Текст книги "Развитие российской Арктики. Советский опыт в контексте современных стратегий (на материалах Крайнего Севера Урала и Западной Сибири)"

Глава I
Многообещающий старт: итоги изучения и освоения российской Арктики к началу XX в

Итоги открытия и освоения российской Арктики в эпоху «первой глобализации» (XV–XVIII вв.)

Российская традиция освоения Арктики имеет давние исторические корни. При самом беглом взгляде в этой традиции обнаруживается определенная двойственность. С одной стороны, российскую Арктику следует рассматривать как часть Северной циркумполярной зоны – глобального «фронтира», который длительное время считался нераздельным достоянием человечества и к которому в минимальной степени могли быть применены принципы национального суверенитета и классической колониальной практики раздела сфер влияния. Периферийность Арктики, ее слабая освоенность и удаленность от основных центров цивилизации заставляли воспринимать арктические акватории (а с ними и протяженные арктические побережья) как mare nullius («ничейное море») – как пространство свободной, не ограниченной ничьей юрисдикцией исследовательской и коммерческой активности. Поэтому на арктической периферии вопросы международного сотрудничества и ожесточенной межгосударственной конкуренции, тесно переплетаясь, всегда были наиболее подвижными, далекими от застойного равновесия. Длительное время невозможность обеспечить стабильное экономическое присутствие на арктических окраинах Земли, а тем более установить над ними сколько-нибудь бесспорную государственную юрисдикцию делали лидерство в исследованиях, хозяйственном и транспортном освоении Арктики практически единственным средством гарантированного контроля того или иного государства над прилегающими к его территории арктическими побережьями, островами и акваториями.

В этом контексте на российское освоение Арктики можно смотреть как на составную часть глобального процесса вовлечения арктических окраин мира в русло развития мировой цивилизации. Этот процесс подчинялся определенным универсальным закономерностям, которые были актуальны и для России, и исходно обнаруживал высокий уровень международного взаимодействия в освоении этого региона. Можно даже видеть известный парадокс в том, что Арктика, являющая собой слабо освоенную и редконаселенную периферию мира, довольно рано – уже в XVI в. – стала входить в орбиту глобальной экономики и политики. Рассматривая эпоху Великих географических открытий (конец XV – середина XVII в.) как первую в истории человечества «глобализацию», специалисты включают в нее Арктику как одну из важнейших и интенсивно развивающихся арен. Это значение Арктики в развертывании первой «глобализации» было обусловлено двумя основными факторами (как ни удивительно, имеющими прямые аналогии с современной глобализацией): во-первых, стремлением европейцев использовать арктические акватории как резервную транспортную артерию для развития коммерческих связей с Индией и Китаем; во-вторых, повышенным спросом формирующихся международных рынков на специфические северные ресурсы, прежде всего пушнину (в меньшей степени – на продукты китобойного промысла, рыболовства и оленеводства). В рамках этой стадии так называемого «доиндустриального колониализма», развивавшегося в русле экономической философии меркантилизма, важнейшими результатами освоения Арктики стали, с одной стороны, обогащение метрополий, а с другой – начавшаяся трансформация промыслового хозяйства туземцев Севера из нерыночной домашней экономики в объект коммерческой и фискальной эксплуатации пришельцами с юга[14]14
  Globalization and the Circumpolar North / еd. by L. Heininen and Ch. Southcott. Fairbanks: University of Alaska Press, 2010. P. 30–32.


[Закрыть].

С другой стороны, существовал целый ряд своеобразных национальных, специфических для России факторов, которые обусловили не только ее чрезвычайно рано пробудившийся интерес к освоению Арктики, но и превращение последней в интегральную часть национально-государственной территории, важнейший компонент внутренней региональной структуры страны. Без учета роли северного фактора на отдельных исторических этапах невозможно адекватно осмыслить общий ход развития страны, закономерности ее позиционирования в системе мировых отношений.

Органичный и последовательный характер вхождения арктических окраин Евразии в круг русских земель обнаруживается задолго до эпохи Великих географических открытий. В качестве наиболее раннего и яркого исторического примера этой тенденции С.Ф. Платонов приводит развитие Великого Новгорода, чье экономическое благосостояние уже с XI в. зиждилось на его роли торгового посредника в сложной схеме товарообмена Руси со странами Европы: новгородцы получали продовольствие в «низовых» русских землях в обмен на «заморские» товары, шедшие из Европы, а последние, в свою очередь, выменивали на ценные ресурсы, добываемые в своих северных землях (на Двине и Печоре), – пушнину, ворвань, моржовую кость, соль и др.[15]15
  Платонов С.Ф. Прошлое русского Севера: Очерки по истории колонизации Поморья. Пг., 1923. С. 9.


