Текст книги "Дикое правосудие"

– Ты закончил выбирать, парень?

– Да.

Лок указал на «рюгер» и телескопический прицел, лежавший под стеклом, затем выбрал «смит-вессон» и охотничий нож. Рубашки, джинсы и сапоги он сложил рядом с оружием.

– Похоже, ты собираешься серьезно поохотиться, – насмешливо заметил владелец магазина. В его глазах блеснула алчность. Он едва удерживался от искушения радостно потереть руки.

У деревянной веранды притормозил почтовый фургон, и Лок инстинктивно отпрянул. Водитель открыл дверцу и выбросил пачку газет, приземлившуюся рядом со стариком на жестком стуле.

– Хочешь газетку?

– Нет, спасибо.

Владелец магазина пожал плечами.

– Ладно, сами почитаем. Еда на той стороне улицы, парень. Не у старины Сандерса, а в кафе рядом с ним. Кушай в свое удовольствие. Кстати, тебе ведь понадобится снаряжение для лагеря, верно? – его ухмылка плотоядно расширилась.

Через пятнадцать минут Лок наконец получил джип. Его лицо красовалось на первой полосе газеты из Феникса, лежавшей на веранде у ног дремлющего старика. Он снова вздрогнул. Его костюм лежал в спортивной сумке – владелец магазина разрешил ему переодеться за рудиментарной занавеской в сумрачном углу магазина. Фотография Лока, предоставленная вашингтонским департаментом полиции, настойчиво требовала опознания. По всей вероятности, оно произойдет через несколько секунд после того, как владелец магазина разрежет грубую бечевку на кипе газет. Затем он позвонит в полицию Феникса… Лок почувствовал, как все его тело обмякло. Его решимость схлынула, превратилась в огромную тяжесть, тянувшую его вниз. Он едва прислушивался к советам и предупреждениям бородача, взяв дорожную карту из его рук с рассеянной, почти идиотской улыбкой. Владелец магазина с сомнением взглянул на него и пожал плечами. «Джип застрахован, ты заплатил за снаряжение, – говорил его взгляд. – У меня не будет проблем, если ты заблудишься и подохнешь в пустыне».

Лок завел двигатель джипа и отъехал от магазина по единственной улице поселка. Он чувствовал, что владелец магазина следит за его отъездом. Еду можно купить и позже. Сейчас важнее всего было выбраться из Бамбл Би, пока не поднялась тревога. Лок проголодался, в горле саднило от жажды. Медленно увеличивая скорость, он поехал на север к автостраде № 17.

Пустота в его желудке становилась невыносимой. Костяшки пальцев, вцепившихся в руль, побелели от напряжения.

«Серьезная охота». Это было сказано в насмешку. Но, скорее всего, дело и впрямь дойдет до серьезной охоты.

* * *

Серьезная охота…

Карабин и пистолет были частью сложной шарады, которую Лок никак не мог решить. Немного севернее Хордз-Джанкшн он съехал с автострады на грунтовую дорогу, плавными изгибами уходившую к лесистым горным склонам. Через полчаса он припарковался под деревом паловерде, спугнув с ветки дикого голубя. Он наблюдал, как птица сделала круг в воздухе и затем опустилась обратно на свое место. Его мысли вернулись в прежнее русло. Это не доведет до добра. Нет смысла вечно убегать. Он не может улететь от них… Лок выключил двигатель, и вокруг сразу же воцарилась тишина, давившая ему на уши, словно вода на глубине.

Песня крапивника пронзила молчание пустыни, уменьшив давление внешнего мира, но не избавив от груза мыслей. Некуда бежать… Неопровержимый факт: тело девушки, лежащее на кушетке в его квартире. Наверняка имеются улики, показания свидетелей. По всей стране развернулась охота на человека.

Лок поднял лицо к небу и плотно закрыл глаза. Открыв их, он увидел бочкообразные стволы чолл,[6]6
  Крупный кактус, растущий в пустынях Мексики и южных штатов США. (Прим. пврев.)


[Закрыть] кусты бычьей колючки. В дуновении ветерка ощущался привкус пыли. Пыль оседала на его руках. Его голова медленно склонилась на рулевое колесо.

