Текст книги "По дорожкам битого стекла. Private Hell"

Глава 18

Макс проснулся в белом безмолвии, с ужасом оглядываясь по сторонам. Из полярного ужаса постепенно проступали силуэты мебели и собственные руки цвета топлёного молока. Увидев рядом спящего Германа, он успокоился совсем. Чёртова мансарда! Снова преподносит сюрпризы.

Вчера им удалось снять эту мансарду за смешные для Москвы деньги. Герман ради приличия предложил Дани остаться с ними, но тот сказал, что устал и хочет обратно.

– Я просто хотел воссоздать атмосферу прошлого лета, только уже не в Москве, – сказал Герман. – Я просто хотел побыть рядом с тобой в иной реальности.

Время застыло в белой комнате. Большие настенные часы шли в обратную сторону, шипел перевёрнутый телевизор. И больше ничего не напоминало о внешнем мире. Виноградные лозы оплетали балкон. Сквозь витражное окно свет падал на ковёр загадочным полукругом. Макс развалился в большой кровати. Она казалась ему просто огромной после всех неудобств тура. Герман спал рядом, раскинувшись крестом. Солнце сделало его кожу совсем смуглой за какую-то неделю пребывания вне дома. Наверное, он и сам уже успел позабыть про свою готическую бледность, которую обязывала хранить Москва.

Четыре часа дня – идеальное время, чтобы добраться до уютного кафе и позавтракать. Макс пытался заставить Германа есть. Он и сам сильно исхудал, потому что мог есть только за компанию. В последнее время они оба перебивались кофе и сигаретами.

– Ну съешь салат хотя бы, – уговаривал его Макс.

Герман сжался и заказал себе вегетарианских роллов с огурцом. Максу казалось, что ещё немного и Воронёнок приблизится к дистрофии. У него были такие тонкие запястья и совершенно паучьи пальцы. Удивительно, как он мог ими играть на гитаре.

– Зачем тебе это? – спросил Макс.

– Я люблю быть на грани, – ответил он. – Да и что ты со мной носишься, как мамочка?

– Наверное, просто надо о ком-то заботиться.

Герман фыркнул.

– Тебе самому нужна нянька.

– Может быть, всё же запишем альбом, когда вернёмся? – спросил Герман, желая сменить тему.

Макс странно уставился на свой стакан с виски.

– Я не знаю. Мне просто кажется, что мы ещё не готовы для этого. Музыку всё равно качают в Интернете, всё выкладывают в сеть. Мы, скорее, больше потеряем на аренду студии, чем отобьём это на продажах. Лейблы несут такие убытки. Однако, я сам качаю музыку и не помню, когда в последний раз покупал диск.

– А я покупаю, – вздохнул Герман. – Люблю коллекционные издания и всякий раритет.

– Ну мы не та группа, чьи альбомы станут покупать.

– Я думаю, Мария что-нибудь придумает на этот счёт. У этой бабы стальные яйца.

– Дало даже не в этом. Я хочу, чтобы альбом был самым лучшим. Это дебютник, тут нельзя выпускать проходной материал. Я хочу отобрать действительно классные песни. Я всё ещё недоволен собой.

Когда начало темнеть, они поехали на заброшенный пляж подальше от города. Туда, где среди обломков кораблей и строительного мусора можно было спокойно поплавать в бухте. Там не было людей и громкой омерзительной музыки, только крики чаек и пристальное око луны. Море билось у самых ног.

– Я, кажется, понимаю, за что люди любят море, – вздохнул Макс. – За его бесконечность. Мы не видим ничего за этим бескрайним синим пространством. Там только пустота, край света. Оно настолько глубоко, что мы не можем себе представить, что так бывает вообще. Это то, что сопоставимо со смертью. Огромный неживой зверь, а мы лишь можем осторожно играть с ним. Поистине хаотическая природа. Я немного боюсь его. Умею плавать, но не могу не бояться. Море – пространство нашего страха. Днём этого не замечаешь.

