Текст книги "Грозненский роман"
Автор книги: Константин Семенов
Жанр: Книги о войне, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
Ирина. Саратов
– Из Грозного? – мягким участливым голосом переспросил батюшка. – Да.…Сколько же вам пережить пришлось, страшно представить! Жилья нет? И без вещей? Да, это тяжко. Но ничего, надо терпеть – главное, что сами живы. Надо терпеть и молиться. Ты крещеная, дочь моя?
– Нет, – очнулась от гипноза Ирина.
Священник осуждающе поджал губы, помолчал и снова начал призывать терпеть и молиться. Слова мягко нанизывались на слова, глаза смотрели сочувствующе – осуждающе, почти гипнотизировали, и Ирина немного поплыла.
Расписанный потолок и колеблющееся пламя свечей перед ликами вдруг исчезли. Лицо священника сменили лощеная физиономия чиновника и по-отечески улыбающийся с портрета президент.
– Где же вы ходили? – недовольно спросил чиновник, доставая из коробки пакеты. – Наверное, не очень и надо. Макароны – две пачки, рис – одна пачка.…Все давно уже забрали, одним вам держим. Сосиски, курица, чай.…Учтите, это разовая акция. С чаем проблема. Это на троих, придется отсыпать.
Чиновник вскрыл пачку и стал отсыпать чай прямо на лист бумаги.
Ирина очнулась от толчка в бок, оглянулась: Вика косила глазами на священника и что-то беззвучно говорила. Ирина непонимающе улыбнулась.
– Батюшка, – сладким голосом сказала Вика, – так как насчет помощи?
Священник замолчал, пожевал черный ус.
– Видите ли, мы сами на пожертвования существуем, вот только ремонт закончили…
– Извините, – сказала Ирина. – Где можно свечку купить?
– Ну что? – спросил на улице Женя. – Помогли? Говорил же, что дохлый номер.
– Женя! – нахмурилась Вика. – Я же просила!
– Да ладно тебе! Я же не о Боге, я о людях. А у людей как? Не подмажешь – не поедешь. Сейчас увидите. Есть тут одна конторка – то ли баптисты, то ли протестанты, не важно. Мы им проект делали, и они мне кое-чем обязаны. Погнали!
«Конторка» оказалась вполне современным офисом с компьютерами и катающимися креслами. И только деревянное распятие на стене указывало, что здесь занимаются не только мирскими делами.
Молодая женщина в строгой белой блузке и с именем «Ольга» на бейджике, мило улыбалась, но на ее работе это не сказывалось. Коробка наполнялась на глазах: тетрадки, фломастеры, зубная паста, мыло, полотенца.
– У мальчика какой размер? Отлично, как раз такие кроссовки есть. И рубашка. А вам кофточка, по-моему, подойдет. Не беспокойтесь – вещи новые. Мы старого не принимаем. О, как раз! А это наш вам подарок!
На стол легла толстая Библия в темно-коричневом переплете и какие-то проспекты.
У подъезда Ирина резко остановилась, словно налетела на стену. «У-у-у! – ударил по ушам мерзкий – как тогда, в подвале – вой, в глазах потемнело. «У-у-ду!» Вой влезал в душу все дальше и дальше, словно ластиком стирал все чувства, оставляя после себя только дикую безысходность. Ирина покачнулась, сердце пронзила игла.
– Ира! – испугалась Вика. – Иришка, что с тобой?
Тихо-тихо заплескалась вода, и вой замер, прислушиваясь. Вода плескалась все громче, все увереннее, и надо было обязательно понять – где, откуда этот такой знакомый звук. Надо. Только вспомнить, и тогда все будет хорошо. Прямо сейчас, срочно!
В глазах мелькнул грязный, разбитый подъезд, кольца табачного дыма и – как вспышка – белая трехлитровая канистра.
Плеск стал еще громче, незаметно начал складываться в знакомую мелодию, вой мстительно ударил в последний раз своим «Ду-у!», заметался в панике и исчез. На плечо, прямо на кожу, опустилась ласковая, почти невесомая ладонь.
– Женя, – мотнула головой Ирина, – я там у них пуховик видела. У Бори, наверное, совсем уже плащ негодный. Попросишь?
Борис. Грозный
Так же ходили за водой, так же, задыхаясь от удушья, крутили турбину, так же прятались от обстрелов. По-прежнему донимали вши. Обстрелов, правда, стало поменьше, зато они стали злее, неожиданнее. «Чертик» еле успевал вмешиваться.