[Закрыть] Этот экономический стимул привел к широкому размаху первоначальной новгородской колонизации Севера, которая велась под патронатом крупного боярства и носила промысловый, «капиталистический» (т. е. коммерческий) характер, сочетая устройство факторий и промыслов с организацией походов ушкуйников за данью в самые отдаленные северные земли. К 1364 г. относится свидетельство в Новгородской четвертой летописи (1113–1496 гг. – Ред.) о том, как «дети боярьскии и молодыи люди» под предводительством воевод Александра Абакумовича и Степана Ляпы «воеваша» зауральскую Югру по течению Оби[16]16
  Полное собрание русских летописей, изданное по Высочайшему повелению Археографической комиссией (ПСРЛ). Т. IV. Новгородские и Псковские летописи. СПб., 1848. С. 65.


[Закрыть].

В Средневековье суровые арктические окраины были еще окутаны плотной завесой самых причудливых мифологических представлений, которые оказывали определенное регулятивное воздействие на характер и темпы проникновения человека в Арктику. Так, первые плавания европейцев в акваториях Белого и Баренцева морей, в том числе к Новой Земле, с середины XVI в. в немалой степени подогревались слухами о существовании где-то далеко на Севере большого острова, где якобы находится высочайшая гора мира[17]17
  Ратцель Ф. Земля и жизнь. Сравнительное землеведение. Т. I. СПб., 1905. С. 21.


[Закрыть], в которой без труда узнается известная из западноевропейских легенд о Граале «полярная гора» Монсальват (Montsalvat), отождествляемая с «Землей Бессмертия», «земным раем»[18]18
  Генон Р. Царь Мира / пер. с фр. Коломна, 1993. С. 36.


[Закрыть]. Еще раньше сведения о расположенном на высоких горах посреди Ледовитого океана «земном рае» можно обнаружить в «Послании Феодору Тверскому о Рае» новгородского архиепископа Василия (1347 г.)[19]19
  См.: Памятники литературы Древней Руси. Вып. 4. XIV – середина XV века. М., 1981. С. 42–49.


[Закрыть]. Перед нами в данном случае хорошо знакомая с времен античности, многократно подвергнутая переосмыслениям и причудливо контаминированная с реальными географическими открытиями на Севере Евразии гиперборейская тема. Любопытно, что новгородская традиция, не порывая в полной мере с подобными мифологическими представлениями, доносит до нас уже иные, проверяемые опытом, мотивы – представления о Севере как крае исключительного богатства, где в изобилии водятся редчайшие звери, рыбы и птицы, где прямо из небесных туч падают на землю в бесчисленном множестве новорожденные векши (белки) и «оленцимали»[20]20
  Платонов С.Ф. Прошлое русского Севера: Очерки по истории колонизации Поморья. С. 14.


[Закрыть].

С политическим упадком Новгорода в XV в. его колонизационные усилия на Севере сменили более массовые и широкие колонизационные движения из «низовых» русских земель, поощряемые Москвой и представленные сразу несколькими «потоками» – монастырской, удельно-княжеской и стихийной крестьянской колонизацией. Еще большему оживлению Русского Севера способствовало перемещение сюда – в Двинское устье, в Колу и Печенгу – в XVI в. основных центров морской торговли России с Западной Европой[21]21
  Чиркин Г.Ф. Историко-экономические предпосылки колонизации Севера // Очерки по истории колонизации Севера [В 2 вып.] / Комитет Севера Русского географического общества. Вып. 1. Пг., 1922. С. 11–13, 17.


[Закрыть].