– Днём оно вообще отвратительное. Кругом люди, они валяются как тюлени на нагретом песке. А вода словно суп, переполненный телами. И всё кипит, смердит и живёт, – Герман кинул в воду камушек, тот потонул в белой пене.

Почти до рассвета они просидели на берегу пустынного моря, пока в бухте не начали появляться первые рыбацкие лодки. Это знак, что пора возвращаться домой, пока жизнь не вступила в свои права, пока свет не начал щипать глаза. Днём всё кажется совсем другим, улетучивается романтический флёр, тяжёлой лапой наступает обыденность. И не спастись. Такова участь современных вампиров, тех, у кого нет клыков и бессмертия, но они всё ещё любят смотреть на кровь издалека и боятся солнца.

Только здесь, на раскаленном южном берегу, можно почувствовать настоящее лето, не тот самый дешёвый суррогат, что можно встретить в средней полосе России. Комариный рай и сезон дождей. Макс задумался о том, что когда-нибудь он точно переедет туда, где тепло круглый год и жизнь легка и проста. Придуманный рай манил своей утопией. Но где-то там, за линией горизонта, в какой-то из сторон света, точно есть это счастье. Иногда становилось проще жить, стоит только включить воображение.

Макс запомнил навсегда эти душные дни в липких объятьях, ему казалось, что именно тогда он был по-настоящему счастлив. Они даже траву не курили, забыв про все остальные наркотики, выпивали только в профилакттических целях. Было здорово иногда побыть чистыми и в ясном сознании. Но нет, они были отравлены друг другом и городом. Наверное, никто из них не мог бы дать чёткого ответа, на вопрос о том, что же на самом деле происходит между ними. Здесь не было дружбы в чистом виде, как и явной любви или привязанности тоже. Тем не менее, они были скованы друг с другом золотой цепью и охотно мирились с этой ролью. Иногда это было тяжёло, но ещё более невыносимым стало бы существовать по-отдельности. Их жизни слились в одну, как два ручья, сходясь, образуют полноводную реку. В свою же очередь и Макс и Герман, безусловно, являлись самостоятельными личностями.

Когда становилось скучно, они брали гитару и шли на улицу. Там можно было играть что угодно, не ради денег, а искусства для. Тем не менее, в гитарном чехле обычно валялось немало разноцветных бумажек. В поисках общения они иногда забредали в клубы. Люди, их тела, движения и запах свежего пота – всё это казалось очень привлекательным со стороны. Девушки с прекрасными фигурами, совершенно безмозглые, часто составляли компанию Максу и Герману в ночных посиделках в мансарде. В такие моменты они чувствовали себя рок-звёздами в отпуске.

Пару раз звонила Сиська, Макс нёс всякий бред, зачастую просто притворялся пьяным. Он жалел, что рядом в тот момент не раздаются женские стоны. Он никогда не знал, что расставаться так сложно. Дело даже не в том, что трудно причинить человеку боль, а в том, что просто не хочется говорить об этом, да и думать вообще. Потому что для тебя это прошлое, а для них всё ещё настоящее. Отношения не нравились ему как факт. Они несли в себе много обязанностей и нелепых ритуалов. Максу надёжнее было существовать самому по себе.

В дождь они сидели на балконе с бутылкой коньяка «Шабо» и смотрели на бегущих по улице людей. Тротуар превратился в горную реку. Ветер трепал промокший насквозь флаг Конфедерации. Герман обнимал Макса, глядя на всполохи грозы. В нём ещё жил первобытный страх перед молнией. Она пугала и завораживала одновременно. Из комнаты доносилась одна-единственная песня, зацикленная по кругу – Rozz Williams & Gitane Demone – «Flowers». И всё остальное уже не имело значения. Блекло перед яркостью момента, когда вроде бы не случилось ничего особенного. Просто дождь, коньяк и объятия. Но именно тогда оба ощущали себя по-настоящему счастливыми. Этот мир ещё существовал, а песня бежала по кругу, потому что весь остальной альбом был редким шлаком. Жаль, что нельзя было зациклить момент из жизни, или навсегда остановить его. Тогда придёт Мефистофель и настанет время платить по счетам.

