Текст книги "Всякой вещи свое место"

Хрестоматия

Отдел II
Басни и рассказы в прозе

Володя стоял у окна и смотрел на улицу, где грелась на солнышке большая дворовая собака, Полкан.

К Полкану подбежал маленький Мопс и стал на него кидаться и лаять; хватал его зубами за огромные лапы, за морду и, казалось, очень надоедал большой и угрюмой собаке. «Погоди-ка, вот она тебе задаст! – сказал Володя, – проучит она тебя». Но Мопс не переставал играть, а Полкан смотрел на него очень благосклонно.

– Видишь ли, – сказал Володе отец, – Полкан добрее тебя. Когда с тобою начнут играть твои маленькие братья и сестры, то непременно дело кончится тем, что ты их приколотишь. Полкан же знает, что большому и сильному стыдно обижать маленьких и слабых.

Два упрямые козлика встретились однажды на узком бревне, переброшенном через ручей. Обоим разом перейти ручей было невозможно; приходилось которому-нибудь воротиться назад, дать другому дорогу и обождать. «Уступи мне дорогу», – сказал один. – «Вот еще! Подика-ты, какой важный барин, – отвечал другой, – пяться назад; я первый взошел на мост». – «Нет, брат, я гораздо постарше тебя годами, и мне уступить молокососу! Ни за что!» Тут оба, долго не думавши, столкнулись крепкими лбами, сцепились рогами и, упираясь тоненькими ножками в колоду, стали драться. Но колода была мокра: оба упрямца поскользнулись и полетели прямо в воду.

Прекрасная, сильная лошадь без всякой поклажи и тяжело навьюченный осел шли по дороге за своим хозяином. «Любезная лошадь, – сказал осел, – возьми на себя хотя маленькую часть моей ноши: я задыхаюсь под тяжестью!» Лошадь гордо отказалась. Вздохнул бедный осел и, опустив уши, побрел далее, но, протащившись еще кое-как с версту, пошатнулся, упал и издох. Теперь только увидел хозяин, как он был несправедлив к бедному животному и что напрасно баловал он сильную, молодую лошадь. Погоревал хозяин, попенял на себя, но делать нечего, надобно было ехать далее. И вот он навьючил всю ослиную ношу на гордую лошадь, да прибавил к ноше еще и ослиную кожу, которой не захотел даром бросить на дороге.

«Поделом мне! – подумала лошадь. – Если бы я сжалилась над моим бедным спутником, то и он был бы жив, да и мне не пришлось бы теперь так тяжело».

Однажды Солнце и сердитый северный Ветер затеяли спор о том, кто из них сильнее. Долго спорили они и, наконец, решились помериться силами над путешественником, который в это самое время ехал верхом по большой дороге. «Посмотри, – сказал Ветер, – как я налечу на него: мигом сорву с него плащ». Сказал – и начал дуть, что было мочи. Но чем более старался Ветер, тем крепче закутывался путешественник в свой плащ: он ворчал на непогоду, а ехал все дальше и дальше. Ветер сердился, свирепел, осыпал бедного путника дождем и снегом; проклиная Ветер, путешественник надел свой плащ в рукава и подвязался поясом. Тут уже Ветер и сам убедился, что ему плаща не сдернуть. Солнце, видя бессилие своего соперника, улыбнулось, выглянуло из-за облаков, обогрело, осушило землю, а вместе с тем и бедного полузамерзшего путешественника. Почувствовав теплоту солнечных лучей, он приободрился, благословил Солнце, сам снял свой плащ, свернул его и привязал к седлу. «Видишь ли, – сказало тогда кроткое Солнце сердитому Ветру, – лаской и добротой можно сделать гораздо более, чем гневом».

Из одного и того же куска железа и в одной и той же мастерской были сделаны два плуга. Один из них попал в руки земледельца и немедленно пошел в работу; а другой долго и совершенно бесполезно провалялся в лавке купца. Случилось через несколько времени, что оба земляка опять встретились. Плуг, бывший у земледельца, блестел, как серебро, и был даже еще лучше, чем в то время, когда он только что вышел из мастерской; плуг же, пролежавший без всякого дела в лавке, потемнел и покрылся ржавчиной. «Скажи, пожалуйста, отчего ты так блестишь?» – спросил заржавевший плуг у своего старого знакомца. «От труда, мой милый, – отвечал тот. – А если ты заржавел и сделался хуже, чем был, то потому, что все это время ты пролежал на боку, ничего не делая».