Вроде бы ничего не менялось.
Но как-то незаметно поползли слухи: «Скоро! Боевики уходят». Все застыло в тревожном ожидании. Впервые за долгое время ожидать стало трудно: хотелось куда-нибудь идти, что-нибудь делать. Только бы не заглушить точащие мозг мысли.
В одной из комнат стояло заваленное обломками штукатурки пианино. Мужики перетащили его в холл. Рыжебородый Володя принес из дома инструменты, пару дней колдовал, но все-таки настроил.
Старик-чеченец опустил на клавиши изуродованные артритом руки, улыбнулся и по «улице» полились немного неуверенные звуки. Играл старик не очень, но после двух месяцев совсем другой «музыки» этого никто не замечал. Звуки лились и лились и вот уже исчез обшарпанный, похожий на рисунки Босха холл, исчезли разбитые стены и загаженный пол. Сверкали горные вершины, журчали холодные реки, и тихо пел гортанный старческий голос.
Через пять минут из убежища вышли все. Мужчины, женщины, старики, дети. Пришла сторонящаяся всех девочка Катя. Приковылял, тяжело опираясь на загнивающую ногу, давно не встающий Рамзан. Выползла, почти ничего не соображающая после смерти дочери совсем еще молодая «баба» Вера.
Впервые в холле общежития стало тесно.
Старика сменил Володя, клавиши благодарно задрожали под умелыми руками, и по «улице» понесся чистый, глубокий голос.
– Мани, мани, мани… – пел Володя, и понимающе усмехнулся Рамзан.
– Пора, пора, порадуемся на своем веку… – и улыбнулась всегда не по-детски серьезная девочка Катя.
– Все напоминает о тебе. А ты нигде… – и что-то осмысленное сверкнуло в мутных глазах бабы Веры.
– Володя, – подошел к «артисту» Борис, – а вот такую не знаешь? У меня слух, правда… «Nie spoczniemy, nim dojdziemy…»
– Да, – улыбнулся Володя, – слух у тебя действительно…подожди.
Пальцы с грязными, обгрызенными ногтями пробежались по клавишам, на секунду замерли.
– Слова только забыл. Помогай, – сказал Володя и запел: – Че варто было кохать нас? Может варто…на-на-на-на…карта час…
– Nie spoczniemy, nim dojdziemy, nim zajdziemy w siódmy las… – неуверенно подключился Борис.
«Опасно!» – запоздало взвизгнул «чертик», и тут же перед входом рвануло. Осколки кирпичей и щепки полетели в холл словно шрапнель. «Опасно!..» – снова ударило в голове, а Борис уже летел в подвал. Упал, вновь вскочил, подтолкнул кого-то, опять упал. Оскальзываясь на усеянном штукатуркой полу, почти на четвереньках скатился к ступенькам и бросился вниз.
В стороне микрорайона дважды гулко бахнуло, и в стену общежития ударили снаряды. «Опасн!..» – на самом пределе заверещал «чертик», спину ожгло огнем, и наступила тьма.
– W siódmy las… – умчалось вверх испуганное эхо.
Ирина. Саратов
– Георгиевск, седьмая кабина, – прозвучало из динамика. – Кто Георгиевск заказывал?
«Седьмая – это хорошо! – подумала Ирина, закрывая стеклянную дверь. Слышно было хорошо; голос Валентины Матвеевны чуть дрожал, и Ирина специально стала говорить тихо и спокойно.
– Все хорошо, мама Валя, все хорошо! Нет, от Бори пока ничего нет. Что? Да, нет, мама Валя, он скоро приедет. Как откуда? Он же обещал, вы же знаете, он никогда не обещает, если не уверен на сто процентов.
Дверь приоткрылась, в кабину переговорного пункта прошмыгнул Славик, молча присел рядом.
– А вы не смотрите телевизор: мало ли что там показывают. Вы что, Борю не знаете? Я уверена: он скоро будет здесь! Что? Да есть у него деньги, есть! Двести долларов, в потайном кармане. И адреса все есть, и телефоны.
– А может, он их потерял? – вставил Славик. – И телек мы не смотрим, потому что у нас его нет.
Ирина отмахнулась.
– Как вы там? А здоровье? Да? Все-таки вшестером в одной квартире. Правда?