Лок был голоден. Он купил продукты на одной из станций техобслуживания перед Хордз-Джанкшн – там, разумеется, его запомнят, дадут его описание любому, кто спросит, – но постоянное ощущение тошноты не позволяло ему прикоснуться к пище. Оно было сродни отчаянию, ауре неудачи, окружавшей его.

Пит Тургенев находился на расстоянии семи с половиной тысяч миль от него, в далекой Сибири, в то время как он убегал от людей Тургенева, Тяня и полиции. Сознание этих жестоких фактов преследовало его в течение всей поездки, как бы сильно ему ни хотелось забыть о них. Они полностью завладели его мыслями с того момента, когда он остановился купить еду, запасные канистры с бензином и водой. Пит Тургенев находился в полной безопасности, а Лок между тем быстро и неотвратимо приближался к гибели. Бессильная, бесцельная ярость – вот все, что ему оставалось. Его фотография, наверное, красовалась уже в пятидесяти газетах дюжины штатов. Выхода не оставалось.

Крапивник продолжал свою странную скрипучую песню где-то на краю сознания Лока. Лица Бет, Кауфмана, Билли, Ван Грейнджера и убитой девушки кружились в его памяти, но чаще всего появлялось лицо Тургенева. Лица двигались, как отдаленные кометы, – слишком отдаленные, чтобы иметь какое-то значение для него. Песня крапивника, лица, жестяной шелест листвы дерева паловерде, песня крапивника, ветерок, жужжание мотора, крапивник, ветерок, жужжание мотора… ветерок, затем только стрекот мотора – все громче и громче. Лок рывком пришел в себя и поднял голову. Вертолет прошел низко над джипом, выбрасывая перед собой облако пыли, маскировавшее его приближение. Затем черное насекомое развернулось и уже уверенно направилось к Локу.

Вертолет, но не полицейский. Почему-то эта мысль доставила ему огромное облегчение. Это был Тянь или люди Тургенева, и беглец требовался им мертвым. Лок повернул ключ зажигания. Двигатель заурчал, проснувшись к жизни, но его звук потонул в грохоте пролетающего вертолета. Холодная тень летательного аппарата промелькнула по капоту. Лок вглядывался в облака взметнувшейся пыли, пока колеса джипа впустую вращались в придорожной рытвине. Красноватая пыль оседала на его руках и плечах. Маленький «белл» легко, как танцор, развернулся вокруг своей оси и нацелился на добычу, словно гончая, готовая к последнему броску.

Двигатель джипа взревел, задние колеса подпрыгнули и высвободились из рытвины. Из открытой дверцы вертолета высунулась голова, и белые руки протянули в его направлении черную палку, словно собираясь разворошить муравейник. Первая пуля отрикошетила от борта. Лок выехал на грунтовую дорогу, пересек ее и нырнул в заросли кактусов и кустарника. Ветви тянулись к нему со всех сторон, словно жадные цепкие руки, бешено хлестали по ветровому стеклу, целились ему в лицо.

Тень вертолета остановилась над ним, когда он резко крутанул руль, чтобы избежать столкновения с огромным кактусом, который, казалось, выпрыгнул из земли на пути автомобиля, взмахнув своими жесткими, утыканными шипами отростками в попытке остановить его бегство. Тень на мгновение скользнула в сторону, затем вернулась на место. Зеркала заднего вида были покрыты пылью, и эту пыль поднимали не только джип и вертолет. Появился другой автомобиль, примерно в ста ярдах позади джипа.

Локу стало очень холодно. Машина подскочила на булыжнике, и рулевое колесо едва не выскользнуло из его потных ладоней. Его сердце ухнуло вниз, когда еще две пули, выпущенные с вертолета, с жужжанием впились в капот джипа. Другой автомобиль продолжал преследовать его в облаке пыли.

Лок поднял голову. Вокруг было сумрачно, как при песчаной буре. Пыль маскировала его, мешала целиться стрелку в вертолете. Оставалось лишь продолжать движение, создавая защитную завесу. Джип грузно переваливался, продираясь сквозь плотные заросли кустарника, круша низкие ежовые кактусы, почти по наитию водителя сворачивая перед чоллами и деревьями паловерде. Горы казались очень далекими. Ветровое стекло разлетелось вдребезги возле его руки, окатив ее острыми иголками. Потеки крови смешались с густым слоем охристой пыли на тыльной стороне его рук. Песчаный вихрь позади неумолимо приближался.