Уже эти предварительные замечания подводят к пониманию, что развитие российской Арктики должно рассматриваться и осмысливаться на пересечении воздействия структурных зависимостей и факторов, имевших, с одной стороны, глобальный характер, а с другой – тесно связанных с потребностями и тенденциями национального развития России. Удивительный для эпохи первой «глобализации» экономический, политический и культурный подъем на арктических окраинах Русского государства, постепенно угасающий к XVIII в., объясним как раз уникальным сочетанием благоприятных для этого развития глобальных и национальных факторов. Это, в свою очередь, заставляет смотреть на освоение Арктики начиная с позднего Средневековья и раннего Нового времени не как на поступательное, равномерно прогрессирующее развитие, а как на процесс, имеющий изменчивую, волнообразную траекторию подъемов и спадов, существенно зависимый от конъюнктуры, создаваемой на определенных исторических отрезках комбинацией благоприятных условий и факторов. Поскольку даже применительно к заре Нового времени еще невозможно говорить о формировании в отношении Арктики какой-либо определенной, далеко идущей стратегии действий ни в России, ни в просвещенных странах Западной Европы, ее субститутом в эпоху первой «глобализации» можно – в известной мере – считать комбинации целого ряда объективных условий и факторов, заставлявших государства по разным причинам и поводам обращать свои интересы и усилия в сторону Арктики.

О формировании такого отчетливого арктического вектора в политике России, конечно, уместно говорить лишь в отношении той эпохи, когда территория Арктики, преодолев критический барьер изолированности, вошла в орбиту актуального политического развития Русского государства и Европы как зарождающегося «ядра» мировой системы. Важным индикатором, характеризующим эту переходную эпоху, может считаться постепенное вытеснение различных отвлеченно-фантастических представлений о Севере достоверными географическими отчетами и практически ценными сведениями о ресурсных богатствах северных окраин и их возможном значении для мировой торговли. Начиная с XV–XVI вв. в развитии российской Арктики (шире говоря, русского Севера) можно выделить несколько наиболее существенных условий и факторов, придававших ее освоению значение жизненно важного императива – как с точки зрения хозяйственного развития, так и в аспекте безопасности.

Прежде всего, Север в самой существенной степени обусловил сам генезис русской государственности – по крайней мере на этапе перехода в режим устойчивого территориально-политического роста и создания единого государства с централизованным управлением. С времени вхождения Севера Евразии в орбиту непосредственного политического влияния Русского государства он играл в течение последующих двух-трех критических веков формирования европейской и международной системы роль одного из ключевых стабилизирующих факторов территориально-политического развития России. В конце XV – первой половине XVII в. Русское государство последовательно расширялось преимущественно на северо-восток, по линии наименьшего сопротивления, распространяя свое влияние на те пустынные, неосвоенные территории, принадлежность которых не могла быть оспорена другими державами[22]22
  История Европы. Т. 3. От средневековья к Новому времени. М., 1993. С. 118–119.


[Закрыть]. В то же время этот вектор экспансии в целом следовал той геополитической инерции, которая определилась уже с XII в. в виде перемещения основной области хозяйствования (еще сугубо натурального типа) с приднепровского юга в лесные районы Верхней Волги. Можно в основном соглашаться с мнением В.О. Ключевского, полагавшего, что это перемещение хозяйственного центра ослабляло значение внешней торговли для жизнедеятельности русских земель и предопределяло тем самым преимущественно самодовлеющий, «континентальный» тип их развития[23]23
  Ключевский В.О. Сочинения в 9 т. Т. 1. Курс русской истории. Ч. 1. М., 1987. С. 310.


[Закрыть], однако нельзя не принимать во внимание и происходившего параллельно с угасанием пути «из варяг в греки» формирования новых маршрутов внешнего товарообмена – с Ганзой через Новгород и со Скандинавией через Белое море[24]24
  Кулишер И.М. История русского народного хозяйства. 2-е изд. Челябинск, 2004. С. 35–36.


[Закрыть], которые еще больше усиливали северный геополитический градиент территориального роста России. В детерминирующей связи с этим движением на север находится и расширение ареала промыслового освоения (солеварение, железоделательный промысел, рыболовство и добыча морского зверя и др.), что разнообразило фундамент хозяйственной жизни страны и ее возможности в сфере внешнеторговых обменов.

Ситуация геополитического «ухода», в которой Московская Русь смогла превратиться в устойчивое «ядро» будущей евразийской державы[25]25
  См.: Зубков К.И. Геополитический и цивилизационный прафеномен России // Региональная структура России в геополитической и цивилизационной динамике: Доклады. Екатеринбург, 1995. С. 36–38.


