …Парижский и Берлинский трактаты… – Парижский мирный договор завершил Крымскую войну. Россия уступила часть Бессарабии с Измаильской крепостью, отказалась от военного флота на Черном море и должна была срыть там все береговые укрепления. О Берлинском трактате – см. коммент. 1 к письму 102.

³ Франц Иосиф (1830–1916) – император австрийский, весьма несчастливый в личной жизни (самоубийство единственного сына Рудольфа в 1889 г. и смерть императрицы Елизаветы от руки анархиста в 1854 г.).

⁴ Константин Дмитриевич — муж кн. Е. К. Гагариной, кн. К. Д. Гагарин.

⁵ Поль Дерулед — французский поэт и политический деятель. Поддерживал генерала Ж. Буланже. Дважды приезжал в Россию: в 1886 г. для антигерманской пропаганды и в 1887 г. на похороны M. Н. Каткова.

⁶ Петр Андреевич Шувалов (1827–1889) – государственный деятель. Был петербургским полицмейстером, управляющим III Отделением и шефом жандармов, генерал-губернатором Остзейского края, послом в Лондоне. Входил в состав русской делегации на Берлинском конгрессе. Принадлежал к крайним консерваторам.

199. С. В. ВАСИЛЬЕВУ

9 мая 1889 г., Оптина Пустынь

Милостивый Государь Сергей Васильевич! (Так, кажется? – если не так – простите!) Я давным-давно уже – величайший почитатель и поклонник Вашей театральной критики; мне и прежде не раз приходила мысль написать Вам о том, как я люблю Ваши статьи в «Московских ведомостях». Почему я этого не сделал, до сих пор не могу объяснить точно. Вероятно, и со мной случилось то же, что бывает со многими в таких случаях. Зачем?.. Частное письмо – не печатная похвала; много ли от частного письма человеку прибавится удовольствия? Он и сам знает, я думаю, что статьи его хороши? И тому подобное. Но когда я прочел последнюю Вашу статью, как ставили и судили «Грозу» Островского в Париже, чаша, так сказать, моего чувства переполнилась, и я решился написать Вам об этом. Отчего Вы до сих пор не издадите отдельный сборник? У меня есть собрание фельетонов Теофиля Готье¹ за 25 лет. Они очень хороши и занимательны, но я нахожу, что Ваши гораздо серьезнее, как серьезнее и русский театр нового времени театра французского. Я не могу равнять Скриба² и Дюма-сына³ с Островским и драмы ихние с Ал<ексеем> Толстым. Может быть, второстепенные у них и лучше наших таких; это и естественно, потому что вся жизнь и люди Франции XIX в. ближе к «среднему» чему-то, чем жизнь и люди в России. Но трилогия Ал<ексея> Толстого (которую почему-то боятся давать на сцене) и лучшие пьесы Островского стоят тысячи посредственных, приличных и занимательных французских драм и комедий.

В Вашей последней статье о «Грозе» столько чувства, ума и правды, что она меня восхитила и переполнила через край ту «чашу», о которой я говорил! Как хорошо Вы подобрали цитаты из французских критиков! И как искренно и тепло выражена у Вас религиозная сторона дела!.. Видите ли, я давным-давно почти перестал ездить в театр по многим причинам, о которых распространяться не буду; прослуживши семь с лишком лет в Москве цензором, я был в театре только два раза: в «Жизни за царя»⁴ и в «Трогирском воеводе» Аверкиева – для костюмов и картинок (потому что ненавижу современный мужской костюм и отдыхаю глазами и душою на всех других, менее подлых, бессмысленных и менее позорных одеяниях!).

Когда я живу в городе, мне после всего другого приходит в голову истратить деньги и предпринять какие-то хлопоты для того, чтобы быть в театре. Но Ваши статьи засталяют меня снова любить театр! Значит, они хороши!

Во-первых, Вы меня заставляете в чтении гораздо больше понимать, чем бы я понял сам в действительности. Говорю я это не потому, что считаю себя непонятливым… Нет, увы! Я особенно умственною скромностью не отличаюсь! А потому, что это правда; надумавшись, намыслившись за день о множестве других вопросов, я уже не в силах еще над пьесой или игрой актеров мыслить внимательно.