Он несколько раз крутанул руль и выехал в кончавшуюся тупиком аллею древовидных чолл, собравшихся, словно престарелые наблюдатели, вокруг сухого оврага, когда-то, должно быть, служившего руслом ручья. Джип вкатился в пересохшее русло, передние колеса на мгновение замерли, бешено вращаясь в воздухе, коробка передач протестующе заскрипела, прежде чем покрышки восстановили сцепление с почвой. Узкая лощина, древовидные чоллы, нависающие с обеих сторон. Песчаное облако над головой Лока вращалось, словно подхваченное маленьким смерчем… Лишь затем, когда вертолет завис под безумным углом, Лок осознал, что джип начал взбираться на другой берег оврага, а он не успел вовремя повернуть руль. Мощности двигателя не хватало, и автомобиль медленно сползал назад, заваливаясь на бок, словно крупное животное под наркозом.

Снова скрип коробки передач, затем визг той пары колес, что была выше, и бешеное вращение другой пары. Лок выключил зажигание в тот момент, когда джип повалился на бок и медленно съехал вниз, с величественным достоинством остановившись на дне оврага. Все происходило, как в замедленной съемке. Лок не ощутил ни толчка, ни удара. Несколько секунд небо вращалось у него перед глазами, но эффект временной дезориентации длился недолго. Древовидные чоллы невозмутимо возвышались по обе стороны оврага, их игольчатая плоть выглядела как гроздья незнакомых фруктов. Лок выбрался из машины, подхватив «рюгер», выпавший с заднего сиденья на песок. «Смит-вессон» он засунул за пояс джинсов. Ему казалось, что он плывет в пыли к причудливой тени ближайшей из древовидных чолл. Пули клевали пыль вокруг джипа. За ревом турбин Лок различал звуки выстрелов и рокот двигателя приближавшегося автомобиля. Из-за отростков кактуса он смог разглядеть, кто сидит в вертолете.

Их было трое. Он узнал Тяня, сидевшего между пилотом и стрелком. Затем их лица исчезли в вихре охристой пыли. Лок опустился на четвереньки под невысоким откосом, весь сжавшись, ощущая дрожь почвы под собой. Рокот двигателя приблизился – кажется, это был еще один джип. Двое мужчин, трое? Он прижал винтовку к щеке, словно металл мог охладить его внутренний жар. Все закончится здесь.

Автомобиль остановился. Лок прислушивался к звуку двигателя, работавшего на холостых оборотах, к неразборчивому обмену фразами по рации или радиотелефону. Теперь, когда он не двигался, дневной зной пустыни облегал его так же плотно, как вторая кожа. Он будет поджариваться на этом месте до тех пор, пока они не придут за ним.

Лок услышал, как хлопнула дверца автомобиля. Вертолет, словно собираясь занять более выгодную позицию для наблюдения или же дистанцироваться от необходимого, но неприятного акта насилия, поднялся выше и завис над другой стороной оврага, напротив лежавшего на боку джипа. Представление началось.

…Неизбежная гибель…

Лок быстро перевернулся на спину, напрягая мышцы, и выстрелил из «рюгера» в тот момент, когда человеческая фигура прыгнула в овраг, пролетев шесть или семь футов. Уже в падении она превратилась в мертвую массу и рухнула в пыль. Серый костюм, винтовка М-16 в неподвижной руке. Послышался чей-то возглас. Лок побежал прочь. Он скорее ощущал, чем слышал, как вертолет подлетает ближе, словно рассерженный его неожиданным проворством. За его спиной слышались крики, но теперь уже предостерегающие. Преследователи спускались в овраг, однако явно не торопились подставляться под пули.

