Текст книги "Всякой вещи свое место"

Два путешественника шли вместе и остановились ночевать в одной гостинице. Ночью их разбудил крик, и они узнали, что в деревне пожар. Один из путешественников поспешно стал одеваться, чтобы идти на помощь; другой удерживал его, говоря: «Пойдем нашей дорогой, тут и без нас людей довольно. Какое нам дело до чужих!» Но товарищ не послушал его и поспешил к горящему дому. Перед домом, который уже весь был объят пламенем, стояла женщина и в отчаянии кричала: «Дети мои, дети мои!» Услышав эти крики, чужестранец в ту же минуту кинулся в огонь, несмотря на яростное пламя и обрушивающиеся балки. «Он погиб, наверное, погиб!» – кричали многие, но через минуту путешественник, с обгоревшими волосами и пылающим платьем, показался из огня, а в руках у него было двое детей, которых он передал рыдающей матери. Несчастная женщина сначала обняла своих детей, как будто еще не веря, что они возвращены ей, а потом бросилась к ногам чужестранца. В эту самую минуту рухнул горевший дом.

– Кто приказал тебе броситься на такое безумное дело? – спросил чужестранца его товарищ.

– Господин огня! – отвечал мужественный человек. – Он же и господин дома, отец детей и спаситель! Он сказал в моем сердце: «Иди!», а я только исполнил его волю.

Жил-был на свете дряхлый старичок. Глаза его помутились от старости, колена тряслись, и слышал он, бедный, плохо. Когда он сидел за столом, то едва мог держать в руке ложку, проносил ее мимо рта и проливал суп на скатерть. Сын его и невестка смотрели на него с отвращением и, наконец, поместили его в уголке за печкой, куда приносили ему скудную пищу в старой, глиняной миске.

У старика часто навертывались слезы на глаза, и он грустно посматривал в ту сторону, где накрыт был стол. Однажды миска, которую слабо держали его руки, упала и разбилась вдребезги. Молодая невестка разразилась упреками несчастному старику. Он не смел ответить и только, вздохнувши, поник головой. Ему купили деревянную миску, из которой он с той поры и ел постоянно.

Несколько дней спустя сын его и невестка увидели, что ребенок их, которому было четыре года, сидя на земле, складывает дощечки. «Что ты делаешь?» – спросил его отец.

– Коробочку, – ответил он, – чтобы кормить из нее папашу с мамашей, когда они состарятся.

Муж и жена молча переглянулись, потом заплакали и с тех пор стали опять сажать старика за свой стол и никогда больше не обращались с ним грубо.

Отец своими руками насадил целый ряд плодовых деревьев лучшей породы. Он очень обрадовался, когда через три или четыре года показались на них первые плоды, хотя, как обыкновенно на молодых деревьях, этих плодов было немного. Но отцу очень хотелось попробовать, каковы они будут на вкус.

Плоды еще не созрели, когда в сад забрался сын соседа – мальчик шаловливый и злой. Он подговорил хозяйского сына, который был моложе его, и они вдвоем так усердно похлопотали около маленьких деревьев, что на них остались одни листья. Пришел хозяин сада и, взглянув на опустевшие деревья, очень огорчился. «Бессовестные дети, – сказал он, – вы лишили меня удовольствия, которого я так долго ожидал!» Эти слова, сказанные без гнева, но с горестью, глубоко запали в сердце хозяйского сына. Он побежал к своему злому соседу и сказал ему:

– Ах, если бы ты знал, как огорчился батюшка, когда увидал, что мы наделали! Теперь у меня не будет ни минуты покоя. Батюшка не будет любить меня больше, как прежде, но, наверное, накажет презрением, которое я вполне заслужил.

– Глуп, брат, ты, как я вижу! – отвечал ему сын соседа. – Почем же узнает твой отец, кто это сделал? Ты только смотри, сам не проговорись.

Но когда Володя (так звали хозяйского сына) воротился домой и увидел, что отец встречает его по-прежнему дружески, то в сердце у него что-то кольнуло, и он почувствовал, что сам не может подбежать к отцу с прежней радостью.