Герману в тот момент хотелось многое сказать или же спросить, но он не хотел разрушать эту идиллию. В цветущем аду на краю бездны они были вместе. Мысли утекали как дождь, просачиваясь сквозь трещины старого дома. Казалось, что он держится только благодаря плющу, оплетающему его фасад, как и этот вечер держался только за счёт дождя и грозы.

Должно быть, песня, «Стоячая вода», которую они написали в ту ночь, повествовала именно об этом моменте.

 
«Я спокоен.
Я сыт и доволен.
В этой стоячей воде,
В тихом спокойном нигде
В этой стоячей воде
Я притаился на дне,
Как в тихом омуте чёрт.
Жив ли я или же мёртв?»
 

В этой песне снова была чёрная меланхолия пост-панка. Тихая застойная вода болота; место, которое не тронуто переменами. Где-то там, на дне, ты вдали от бренности жизни, полностью познавший смерть. Тебя больше не тронут горе и тягость этого мира. Но ты вдали от любви и красоты. Это безвременье. Вечный тягучий застой. Это было лишь метафорическим повествованием о желании уйти на дно от всей грязи этого мира.

Что-то наподобие тех заготовок, что они делали прошлым летом. Тем не менее, Герману с Максом она казалась вполне позитивной и имела другой смысл, несмотря на мрачный, доводящий до безумия текст и такую же мелодию. Однажды кто-то сказал, что музыкой Германа управляет стихия воды. Он понял это только сейчас.

Глава 19

Возвращаться в Москву непривычно и странно. Кажется, что даже время здесь бежит быстрее: стоит только проснуться, как темнеет; только наступила ночь, как уже в окна стучится рассвет. Тут слишком шумно и душно, даже по ночам хочется провалиться сквозь землю от духоты. И где они только умудрялись черпать всю романтику прошлого лета, торча всё время в столице? Трудно было уснуть, оставалось пребывать в этом промежуточном состоянии отдыха от отдыха.

Макс смотрел на Элис и не понимал, что он находил в ней всё это время. Потом на смену пришло жуткое осознание, что он любил только образ и саму недосягаемость её сердца. Это как любить бога, которого нет. На самом деле, мы все любим лишь символы, мы любим саму любовь и себя в ней. Когда нам отказывают, это ущемляет наше самолюбие. Кого-то это заставляет меняться к лучшему, а кого-то повергает в пучины отчаянья.

Дани вернулся с какими-то наработками для песен. Герман смотрел на них довольно скептически, но конечный вердикт так и не вынес. Мария что-то намекала на альбом. Она говорила, что трудно раскручивать проект, имеющий только пару домашних демок. Максу хотелось биться головой об стену. Другая группа на их месте была бы рада возможности записать свой диск, но он по-прежнему был недоволен своими песнями. Ему нравилось, как они звучали на концертах, но студия заморозит это звучание, как бабочку в янтаре, сделает его мёртвым. Запись каждого инструмента в отдельности, потом сведение всего в единое целое. Можно было бы, конечно, пойти на рискованный шаг и записаться сразу всем вместе, чтобы сохранить подлинное звучание «Opium Crow».

Они долго спорили с Германом по поводу качества. Тот настаивал на шлифованном идеальном звуке и возможности показать себя с технической стороны. Потом всё же согласился, приняв к сведенью, что многие значимые для рок-музыки альбомы тоже писались «вживую» и ничуть не потеряли в качестве. Дело было лишь в толковом звукорежиссёре.

Вторым поводом для спора стала песня, которую предстояло записать. Герман хотел «Опиум», Макс настаивал на «Insane», как на самом любимом треке, из всех, что ему удавалось написать. Поводом послужило то, что текст «Опиума» казался слишком провокационным, в то время как «Insane» оставалась непонятной для большей части населения. Плюс ко всему, Макс настаивал на том, что баллады менее котируются, и выбирать её в роли дебютного сингла будет несколько нецелесообразно. В конце концов, Герман сдался, что, казалось бы, для него нехарактерно. Мария сняла им студию, правда, на утреннее время. Группа была готова уже ко всему.