Вертолет нависал над ним. Пули вонзались в почву вокруг него. Винтокрылая машина наклонилась, словно человек, заглядывающий в глубокий колодец. В таком положении стрелок, удерживаемый эластичными ремнями, мог высунуться подальше, прицелиться поточнее. Лок наблюдал за медленным, осторожным увеличением угла наклона вертолета. Он мог видеть лицо стрелка, его губы, растянутые в улыбке. Как и пилот, стрелок был белым. Тянь казался ребенком, зажатым между двумя взрослыми во время захватывающего представления. Лок бездумно поднял винтовку и выстрелил один раз, другой… пятый, шестой, седьмой. Стрелок повис в паутине ремней, словно тряпичная кукла. Плексигласовые стекла кабины вертолета покрылись матовой сеткой трещин. Лок уже не различал Тяня и пилота, только лицо стрелка, который по-прежнему улыбался ему, болтая руками в такт движениям винтокрылой машины…

…которая медленно оседала вниз, словно лопасти вертолета потеряли контакт с воздухом. Аппарат вздрогнул и устало свесил нос к земле в жарком воздухе, взметая тучи пыли внизу.

Лок на ощупь вставил в «рюгер» новый магазин, продолжая с восторгом зачарованно наблюдать за медленной смертью машины. Вертолет падал рядом с ним, совершенно утратив угрожающий вид. Он был безвредным, как и мертвец, свисавший из открытой дверцы с бессмысленно болтавшимися руками. Лопасти сливались в головокружительный сверкающий круг, все ближе и ближе к Локу…

…Чары рассеялись. Лок очень медленно поднялся на свинцовых ногах и побрел прочь, как по глубокой воде, – прочь от последнего нырка вертолета. Потом он ничком упал на землю, выбросив в сторону руку с винтовкой.

Вертолет врезался в откос оврага, вспахивая песок и гравий, наваливая на себя груды сухой, мертвой почвы. Грохот отдавался в зубах и костях Лока, земля тряслась под ним, словно в лихорадке… Скрежет металла, хлопки лопающихся стекол. Звуки мало-помалу стихали, но еще долгое время после того, как наступила тишина, Лок прижимал ладони к ушам. Затем он перевернулся на спину, подтащил к себе винтовку и сел среди куч развороченной почвы, растерзанных древовидных чолл в туче пыли.

Меч сломанной лопасти торчал из сухого русла ручья, другая лопасть вонзилась в откос оврага. Вертолет был завален раздавленными кактусами, темной землей, покрыт пылью. В кабине невозможно было что-либо разглядеть. Казалось, вокруг не осталось ни одного живого существа, кроме Лока. Он поднялся на ноги и нетвердым шагом направился к разбитой машине.

Стрелок попал под вращавшиеся лопасти. Темные пятна на фюзеляже и разбитых стеклах были оставлены не только кактусовым соком и охристой почвой. Труп лишился головы, а то, что осталось, изодранное почти в лоскутья, по-прежнему свисало на измочаленных ремнях, как будто собиралось, несмотря ни на что, довести дело до конца и убить Лока.

Лока вывернуло наизнанку. Он блевал желчью до тех пор, пока у него не заболело горло, а затем вздрогнул от внезапного ледяного холода, словно солнце уже зашло за горизонт. Дверца со стороны пилота распахнулась, свисая на одной петле. Сам пилот, жестко пристегнутый к своему сиденью, невидящими глазами смотрел на паутину, сотканную выстрелами Лока на плексигласе. Лок наклонился над трупом – одна дыра в груди, другая в левом виске – и увидел тщедушное тело Тяня, лежавшего со сломанной шеей. Одну руку вьетнамец подвернул под себя, другую вытянул вперед, словно что-то отстраняя. Тянь был мертв.

Услышав звук захлопнувшейся дверцы, Лок вздрогнул, как от удара. Через несколько секунд взревел двигатель, колеса заскрежетали по гравию, и автомобиль, стоявший в ста ярдах от него за высокими кактусами, покатил прочь. Пыль вилась за ним вдоль края оврага.

Один из них уже умер. Им недостаточно хорошо платили, чтобы у них появилось желание довести дело до конца после смерти Тяня и без поддержки с воздуха. Выжившие пехотинцы бежали с поля боя.