Сережа и Аннушка остались дома одни, и брат сказал сестре: «Пойдем, поищем, не осталось ли в доме чего-нибудь вкусного, и полакомимся». – «Если бы ты повел меня в такое место, где нас никто не увидит, то, пожалуй, я пошла бы с тобою», – отвечала Аннушка. – «Пойдем в кладовую; там мы найдем что-нибудь хорошенькое, и никто нас не увидит». – «Нет, Сережа, там может нас увидеть сосед: он колет на дворе дрова». – «Ну, так пойдем в кухню, – уговаривал Сережа сестру, – там стоит целый горшок меду, и мы намажем себе по большому ломтю хлеба». – «В кухне увидит нас соседка: она, верно, теперь сидит у окна и прядет». – «Ах, какая же ты трусиха, Анюта, – сказал маленький лакомка, – пойдем, если так, в погреб кушать яблоки; там уже наверное нас никто не увидит». – «Ах, милый Сережа, неужели ты думаешь, что в погребе никто уже нас не увидит?.. Разве ты не знаешь о том, кто видит через стены и от которого и в темноте нельзя скрыться?» Сережа испугался. «Правда твоя, сестрица, – сказал он, – бог видит нас и там, где человеческий глаз ничего не видит; а потому ни наедине, ни в темноте не должны мы делать ничего такого, чего не смели бы сделать при других при свете».

Павлуша (с любопытством): «Что это там у тебя в переднике, Лиза?» – Лиза: «А тебе это очень нужно знать?» – Павлуша (шутя): «Покажи же, а не то я насильно посмотрю». – Лиза: «Ничего там нет». – Павлуша: «Неправда: ты что-то прячешь от меня. Покажи, пожалуйста, покажи». – Лиза: «Не тронь: может быть, это подарок тебе к новому году». – Павлуша: «Как? Что? Подарок к новому году? Покажи же, душечка-сестрица, покажи, что там такое (хочет вырвать передник из рук сестры, но Лиза не дает). Скажи, по крайней мере, что это такое? Верно, кошелек? Не правда ли, кошелек?» – Лиза: «Зачем тебе кошелек; разве я тебе не вывязала кошелька?» – Павлуша: «Что ж бы это было такое? Ах, знаю: ты связала мне шарфик». – Лиза: «У тебя ничего не знаю». – так притворяться. два шарфика. На что же тебе третий?» – Павлуша: «Как ты меня мучишь, сестрица! Какая ты скрытная!» – Лиза: «Какой ты любопытный!» – Павлуша: «Знаю, знаю.

Это, верно, батюшка купил мне что-нибудь к новому году, какая-нибудь игрушка?» – Лиза: «Может быть, батюшка и купил тебе что-нибудь, но ты знаешь, как он не любит, чтобы угадывали заранее его подарки». – Павлуша: «Да я ему не скажу и в новый год притворюсь, как будто Лиза: «Я и не знала, что ты умеешь Покажи-же, как ты это сделаешь». – Павлуша: «Уж сделаю как-нибудь, но помоги мне, пожалуйста, отгадать, что там у тебя такое. Что-нибудь из царства растительного?» – Лиза: «Нет». – Павлуша: «Из царства животного?» – Лиза: «Нет». – Павлуша: «Из царства минерального?» – Лиза: «Нет». – Павлуша: «Теперь же я тебя поймал: конечно, нет в твоем переднике чего-нибудь из царства духов». – Лиза: «Конечно, нет! (опускает со смехом передник и показывает, что в руках у нее ничего нет.) К какому царству принадлежит ничто?» – Павлуша: «Ах ты, плутовка! Зачем же ты так таинственно закрывала руки передником, как будто бы у тебя и бог знает что такое?» – Лиза: «Мне просто было холодно без перчаток; а ты сам себя наказал своим любопытством». – Павлуша: «Хороню, хорошо, но, знаешь ли, что я скажу тебе, Лиза! В другой раз уже ты меня так не проведешь».

Отец привез из города пять персиков. Дети его в первый раз видели эти плоды и не могли насмотреться на хорошенькие яблоки с красными щечками, покрытыми нежным пухом. Отец подарил каждому из детей своих по персику, а пятый отдал матери. Вечером, когда дети собирались уже спать, отец спросил у них, вкусны ли показались им хорошенькие яблоки. – «Ах, очень, – отвечал старший сын, – мое было такое вкусное, сладкое, сочное. Я спрятал косточку, потом посажу ее, и у меня вырастет целое дерево». – «Браво, – сказал отец, – ты будешь у меня хороший хозяин».

