Текст книги "По дорожкам битого стекла. Private Hell"

Глава 10

Никогда никого не любить – это как не переболеть ветрянкой: вроде всё хорошо, но как-то странно. И ведь чем позднее сталкиваешься с настоящими чувствами, тем выше вероятность летального исхода.

Макс отложил в сторону очередную книгу, в которой не понял ни слова. В последнее время у него не ладилось с художественной литературой. Рано или поздно понимаешь, насколько сильно книги идут вразрез с реальной жизнью. Книжные сюжеты слишком упорядочены, и когда жизнь состоит из сплошного хаоса, там не найдёшь ответов на вечные вопросы и не узнаешь себя в героях, за исключением того, что они любят заваривать кофе точно так же, как ты, или слушают те же самые песни.

Но это не сильно волновало Макса сейчас, гораздо сильнее его беспокоила собственная брешь в душе. Эти книги твердят о любви, объясняя этим все самые несуразные поступки героев. Любовь – это то, что заставляет зарыть в землю собственный эгоизм. Именно сейчас до него дошло, что он так ни разу никого и не любил. Любили ли его? Но этот вопрос останется без ответа.

Он любил этот уродливый мир, лица людей, животных, друзей, случайных подруг, но никогда не отдавал предпочтение кому-то конкретному. Его любовь была бесформенной и безразмерной, как огромный ком жвачки.

Хотелось с кем-нибудь поговорить, но Элис уехала, а Герман торчал на дне рожденья матери, играя в примерного сына. Оставался только Дани. Макс застал его на кухне за прослушиванием Боба Марли. Макс вообще не понимал, как можно слушать «The Wailers», не будучи укуренным, но Дани презирал марихуану, стало быть, у него просто было хорошее настроение.

– Слушай, а ты когда-нибудь кого-нибудь любил? – спросил Макс прямо с порога.

Дани снова опешил. Макс заметил, что он вздрагивает каждый раз, стоит только к нему обратиться, но почему-то на Германа он так странно не реагирует.

– Ну разве только свою правую руку, – заявил Дани.

– Гм, значит, я не один такой, – Макс потянулся за сигаретой.

– Нет, я просто сказал о более удачных моих влюблённостях. Об остальных своих слабостях я как-то не хочу вспоминать. Тёлки – это зло, зло с сиськами. Если какая-нибудь бабца захочет быть с тобой, то беги от неё, чувак, беги на край света, иначе она испортит тебе жизнь. А уж тёлки в жизни музыкантов ведут прямиком в могилу.

– Понял, – Макс послушно кивнул. – После концерта в субботу пойду искать себе тёлку.

– Да ты двинулся.

Но Макс пропустил его слова мимо ушей. Он понял, что ему стало скучно от собственной размеренной и тихой жизни, что настало время устроить себе эмоциональный взрыв. Каждый рано или поздно начинает сознательно портить себе жизнь. Ох уж этот сложный мир человеческих взаимоотношений.

***

Всю неделю они репетировали как проклятые, так что от собственных песен начало тошнить точно так же, как и от переходных хитов. Макс видел теперь всё несовершенство своего творчества, но был не в силах что-то изменить в такой короткий срок. Всё, что он мог сделать, – это просто петь лучше. Герман давно начал ощущать себя зомби, машинально исполняющим свои партии. Он порезал палец до крови, но старался всем видом не показывать, как ему больно. Позднее он уже привык к собственной боли, стараясь спокойно плыть на её волнах.

Макс замечал, как смотрит на него Лукреция. Этот взгляд казался просто невыносимым, он терзает даже сквозь закрытые веки и пелену песни. Это какая-то необъяснимая животная ненависть, та, что беспричинна, как настоящая любовь. Максу вдруг показалось, что если все нормальные люди ненавидят от ума или сердца, то ненависть Лукреции шла из её вагины. Им не из-за чего было враждовать, за все полгода знакомства они не перемолвились и словом. Макс знал, что сестра Германа его недолюбливает, но чтобы так… это было для него чем-то новым. Её бесил его голос и само присутствие в радиусе километра. Макс знал, что эта бомба негодования скоро рванёт, но он не хотел её провоцировать до концерта. Вот только работать становилось всё более неуютно. Он постоянно сбивался, тогда Лукреция шипела сквозь зубы, кивая каждому слову из замечаний Германа. Воронёнок вообще казался более нервным, чем обычно. Хотя, казалось бы, куда уж дальше?