«Как же мне, – подумал он, – смотреть весело на того, кого я так огорчил. О, нет! Я не могу по-прежнему веселиться. Что-то давит мне сердце».

Через несколько времени отец пошел с детьми в сад и дал каждому из них по нескольку прекрасных плодов, в том числе и Володе. Дети прыгали весело и ели, но Володя закрыл лицо руками и горько заплакал.

– Что с тобою, дитя мое, о чем ты плачешь? – спросил его заботливо отец. Володя не мог выдержать более душевной муки и, рыдая, сказал отцу: «Ах! я не стою того, чтобы ты называл меня своим сыном, и не могу переносить долее, что ты считаешь меня добрым мальчиком, когда я сделал такое злое дело. Батюшка, милый батюшка! не ласкай меня больше; не дари мне ничего, накажи меня, чтобы я мог к тебе опять приходить спокойно; избавь меня от мучений, которые я чувствую. Накажи меня за мой бессовестный поступок, потому что я… я обобрал молодые деревья!» Услышав это, отец взял сына за руку, ласково привлек его к себе, обнял и сказал: «Я прощаю тебя, дитя мое, и дай бог, чтобы тебе не пришлось в другой раз что-нибудь скрывать от меня: тогда мне не будет жаль моих яблоков».

Мальчик пошел со своим отцом в виноградник. Там увидал он пчелу, запутавшуюся в паутину. Паук уже готовился вонзить свои ядовитые зубы в тело бедного насекомого, но мальчик разорвал сети хищника и освободил пчелу.

– Ты очень мало ценишь искусство этого насекомого, разрывая его хитрую сеть, – сказал отец мальчику. – Разве ты не видишь, как правильно и красиво переплетены эти тонкие ниточки?

– Я думаю, – отвечал мальчик, – что паук так искусно плетет свою сеть для того, чтобы ловить в нее и потом убивать других насекомых, а пчелка собирает мед и воск. Вот почему я освободил пчелку и разрушил хитрое тканье паука.

Отцу понравилось суждение мальчика.

– Правда твоя, – сказал он сыну, – но, может быть, ты поступил с пауком не совсем справедливо. Развешивая свою ткань по ветвям винограда, он защищает зреющие кисти от мух и ос и истребляет вредных насекомых.

– Делает ли он это для того, – спросил мальчик, – чтобы сберечь для нас виноград, или для того, чтобы самому поживиться осами и мухами?

– Конечно, – отвечал отец, – ему нет дела до нашего винограда.

– В таком случае, – отвечал мальчик, – добро, которое делает паук, не может быть вменено ему в заслугу.

– Правда твоя, – отвечал отец. – Мы должны благодарить за это природу, которая и вредных созданий умеет заставить делать добро и приносить пользу.

– Но скажите, батюшка, – продолжал мальчик, – почему паук в одиночку ткет свою паутину, тогда как пчелы целым обществом делают свои соты?

– Потому, – отвечал отец, – что только добрая цель может прочно соединять многих; союз злых разрушается сам собою.

В тесной, крепкой тюрьме большого венгерского города сидел бедный заключенный. Злые люди заковали его в цепи и бросили в тюрьму.

В тюрьме было сыро, темно и холодно. Вместо постели ему бросили мокрую солому. Ему носили только хлеб и воду. Он сидел там много лет – бледный, больной, грустный. Солнце редко светило в его узкое окошко, свежий воздух не проходил в тюрьму. Печально думал он о своих милых родных, о маленьких детях своих; думал, что, может быть, давно уже все забыли его, считая умершим. Что-то делается на земле, на родине?

Он подошел к окну. Был чудный летний вечер. Солнце садилось за лесом, освещая красноватым светом его вершины; люди шли и ехали по улицам. Тюрьма была высоко, и люди казались внизу маленькими. Он закричал им, но никто его не услыхал. В синем небе летали птицы. Перед окном тихо пролетал орел.

– Орел, орел! – закричал ему заключенный, – сядь ко мне на окошко, расскажи, что делается на земле, пропой мне песню.