***

Накануне записи позвонил Кристи и позвал тусить. Герман долго отказывался, но тот обещал что-то феерическое, такое, что запоминается надолго. Ребята отправились гулять по ночной Москве в компании глэм-рокеров. Кристи выглядел ещё более безумно, чем раньше; сейчас он походил на Майкла Монро в его лучшие годы. С ним были трое парней из его группы и несколько весьма колоритных персонажей 80ые-style. Начёсы, рваная джинса, лосины и блёстки. И, конечно же, тёлки. А тёлки – это такие создания, призванные служить приятным дополнением к компании. Это что-то сродни модному аксессуару.

Очаровательная подмена реальности дешёвым портвейном. Ты забываешь глядеть на календарь и различать года с эпохами. Благородный розовый эликсир стирал границы, открывая новое и новое. Макс растянулся на траве, глядя в небо. Он видел новые звёзды в его глубине, несмотря на то, что небо оставалось непроницаемо-чёрным.

– Я бы отдал многое, чтобы смотреть на мир твоими глазами, – сказал Герман, падая рядом.

– Не надо. Это больно. Мне не хватает анестезии, чтобы пережить это. Чтобы не говорить с демонами, надо слишком много пить. Тогда можно стать им противным. У меня иногда получается.

– В прошлом году ты говорил мне о боли, что пригнала тебя сюда.

Макс горько улыбнулся.

– Я думал, что если петь, то она пройдёт. Но всё иначе – я умру, если не буду петь.

Они пили и верили в миф о собственном бессмертии. Словно шаманы под действием волшебных грибов, они заклинали демонов и спускались во тьму. Только там ещё существовал настоящий мир. И хотелось верить, что в другие времена был вечный праздник на грани безумия с реками виски и горами кокаина. И это всё обязательно будет, стоит только дотянуться. И потом упасть лицом в звёзды, лобзая холодный бетон, оставить свой след навеки. Романтика низменного процветала.

– Я люблю тебя, – сказал Герман в порыве чувств, когда они шли по набережной, чуть-чуть отстав от всей толпы.

– Я люблю только грязь, – ответил Макс, прижимаясь к витой решётке.

Впереди стояла девушка с лицом богини. Макс пошёл сказать ей, что она – само совершенство, и им обязательно надо потрахаться в кустах, но его стошнило ей под ноги, и романтика не задалась. Герман смеялся, несмотря на то, что ему плюнули в душу. Он всегда смеялся, когда больно.

– Он просто хочет, чтобы его любили, причём все сразу, – за спиной у Германа вдруг возник Дани. – Он просто вампир, который питается любовью.

Герман скептически посмотрел на Дани, стараясь поймать в фокус его лицо.

– Ты всё слышал? – спросил он.

– Ты кричал об этом на всю улицу.

Дани затянулся сигаретой.

– Но к утру об этом никто не вспомнит. Даже я, – сказал он, растворяясь в черноте.

Где-то минут десять Герман наблюдал беседу Макса и дерева.

– Спасибо, чувак, что выручил меня, – сказал он, обнимая ствол руками. – Ты единственный, кто меня понимает здесь.

Наверное, его надо было лечить или спасать, а может быть, просто убить. Герман задумался о том, что он не делает из своих страданий шоу, поэтому мало кто готов ему помочь, в отличие от Макса. Макса жалко, его жалеют все, как красивого щенка. Он трогателен до умиления в своей вечной истерике. Он просто использует людей, живя, как паразит. Макс подошёл и улыбнулся, Герман был готов всё ему простить. Руки сами потянулись обвить его за плечи.

На рассвете все побрели домой. Макс постоянно спотыкался и нес несвязный бред, который Дани окрестил языком бомжей.

– Нам же завтра на студию, да? – спрашивал он.

– Сегодня вообще-то.

Он ударил себя рукой по лбу и рухнул в траву.

– Мы сами не лучше, – констатировал Дани. – Но мы не можем всё проебать.