Во-вторых, это ясное понимание достоинств и недостатков пьесы и ее исполнения дается мне Вашими статьями даром: и без траты денег, и без физической возни (билет достать, не опоздать и т. д.). Воображения у меня самого много, и так как я прежде, в детстве и молодости, довольно много бывал в театре – видел Щепкина⁵ и Каратыгина⁶, и Мартынова⁷, и Мочалова⁸, и М-r и M-me Allan⁹, и Virginie Bourbier¹⁰ немного помню, и Alexandre¹¹ в Ришелье (это был верх совершенства!), и Brissout¹², и Paul Minet¹³, и Вернета¹⁴, и Рашель¹⁵, и Ристори¹⁶, слышал и Тамберлика¹⁷, и Лагруа¹⁸, и кое-кого еще, то, читая Ваши картинные, тонкие, изящные и хорошим гражданским духом вдобавок проникнутые разборы, я все это вижу, воображаю и радуюсь, не сходя с кресла, подобно тому как отставной генерал на деревяшке всею душой увлекается чтением отчетов и рассказов о последних блестящих и кровавых победах, в которых он уже и не может и даже не хочет участвовать.

Положим, случалось, что я в каких-нибудь частностях бывал с Вами не согласен, но эти несогласия мои относились больше к самой жизни, и русской, и вообще, которую я «претендую» знать и, главное, понимать особенно хорошо, но никак не в театральной критике, где я готов безусловно Вам подчиниться. Помню одну Вашу прежнюю статью, за которую я на Вас таки посердился – это по поводу пьесы моего же бывшего «протеже», Н<иколая> Як<овлевича> Соловьева – «Ликвидация». Там слишком некстати и неосновательно (извините!) проглянула у Вас та самая консервативная или реакционная тенденция, которой я вообще не только все душой сочувствую, но и которой, как Вам, я думаю, несколько известно, и сам издавна служу пером и разговорами (а где только можно – то и действием, и всею жизнию моей); хороша она, но именно для того случая, в котором она у Вас тогда сильно выразилась, она вовсе не годится… Вы укорили Соловьева за то, что он, видимо, сочувствовал той барышне, которая влюбилась в молодого сына разбогатевшего мужика и вышла за него замуж. Вы увидели в этом чуть не совет молодым обедневшим дворянкам нашего времени и пороптали на автора. Помилуйте! И чистая эстетика (жизни, жизни, а не искусства), и требования грубейшей действительности заодно здесь против Вас. За кого же ей, такой девушке, предпочесть выйти?! За более «образованного» человека? Ах, эти нынешние образованные люди! Да ведь это больше, чем высшая степень пошлости! Худые, болезненные, раздражительные, впалая грудь, длинные костлявые пальцы, борода на впалой груди с ранних лет у них почему-то всегда почти огромная… Положение вечно неопределенное и т. д., и т. д. Да если б у меня дочь окончила даже курс у Фишер¹⁹ и была бы при этом и красивая, и вполне светская девушка, то я сам бы предпочел выдать ее за богатого Бородкина и тем более Белугина, чем, например, за Надсона или даже Гаршина… Я понимаю, если бы она Белугину предпочла – ну, например, Н-ва или О-ва²⁰ (Вы знаете их? Они оба учились в лицее)… Но ведь таких добыть девушке среднего круга очень трудно – и приходится считать за счастье, если отдашь за Белугина, а не за Гаршина и Надсона… Я выбираю, видите, еще даровитых разночинцев нарочно, чтобы моя мысль была яснее. Что толку писать поэзию какую-то, когда в жизни-то моей вокруг нет никакой поэзии – ни аристократической или придворной (как у Вронского, Облонского, Карениной), ни помещичьей и вообще деревенской, ни религиозной, как в монастырях или около них, ни боевой, как бывало на Кавказе или теперь в Средней Азии?.. Вот они, эти даровитые-то, и злятся и идут в нигилисты – то чахнут, как Надсон, то с лестниц бросаются, как Гаршин… И я знаю эти петербургские лестницы, живал смолоду и я на них, и если не бросился в свое время, то это потому, что я презирал эту жизнь и был уверен, что это ненадолго и что уж куда-нибудь да убегу в более свежее и здоровое место и в менее книжный и бумажный мир… И за таких-то отдавать дочь! И в таких-то влюбляться!.. Это практика действительности; к тому же и эстетика имеет свои независимые законы. Вы это знаете не хуже меня. Один из этих законов можно выразить так: жизнь прекраснее (красивее, полнее, содержательнее, солиднее и т. д.), когда есть резкое разделение сословий и положений. Эстетическое suum cuique[91]91
  Каждому свое (лат.).