«Нет, – отвечал орел, – окно твое очень мало – мне негде сесть. Я не расскажу тебе, что делается на земле, потому что редко спускаюсь на землю. Я вью гнездо свое на высочайших скалах и старых дубах, подальше от злых людей, чтобы они не разорили моего гнезда. Я не спою тебе песни, потому что никогда не пою на земле. Я поднимаюсь высоко, высоко, и мои песни слышит только вечное солнце…»

И могучими взмахами широких крыльев орел гордо поднялся к небу и скрылся из глаз.

– Лебедь, лебедь! расскажи, что делается на земле, пропой мне песню!

– Нет, – отвечал лебедь, – я не расскажу тебе, что делается на земле. Я плаваю всегда в воде, чистой, прохладной воде, между зелеными камышами. Когда вода утром, на заре, станет розовая, я громко кричу заре: «Здравствуй!» Я не спою тебе песни – я спою песню, когда стану умирать…

И лебедь поплыл по воздуху, блистая белыми крыльями.

– Воробушки, воробушки! сядьте на окошко, расскажите, что делается на земле? Спойте песенку! – «Чилик, чилик! Нам некогда! Нам еще нужно поклевать зернышек, которые мельник нечаянно рассыпал…»

Но вдруг порхнула серенькая птичка, повертелась перед окном и села на железную решетку.

– Здравствуй, соловушек! Спасибо тебе, милая птичка, что навестила меня! Расскажи, что делается на земле, спой мне песенку.

«Я расскажу тебе, что делается на земле, я спою тебе песенку», – начал соловушек.

И полились такие звуки, что бедный заключенный заплакал от радости, упал на солому и все плакал и все слушал…

«Вчера утром на заре, – пел соловушек, – было так свежо и прохладно! Я прилетел к твоему домику, сел на зеленый ореховый куст перед раскрытым окошком и все пел и пел. В колыбельке спал твой малютка – он раскрыл свои большие, светлые глазки и спрашивал: «Где папа? где папа?» и слушал мои песни…

Твои родные плачут, вспоминая о тебе. Они тебя любят, очень любят, очень хотят тебя увидеть. Не унывай! Бог видит, как ты невинен: злые люди отпустят тебя, и ты опять выйдешь на волю, на свет, на свежий воздух!

Дети твои будут тебя ласкать и целовать. Будет тихий, летний вечер, длинные тени потянутся от деревьев, на солнце засверкают стекла окошек: ты будешь на крыльце рассказывать детям, как ты страдал.

Будешь их учить, чтобы они, когда вырастут, не давали злым людям делать злые дела; чтобы они не сердились на злых людей, а просили бы бога, чтобы все люди любили друг друга, как брат брата…

И дети твои послушают тебя. Когда они вырастут, ты увидишь их добрыми и честными, увидишь, как они будут помогать бедным. Ты будешь жить долго, долго! Волосы твои поседеют, но сердце будет радостно биться!

И когда ты умрешь, все будут о тебе плакать и молиться и понесут тебя на зеленое кладбище, в светлый, солнечный день. Над могилой твоей посадят розовый куст, и я буду по зарям петь над твоей могилой…»

Мужик воз сена везет, а другой идет ему навстречу. «Здорово!» – «Здорово!» – «А что везешь?» – «Дрова». – «Какие дрова, ведь у тебя сено!» – «А коли видишь, что сено, так зачем и спрашиваешь!» Тогда только мужик наш, почесав затылок, подумал про себя: «А ведь и вправду, для чего ж я спрашивал?»

Идет медведь по лесу и разнюхивает: нельзя ли чем съестным поживиться. Чует – мед! Поднял Миша морду кверху и видит на сосне улей, под ульем гладкое бревно на веревке висит; но Мише до бревна дела нет. Полез медведь на сосну, долез до бревна; нельзя лезть выше – бревно мешает. Миша оттолкнул бревно лапой: бревно легонько откачнулось назад – и стук медведя по башке. Миша оттолкнул бревно покрепче – бревно ударило Мишу посильнее. Рассердился Миша и хватил бревно изо всей силы: бревно откачнулось сажени на две назад – и так хватило Мишу, что чуть он с дерева не свалился. Рассвирепел медведь, забыл и про мед, хочется ему бревно доканать: ну его валять, что есть силы, и без сдачи ни разу не остался. Дрался Миша с бревном до тех пор, пока, весь избитый, не свалился с дерева; а под деревом-то были колышки натыканы – и поплатился медведь за безумный гнев своей теплой шкурой.