– У них еще собака.
– Нет, это Славик. Сыночка, подожди. Нет, мама Валя, из домика мы уже уехали: спасибо, что на столько пустили. Снимаем комнату в частном доме. Что?
– Комната! – пробурчал Славик. – Сарай! Ты еще про крыс расскажи, и что в потолке дырки.
– Да это опять Славик! – повысила голос Ирина. – Говорит, что у него все хорошо. Сейчас я ему трубку дам.
Ирина протянула трубку сыну и погрозила ему кулаком. Славик понимающе кивнул.
– Привет, ба! – закричал Славик. – Как вы там? У нас все хорошо! Не, кушаем нормально: макароны, сосиськи американские.…Учусь тоже нормально. Новое жилье? А что, хорошая комната – большая. Дагестанец один сдает. Соседей сколько? Черт его знает – человек десять. Да ты не волнуйся, ба, правда, хорошая комната! Не, не холодно, только когда из дырки дует. И крыс нет! Что?
Славик отодвинул трубку от уха и растерянно протянул ее Ирине.
– Мамочка, время кончилось.
Ирина широко открыла глаза, положила трубку и согнулась в истерическом смехе.
– Ты что, мам? – спросил Славик. – Что смешного?
Борис. Грозный
Флага на Президентском дворце не было, стены закоптились, сквозь пробоины просвечивало небо. Дворец уже не напоминал замок, как тогда – в декабре 94-го, сто лет назад. Но он по-прежнему темнел на той стороне Сунжи на фоне мутного мартовского неба.
А здесь не было ничего.
Не было двора, не было кураги и винограда, не было шестнадцати квартир. Не было подвала, не было стен, не было крыш. Не было высоких окон, не было заколоченного парадного входа, не было фронтона с цифрами «1895». Дома тоже не было.
Была груда кирпичей.
Борис снял с плеча сумку, подошел поближе.
В принципе, он почти этого и ожидал. После церкви без купола, после шестнадцатиэтажки, похожей теперь на обломанный зуб, после сплошных руин на месте «Алмаза», после полностью развороченного проспекта. После новогоднего пожара, наконец.
Ожидал.
И все же…
Взгляд скользил по уродливой куче и не видел ничего: ни проживших век кирпичей, ни обгорелых кусков кровельного железа, ни полуразложившегося трупа собаки. Перед глазами вставали высокие полутемные комнаты с пробивающимися через закрытые ставни лучиками солнца. В лучиках кружились в затейливом танце пылинки, пахло теплом и уютом, и издалека-издалека, из невообразимой бездны веков звал его мамин голос: «Боря, сколько раз тебе повторять! Обедать!»
Борис поставил сумку на землю, отмахнулся от Аланбека и, балансируя на обломках, залез на кучу. Среди обломков что-то мутно блеснуло, Борис с трудом наклонился, откинул кирпич, и на руку легла почти не обгоревшая дедовская медаль.
«Карр!» – завистливо удивилась ковырявшаяся у собачьего трупа ворона.
Боевики ушли ночью, тихо и незаметно, и тогда стало ясно: все. В убежище за дверьми с надписью «боевиков нет» все замерли в тревожном ожидании. Но прошло еще дня два, пока по проспекту не проехал первый БТР, и только тогда появились солдаты.
Аланбек уговаривал подождать еще немного, но Борис уперся. Осколок кирпича врезался во время «концерта» ему точно между лопаток, несколько дней он еле двигался. Спина болела и сейчас, но ждать больше не было никаких сил.
Вышли утром.
Прошли по разбитому, усеянному осколками, проспекту Ленина мимо разбитых и обгоревших домов; перед мостом Борис не выдержал и свернул налево, к родительскому дому.
К тому, что от него осталось.
– Боря, – тихо сказал Аланбек, и Борис вздрогнул, – хватит. Пошли.
О Культпросветучилище напоминали одни разбитые стены, дальше было еще хуже. Вместо шестиэтажного дома перед мостом возвышались два этажа сплошных руин, узнать, где здесь был маленький магазин, а где кафе, было абсолютно невозможно. Трамвайные рельсы на мосту засыпало грязью, асфальта почти не было.
Зато было кое-что новое: бетонная коробка с бойницами – блокпост. Рядом стояли трое военных и внимательно оглядывали прохожих. Двое замызганных мужчин подозрений, видимо, не вызвали, и Борис с облегчением ускорил шаг.