[Закрыть]: Николай I, Филарет²¹, Серафим Саровский²², графиня Воронцова-Дашкова²³ и ее любовники, князь Барятинский²⁴, Лермонтов (не как сочинитель, а как сам гусар и сам Печорин), игуменья Тучкова²⁵, крепкая баба, которая пашет, мужики, вроде Каратаева, Бирюка, Хоря и Калиныча и т. д. В Европе все это ведь более и более сливается в среднего человека!.. Другой закон – антитеза первому, но в этом смысле, что исключение служит общему правилу, вот он. Всегда эстетика или поэзия находили огромную и живую пищу в случайном нарушении сословных границ, в поразительных переходах из одного положения в другое, благодаря ли особому дарованию человека или благодаря торжеству любви. (Издавна поэты любили разные сочетания такого рода: богиня и мертвый принц и пастушка, царь и простая подданная, господин и рабыня, Любаша, царская дочь, и пахарь Пршемысл²⁶; у Ж. Санд это беспрестанно…) И в этом-то смысле, с одной стороны, очень желательно, чтобы в России дворянство было отделено правами, богато, изящно, молодцевато, даже немножко и гордо, а с другой – mésalliance[92]92
  Неравный брак (франц.).


[Закрыть] при интересности общих лиц всегда будет иметь в себе много поэзии… И, возвращаясь к частному примеру деревенской любящей хозяйство, молодой и бедной дворянки (у Соловьева), полюбившей молодого, богатого, румяного и доброго юношу-мужика, мы видим, mé salliance имеет в себе много поэзии, независимо от политического вопроса, и потому уже имеет полное право на изображение в искусстве. Я привязался к этому так многословно, признаюсь, и потому еще, что на Соловьева тут имели несомненное влияние и мои эти теории, и сама действительность (я ведь знаю, кого именно он имел в виду).

Молоденькая, но бедная дворянка в наше время выходит замуж за богатого, молодого и немножко, чуть-чуть грамотного крестьянина – это картина, согласитесь, лучше, чем следующая: «дочь инженерного полковника выходит замуж за учителя латинского языка». Само по себе, независимо от красоты и достоинства лиц, – первое милее, занимательнее и красивее…

Простите, что увлекся, но, защищая пьесу Соловьева, я защищаю тут свои взгляды на эстетику жизни. Когда эта Ваша статья «О ликвидации» появилась, я в тот же вечер говорил о ней в этом же духе с Петром Евгеньевичем Астафьевым, и мне было очень приятно, что этот столь тонкий и нередко глубокий психолог согласился со мной.

Не могу также сочувствовать Вашему беспокойству о том, чтобы наши пьесы ставились в Париже хорошо… Пусть или сами французы, или наследники авторов хлопочут об этом; дипломатам и консулам никак нельзя брать на себя обязанность присмотра!.. Каково это – отвечать за чужую эстетику! Это никто из служащих не согласится. И я был консулом и мог быть и при посольстве, если бы случилось… И понимаю, что это невозможно для человека, не специально назначенного с такою именно целью… А претензии русских авторов или наследников их? Это ужасно! К тому же насчет незнания иностранцев я слышал недавно рассказ о московском профессоре К-ском²⁷… Кто-то жаловался при нем на то, что европейцы все еще плохо понимают нас… Тогда К-ский сказал: «И слава богу! Чем меньше они нас понимают, тем лучше для нас… Пусть себе ошибаются!» Я вполне с ним согласен и даже думаю, что и политически мы более выиграем, если постараемся даже быть вечною загадкой для них!.. Придет время, так прихлопнем всю эту анафемскую демократию, что только мокро останется… И «Оптинские старцы» даже не откажут в своем благословении на такой exploit[93]93
  Подвиг, деяние (франц.).