К Максу снова вернулось забытое на время ощущение всеобщей ненависти. Он знал, что это опасно. Скоро всё обернётся снежным комом.

– Нахера нам вообще нужны клавиши? – выдал он, удаляясь покурить под негодующий гул сзади.

***

Утром перед концертом дико хотелось выпить, но весь алкоголь истёк ещё вчера, а бежать за новым было как-то неудобно. Пора было научиться выходить на сцену трезвым. Макс наблюдал за Германом, тот не психовал, что уже казалось странным. Он вообще не притрагивался к гитаре, лишь валялся на кровати и смотрел «Бивиса и Баттхеда».

– Знаешь, мне кажется, эти двое – лучшие в истории музыкальные критики, – заметил Воронёнок. – Просто они говорят всё, что думают, без всякого официоза.

– Как думаешь, что бы они сказали про нас? – спросил Макс просто так, чтобы поддержать беседу.

Вместо Германа голос подал Дани откуда-то с пола:

– Слышь, баклан, это же тёлки без сисек. Но ничё, мне нравится басистка. Она клёвая.

Герман кинул в него пустой бутылкой из-под колы. Роль «самой красивой тёлки» он решил оставить за собой.

Дани обозвал его дыркой от задницы и отправился, как он выразился, «дрочить гитару». Герман выключил телек и раскинулся на кровати, кутаясь в дурацкое леопардовое одеяло. Макс от нечего делать упал рядом. Скука звенела в нарастающей тишине. Герман долго молчал, разглядывая трещины в потолке с остатками лепнины.

– Блин, ****ец какой-то, – сказал Макс после долгой паузы, после его накрыло нездоровым смехом.

Герман обнял его за плечи, упираясь острым подбородком в основание шеи.

– Это мой чёртов образ. Он проникает в меня, пускает корни где-то внутри. Сначала он был со мной только на сцене или когда я сочинял свои песни. Теперь я всё больше и больше кто-то другой. И мне не нужен грим, чтобы быть Им, потому что Он плотно сидит внутри меня.

– Прекрати, – сказал Герман, прижимая его к себе.

Больше он ничего не говорил. Просто встал и вышел из комнаты. Наступило время готовиться к концерту.

Макс черкнул в блокноте пару строк как набросок для будущей песни:

 
Мой двойник мрачно сушил крылья
На бельевой верёвке моих нервов.
Он показал мне, что умеет быть сильным,
Устало смеётся и стреляет первым.
 
 
Он держал нож у моего горла,
Пока не вспомнил, что у нас один голос.
В моей груди прорастают зёрна,
Семя чистого зла заронил полоз.
 

Ему нравилась эта теория двойственности человеческого и творческого начала.

***

Макс, Герман и Дани приехали к клубу первыми. Возле входа курил гитарист «Devil’s Rose». Макс не помнил, как его звали, но слышал, что в тусовке за глаза его называли Бройлером. «Шлюхи», – крикнул он, показывая пальцем на ребят.

– Шлюха здесь только твоя мамаша! – ответил Дани.

Макс ринулся дать Бройлеру в щи, но Герман успел его одёрнуть.

– Не надо, он того не стоит.

Виновник происшествия поспешил скрыться. Макс подумал о том, что непрочь в следующий раз подправить ему фейс. И даже не потому, что ему было обидно, а просто он слишком давно не дрался.

В гримёрке было светло и даже уютно. Несказанно радовало наличие дивана и зеркала. В соседней проходной комнате разминалась вискарём ещё одна команда. Периодически можно было слышать их вопли из-за полуприкрытой двери. На столе скучала бутылка «Столичной». Дани притащил. Он всегда считал, что это пафоснее «Джека». Пати обещала быть если не удачной, то уж точно весёлой.

– Элис нет. Кто же меня накрасит? – спросил Макс, ходя из угла в угол.

– У меня остался только огрызок карандаша, а тональник кончился. Тени я где-то похерил. Так что пойди спроси в соседней гримёрке у чуваков, – ответил Герман.

– Думаешь, у них будет?

– У этих будет.

Макс осторожно проскользнул во вторую гримёрку, где пьянствовали четыре весьма ярких парня со здоровенными начёсами. На вид им было где-то от пятнадцати до восемнадцати лет. Совсем ещё зелёные. В гримёрке пахло лаком для волос и табаком с лёгкой примесью травки.