[Закрыть], подчеркивает колоссальное значение окраин, прежде всего северо-восточных, в этом процессе. Р. Коллинз усматривает в этом проявление одного из универсальных законов геополитической динамики, который для XV–XVII вв. можно интерпретировать таким образом: в этой решающей с всемирно-исторической точки зрения фазе складывания национальных государств те из них, что находились на международных «перекрестках», в зоне пересечения и конфликта геополитических интересов, имели тенденцию к распаду и дестабилизации (Польша, Германия). И, напротив, со всей силой в этот период выявляется преимущество окраинной позиции. Окраинные территории не только становятся центрами «кристаллизации» устойчивых государственных образований, но и образуя за «фасадом» этих государств своего рода «тыловую стену» и неисчерпаемый до времени ресурсный резервуар, создают возможность сосредоточивать превосходящие силы на ограниченном количестве географических направлений, способствуя дальнейшей территориальной экспансии[26]26
  Коллинз Р. Предсказание в макросоциологии: случай советского коллапса // Время мира. Вып. 1. Новосибирск, 2000. С. 238.


[Закрыть].

Конкретизируя этот тезис, можно выделить несколько геостратегических проекций роли Севера и Арктики в становлении Русского государства и стабилизации его государственно-политической организации:

1) Вплоть до конца XVI в. Север сохраняет свою роль стратегического тыла России – территории возможного отступления, в наименьшей степени подверженной геополитическим рискам и внешним нападениям. Геополитический тыл Московского государства долгое время описывался широтной «оборонительной дугой», выходящей из междуречья Оки и Верхней Волги на Русский Север и оттуда, огибая Вятку, спускавшейся через Великую Пермь на «строгановский» Урал и в земли Югры. Стратегическое оборонительное значение этой «конструкции» хорошо прослеживается через географию эвакуационных отходов, совершавшихся московскими правителями и населением в периоды наиболее крупных, достигавших Москвы и отдаленных русских земель, татарских набегов. Н.М. Карамзин, со ссылкой на норвежский источник, упоминает, например, о бегстве жителей Перми от вторгшихся «чрез Казанскую Болгарию» татар в норвежские пределы, где им «Королем Гаконом» (по-видимому, Хаконом V Магнуссоном, правившим в 1299–1319 гг.) были даны «земли для поселения»[27]27
  Карамзин Н.М. История государства Российского: в 12 томах. Т. IV. М., 1992. С. 56.


[Закрыть]. Отнесение этого события к периоду правления Хакона V позволяет предположить, что речь идет о северном побережье Кольского полуострова, которое Норвегия в то время активно оспаривала у новгородцев[28]28
  См.: История Норвегии. М., 1980. С. 157.


[Закрыть]. В 1382 г. во время нашествия Тохтамыша на Москву Дмитрий Донской спасается бегством в Переяславль, а затем Кострому; в 1408 г. этим же маршрутом вынужден был уходить от отрядов хана Едигея великий князь Василий Дмитриевич и его семья[29]29
  См. подробное описание этих эпизодов в: Соловьев С.М. Сочинения. История России с древнейших времен. Кн. II. Т. 3–4. М., 1988. С. 279, 361–362.


[Закрыть]. А в 1480 г., при подходе золотоордынского хана Ахмата к Угре, ситуация столетней давности была близка к повторению: сам еще склоняясь к тому, чтобы остаться в осаде в Москве, Иван III заблаговременно отсылает свою жену, «римлянку» Софью, вместе с казной в Белоозеро, «давши наказ ехать далее к морю и океану, если хан перейдет Оку и Москва будет взята». По-видимому, с этого времени, как о том свидетельствует духовная Ивана III, часть великокняжеской казны стала храниться «на Белоозере и на Вологде»[30]30
  Соловьев С.М. Сочинения. Кн. III. Т. 5–6. М., 1989. С. 75, 143.


[Закрыть]. Весной 1571 г. при опустошительном набеге крымского хана Девлет-Гирея на Москву Иван Грозный спасался бегством в Александровскую слободу, а оттуда в Ростов. По сообщению «Вологодского Летописца», когда Москва была сожжена, Иван Грозный «был тогда на Вологде и помышляше в Поморския страны, и того ради строены лодьи и другия суды многия к путному шествию»[31]31
  ПСРЛ. Устюжские и вологодские летописи XVI–XVIII вв. Т. 37. Л., 1982. С. 195.