Зря.
– Стоять! – вышел из-за блокпоста молодой офицер в камуфляже. – Документы!
Сзади подошли еще двое, такие же молодые, дерзко-веселые.
– Туманов? – военный посмотрел на фотографию, потом на Бориса, опять на фото. – Ишь ты, а на рожу – настоящий чех. Что ж ты, падла, с чеченом вместе ходишь? Продался?
– Мы живем рядом, – сказал Борис.
– Живете? – вкрадчиво улыбнулся офицер и вдруг заорал: – А может, воюете? Раздевайтесь!
– Что? – не понял Борис.
– Раздеться! – демонстративно дернул автоматом офицер. – Оба! Суки!
Аланбек снял плащ первым.
– Все снять, до пояса!
Военный, преувеличенно морща нос, осмотрел плечи и недовольно бросил:
– Одевайтесь! Свободны…пока.
От Сунжи налетел холодный ветерок, обнаженная кожа тут же покрылась «мурашками». Но ветерок принес еще кое-что, и это «кое-что» было очень приятным. Борис потянул носом, покрутил головой, определяя направление, и застыл, не в силах отвести взгляд. Так и стоял, пока одевался: с повернутой в сторону головой и мечтательным выражением на лице.
А в десяти метрах, на бетонном блоке сидели двое солдат и ели из банок тушенку.
Ушли проверяющие, пнув напоследок сумку, оделся и сделал шаг вперед Аланбек, а Борис все стоял. Живот свело судорогой, нос втягивал давно забытый запах, а зрачки бегали вниз и вверх, следя за движениями ножа. От банки в рот, от банки в рот, от банки в рот…
Солдат, словно почувствовав взгляд, поднял глаза, посмотрел на Бориса, отвернулся. Опять поглядел, отвернулся. Борис смотрел.
– Эй, дед, – позвал солдат, – иди сюда! Ты, ты! По-русски хоть понимаешь? Иди, не бойся!
Борис медленно подошел, остановился. Солдат открыл стоящий рядом мешок, вытащил банку тушенки и протянул Борису.
– Бери, дед, бери, не бойся! Что, обшмонали вас? Ну и правильно – это ОМОН, у них работа такая. Давай, дед!
Ирина. Саратов
– Так, а куда подарок ставить?
Женя втащил телевизор в комнату и застыл, оглядываясь: ничего подходящего в комнате не наблюдалось.
– О, класс! – восторженно воскликнул Славик. – Дядя Женя, я сейчас с кухни табуретку принесу!
Женя осторожно водрузил старый ламповый телевизор на табурет, сомнительно оглядел неустойчивое сооружение.
– Надо вам с дачи столик привезти. Да, Ира, шикарные ты нашла «апартаменты». Одни соседи что стоят: они вообще трезвые бывают? А дырки! Это что – для вентиляции? Не, так жить нельзя!
Вика на секунду перестала шептаться с Ириной, повернулась к мужу.
– Женя, успокойся! Ира уже новое место нашла. И вообще – надо им еще шкафчик где-нибудь найти. И диван.
И снова повернулась к Ирине.
– Ира, даже не думай отказываться. А пока вот!
И вытащила из сумочки тонкую пачку фотографий.
«Это тебе, мы себе копии сделали. Тут не только мои, еще Лара прислала», – тараторила довольная Вика, но Ира уже ничего не слышала. Прошлое ударило неожиданно, как выстрел снайпера, и так же метко.
В самое сердце.
Сколько раз она об этом жалела. Сколько раз кляла себя, что в сумке не нашлось места для фотографий. Пусть не для всех, но ведь можно же было подумать. Целая коробка осталась, вся жизнь. Фотографии, записная книжка с первыми Славкиными словами, кассеты с его голосом. «Мамоцка, слусай, какую мы песенку выуцили! Сто тебе снится, клейсел Авлола, в день, когда солнце встает над…Мамоцка, давай в Ленинглад поедем!»
Ничего не осталось.
Ирина осторожно взяла фотографии, повернула к свету. Из далекого черно-белого Грозного глянула на нее улыбающаяся черноволосая девушка. В глазах навсегда застыло счастье, руки крепко обнимают светловолосого карапуза. И их обоих обнимает Борис.