– Ребят, у вас косметики не будет? – спросил он.

– Конечно, – ответили глэмстеры, протягивая ему целую палетку теней.

– Тебя накрасить? – спросил один из них, который был почти на голову ниже Макса.

– Только не сильно, – ответил он, падая на стул.

– Кристи, сделай из него клёвую тёлку, – послышалось откуда-то.

– Раньше меня красила девушка, но она уехала, – сказал Макс.

– Тёлки не умеют красить, – кисточка пощекотала веки. – Есть разница между тем, чтобы накраситься, как педик или как шлюха. Мужской макияж не должен быть аккуратным, а то все решат, что ты педик. А чтобы склеить кучу баб, надо выглядеть как шлюха. Подобие притягивает подобие.

Кто-то подсунул ему под нос бутылку «Джека». Макс с удовольствием её принял. Он и сам не знал, почему вызывает у этих парней такую волну трепета. Он уже успел привыкнуть к не очень тёплому отношению в среде московских музыкантов.

– Мы выступаем сразу после вас, так что останьтесь послушать, – сказал парень в диких розовых лосинах.

Макс поблагодарил их и вышел. Герман вместе с Дани увлечённо обсуждали что-то. Барабанщик скучал в углу с бутылкой пива. Лукреция не любила тусоваться в гримёрке, так что, очевидно, зависала с подружками в зале. Макс остановился у зеркала, разглядывая свой макияж. Да, он действительно стал похож на мёртвую шлюху с этими в спешке нарисованными чёрно-красными тенями под глазами. Чёрная пыль осыпалась на лицо вместе с блёстками. В то же время всё это смотрелось весьма гармонично и даже красиво. Герман обычно аккуратно подводил глаза, Дани делал из себя грустную панду, барабанщик не пользовался гримом, ссылаясь на то, что его вообще не видно.

– Нам пора, – сказала Лукреция, входя в гримёрку.

Они выпили по стопке водки и вышли на сцену. Их уже узнавали. Это было приятно и весьма неожиданно. Этот клуб был куда больше, чем те, где «Opium Crow» раньше доводилось играть. В этот раз Макс даже не боялся смотреть в лица людей, которые столпились возле сцены. Надо было что-то сказать.

– Здравствуйте, – выдал он сквозь силу. – С вами группа «Opium Crow», мы проведём с вами ближайшие полчаса.

Приветствие оказалось сухим и скомканным, Герман сразу понял это и заиграл вступление. Это была новая песня «Бездна». Нервная и дёрганая наркотическая баллада. Клавиши солировали. Макса не покидало ощущение, что Лукреция словно сражается с ним. Ноты взрезали мозг. Он старался петь громче и сильнее. Герману казалось, что сейчас он выплюнет свои лёгкие, орошая зал потоками крови. Закончил Макс, почти сходя на театральный шёпот:

 
Мы сладость вдыхали небрежно
В просторах загона манежа.
Наш мир покрывался несвежей
Кровавой коркой тоски.
 

Германа интересовало, не сорвал ли он голос к чертям. Следующая песня показала, что нет. Они заиграли заводную и мрачную «Свободу». Никто не ожидал от Макса такого цинизма и злости.

В целом, сегодня «Crow» играли лучше, чем на репетиции. Подогретые алкоголем и энергией зала, они почти забыли про лажу. Они погружались в неистовый транс, впервые ощущая себя единым целым, живым инструментом, все части которого служат для одной цели. Это было редким, можно было сказать, единственным абсолютным согласием данного состава группы. Наверное, все они знали, что играют в таком виде в последний раз, и это ничуть их не огорчало.

Зал с радостью принимал новую песню, даже порождая лёгкий слэм перед сценой. Какая-то девушка в первом ряду стащила с себя футболку, оставшись в одном лифчике. Макс мельком взглянул на неё. Их глаза встретились.

Послышались первые аккорды «Insane». Кое-кто в зале уже знал эту песню. Послышались одобрительные крики. С сумасшедшей бас-гитарой Дани эта песня звучала ещё жёстче и безумнее. Вообще с его появлением звучание группы весьма изменилось. В процессе выступления он умудрялся курить или прыгать по сцене, как дикая обезьяна, что никак не влияло на качество его игры. Этот парень был мастером своего дела, прирождённым басистом. И публике он нравился куда больше, чем его предшественник, возможно, благодаря своему внешнему виду. Сегодня он обвешался цепями и звенел при ходьбе, как кентервильское привидение.