В ночь на Иванов день родилась щука в Шексне, да такая зубастая, что беда! Стала она расти не по дням, а по часам, что день, то на вершок прибавляется. И стала щука зубастая в Шексне похаживать, лещей, окуней полавливать: издали завидит леща, да и хвать его – только хрустит на зубах; не то, что лещей, стала ловить уток, гусей, всякую водяную птицу. Разлетелась водяная птица, а рыбам мелким куда деваться? Собралась вся мелкая рыбешка и стала думу думать; пришел на совет и Ерш Ершович и заорал: «Полноте думу думать, голову ломать, мозги портить: послушайте-ка, что я вам скажу. Не житье вам больше в Шексне, не дает проходу зубастая щука; переберемтесь-ка лучше из Шексны в мелкие речки: Сизму, Колому да Славянку». Вот и пошла рыба сама из Шексны в мелкие речки; много ее по дороге рыбаки поймали, славную сварили уху! да на том и заговелись. С тех пор в Шексне совсем мало стало мелкой рыбицы. Закинет рыбак удочку, да ничего и не вытащит; когда-некогда попадется остроносая стерлядка, да тем и ловле шабаш! Вот что наделала в Шексне щука зубастая.

Пришел солдат в село на квартиру и говорит хозяйке: «Здравствуй, божья старушка! дай-ка мне чего-нибудь поесть». А старуха в ответ: «Вон там, родимый, на гвоздике повесь». – «Аль ты совсем глуха, что не чуешь?» – «Где хочешь, там и заночуешь». – «Ах ты, старая дура! погоди, я те глухоту-то вылечу». И полез было солдат к ней с кулаками: «Подавай, старая, на стол!» «Да нечего, родимый!» – «Вари кашицу!» – «Да не из чего, родимый!» – «Давай топор, я из топора сварю». «Что за диво! – думает старуха, – дайка посмотрю, как он из топора кашу сварит», – и принесла топор. Солдат положил топор в горшок, налил воды, поставил в печь и давай варить. Варил, варил, попробовал и говорит: «Всем бы кашица взяла, только бы круп подсыпать». Принесла баба круп. Солдат опять стал варить, попробовал и говорит: «Совсем бы каша готова, только бы маслицом сдобрить». Принесла ему баба и масла. Сварил солдат кашу: «Ну, старуха, – говорит, – давай теперь хлеба да соли, да берись за ложку: станем кашицу есть». Похлебали вдвоем кашу, старуха и спрашивает: «А что же, служивый, когда топор будем есть?» Солдат ткнул в топор вилкою и говорит: «Еще не доварился, сама завтра довари!»

Жил себе старик со старухою, и был старик большой охотник до сказок и всяких россказней. Приходит зимою к старику солдат и просится ночевать. «Пожалуй, служба, ночуй, – говорит старик, – только с уговором: всю ночь мне рассказывай. Ты человек бывалый, много видел, много знаешь». Солдат согласился.

Поужинали старик с солдатом, и легли они оба на полати рядушком, а старуха села на лавке и стала при лучине прясть.

Долго рассказывал солдат старику про свое житье-бытье, где был и что видел. Рассказывал до полуночи, а потом помолчал немного и спрашивает у старика: «А что, хозяин, знаешь ли ты, кто с тобою на полатях лежит?» – «Как кто? – спрашивает хозяин, – вестимо, солдат». – «Ан, нет, не солдат, а волк». Поглядел мужик на солдата, и точно – волк. Испугался старик, а волк ему и говорит: «Да ты, хозяин, не бойся, погляди на себя, ведь и ты медведь». Оглянулся на себя мужик – и точно, стал он медведем.