Славик на утреннике в детском саду в костюме зайчика. Одно ухо понуро свисает вниз: слабо подкрахмалили. Как он, бедный, переживал!
Опять она. Яркое солнце, шляпа, открытый купальник. Желтый он был, точно. Ярко-желтый. Черное и желтое. Борис говорил, что она похожа на осу.
А это…
Белое платье, распущенные волосы, блики цветомузыки, Борис со съехавшим набок галстуком.
«Czy warto było kochać nas?..» – ударило в голове. И тут же, из немыслимой дали, уверенно шепнул родной голос: «Warto!Конечно, warto, Ира!»
– Женя, – сказала Ирина, – ты бы предупредил на работе всех. А то Боря позвонит, а вас нет. Ладно?
Борис. Грозный
Микрорайон встретил собачьими стаями, людским шумом и по-прежнему белеющими крестами бумаги на невыбитых стеклах.
Дверь на пятом этаже тоже была цела.
Рука почти забытым движением вставила ключ в замочную скважину, замок тихо щелкнул. Звук был еле слышен, но два стоящих перед дверью человека вздрогнули, как от выстрела.
Дверь со скрипом открылась, и у Бориса закружилось в голове: на вешалке по-прежнему висели Славкины куртка и шарф.
Как будто ничего и не было.
Как будто не было этих двух месяцев длиною в жизнь.
Чашка с высохшими остатками чая на кухонном столе, пепельница с окурками. В ванной полные ведра и канистры, остатки воды в ванне. Закатившийся за дверь Славкин робот-трасформер, тапочки Иры, ее халат.
Как будто выйдет сейчас она из большой комнаты, улыбнется и тряхнет черными волосами. Следом выглянет Славик, сделает вид, что не очень-то и рад, и спросит: «Пап, что так долго? В шахматы будешь?»
Борис сел на приветствующе скрипнувший диван, закурил. Тускло блестел через слой пыли старенький «Рубин», сквозь стекло с «английским флагом» в комнату лился яркий весенний свет.
Борис несколько раз торопливо затянулся и вдруг замер, уставившись в одну точку.
– Ты что? – спросил Аланбек.
Борис посмотрел мимо него, встал, с трудом опустился на колени и запустил руку под диван.
Мягко блеснули коричневой кожей итальянские военные сапоги.
Два дня тянулись долго. Ночами стреляли, днем над городом несколько раз пролетали вертолеты. На деревьях сидели вороны, на грохот вертолетов они внимания не обращали. Наверное, привыкли.
Борис отмыл почти всю грязь, только лицо и руки по-прежнему оставались серыми из-за въевшегося в кожу пепла. Как мог, подравнял бородку и волосы, подстриг обломанные ногти. Сжег всю старую одежду, надел чистую, и стал более-менее похож на человека.
Картину портил плащ. Порванный, измазанный грязью, парафином от свечек, пеплом и бог еще знает чем, плащ не походил даже на одежду бомжа. Ничего другого у него не было: все сгорело вместе с родительским домом.
– Хорош! – усмехнулся свежевыбритый Аланбек. – Говорю тебе, возьми мою куртку.
– Она на мне как на пугале висит.
– Переживешь! А так тебя в России из первого же автобуса вышвырнут.
– Может, у Светы посмотреть… – сказал Борис и осекся.
К Светлане они зашли в первый же день. Долго безрезультатно стучали в тонкую дверь на первом этаже, потом пошли по соседям. «Света? – переспросила старушка из соседней квартиры и заплакала. – Убили ее. Недели две уже. Да кто ж его знает? Ночью выстрелы слышали, а утром глядь – дверь-то открыта. Зашли, а там! Нет, только она одна лежала. Ни сына ее, ни мальчонки, только она. А вы что хотели?»
– Никак привыкнуть не могу, – виновато прошептал Борис. – Она все понять не могла, как мы добровольно в центр уходим. Вот тебе и спокойное место…
– У нас теперь везде «спокойно», – сплюнул Аланбек, – как в Багдаде.
– Может, все-таки со мной? – спросил Борис. – Как ты тут будешь?
– Что я в России не видел? Нет, я уж тут как-нибудь. Дождусь, пока Гудермес «освободят»…Не передумал? Завтра?
– Завтра, – сказал Борис. – Чего ждать?
– Тогда давай спать, – зевнул Алан. – Завтра еще до Консервного топать.