– «Я свой тотчас же съел, – отвечал младший, – а косточку бросил. Матушка дала мне еще половину своего. Какое вкусное яблочко: так и тает во рту!» – «Ну, ты поступил не очень умно, – сказал отец, – но от тебя нельзя и требовать другого: время рассудка еще придет».

«Я, – сказал второй сын, – подобрал косточку, которую бросил младший брат, и разбил ее. Там было превкусное зернышко. А персик мой я продал и взял за него столько денег, что когда поеду в город, то могу купить себе на них целую дюжину!»

Отец покачал головою и сказал: «Умно, но не по-детски. Не дай бог сделаться тебе купцом. А ты, Эдмунд?» – спросил он, обращаясь к третьему сыну.

– Я отнес мой персик, – отвечал Эдмунд, – сыну соседа, маленькому Георгу, который лежит в лихорадке. Он не хотел его брать: я положил персик к нему на постель и убежал.

– Скажите же мне теперь, кто сделал лучшее употребление из своего персика? – спросил отец. – «Брат Эдмунд!» – отвечали все трое в один голос. Эдмунд же стоял и молчал. Мать обняла его со слезами на глазах.

Вася увидел вереницу диких гусей, которые неслись высоко в воздухе. Вася: «Могут ли так же летать наши домашние гуси?» – Отец: «Нет». – Вася: «Кто же кормит диких гусей?»– Отец: «Они сами отыскивают себе пищу». – Вася: «А зимою?» – Отец: «Как только наступает зима, дикие гуси улетают от нас в теплые страны, а весною возвращаются снова». – Вася: «Но почему же домашние гуси не могут летать так же хорошо и почему не улетают они от нас на зиму в теплые страны?» – Отец: «Потому, что домашние животные потеряли уже отчасти прежнюю ловкость и силу, и чувства у них не так тонки, как у диких». – Вася: «Но почему это случилось с ними?» – Отец: «Потому, что люди об них заботятся и отучили их пользоваться их собственными силами. Из этого ты видишь, что и люди должны стараться делать сами для себя все, что только могут. Те дети, которые полагаются на услуги других и не приучаются сами делать для себя все, что только могут, никогда не будут сильными, умными и ловкими людьми». – Вася: «Нет, теперь я буду стараться сам все для себя делать, а не то, пожалуй, и со мной может сделаться то же, что с домашними гусями, которые разучились летать».

Индеец Северной Америки, возвратившись в свою хижину, открыл, что окорок ветчины, который он повесил на дерево провялиться, был украден. Осмотрев внимательно местность, индеец пустился преследовать вора и спрашивал у всех, кто встречался ему: не видали ли они старого, белого человека, небольшого роста, с коротким ружьем и с небольшою собакою, у которой очень длинный и мохнатый хвост. Многие отвечали ему, что действительно встречали такого человека; но в то же время спрашивали, как он мог делать такое подробное описание лица, которого никогда не видал. «Что вор небольшого роста, – отвечал индеец, – это я заключил из того, что он должен был подкладывать камни, чтобы снять ветчину, которую я повесил стоя на земле; что он старик – я знаю это по его коротким шагам, следы которых остались на упавших листьях в лесу; что он белый – я знаю это потому, как он выворачивает свои пятки, чего индеец никогда не делает. Ружье его должно быть коротко, это я видел потому, что, поставив его у дерева, он сдернул немного кору. Собака его не велика – это видно по ее следам; а что у нее пушистый хвост – это я заметил по знаку, который она оставила на песке, когда сидела и облизывалась, пока хозяин ее крал мою ветчину».

Даже животные чувствуют благодарность к тем, кто желает им добра; неужели же человек может быть неблагодарным? Животные привязаны и преданы своим господам; в особенности отличаются этим собаки.