Дома пришлось запихивать бездыханного Макса под холодный душ. Герман был готов всё проклясть от головной боли. Ему хотелось просто придушить свеженького и бодренького Джеффа, который позвонил узнать про запись.

– Мы неправильная группа, – сказал Дани. – Наш барабанщик трезв.

– Зато у Макса всё по-рок-н-роллу. Мне кажется, он сдохнет до записи альбома. Если я не убью его раньше.

– Как бодрость духа? – спросил Джефф, когда они встретились в метро.

В ответ Герман лишь развёл руками, печально улыбаясь.

– Я вижу по вашим «щам», что всё отлично.

Макс пребывал в каком-то пограничном состояние между опьянением и алкогольной комой, с трудом принимая вертикальное положение. Казалось, что он вообще слабо воспринимает окружающий мир и вряд ли понимает, где находится.

– Кто это такой пьяный? – спросила Мария, встречая группу.

– Наш вокалист, – ответил Герман сквозь зубы.

– Какой хорошенький. Ему есть восемнадцать? Вас не посадят?

Макс открыл один глаз.

– Пошли трахаться? – спросил он у Марии, ненадолго приходя в сознание.

– Пей поменьше, а то совсем стоять перестанет, – ответила она, кривясь. – Зачем напоили ребёнка?

– Давайте скорее записываться, – сказал Герман, расчехляя гитару. – Моя голова гудит, и через час я буду трупом.

Первое осторожное касание струн унимает дрожь в руках, отбрасывая на второй план головную боль. Его гитара плавится в руках, отвечая пением на ласку. Притихли все, даже Мария. Звукорежиссёр даёт сигнал, и Макс открывает глаза. Он живёт только три минуты, пока длится песня. Всего остального времени не существует. Его бледная тень скитается по миру в простой оболочке из тела. Всё это просто сосуд для голоса.

Второго дубля не будет. «Opium Crow» не имеют на него морального права, как и на «живых» концертах. Макс прикусил губу. Кровавая дорожка стекала по подбородку вместе со слюной. Он был безумнее, чем лирический герой песни. Боль разрывала изнутри, словно желудок взорвался и кислота вытекает в пищевод.

После записи Макса долго тошнило кровью в туалете. Она была вязкой, густой и липкой. Макс услышал шаги за своей спиной.

– Чувак, я подыхаю, – сказал он в перерывах между спазмами.

– Ты допился до язвы, – холодно ответил Герман.

Макс с трудом поднялся на ноги. Его трясло и шатало. «Боже, какой он жалкий», – подумал Герман в тот миг.

Все уже расходились, когда Мария шепнула Герману на ухо:

– Я понимаю, почему он так пьёт. Подобный талант губителен. Береги его, и будет тебе успех.

Захотелось кинуть гитару в угол, чтобы больше никогда к ней не прикасаться. Все тринадцать лет, что он потратил на занятия музыкой, кажутся пустым звуком по сравнению со словом «талант». Никто не замечает его заслуг в группе. Все обращают внимание только на голос Макса и его чертову внешность. А Герман тает, просто растворяется, становится тенью какого-то выскочки, которого он сам пригрел, словно змею на груди. Но он любил его, так сильно, что уже начинал ненавидеть.

Ночь была густой как кисель. В воздухе висела тяжесть и напряжение. Макс размышлял о том, как низко можно пасть. Он был не властен над своей жизнью. Всё навалилось и превратилось в снежный ком. Только чувство стыда и тоски. И нет сил даже пить, чтобы глушить голоса в голове и свои кошмары. Они рядом, они реальны как никогда.

Глава 20

Днём пришла Лукреция. Попытка помириться с Германом чуть было снова не обернулась скандалом. Герман скинул ей песню. Она сказала, что теперь это звучит так, словно у группы есть будущее. Настоятельно советовала не потерять всё на свете. Она вытащила Макса на приватный разговор, сообщив Герману, что тут нет ничего страшного.

– Когда ты уже свалишь от моего брата? – спросила она, стирая с лица накладную улыбку. – Ты живёшь, словно паразит, постоянно цепляясь за кого-то, зная, что самому тебе не выжить.