[Закрыть]. Поразительное, наблюдаемое от века к веку, совпадение общего северного вектора этих оборонительных отступлений позволяет видеть в нем проявление геополитической структурированности процесса территориального роста России.

Заметим, что и позднее, в период присоединения Сибири к Русскому государству, ее северные окраины, прежде всего – обращенные к Ледовитому океану речные магистрали, обеспечивали первым немногочисленным партиям русских первопроходцев наиболее безопасные, по сути, «тыловые» маршруты отхода из зоны непосредственного соприкосновения со степняками. Как сообщает Есиповская летопись, после гибели Ермака остатки его отряда, остававшиеся в Искере («граде Сибири») (по-видимому, вместе с людьми воеводы Ивана Глухова), «видяше, яко наставника злочестивыи тотаровя убиша и з дружиною его, с прочими казаками, и убояшася жити во граде, изыдоша из града тай поплыша вниз по Иртишу и по великой Оби, и через Камень бежаша к Руси»[32]32
  ПСРЛ. Сибирские летописи. Группа Есиповской летописи. Т. 36. Ч. 1. М., 1987. С. 63–64.


[Закрыть]. Уходили казаки из Сибири, как уточняется в Сибирском летописном своде, хорошо знакомым русским людям северным путем: «Обию до реки Соби, и через Камень». В 1585–1586 гг. тем же маршрутом, но с зимовкой в устье Иртыша, у Белых гор, совершил отход на Русь и отряд воеводы Ивана Мансурова[33]33
  Там же. С. 64–65, 185.


[Закрыть].

Стратегическое значение севера Западной Сибири существенно повысилось в 1590-е гг. – в период активного создания опорной сети русских острогов в этом регионе. В 1593 г. воеводой князем Петром Горчаковым был основан и заселен ссыльными угличанами Пелымский острог; в этом же году воеводы Никифор Траханиотов и князь Михаил Волконский поставили в нижнем течении Северной Сосьвы Березовский острог. В 1594 г. во владениях остяцкого князя Бардака построили Сургутский острог, куда был переведен гарнизон упраздненного царским указом Обского городка[34]34
  Там же. С. 139–140.


[Закрыть]. В 1595 г. казаками и стрельцами под главенством Никифора Траханиотова на месте туземного Носового городка был построен Обдорский острог[35]35
  Щеглов И.В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири. 1032–1882 гг. Сургут, 1993. С. 48.


[Закрыть] (хотя, строго говоря, единой версии относительно точного времени основания Обдорска пока не существует).

2) Север в эту эпоху русской истории выступает не только пространственным резервом, но и емким ресурсным тылом, позволявшим в конечном счете преобразовать окраинное положение страны в «наступательную» позицию или по крайней мере компенсировать иные стратегические слабости и уязвимые места в геополитическом положении Русского государства. Лежащие к востоку от Печоры богатые пушниной и морским зверем северные территории стали мощным катализатором развития торговых и дипломатических связей России со странами Западной Европы, способствуя повышению международного престижа Русского государства и его включению в систему европейских отношений. Сведения о принадлежащих России островах на северном «море-океане», «где водятся кречеты и соколы-пилигримы», вывозимые отсюда «по разным странам света», и о поразительном изобилии дорогих мехов, добываемых в соседней с Россией «стране Тьмы» и также в больших количествах поставляемых на внешние рынки, содержатся уже в сочинении Марко Поло «О разнообразии мира» (1298 г.)[36]36
  Книга Марко Поло. Алма-Ата, 1990. С. 208.


[Закрыть], ясно свидетельствуя о довольно раннем включении Русского Севера в международные торговые связи.

Растущий спрос на пушнину северных районов Сибири на рынках Запада и Востока дал значительный толчок сначала землепроходческой активности предприимчивых феодалов, купцов и промышленников, а затем и «предпринимательству» на этом поприще самого государства. Вступление его в прибыльное дело эксплуатации сибирских ресурсов с конца XVI в. дало, по словам С.В. Бахрушина, «новый оборот» всей политике захвата зауральских земель[37]37
  Бахрушин С.В. Научные труды. Т. IV. М., 1959. С. 9.