Один купец отправился в дорогу верхом, и следом за ним бежал его верный пудель. Купец ехал за тем, чтобы получить большую сумму денег. Получив деньги и привязав их в мешке к седлу, поехал он домой. Дорогой мешок отвязался и упал, а купец и не заметил. Зоркий пудель видел, как упал мешок; попробовал было поднять его зубами, но почувствовал, что он был ему не под силу. Тогда пудель, оставив мешок, догнал своего господина, забежал вперед, стал кидаться на лошадь и лаять с ожесточением и упорством. Не зная, в чем дело, купец кричал на пуделя, бранил его, ударил кнутом – ничего не помогало. Верное животное продолжало кидаться на лошадь с такой яростью, как будто хотело стащить долой своего хозяина. Видя, что ничего не помогает и что купец все едет дальше и дальше, пудель стал кусать за ноги лошадь, чтобы заставить хозяина воротиться. Купец испугался: ему пришло на мысль, что пудель его взбесился, и, зная как опасны бешеные собаки, купец решился застрелить своего верного слугу. Долго еще, однако же, старался он отделаться от пуделя то ласками, то угрозами, то ударами кнута; но, видя, что ничто не помогает, вынул пистолет и с стесненным сердцем выстрелил в верную собаку. Бедное животное упало; но через минуту опять поднялось и с жалобным визгом, обливаясь кровью, старалось следовать за хозяином. Купец очень любил своего верного пуделя, ему было тяжело смотреть, как он страдает, и потому он, пришпорив лошадь, ускакал вперед. Отъехав немного, купец захотел взглянуть, что сталось с бедным животным, и тут только, оборачиваясь назад, заметил он, что мешка с деньгами не было у седла. Понял тут купец, зачем так упорно лаяла и кидалась на него верная собака, и ему было больше жаль собаки, нежели денег. Он тотчас же поскакал назад, но не нашел уже пуделя на том месте, где его оставил. Следы крови по дороге показывали, что собака воротилась назад. Как больно было доброму купцу, когда, отправившись по кровавым следам, он нашел верное животное издыхающим у мешка с деньгами. Понятливо смотрела собака на своего хозяина и ласково лизала ему руку. Через несколько минут пудель издох; а купец, не радуясь найденным деньгам, воротился домой.

Была у нас корова, да такая характерная, бодливая, что беда. Может быть, потому и молока у нее было мало. Помучились с ней и мать и сестры. Бывало, прогонят в стадо, а она или домой в полдень придерет, или в житах очутится, – иди, выручай! Особенно когда бывал у нее теленок – удержу нет! Раз даже весь хлев рогами разворотила, к теленку билась, а рога-то у нее были длинные да прямые. Уж не раз собирался отец ей рога отпилить, да как-то все откладывал, будто что предчувствовал, старый. А какая была увертливая да прыткая! Как поднимет хвост, опустит голову да махнет – так и на лошади не догонишь. Вот раз, летом, прибежала она от пастуха еще задолго до вечеру – было у ней дома теля. Подоила мать корову, выпустила теля и говорит сестре – девочке эдак лет двенадцати: «Погони, Феня, их к речке, пусть на бережку попасутся, да смотри, чтоб в жито не затесались. До ночи еще далеко: что им тут без толку стоять!» Взяла Феня хворостину, погнала и теля, и корову; пригнала на бережок, пустила пастись; а сама под вербой села и стала венок плести из васильков, что по дороге во ржи нарвала; плетет и песенку поет.

Слышит Феня, что-то в лозняке зашуршало; а речка-то с обоих берегов густым лозняком обросла. Глядит Феня, что-то серое сквозь густой лозняк продирается, и покажись глупой девочке, что это наша собака, Серко.

Известно – волк на собаку совсем похож; только шея неповоротливая, хвост палкой, морда понурая, и глаза блестят; но Феня волка никогда вблизи не видала. Стала уже Феня собаку манить: «Серко, Серко!», как смотрит – теленок, а за ним корова несутся прямо на нее, как бешеные. Феня вскочила, прижалась к вербе, не знает, что делать; теленок к ней, их обоих задом к дереву голову наклонила, ревет, ми копытами землю роет, а корова прижала, передни-а рога-то прямо волку выставила. Феня перепугалась, обхватила дерево обеими руками, кричать хочет – голосу нет.

А волк прямо на корову кинулся, да и отскочил: с первого разу, видно, задела его рогом. Видит волк, что нахрапом ничего не возьмешь, и стал он кидаться то с той, то с другой стороны, чтобы как-нибудь сбоку в корову вцепиться или теля отхватить, – только куда ни кинется, везде рога ему навстречу. Феня все еще не догадывается, в чем дело, хотела бежать, да корова не пускает, так и жмет к дереву. Стала тут девочка кричать, на помощь звать: «Ратуйте, кто в бога вируе, ратуйте!» Наш казак орал тут на взгорке, услышал, что и корова-то ревет и девочка кричит, кинул соху и прибежал на крик. Видит казак, что делается, да не смеет с голыми руками на волка сунуться; такой он был большой да остервенелый; стал казак сына кликать, что орал тут же на поле. Как завидел волк, что люди бегут, унялся, огрызнулся еще раз, два, завыл, да и в лозняк. Феню казаки едва домой довели – так перепугалась девочка. Порадовался тогда отец, что не отпилил корове рогов.