«Слушай, хозяин, – говорит тогда волк, – не приходится нам с тобою на полатях лежать; чего доброго, придут в избу люди, так нам смерти не миновать. Убежим-ка лучше, пока целы». Вот и побежали волк с медведем в чистое поле. Бегут, а навстречу им хозяинова лошадь. Увидел волк лошадь и говорит: «Давай съедим!» – «Нет, ведь это моя лошадь», – говорит старик. «Ну так что же, что твоя: голод не тетка». Съели они лошадь и бегут дальше, а навстречу им старуха, старикова жена.

Волк опять и говорит: «Давай старуху съедим». – «Как есть? да ведь это моя жена», – говорит медведь. «Какая твоя!» – отвечает волк. Съели и старуху.

Так-то пробегали медведь с волком целое лето. Настает зима.

«Давай, – говорит волк, – заляжем в берлогу; ты полезай дальше, а я спереди лягу. Когда найдут на нас охотники, то меня первого застрелят, а ты смотри: как меня убьют да начнут шкуру сдирать, выскочи из берлоги да через шкуру мою переметнись – и станешь опять человеком». Вот лежат медведь с волком в берлоге; набрели на них охотники, застрелили волка и стали с него шкуру снимать. А медведь как выскочит из берлоги да кувырком через волчью шкуру… и полетел старик с полатей вниз головой. «Ой, ой! – завопил старый, – всю спинушку себе отбил». Старуха перепугалась и вскочила. «Что ты, что с тобой, родимый? отчего упал, кажись и пьян не был!» – «Как отчего? – говорил старик, – да ты, видно, ничего не знаешь!» И стал старик рассказывать: мы-де с солдатом зверьем были; он волком, я медведем; лето целое пробегали, лошадушку нашу съели и тебя, старуха, съели. Взялась тут старуха за бока и ну хохотать. «Да вы, – говорит, – оба уже с час места на полатях во всю мочь храпите, а я все сидела да пряла».

Больно расшибся старик: перестал он с тех пор до полуночи сказки слушать.

В старые годы проявился невдалеке от Киева страшный змей. Много народу из Киева потаскал он в свою берлогу; потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел ее, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлет ее домой. Собачонка записочку отнесет и ответ принесет.

Вот раз царь и царица пишут к царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась: «Есть, – говорит змей, – в Киеве Никита Кожемяка – тот меня сильней». Как ушел зверь на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка; он один сильнее змея; пошлите Никиту меня из неволи выручать.

Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошел его просить выручить их дочку из тяжкой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидал Никита царя, испугался; руки у Никиты задрожали – и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручать царевну – не пошел.

Вот и придумали царь с царицею собрать пять тысяч малолетних сирот (осиротил их лютый змей) и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слезы, сам прослезился. Взял он 300 пуд пеньки, насмолил ее смолою, весь пенькою обмотался и пошел. Подходит Никита к змеиной берлоге; а змей заперся, бревнами завалился и к нему не выходит. «Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу», – сказал Кожемяка и стал уже бревна руками разбрасывать. Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться: вышел в чистое поле.

Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту: «Не бей меня, Никитушка, до смерти. Сильнее нас с тобой никого на свете нет; разделим же весь свет поровну; ты будешь владеть в одной половине, а я в другой».

«Хорошо, – сказал Никита, – надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было». Сделал Никита соху в 300 пуд, запряг в нее змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провел Никита борозду от Киева до самого Черного моря и говорит змею: «Землю мы разделили, теперь давай море делить, чтобы и о воде промеж нас спору не вышло». Стали воду делить: вогнал Никита змея в Черное море, да там его и утопил.

Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.

Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где в степи видна; стоит она валом сажени в две высотою. Кругом мужички пашут, а борозды не распахивают; оставляют ее на память о Никите Кожемяке.

Давным давно это было: народился в Киеве молодой богатырь, Вольга Святославович. Стал Вольга расти, матереть, захотелось ему много мудрости: захотел он ходить щукой-рыбой в глубоких морях, летать под облака птицей-соколом, серым волком рыскать по полю. Уходили от Вольги все рыбы в синие моря, улетали от него все птички за высокие облака, убегали все звери в темные леса. Набрал тогда себе Вольга дружинушку храбрую: тридцать молодцов без единого; сам Вольга тридцатый.