– Когда сочту это нужным, – Макс присел на край стола.

– Я знаю, что ты недавно учудил в студии. Ты думаешь, что это поведение достойно музыканта? – она скрестила руки на груди.

Макс поймал себя на мысли, что у неё классные сиськи. От этого стало как-то не по себе. Она вообще сильно изменилась за это время. Перестала быть тощей доской, приблизившись к образу Диты Фон Тиз. Луш больше не женская версия Германа.

– Репутацию музыканта уже ничем не испортить, – ответил Макс после паузы. – Если не я, то кто? Ты знаешь хоть кого-то, кто смог бы заменить меня?

В глубине души он сам смеялся над собственной манией величия.

Она наступала:

– Уйди из группы. Или я сделаю так, что Герман тебя выгонит.

– Ты сама слышишь в своих словах логику? – Макс спрыгнул со стола и переместился на подоконник. – Без меня они никто.

Лукреция опешила. Он был доволен, словно опрокинул в себя залпом чан медовухи.

– Ты чёртова шлюха! – закричала она. – Ты спишь с ним.

– Почему я последним узнаю все новости? – спросил он, скептически глядя на неё.

Он слез с подоконника и оказался прямо перед Лукрецией. Она осыпала его оскорблениями. Максу вдруг подумалось, что ни одна женщина на свете так на него не кричала. Никто так люто не ненавидел его. Это что-нибудь да значит… Её злость, она ни как у всех людей – от головы или от сердца. Макс хорошо разбирался в потоках эмоций. Злоба Лукреции шла откуда-то снизу.

Он подошёл к ней сзади и схватил за грудь, чувствуя упругость её плоти. Она вскрикнула от неожиданности. Или это могло быть стоном возбуждения? Вторая рука нырнула ей в трусы. Там было влажно.

– Что ты делаешь? – прошептала Лукреция, её голос звучал неуверенно и хрипловато. – Прекрати.

Макс продолжил свои манипуляции рукой. Лукреция пыталась отбиваться, прижимаясь задом к его бедру.

– Это ты маленькая шлюха, – усмехнулся он.

Она вскрикивала, запрокидывая голову, стараясь вырваться из его объятий. Макс повалил Лукрецию на стол и, задрав юбку, сжал её ягодицы в руках. Рывком стащил с неё кружевные стринги. Вид её круглой задницы вызывал каменный стояк. Она взвизгнула, когда он вошёл в её сочащуюся дыру. Он не мог придумать более звучного эпитета её вагине. «Моя чёртова шлюха», – повторял он, наматывая на кулак её длиннющие волосы. Это был его низменный триумф. Наверное, каждая жуткая стерва в тайне мечтает быть жёстко оттраханой. Позабыв сопротивление, она отдавалась мягко и покорно, словно всю жизнь желала этого. Макс кончил с мыслями о собственном бессмертии, застегнул штаны и вышел в коридор.

– Что это было? – спросил Герман, сталкиваясь с ним в дверях.

Макс развёл руками и многозначительно улыбнулся.

– Я знал, что всё идёт к этому, но ты ёбнутый. Я же догадывался, что она течёт при мысли о тебе.

Минуту спустя появилась Лукреция, поправив причёску, она выскочила за дверь, шарахаясь от обоих парней, как от огня.

– А она не подаст на меня в полицию? – спросил Макс, делая неожиданно наивные глаза.

– Судя по тому, как она стонала – не подаст.

Макс закурил сигарету и уставился в окно.

– Как быстро мы сумели дойти до того, что женщины стали для нас просто кусками мяса? Когда я впервые переспал с Элис, она была для меня тайной и целым миром. Я ведь всегда ценил своих случайных подружек и раньше, даже толстую девку, с которой лишился девственности. Сейчас у меня столько баб, что я могу разбрасываться этими кусками вагины направо и налево. И я сам не стал лучше или привлекательнее. Просто я становлюсь знаменитым. Просто все узнали, что у меня классный голос. И я не знаю, кто стал хуже: я или люди вокруг? Я, потому что стал говном, или те, кто позволили мне таким стать?