[Закрыть]. Товарные ресурсы, поступавшие в казну от непосредственной эксплуатации государством инородческого населения северных и восточных территорий, в частности сибирская пушнина, составлявшая своеобразный «валютный резерв» государства, активно использовались в торговле с Западом. Получаемые в итоге богатства расходовались не только на удовлетворение потребностей господствующего класса, но и на проведение в жизнь широкой программы общегосударственных мероприятий, включая военное строительство и реализацию целей внешней политики. Эту сторону сибирской пушной торговли особо отметил американский историк Н. Фрейшин-Чировски: «Доходы от пушной монополии и ясака не только финансировали содержание сибирской администрации, но и доставляли центральному правительству значительный избыток для оплаты других общественных начинаний»[38]38
  Freishin-Chirovsky N. The Economic Factors in the Growth of Russia: An Economic-Historical Analysis. N.Y., 1957. P. 97–98.


[Закрыть]. Монопольное положение казны в развивающейся торговле с Западом отнюдь не отменяло важности последней для развития русского предпринимательства. Из доходов от «мягкой рухляди», в частности, кредитовалось московское купечество, торговавшее с Персией и Западной Европой[39]39
  Бахрушин С.В. Научные труды. С. 11.


[Закрыть]. Само открытие Русского государства Западной Европе и установление с ней прочных торговых и дипломатических связей произошло под мощным давлением коммерческого интереса европейцев к скупке мехов на русских рынках или достижению «соболиных» мест. Высокий спрос на пушнину позволял довольно отсталой в то время – по сравнению с Западной Европой – России расширить свои международные экономические позиции, избегнув окончательного оттеснения на периферию европейской цивилизации, т. е. решить жизненно важную для ее государственного существования историческую задачу. В контексте русско-западноевропейских отношений земли Сибири и Севера уже к началу XVII в. фигурировали в числе наиболее доходных и стратегически ценных для Русского государства территорий. Голландец Исаак Масса сообщал, что после убийства Лжедмитрия в мае 1606 г. бояре, сторонники Василия Шуйского, объясняя народу причины низвержения самозванца, инкриминировали ему, среди прочего, заключение с «воеводой Сандомирским» Юрием Мнишеком договора, по которому он, самозванец, сыну воеводы, брату царицы, обещал «отдать всю землю Сибирь, а также Самоедскую и соседние земли»[40]40
  О начале войн и смут в Московии / Исаак Масса. Петр Петрей. М., 1997. С. 125.


[Закрыть].

Для XVII в. можно констатировать уже как геополитическую реальность возникновение устойчивой структурной зависимости между функционированием западноевропейского «мира-экономики» и горизонтами территориальной экспансии России. П.В. Стегний, например, отмечает заметную в царствование Алексея Михайловича активизацию внешней политики России, связывая этот факт именно с решительным разворотом прежде изолированного Московского царства в сторону Европы и с характерным для абсолютизма смыканием интересов государства и купечества. В этот период взаимоотношения России с Европой начинают подчиняться новой экономической логике – логике меркантилизма. Чем больше в критических пунктах торговли России с Западной Европой – на Белом море (через Архангельск) и на Балтике – утверждалась фактическая монополия европейских государств, – соответственно, Англии и Швеции, – тем более активно, с удвоенной энергией Россия должна была компенсировать проигрыш в торговых доходах, наращивая темпы территориальной экспансии как условия продвижения к новым, почти недосягаемым для европейцев рынкам, прежде всего – на северной периферии Евразии, где уже в 1648 г. Семен Дежнев открывает пролив между Азией и Америкой, прокладывая морской путь в Тихий океан[41]41
  Стегний П.В. Геополитические императивы российской внешней политики: ретроспективные аспекты (1648–1991) // Десять лет внешней политики России: Материалы Первого Конвента Российской ассоциации международных исследований. М., 2003. С. 93–94.


[Закрыть]. Скорость же продвижения русских землепроходцев на Севере в значительной мере подчинялась темпам истощения пушных богатств на каждой вновь присоединяемой территории. В этом контексте вполне объясним тот факт, что экспансия России на восток, шедшая особенно энергично по северной кромке Евразии, в среднем на 20–30 лет, если не на полстолетия, опережала закрепление за Россией более южных территорий Сибири, расположенных на сопоставимой долготе. При этом Север как бы создавал стратегический «навес» над южными территориями, предопределяя тем самым их дальнейшее вхождение в состав Русского государства. Сколь бы ни были рискованны такие аналогии, можно сказать, что в геополитическом смысле пушные ресурсы северных окраин Евразии играли в поддержании структур взаимозависимости в развитии России и Западной Европы роль, вполне подобную той, какую сегодня приобрели в этих отношениях топливно-энергетические ресурсы Сибирского Севера.