День выдался теплым. С безоблачного неба лило на землю весенний свет равнодушное солнце. Так же, как и год, так же как и десять лет назад. Солнцу не было дела до людских разборок.
А людям, собравшимся у Консервного, было не до солнца. Их занимало кое-что поважнее: люди хотели уехать. Хоть как-нибудь, хоть куда-нибудь. Лишь бы отсюда.
Через час наблюдений, Аланбек определил главную фигуру – полного флегматичного майора. К майору время от времени подходили люди, о чем-то шептались и исчезали потом в недрах автомобильной колонны.
– Вон, – шепнул Аланбек, – видишь? Иди прямо к нему, не ошибешься: за «зелень» все сделает.
– Алан, – сказал Борис, – может, и ты?
– Придется тебе теперь самому. Как кончится все – приезжай. Мой дом – твой дом, ты знаешь.
– Прощай! А может…
– Да иди ты уже! – подтолкнул его Аланбек. – И не прощай, а до свиданья!
Борис согласно кивнул, вытащил из-за подкладки волшебную стодолларовую бумажку и твердым шагом двинулся к застывшему под весенним солнцем майору.
Борис. Минводы – Саратов
За окном над запорошенной тонким снежком равниной Сальских степей тихо плыла луна. Поезд ужасно болтало, и казалось, что луна тоже шатается. Как пьяная.
Или как раненая.
Борис вздохнул, отвернулся от окна и закрыл глаза. Внизу неугомонные соседи в который раз пили чай, вверх поднимались запахи колбасы, заставляли судорожно сжиматься пустой желудок. Ничего страшного – недолго осталось.
– Та-та-там, – стучали, убаюкивая, колеса, – там-там-там.
– Бо-ря. Бо-ря! Боря! Не слышишь?
– А! – воскликнул во сне Борис. – Кто это?
– Ну вот! – усмехнулся голос. – Уже не узнает!
– Ты? А почему телевизора нет? Давно тебя не было!
– Давно, – согласился невидимый телевизор. – Поздравляю!
– С чем? – удивился Борис.
– С тем, что остался жив! Впрочем, я в тебе и не сомневался. Ты же у нас «невезучий».
– Да ладно тебе вспоминать, – обиделся Борис. – Ты мне лучше скажи…
– Скажу, – перебил голос, – теперь все скажу! Ты про Иру и Славика хочешь узнать? Живы ли?
– Вот еще! – возмутился Борис. – Я и сам знаю, что живы, и завтра мы увидимся.
– Надо же! Похвальные перемены. А что же ты хочешь узнать?
– Ты скажи мне вот что, – заторопился Борис, словно боясь, что потом не осмелится. – Скажи, что будет дальше? С городом, с войной, со страной? Вообще…
– Ого! – сказал голос. – А зачем тебе? Не лучше ли о себе подумать? Ну ладно, обещал ведь. Слушай.
Голос замолчал. В голове у спящего Бориса тихо зазвучала музыка, темнота понемногу рассеялась, и перед глазами, как в калейдоскопе, поплыли картинки родного города.
Узнать его было трудно.
Разбитая гостиница «Чайка» без крыши и без бегущей строки. Обгоревший остов института, разбитый «Аракеловский». Руины на месте родных, известных с самого детства кварталов возле музучилища. Изуродованный «Грозгипронефтехим», обрушенный мост. Улицы без асфальта, деревья, похожие на столбы, наспех засыпанные могилы, трупы, смрад.
И тянущийся в отчаянии к небу зеленый побег.
– Город?.. – тихо сказал голос. – Город теперь такой. Того, который ты знал, больше не будет никогда. Будет новый, совсем другой. Чужой. Да и это еще будет не скоро. А пока будет война. Долго, очень долго, Боря. Будут еще тысячи и тысячи жертв, кровь, слезы. Постепенно все привыкнут к этому и перестанут удивляться. Привыкнут к тому, что в далекой республике гибнут люди. Свои и чужие. Всякие. Человек ко всему привыкает. Тем более страна.
– Что ж, это не кончится никогда? – спросил Борис.
– Смотря что. Война? Война кончится. Почти.…Но и мир не настанет. И к этому тоже все привыкнут.
– Почему?
– А войну легко начать, Боря. Очень легко. Закончить трудно. Так и будет – и не война, и не мир.
– А народы?