Герман терялся от его пламенных речей, поражающих своей правдивостью и цинизмом. Он не прятал правды. Он был честен, как в своих стихах.

– Я пришёл, чтобы поиметь весь мир, и я сделаю это! – он рассмеялся, поднимая к небу кулак.

***

«Вороны» записали свой первый альбом «Road of broken glass» в конце лета. Он казался группе странным и очень разрозненным, в то время как музыкальная пресса и публика были в восторге. На обложке диска был эскиз татуировки Германа, тот самый ворон в окружении маков. Внутри в буклете фотография из киевского клуба. Макс не понимал до конца, что за чувства охватывали его, когда он держал в руках заветный диск. Теперь получится дать больше сольных концертов, не болтаясь в одном фекальном потоке с второсортными командами. Он не любил их не только потому, что считал себя лучше. Максу было глубоко непонятно, как за годы существования эти группы не продвинулись ни на миллиметр на пути к успеху, оставшись у всё тех же истоков с заблёванными клубами и аудиториями с фанами-малолетками.

Максу было тяжело общаться с поклонниками. Они казались ему слишком глупыми и примитивными, как любые потребители. Особенно выводили из себя письма типа: «Я тебя понимаю, мне кажется, мы родственные души. Твои песни полностью отражают то, что творится в моей душе». Макс невольно морщился. Ему не хотелось видеть родственные души в инфантильных подростках. Он не мог воспринимать своё творчество на должном уровне, чтобы все, кому оно нравилось, не казались бы тупыми уродами. Где эти чёртовы настоящие «родственные души»? Воронёнку же, наоборот, нравились их поклонники, он говорил, что это необычайная эмоциональная подпитка.

Осенью выдалась возможность скататься в мини-тур в Восточную Европу. Для Макса и Дани это оказался вообще первый выезд за рубеж. Было странно осознавать, что где-то там тоже живут люди, которым нравится твоя музыка. Местная публика оказалась спокойнее и сдержаннее. Пиво не напоминало мочу. И люди на улицах не пялились на них из-за длинных волос или необычной одежды.

– Чем чаще бываю в Европе, тем больше не хочу в Россию, – сказал Герман, когда они гуляли по Праге.

– Я с самого рождения не хочу в Россию, хотя кроме неё вообще ничего не видел, – ответил Макс.

Они зашли в бар. Макс считал свежевыданную наличку. Герману подумалось, что это вообще первые деньги, которые тот заработал сам.

– Где-то полтора года назад у меня не было ничего. Я был натуральнейшим бомжом, – сказал Макс, откидываясь на стуле. – Я был никем. Теперь я всё такой же никто, но у меня есть перспективы. И у меня есть немного бабла, я могу не клянчить пиво у всех.

– Ты звонил родителям? – спросил внезапно Герман.

– Я не связывался с ними с самого приезда в Москву. Я не думаю, что их порадует мой успех. Я же музыкант, а не юрист или менеджер.

– Моя мамаша меня простила, – выдал Герман. – Она сказала, что ей плевать, чем я занимаюсь и с кем я сплю. Хотя, сдаётся мне, что она поставила на мне крест.

Макс сделал глоток пива.

– Погоди, как думаешь, мы бы были такими, если бы нас любили? – спросил он.

Герман скривился. Наверняка, ему было больно признавать собственную ненужность.

– Нет. Мы бы были обычными, но, возможно, счастливыми.

***

Они вернулись домой в свою осень. Москва стала превращаться в перевалочный пункт, который всё меньше и меньше напоминал дом. И собственная постель, как что-то чужое и далёкое с остатками запаха тебя прежнего – того, кем ты перестал быть неделю назад. Слаще спалось в тесных гостиничных номерах, где изумрудная плесень заселила обои и с потолка сыплется штукатурка. Как только они возвращались, Герман сразу же начинал строить планы, куда бы свалить. Ему было наплевать на уют, он жил дорогой и концертами. Не терпелось порвать все отношения с Москвой.