3) Освоение Севера следует также считать одним из важнейших факторов внутренней трансформации политической организации Русского государства. Как уже отмечалось, пушные ресурсы Севера, пополняя государственную казну, позволяли государству решать целый ряд задач модернизационного плана, которые в зачатке содержали в себе элементы «прото-» или «quasi-буржуазного» развития – если, конечно, рассматривать абсолютизм как политическую организацию, компенсирующую усилением самостоятельной роли государства отсутствие в обществе ощутимых импульсов в направлении буржуазной эволюции. На этапе становления абсолютистской формы правления территориальный рост государства функционально предопределяет и его значительное политическое усиление. Присоединение к России обширных северных и восточных территорий происходило в основном в русле расширения собственности абсолютистского государства (поскольку эти территории, как правило, образовывали «государеву вотчину»), установления на этих землях различных видов его экономической и торговой монополии и системы бюрократического контроля. Все это усиливало могущество монарха, резко возвышая его над старой феодальной структурой социальных и политических отношений[42]42
  Алексеев В.В., Алексеева Е.В., Зубков К.И., Побережников И.В. Азиатская Россия в геополитической и цивилизационной динамике. XVIXX века. М., 2004. С. 545.


[Закрыть].

По-видимому, уже в такой крупномасштабной социальной реконструкции, как начатая Иваном Грозным на рубеже 1564–1565 гг. опричнина, можно видеть в какой-то степени опережающую свое время и осуществляемую варварскими методами территориальную (а во многом и геополитическую) реорганизацию государства – реорганизацию «абсолютистского типа», которая безошибочно соотносила территориальный состав опричнины с богатством и геостратегическим положением отдельных русских земель. С.Ф. Платонов в свое время уделил значительное внимание именно территориальному аспекту этой политики Ивана Грозного. Он, в частности, отмечал: «Царь последовательно включал в опричнину, одну за другой, внутренние области государства (здесь и далее курсив наш. – Авт.), производил в них пересмотр землевладения и учет землевладельцев, удалял на окраины или попросту истреблял людей, ему неугодных, и взамен их поселял людей надежных». И далее: «С развитием дела опричнина получила огромные размеры. Она охватила добрую половину государства, все его центральные и северные области, и оставила в старом порядке управления, “в земском”, только окраинные (главным образом на юге и западе. – Авт.) уезды»[43]43
  Платонов С.Ф. Иван Грозный. Пг., 1923. С. 122–123.


[Закрыть]. Подведение под здание абсолютистской монархии соответствующего территориального фундамента уже в полной мере происходило с присоединением Сибири, где государственная монополия распространялась не только на землевладение, но и практически на все виды наиболее ценных ресурсов, находящихся на этой территории. По-видимому, становление имперского государства в России следует связывать не только с включением в ее состав ранее вполне «суверенных» иноэтничных компонентов, но и с принципиально новым, характерным для абсолютизма отношением власти к вновь приобретаемым территориям.

В этой политике нельзя видеть что-то исключительное. Нечто похожее, как отмечает норвежский историк У. Ристе, было характерно для датских королей Кристиана IV и Фредерика III, которые проявляли свой «имперский» инстинкт после проигранных войн с Швецией тем, что предпочитали делать территориальные уступки победителю за счет Дании, а не Норвегии, которая, являясь их наследственным владением, была для них гораздо ценнее как территориально-силовой ресурс, подкрепляющий «независимость» королевской власти перед лицом крупных феодалов – членов Государственного совета, владевших землями в основном на датской территории[44]44
  Ристе У. История внешней политики Норвегии. М., 2003. С. 50.


[Закрыть].