[Закрыть]. Ведь их «любовь» – не только не толстовская, но даже не туманы «гармонии» Достоевского. Их «любовь» есть личное наше старание исполнить от всего сердца заповеди, а воевать и политически прихлопнуть демократию не только можно, но, при Божьей помощи, и должно.

Больше ничего не имею сказать. Извините, что обеспокоил.

Остаюсь навсегда почитатель Ваш и готовый к услугам

К. Леонтьев

Издайте Ваши статьи и пришлите мне экземпляр – право! Тогда, если буду жив, и печатно то же скажу, что здесь…

Письмо написано 9 мая 1889 года в Оптиной Пустыни.

Впервые опубликовано в журнале: «Русское обозрение». 1893, январь. С. 217–222.

С. В. Васильев – псевдоним Сергея Васильевича Флерова (1841–1901), педагога и журналиста, постоянного сотрудника «Русского вестника» и «Московских ведомостей», где он выступал с рецензиями и обзорами театрально-музыкальной и художественной жизни.

¹ Теофиль Готье (1811–1872) – французский поэт-романтик, прозаик и критик. Совершил путешествие в Россию, после которого написал книги: «Voyage en Russie» (1866) и «Trésors d'art de la Russie» («Путешествие в Россию» и «Сокровища русского искусства»).

² Огюст Эжен Скриб (1791–1861) – французский драматург, член Французской Академии. Отличался необычайной плодовитостью, иногда писал каждый месяц новую пьесу. Его легкие, веселые комедии пользовались огромным успехом и до сих пор остаются в репертуаре театров.

³ Александр Дюма-сын (1824–1895) – сын французского романиста А. Дюма. Драматург, член Французской Академии, автор психологических драм. Писал также романы и публицистические очерки.

⁴ «Жизнь за царя» – опера М. И. Глинки. На советской сцене ставилась под названием «Иван Сусанин».

⁵ Михаил Семенович Щепкин (1788–1863) – драматический артист, сын крепостного. Выступал на сценах Петербурга и Москвы. Игру Щепкина современники оценивали как идеальный образец. «Жить для Щепкина, – говорил С. Т. Аксаков, – значило играть на театре, играть – значило жить».

⁶ Василий Андреевич Каратыгин (1802–1853) – актер из театральной династии Каратыгиных. Играл на петербургской сцене классические трагедии У. Шекспира, Ф. Шиллера и новые французские драмы.

⁷ Александр Евстафьевич Мартынов (1816–1860) – драматический актер. Выступал на петербургской сцене в пьесах Н. В. Гоголя, А. Н. Островского, А. Ф. Писемского. Отличался редкой среди актеров скромностью и отсутствием самомнения.

⁸ Павел Степанович Мочалов (1800–1848) – трагик. Выступал на московской сцене главным образом в трагедиях У. Шекспира и Ф. Шиллера. В. Г. Белинский посвятил ему статью «Гамлет, драма Шекспира, и Мочалов в роли Гамлета» (1838).

⁹ M-r и M-me Allan — Аллан (Луиза Депре, ок. 1809–1856), французская драматическая актриса, которая вместе с мужем играла первые роли в парижских театрах. Оба они гастролировали в Петербурге.

¹⁰ Virginie Bourbier — Виржини Бурбье (?–1857), французская драматическая актриса. В 1828–1841 гг. выступала на Михайловской сцене в Петербурге. После возвращения в Париж имела там блестящий успех.

¹¹ Alexandre — Огюстен Александр (1814–19?), французский артист комедийного жанра.