– Народы? Тоже ничего хорошего. За долгие годы будет столько понаворочано, столько крови прольется, что забыть это окажется очень не просто. Взаимная ненависть достигнет такого накала, что будет казаться: все – это уже навсегда.
– А это навсегда? – спросил Борис.
Голос молчал.
– Навсегда? – повторил Борис. – Что молчишь? Нав.…
Картинка сменилась. Перед закрытыми глазами вновь возник еще целый, не знающий, что жить ему осталось совсем недолго, город.
В машину со свистом врывался прохладный воздух, и Борис потянулся поднять стекло.
– Не надо, – сказала Ирина, – пусть дует. Хорошо!
Темно-зеленый «Москвич» притормозил перед запоздавшим автобусом и вновь зашуршал шинами. Справа осталась громада Президентского дворца, рядом – несколько палаток, где днем записывались в ополчение. Чуть дальше темнел Совет Министров и площадь с угомонившимся на ночь «бессрочным» митингом. Слева потянулось пятое Жилстроительство. Народу на улицах почти не было.
– Ага, – хмыкнул Аланбек, – еще бы не хорошо! Женщине столько коньяка нельзя!
– Наглый лжец! – засмеялась Ирина, посмотрела налево и задумчиво объявила: – А я всю жизнь мечтала на площади станцевать.
«Москвич» резко взвизгнул шинами и повернул налево.
– Алан! – испугалась Ирина. – Ты чего?
Аланбек только усмехнулся. «Москвич» пересек давно не обновляемую сплошную полосу, влетел на площадь и резко затормозил у бывшего памятника Ленину. Алан включил музыку погромче, вылез из машины, открыл заднюю дверь и церемонно протянул руку.
– Мадам, разрешите вас пригласить! Надеюсь, ваш джентльмен не против? А, Боря?
– Бред!
Ирина остановилась, Аланбек удивленно поднял брови.
– В чем дело?
– Бред! – повторил Борис. – С ума сошли?
– Не бойся ты, все будет хорошо.
– Потому что ты здесь, да? А если б не было? Бред! Пир во время чумы!
– Да… – вздохнул Аланбек. – Тяжелый случай. Ира, ты танцевать будешь?
– Ну, правда, Боря, – улыбнулась Ирина. – Все равно нам не изменить ничего, что ж теперь.…Один разок, ладно?
Борис демонстративно пожал плечами, немного посидел в одиночестве, заскучал и тоже вышел из машины.
Над вечерней площадью, как много-много лет назад, плыла музыка, и удивленно останавливались запоздавшие прохожие. Улыбался Аланбек, блестели глаза у Ирины, и, ничего уже не понимая, таращился на них с постамента ботинок снесенного Владимира Ильича.
Сбоку наметилось движение, Борис тут же почувствовал и, не поворачиваясь, скосил глаза: от проспекта хозяйским шагом приближались два милиционера с автоматами.
– Алан, – прошипел Борис. – Алан!
Аланбек оглянулся, снял руку с талии Ирины и медленным шагом двинулся навстречу «стражам порядка».
Вернулся очень скоро, с непроницаемым лицом.
– Что?
– Да нормально все, – и, не выдержав, усмехнулся. – Я сказал им, что вы гости правительства. Можно продолжать.
– Бред! – сказал Борис.
– Ты другие слова знаешь? – улыбнулась Ирина.
– Другие? – Борис задумчиво посмотрел по сторонам.
Остановившиеся было прохожие прекратили глазеть на странную троицу и двинулись дальше. Милиционеры, наоборот, остановились и с интересом смотрели, что же будет дальше. И только ботинок на постаменте все так же таращился в ночное небо.
– Другие? – повторил Борис, кивнул милиционерам и сделал шаг к Ирине. – Знаю. Пошли танцевать, «гость правительства».
– Помнишь? – спросил голос, и картинка исчезла.
– Еще бы! – усмехнулся во сне Борис. – Интересно, поверит ли кто, что это правда было?
– Сам бы поверил?
– Мне легче – я знаю. А впрочем, правильно я тогда сказал: «Бред!»
– Ну, не знаю, не знаю, – засомневался голос.
– А ведь ты мне так и не ответил, – тихо-тихо сказал Борис. – Это навсегда?
– Не знаю Боря, – еще тише ответил голос. – Правда, не знаю.
«Там-там-там, – стучали колеса. – На-всег-да? Там-там-там! На-всег-да?»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.