4) В XVI–XVII вв. российский Север переживал по-своему уникальный период в своем развитии, который, благодаря развернувшейся эпопее Великих географических открытий, отмечен его ранним, но весьма неустойчивым вхождением в формирующуюся глобальную структуру «мир-системных» отношений. Первоначальной и поразительной по силе мотивацией к тому, как известно, послужили настойчивые поиски западноевропейскими морскими державами «второго эшелона» (Голландия, Англия, Франция) т. н. Северо-восточного прохода в Индию, Китай и к легендарным Молуккским островам («Островам Пряностей») как альтернативы монопольному контролю португальцев и испанцев над важнейшими морскими подступами к азиатской континентальной массе. Это и предопределило стремительное по меркам того времени расширение географии этих поисков и следовавшей за ними колониальной торговли, что и дает исследователям основания считать эту волну активности первой «глобализацией». Подчеркнем, что речь в данном случае идет о действии структурных зависимостей глобального уровня, которые «управляли» активностью западноевропейцев безотносительно к историческому движению России в северо-восточном направлении. Можно лишь – вслед за Х.Дж. Маккиндером – действием единого закона экспансии объяснить отдаленную «корреляцию» между первыми заморскими завоеваниями португальцев и испанцев и походом Ермака в Сибирь как двумя типами исторической мобильности – морской и сухопутной[45]45
  Mackinder H.J. The Geographical Pivot of History // The Geographical Journal. 1904. April. Vol. 23. № 4. P. 421–422.


[Закрыть] или вслед за Ф. Броделем объяснить связь между «изобретением Америки» европейцами и «изобретением Сибири» русскими специфическим давлением на «окраины» Европы общих потребностей роста европейской экономики и расширения международной торговли[46]46
  Бродель Ф. Время мира. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 3. М., 1992.С. 468.


[Закрыть]. Но и в том, и в другом случае речь идет скорее о параллельных усилиях, чем о чем-то, напоминающем совместное предприятие. Лишь на российском Севере эти два отдельных потока экспансии были приведены географией в непосредственное соприкосновение, а затем и в известный резонанс. С учетом этих обстоятельств рассказ русского посла в Риме Дмитрия Герасимова писателю Павлу Иовию Новокомскому о возможности пройти в Китай через «северное море» (1525 г.) можно считать скорее удачным «информационным поводом» к организации первых западноевропейских экспедиций на поиски Северо-Восточного прохода, чем их первопричиной.

Значение такой информации, конечно, не стоит недооценивать. В числе еще более ранних западноевропейских ссылок на успехи ознакомления русских с районами Арктики Л.С. Чекин упоминает датируемое 1493 г. письмо Нюрнбергского врача Иеронима Мюнцера португальскому королю Жуану II, в котором сообщается об открытии «немного лет тому назад» (!) подданными «великого герцога» Московии под «сухою звездой арктического полюса» большого населенного острова «Груланд», имеющего длину береговой линии в 300 лиг[47]47
  См. об этом: Чекин Л.С. Открытие арктического острова русскими мореплавателями эпохи Колумба (Сводный анализ источников) // Вопросы истории естествознания и техники. 2004. № 3. С. 3–42.


[Закрыть]. Появление этого известия в письме, призванном убедить португальского монарха обратиться к поиску пути через Атлантику в «Восточный Китай», может в какой-то мере служить указанием на попытки просвещенных европейцев подстегнуть таким образом дух соперничества в географических открытиях, в частности в прокладке торгового пути к вожделенным богатствам Индии и Китая. Исследователь, по-видимому, прав, полагая, что упоминаемый в письме арктический остров не может в полной мере быть отождествлен ни с Новой Землей, ни с Гренландией, ни со Шпицбергеном (Грумантом) и что скорее всего в данном известии в искаженном виде отражен этноним «угры», «Югра», связываемый с нижним течением Оби (т. е. Груланд как «земля угров»)[48]48
  Там же. С. 23.


[Закрыть]. Это предположение можно считать убедительным, если учесть, что за десять лет до времени написания письма, в 1483 г., состоялся большой поход московских воевод князя Федора Курбского-Черного и Ивана Ивановича Салтыка-Травина, которые, пройдя по Пелыму, Тавде и Иртышу, «Сибирьскую землю воевали», а затем выйдя «на Обь реку великую, в Югорскую землю, князеи Югорских воивали и в полон повели»[49]49
  ПСРЛ. Т. 37. С. 49.


[Закрыть]. Совершенный московскими ратями по речным магистралям «круговой обход» Югорской земли (которая, заметим, еще отчетливо отделяется от «Сибирской земли» и могла бы поэтому считаться вновь открытой), действительно, создает впечатление «инсулярности» вновь приобретенной территории.