Лок отошел от искореженного летательного аппарата в тень одной из древовидных чолл. Он опустился на песок в благословенной тени, баюкая винтовку на коленях; его голова неудержимо клонилась на грудь от опустошающей усталости. Он закрыл глаза, пытаясь не думать о мухах, уже жужжавших над телами в вертолете.

Спустя довольно долгое время, если судить по положению солнца, он проснулся от шума какого-то летательного аппарата, пролетевшего низко над ним в западном направлении. Протерев глаза, он заметил одномоторный самолетик, спускавшийся к невидимой посадочной полосе в трех или четырех милях от того места, где он находился. Было очевидно, что этот самолет не занимался его поисками. У Лока разболелась голова, перед глазами плясали крошечные искры. Должно быть, грунтовка, на которую он съехал с автострады, вела к маленькому аэродрому.

Он посмотрел на перевернутый джип и покачал головой. Пожалуй, ему будет не под силу починить машину в одиночку. Придется идти пешком. Послышалось воркование дикого голубя, затем пронзительная песня крапивника. Мухи, клубившиеся над местом крушения вертолета, издавали слитный деловитый гул.

Лок рассмотрел возможность позвонить Фолкнеру в Вашингтон, но отбросил ее. Он помнил статью в газете, прочитанной на станции техобслуживания. Девушка была наркоманкой и проституткой, он якобы подцепил ее на улице. Автомобиль, взятый им напрокат, видели в округе. Да, Тургенев держал его в ящике с плотно запечатанной крышкой.

Несмотря на то, что он сделал здесь…

А что, собственно, он сделал? Избавился от непосредственной угрозы. Дал себе передышку, – возможно, на несколько часов, – и часть этого времени уже потрачена на сон.

Ничего другого ему не оставалось. Тургенев сжег за ним все мосты.

Вода… он должен найти воду. Потом чего-нибудь поесть. Нужно добраться до посадочной полосы до наступления темноты.

* * *

Игорь Трешиков, шеф УВД Нового Уренгоя, с печалью смотрел на Воронцова, чья голова покоилась на больничной подушке. Правая рука начальника следственного отдела была скована тяжелым лубком, голова забинтована, а гипсовый корсет под одеялом фиксировал сломанные ребра. На его челюсти чернели кровоподтеки, на скулах остались пятна от ожогов.

Трешиков неуверенно переминался с ноги на ногу. Люди Воронцова – Дмитрий Горов, Марфа, сама только что вставшая с больничной койки, и Голудин – собрались вокруг постели, как церемониальные телохранители.

Воронцов смотрел на Трешикова мутным взглядом, и начальник УВД пытался пробудить в своей душе возмущение, овладевшее им, когда он получил инструкции от Бакунина. Теперь праведный гнев мог послужить для поддержки его авторитета и достоинства во время свидания с Воронцовым. Глядя на своего подчиненного, Трешиков чувствовал себя так, словно его обвинили в предательстве.

– Я… мне постоянно сообщали о твоем состоянии, Алексей, – это было все, что он мог выдавить из себя сейчас. Девушка презрительно усмехнулась. Глаза Воронцова ненадолго закрылись, а затем снова открылись – медленное, отрешенное движение. По словам врачей, мозг не получил серьезных повреждений. Да, было сильное сотрясение, но вполне излечимое.

– Террористы, разумеется… – Трешиков проглотил окончание фразы. До телефонного звонка Бакунина он мог бы поверить в эту удобную выдумку, даже действовать в соответствии с ней. Повальные обыски, аресты, допросы – все, чтобы добраться до террористической ячейки, совершившей покушение на сотрудника правоохранительных органов.

Бакунин, не утруждая себя объяснениями, приказал ему отстранить от расследования Воронцова и его людей. Этим он взорвал вымысел изнутри так же бесповоротно, как те люди, чье могущество не могло подвергнуться и малейшему сомнению, взорвали квартиру Воронцова.

Губы Воронцова раскрылись, как раковина устрицы.

– Вера Силкова убита вместе с ребенком, – слабым бесцветным голосом произнес он.