Герман стелился перед своей матерью, всеми силами стараясь вызвать её доверие. Пока она, наконец, не сдалась и не отстегнула солидную долю семейного бюджета на его обучение в Лондоне. Это был много даже по меркам его семьи. Воронёнок точно знал, что учиться негде он не будет. Это было подло, низко и грязно. Но он пообещал себе обязательно вернуть ей деньги спустя пару лет. Так или иначе, но ему был нужен стартовый капитал. Пятнадцать тысяч фунтов были в самый раз.

Было решено, что Герман отправится в Лондон первым, чтобы создать иллюзию своего поступления. Матушка не требовала документальных подтверждений этому, но и на тот случай у Германа имелись пути отступления. Затем к нему присоединятся Макс и Дани. Джеффри же отказался от затеи с переездом. Ему хотелось играть в своём основном проекте. К тому же, он никогда не был частью «Opium Crow».

Холодным осенним утром Герман вылетел в Англию. Макс заранее с ним простился, не надеясь ни на что. Он уже был готов к тому, что золотая пора его жизни истекла. Они с Дани поселились в Мытищах у одной подруги Германа. Дни протекали в унылом бдении за ноутбуком с пачкой сигарет и бутылкой второсортного дерьма. Макс пытался работать курьером, но, как и с любой работой, у него не заладилось. У него вообще не было образования, даже неполного среднего, так что найти хоть какую-то работу было проблематично. Он начал играть на улицах, чтобы окупать сигареты и проезд в транспорте. Всё как тогда, в городе детства, когда он ушёл из дома. Макса пугала мысль, что он может вернуться в то дерьмо, из которого он только недавно вылез. Время очень быстро столкнуло его в бездну депрессии.

Пару раз заходила Лукреция. Она заплатила ему за секс сто долларов, кривясь в издевательской усмешке. Макс не мог отказать, он действительно хотел её и нуждался в деньгах. Она не нашла лучшего времени и места, чтобы его унизить. Он и не думал, что его тело можно оценить так дёшево. Лукреция ненавидела Макса, потому что не могла себе простить то, что испытывала влечение к этому кретину. Она ревновала его к Герману и наоборот, не имея возможности решить, кто же на самом деле ей дороже. Чем больше она его ненавидела, тем сильнее возрастало её желание. Она даже предложила ему переехать к ней. Макс понимал, что секс сексом, но жить под одной крышей с противным тебе человеком – это слишком для него.

Молодёжь двадцать первого века может спать с теми, кого ненавидит, и убивать тех, кого любит. Если роман с Лукрецией можно назвать романом, то его можно было отнести к самым ярким в жизни Макса на данный момент. Ему ещё не доводилось испытывать подобную гамму эмоций. Это было каким-то безумием. Они почин не разговаривали друг с другом, обвиняя во всех смертных грехах. Между ними был лишь скандал и постель. Почти что настоящая животная ненависть, от которой кровь бурлила внутри раскалённой лавой. А потом оставалось лишь чувство пустоты.

По вечерам были разговоры в скайпе с Германом. Каждый раз было тяжелее и тяжелее отвечать ему. Он был где-то там, по другую сторону жизни. Он даже немного поправился и приобрёл здоровый внешний вид вместо унылой наркоманской личины. Макс отсчитывал время. Кажется, прошло уже два месяца этого пустого бдения. Герман говорил, что поселился у своего нового знакомого, который вышлет им вызовы, так что скоро можно будет дёрнуть в Англию. Макс ему почти не верил. Его реальность носила менее позитивный характер. Дани сохранял более спокойное расположение духа. Он был самым настоящим пофигистом, если дело касалось его будущего. Он просто не верил в завтра и жил сегодняшним днём.

Лукреция четко выполняла указания Германа, помогая с оформлением загранпаспортов и виз. Ей пришлось окончательно смириться с планами своего брата. Он был не прошибаем.

Макс не верил в это до того момента, пока не очутился на борту самолёта, несущего его снова к мечте. Получение визы стоило ему немало нервов. Они с Дани напились как черти, потому что боялись перелёта и были слишком счастливы, чтобы трезво смотреть на мир. Это было правдой.