Рано утром встала старушка Дарья, выбрала темное, укромное местечко в курятнике, поставила туда корзинку, где на мягком сене были разложены 13 яиц, и усадила на них хохлатку. Чуть светало, и старуха не рассмотрела, что тринадцатое яичко было зеленоватое и поменьше прочих. Сидит курица прилежно, греет яички; сбегает поклевать зернышек, попить водицы – и опять на место; даже вылиняла, бедняжка. И какая стала сердитая: шипит, клохчет, даже петушку не дает подойти, а тому очень хотелось заглянуть, что там в темном уголке делается. Просидела курочка недели с три, и стали из яичек цыплята выклевываться один за другим: проклюнет скорлупку носом, выскочит, отряхнется и станет бегать, ножками пыль разгребать, червячков искать.

Позже всех проклюнулся цыпленок из зеленоватого яичка. И какой же странный он вышел, кругленький, пушистый, желтый, с коротенькими ножками, с широким носиком. «Странный у меня вышел цыпленок, – думает курица, – и клюет, и ходит-то он не по-нашему; носик широкий, ноги коротенькие, какой-то косолапый, с ноги на ногу переваливается». Подивилась курица своему цыпленку, однако же, какой ни на есть, а все сын. И любит, и бережет его курица, как и прочих; а если завидит ястреба, то, распустивши перья и широко раздвинув круглые крылья, прячет под себя всех своих цыплят, не разбирая, какие у кого ноги.

Стала курочка деток учить, как из земли червячков выкапывать, и повела всю семью на берег пруда: там-де червей больше и земля мягче. Как только коротконогий цыпленок завидел воду, так прямо и кинулся в нее. Курица кричит, крыльями машет, к воде кидается; цыплята тоже перетревожились: бегают, суетятся, пищат; и один петушок с испугу даже вскочил на камешек, вытянул шейку и в первый еще раз в своей жизни заорал осиплым голоском: «Ку-ку-ре-ку!» Помогите, мол, добрые люди, братец тонет! Но братец не утонул, а превесело и легко, как клок хлопчатой бумаги, плавал себе по воде, загребая воду своими широкими, перепончатыми лапами. На крик курицы выбежала из избы старая Дарья, увидела, что делается, и закричала: «Ах-ти, грех какой! видно, это я сослепу подложила утиное яйцо под курицу».

А курица так и рвалась к пруду: насилу могли отогнать бедную.

Один небогатый молодой человек встретился со своим прежним учителем и горько жаловался ему на свои неудачи в жизни. Он был когда-то лучшим учеником в школе, и те, которые учились гораздо хуже его, пользовались теперь богатством и известностью, тогда как он во всем терпел недостатки. «Неужели же ты в самом деле так беден, как говоришь? – сказал ему учитель. – Ты, кажется, пользуешься очень хорошим здоровьем, и эта рука, – продолжал учитель, взяв за правую руку своего бывшего ученика, – сильна и способна к работе. Позволил ли бы ты отрезать ее за тысячу рублей?» – «Сохрани боже, ни за десять», – отвечал молодой человек. «А за сколько же отдал бы ты твои зоркие глаза, которые так ясно видят божий мир, твой острый слух и твои молодые ноги? Я думаю, ты не променял бы их и за целое королевство?» – «Конечно, нет», – отвечал юноша. «Как же ты жалуешься на свою бедность, обладая такими богатствами?»

Дикий индеец попросил у своего соседа табаку. Сосед был человек не скупой, полез в карман и вынул оттуда полную горсть. На другое утро первый опять пришел к своему соседу и принес ему серебряную монету, которую нашел в табаке. «Почему же ты не оставил ее у себя? – спросил случившийся при этом белый человек. – Тот, кто подарил тебе табак, подарил и деньги».

Тогда дикарь положил руку на сердце и сказал: «Здесь у меня сидят два человека – добрый и злой. Добрый говорил мне: “Деньги тебе не принадлежат; отдай их тому, чьи они”. Злой человек говорил мне: “Тебе их отдали – они твои”. Добрый сказал на это: “Не правда, табак твой, а деньги не твои”. Злой человек опять сказал: “Не беспокойся: поди и купи себе водки”. Я не знал, на что решиться, и лег спать. Но злой и добрый человек не переставали драться у меня в сердце и не дали заснуть всю ночь; утром я вскочил и понес деньги назад».