После секундного замешательства Трешиков вспомнил о двух случайных жертвах взрыва: молодая женщина, чья-то любовница, и ее ребенок. Их квартира располагалась рядом с квартирой Воронцова. Взрывчатка была заложена в телевизор, детонатор сработал от радиосигнала. Воронцов задержался на лестничной площадке перед дверью, разговаривая с соседкой. Террористы… Они проникли в квартиру под видом техников, искавших протечку газа. Вероятно, они неправильно рассчитали время, поторопились с детонацией. Как бы то ни было, взрыв раздался на десять секунд раньше нужного времени – хотя и не для молодой женщины, сидевшей за столом с другой стороны стены, отделявшей ее спальню от гостиной Воронцова, где стоял телевизор. Она и ребенок погибли мгновенно.

– Ужасное дело… – начал Трешиков, снова зашаркав ногами, когда эхо требовательного, жесткого голоса Бакунина пробудилось в его памяти. – Я… – он снова замолчал.

Свободная рука Воронцова шевельнулась на одеяле.

– Я понимаю, как вы расстроены, шеф. Но она оказалась попутным фактором.

Тон был сочувственным, но за ним скрывалась ледяная ирония. Дмитрий Горов выглядел смущенным. Молодой оперативник и женщина отошли от постели в другой конец просторной больничной палаты, предназначенной для одного пациента. Начальник УВД сумел настоять хотя бы на выделении одноместной палаты, хотя ни чин, ни состояние Воронцова не требовали такого внимания к нему.

Трешиков кивком попросил Горова отойти от постели и сел на стул, освобожденный Голудиным. Дмитрий, чуть-чуть помедлив над постелью, вывел двух своих коллег в коридор и закрыл за собой дверь. Трешиков немного расслабился, но это продолжалось лишь до тех пор, пока он не встретился с безжалостным взглядом Воронцова. В комнате было слишком тепло, но Трешиков чувствовал, что снять шубу означало каким-то образом лишиться последних остатков авторитета. Воронцов продолжал смотреть на него так, словно он был нищим, от которого воняло водкой и потом.

– К следующей неделе они починят тебя, и ты будешь как новенький, – начал было он, но Воронцов перебил его.

– Послушай, Игорь Васильевич, – прошипел он, мучительным усилием оторвав голову от подушки. – Послушай меня. Я чую их запах на тебе, как твоя жена чует запах духов другой женщины. Я знаю, что ты пришел отстранить меня от дела, верно?

Воронцов изучал взглядом лицо Трешикова. Огонь в его глазах пылал с такой силой, что Трешиков хотел отодвинуться, но Воронцов внезапно сжал его запястье жесткими пальцами.

– Верно. В этом-то все и дело. Кто-то приказал тебе…

– Нет, Алексей! Я пришел навестить тебя. У меня выдался первый свободный час с тех пор, как… Послушай, ты должен наконец успокоиться. Расследование теперь находится в руках ГРУ. Алексей, я просто хочу быть уверенным в том, что ты поправишься!

«Не высовывайся – и останешься в живых», – недвусмысленно говорили панические нотки в его голосе. Воронцов продолжал крепко сжимать его запястье.

– Вера Силкова убита, Игорь, разве ты не понимаешь? Они чуть не прикончили Марфу на той скважине, а теперь преуспели в убийстве невинной женщины, – шепот Воронцова становился тише, однако хватка не ослабевала. – Им нет дела до людей. Когда они попытались разнести меня в клочья, в других квартирах было полно народу. Они убили Веру Силкову и ее ребенка лишь потому, что те оказались рядом со мной! – он сглотнул слюну. Посиневшие губы раскрывались и закрывались, напоминая карикатурную рыбу, выброшенную на берег. – Мне плевать на Роулса, плевать на иранца и на всех остальных, кто умер из-за них. Но не говори мне, что это правильно, Игорь. Не говори мне этого!

Он отпустил запястье Трешикова. Тот немедленно принялся растирать руку, как будто ее жгло огнем. Голова Воронцова снова бессильно опустилась на подушку.

– Я… Хорошо, Алексей, хорошо. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Ведь я пытался удержать тебя. Тебе следовало послушать меня… выполнить распоряжение…

– Может быть, – неохотно признал Воронцов. – Что тебе известно, Игорь?

– Ничего! – воскликнул Трешиков.