Пожаловал Вольге родной его дядюшка, ласковый Владимир-князь стольный киевский, три города с крестьянами. Вот и собрался Вольга-богатырь со своею дружинушкою храброю ехать в свои города за получкою.

Выехал Вольга с дружиною в чистое поле и слышит в поле ратая: орет в поле ратай, а самого не видно; орет он, понукивает; сошка у ратая поскрипывает, а омешики по камешкам почеркивают.

Захотелось Вольге поехать посмотреть на ратая. Едет Вольга со своею дружиною по полю чистому; едут они день, едут другой, и только на третий день к обеду доехали до ратая. Видят – орет в поле ратай, понукивает, с края в край бороздки пометывает; в один край уйдет, другого не видать; коренья, каменья вывертывает, а большие все камни в бороздку валит. Кобылка у ратая соловая, сошка у него кленовая, а гужики шелковые.

И стал говорить Вольга: «Божья-те помощь, оратаюшко! Орать, да пахать, да крестьянствовати, с края в край бороздки пометывати!»

Отвечает оратай Вольге-богатырю: «Спасибо тебе, Вольга Святославович, с твоею дружинушкою храброю; а мне надобна божья помощь крестьянствовати. Далеко ль ты, Вольга, едешь? Куда путь держишь со своею дружиною?»

– Еду я, – отвечает Вольга, – к своим городам за получкою; подарил мне их великий князь стольный киевский.

– Был я третьего дня в твоих городах, – говорит ратай, – ездил на своей кобылке соловенькой; увез я оттуда только соли два меха, в каждом мехе по сорока пуд; а живут в твоих городах все разбойнички, просят с проезжих людей деньги подорожные. Была со мною палочка подорожная, и расплатился я с ними, как следует: который стоймя стоял, тот сидьмя сидит; а который сидьмя сидел, тот лежмя лежит.

– Ай да оратай-оратаюшко, – говорит Вольга, – когда так, то поедем со мною в товарищах в мои города за получкою.

Вот оратай гужики шелковые повыстегнул, кобылку из сошки повывернул и поехал с Вольгою в товарищах; да остановился на дороге и говорит: «Оставил я, Вольга, сошку в бороздочке не для-ради какого проезжаго, а для-ради мужика-деревенщины. Вот как бы ту сошку мне с земельки повыдернуть, из омешиков земельку повытряхнуть и бросить бы сошку за ракитов куст».

– Не для чего тебе самому, оратаюшко, за этим пустым делом ворочаться, – сказал Вольга оратаю и послал своих пятерых богатырей, пятерых молодцов могучих, чтоб они сошку из земельки повыдернули, из омешиков земельку повытряхнули и бросили бы сошку за ракитов куст.

Приехали к сошке пять молодцов могучих: сошку за обжи вокруг вертят, а не могут сошки из земли выдернуть, не то чтоб уж бросить за ракитов куст.

Посылает тогда Вольга богатырей своих целый десяточек. Приехали богатыри: сошку за обжи вокруг вертят, а не могут сошки от земли поднять, не то чтоб уж бросить за ракитов куст.

Посылает тогда Вольга всю свою дружинушку храбрую: стала вся дружина сошку за обжи вертеть, а сошка сидит в земле и не двинется.

Подъехал тогда сам оратай-оратаюшко на своей кобылке соловенькой; взял он сошку одною рукою, из земельки ее повыдернул, из омешиков земельку повытряхнул и бросил сошку за ракитов куст.

Стал тут Вольга Святославович оратая расспрашивать: «Скажи ты мне, оратай-оратаюшко, как тебя по имени звать, как величать по отечеству?»

Отвечал оратай Вольге Святославовичу: «Как я ржи напашу, да и во скирды сложу, домой выволочу, да дома вымолочу; дров нарублю, да и пива наварю, да и мужичков напою – станут мужички меня покликивати: «Здравствуй на многие лета, молодой Микулушка Селянинович!»