Это казалось правдой. Было бы прекрасно, если бы это и впрямь оказалось правдой.

– Кто позвонил тебе? Кто сказал, чтобы ты пришел ко мне?

Трешиков энергично затряс головой.

– Я собираюсь предоставить вам отпуск, майор, – произнес он, цепляясь за формальность, как за последнее оружие.

Губы Воронцова раздвинулись в улыбке, но глаза оставались жесткими, как кремень. Раньше Трешиков не замечал у него подобного взгляда.

– Бакунин? – Трешиков не сумел скрыть своего замешательства. – Я так и думал. А перед кем он отчитывается?

– Откуда мне знать? – сердито выпалил Трешиков.

– Ты мог бы догадаться.

– Я не знаю.

– Успокойся, Игорь, и помни о своих гландах.

– У меня и в самом деле… – Трешиков не разобрал насмешки.

– …и пенсия, и дача, и жадная жена, Игорь. Я знаю.

– Тебе легко говорить, Алексей.

– Это ты избрал себе легкий путь, Игорь, – Воронцов вздохнул, его глаза наполнились болью. Казалось, разговор его утомил. Трешиков чувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах, но любое выражение начальственного недовольства сейчас выглядело бы по меньшей мере нелепо. – Я это знаю. Сам пробовал.

– Послушай меня, Алексей, и не высовывайся, – пробормотал Трешиков.

– Я мог бы так поступить… раньше, – отрезал Воронцов. – Мы бы выдохлись, следствие уперлось бы в тупик, и все было бы нормально. Но они не могли ждать – верно, Игорь? Им некогда было дожидаться, пока это произойдет. Разве тебя хотя бы немного не задевает, что им насрать на любые правила? Они даже ведут себя не как обычные гангстеры. Их первый ответ – взрывчатка.

– Алексей, поверь, я вполне понимаю и разделяю твое возмущение. Но в итоге ты только…

– …сгинешь со всеми потрохами? Это я тоже знаю.

– Что же тогда?

– У меня нет выбора. Больше нет. Я докопался до самой сути.

Трешиков отпрянул, словно Воронцов объявил о том, что болен очень заразной болезнью. Ему было страшно. Алексей знал даже о том, что Трешиков никому не доложит об этом разговоре. Воронцов разбирался в его слабостях, знал о его жалости к себе и об остатках обычного человеческого достоинства, которые он пытался сохранять в самых тяжелых обстоятельствах.

– И я ничего… – начал Трешиков. Воронцов покачал головой. Трешиков подался вперед; на его лбу блестели капли пота. – Считай себя в отпуске. Это также означает, что расследование заморожено. Твоя команда будет реорганизована, люди получат новые назначения.

– Когда?

– Немедленно. Ради их же безопасности, Алексей. Подумай о них, каким бы ни было твое решение.

– Постараюсь.

– Будь осторожен, Алексей. Очень осторожен.

– Хорошо, – устало отозвался Воронцов. В его голосе звучало сожаление, словно у человека, навсегда прощающегося с земной жизнью ради чего-то большего.

Трешиков был очень испуган. Возможно, в других обстоятельствах он мог бы думать о Воронцове, как о непроходимом тупице, чье упрямство граничит чуть ли не с должностным преступлением… но не сейчас. Он встал, торопливо кивнул и направился к двери. Когда он оглянулся, Воронцов нарочно закрыл глаза.

Оказавшись в коридоре, Трешиков ощутил на себе взгляды всех членов команды Воронцова. К ним присоединился еще один оперативник, в котором он узнал Любина. Они расступились перед ним, но он чувствовал их враждебность. Было так, словно он вышел на некое пуританское судилище, где его вина автоматически доказывалась его обликом и поведением. Дураки, слепые идиоты!

Услышав, как распахнулась дверь, Воронцов открыл глаза. Дмитрий, Марфа, Голудин и Любин ввалились в больничную палату, смущенные и вместе с тем заинтересованные. Дмитрий устроился на краешке того стула, где сидел Трешиков, а Марфа села с другой стороны. Двое молодых людей остались стоять у двери, словно охраняя вход от непрошенных гостей. В определенном смысле так оно и было.

– Чего хотел старик? Очередное предупреждение?

– Именно так, Дмитрий. Якобы ради моего же блага. С той же целью он собирается реорганизовать следственную группу.

– Нет!..

– Может быть, это наилучший выход, Дмитрий… нет, выслушай меня. Старик смертельно испуган. Бакунин звонил ему, это очевидно. Но должен быть еще кто-то, кто стоит за Бакуниным. Наркотики, физики-ядерщики, инженеры… все это слишком умно для обезьяны из ГРУ. Вы меня понимаете?

Он поочередно взглянул на каждого из них. Один за другим они кивнули, похожие на расстроенных детей.

– Хорошо. Я хочу, чтобы вы поняли, насколько это опасно. Мы лишились последних остатков официальной поддержки. Нас бросили на произвол судьбы, и мне дали это понять. Вам ясно?

Воронцов внимательно смотрел на подчиненных. Голудин в сомнении переминался с ноги на ногу; лицо Марфы светилось энтузиазмом, который мог быть выражением невинности или безграничного доверия; Любин пытался сохранять сурово-сосредоточенное выражение лица; Дмитрий… что ж, Дмитрий оставался Дмитрием, тут уж ничего не поделаешь. Он не имел права брать себе в помощь никого, кроме Дмитрия.

– Послушайте, – устало сказал он. – Я пытаюсь наложить свинцовую примочку на раковую опухоль. Это все, что я могу сделать. Но моя голова торчит над парапетом, а ваши еще нет, – он потер свою обвисшую щеку, и трехдневная щетина заскрипела под пальцами в тишине. – Я пытаюсь напоить умирающего подкрашенной водичкой, которая не принесет ему никакой пользы. Но я не могу допустить, чтобы ваши жизни тоже пропали впустую. Вы понимаете?.. Действительно понимаете?

Он мучительно ощущал мольбу, звучавшую в его голосе. Он просил их о помощи, даже о защите – он вел себя как демагог, вбивая им в голову чуждую им идеологию.

– Не отвечайте, – прошептал он. – Просто идите.

– Что бы вы там ни говорили о свинцовых примочках, у нас есть кое-что получше, – выпалила Марфа. Она сердито посмотрела на двух молодых оперативников, словно приглашая их присоединиться к ней. – Тот героин… Коробки, в которых он хранился, – на них стоял штамп Фонда Грейнджера в Фениксе, штат Аризона. Сотрудники госпиталя, разумеется, причастны к контрабанде, но мы можем догадаться, кто должен стоять за этим…

Ее уверенность в себе как-то вдруг поблекла. Возможно, тревога или озабоченность заставили ее голос дрогнуть при следующих словах:

– Или не можем?

Голудин, казалось, находился на грани паники, но Любин с серьезным видом улыбнулся ему, и он немного расслабился, заимствуя уверенность у остальных.

– Или не можем? – саркастически повторил Воронцов.

– Тургенев, – произнес Дмитрий после короткой напряженной паузы. – Только он. «Грейнджер–Тургенев» – идеальное прикрытие для перекачки наркотиков, мы знали об этом с тех пор, как Шнейдер и Роулс вписались в картину. Постоянные перелеты туда и обратно, никаких проблем с финансированием и неприятностей с властями благодаря…

– …полковнику Бакунину и нашему шефу, – закончил Воронцов.

– Как вы уже сказали, у него недостаточно мозгов. Или власти, настоящей власти. Такая власть есть только у Тургенева.

– Теперь вы понимаете, почему я попросил вас уйти? Всех вас… – Воронцов взглянул на Дмитрия, едва заметно покачавшего головой.

– Подведем итоги, – произнес Дмитрий. – Мне нужно уладить кое-какие старые счеты, и, в любом случае, мы с тобой остаемся друзьями. Любин и Голудин воображают, что им предстоит ужасно интересное приключение, как в фильмах про полицейских, а Марфа последует за вами, как собачка, куда бы вы ни пошли…

Женщина залилась краской, ее глаза гневно сверкнули, но она промолчала.

– Возражений нет? Хорошо. Тогда следующий вопрос: что делать дальше?

– На него не так-то просто ответить, – запротестовал Воронцов.