«Опиум» Макс и Герман спели вместе, прильнув к одному микрофону. Воронёнку казалось, что, если бы это продлилось чуть дольше, то концерт пришлось бы доигрывать со стояком. Непередаваемое ощущение губ Макса в опасной близости. Его горячее дыхание. Его налакированные волосы, щекочущие щёку. Пришлось абстрагироваться и думать непосредственно о песне, но она тоже вдруг начала казаться безумно сексуальной. Герман вздохнул с облегчением, когда она закончилась.

Макс краем глаза следил за той самой девушкой у сцены. Всё выступление она продолжала извиваться и танцевать. Они отыграли без происшествий ещё пару песен, закончив выступление коротким джемом.

Потом все собрались в гримёрке, чтобы выпить и обсудить свой выход.

– Ну я считаю, что нормально, хотя можно было бы и лучше, – сказал Герман. Он по-прежнему относился критически к собственной музыке.

– Если бы кто-то не лажал, то было бы идеально, – хмыкнула Лукреция, покидая гримёрку.

Макс был в слишком хорошем настроении, чтобы с ней собачиться.

– Кстати, пойдём послушаем следующую группу? Забыл, как они там называются, – предложил Макс.

– Ладно, пошли, – согласился Герман, хватая пиво.

В зале было темно и накурено. Лучи прожектора сновали туда-сюда по раскрасневшимся потным лицам людей на танцполе. Вскоре на сцене появились те самые ребята. – Здравствуйте, мы – «Pretty Kitty»! – прокричал в микрофон Кристи.

Сейчас он выглядел ещё более дико, чем в гримёрке. Начёс из бесцветно-белых волос делал его выше сантиметров на двадцать. Макияж уже изрядно потёк. Канареечно-жёлтая куртка выделяла его на безликом чёрном фоне. Он играл на ярко-розовой гитаре и пел так, словно ему оторвали яйца. Другие музыканты тоже отличались весьма ярким и эксцентричным внешним видом в стиле 80-х. Их встретили громкими аплодисментами, криками и нездоровым смехом.

Их музыка оказалась весьма сырой и неровной, но в то же время обладала достаточным драйвом, чтобы завести толпу. Многие уже знали их песни и охотно подпевали.

– Они мне нравятся, несмотря на то, что это полное дерьмо, – констатировал Герман.

И это по его шкале считалось весьма высокой оценкой для начинающей группы. В целом, они подавали бы большие надежды, если бы не культурный барьер между дикой Россией и цивилизованным миром.

В толпе мелькнул силуэт той самой девушки. Она так и не думала одеться. Макс устремился за ней в коридор, туда, где музыка не была столь громкой. Возле стен стояли люди, потягивая своё пиво. Кто-то из них даже пытался заговорить с Максом, но ему было не до этого. Он увидел её, она стояла одна, прислонившись к кирпичной стене.

Макс смог разглядеть девушку лучше: высокая блондинка с пирсингом в носу, с идеальной фигурой, почти не прикрытой одеждой. На груди красовалась татуировка со змеёй и цветами, узор в таком же стиле оказался у неё на плече. Макс не знал, что сказать, он был слишком трезв, чтобы знакомиться с девушками. Но она заговорила первой, едва он подошёл.

– Привет! Вы классно сыграли, – начала она с дежурной фразы.

– Спасибо, – ответил он. – Ты классно танцевала.

– Я знаю. Я часто здесь танцую go-go. Кстати, меня зовут Полина.

Макс коротко представился. Их бутылки звякнули соприкасаясь. Они и дальше болтали о чём-то бессмысленном, пока Макс не предложил переместиться в гримёрку. Дальше у кого-то нашлась трава и очень много текилы. Мир завертелся в неистовом водовороте.

Полина затащила Макса в кабинку в сортире под предлогом нюхнуть спидов. Алмазные дороги взорвались битым стеклом в мозгу. Он не помнил, как её рука оказалась у него в штанах.

Затем последовал грубый и грязный трах где-то за гранью реальности, сопровождаемый стуком в дверь. Макс обычно не использовал презервативы, но тут включилась природная брезгливость. Эта тёлка ассоциировалась у него всё с тем же клубным сортиром.

Они вышли из туалета вдвоём в весьма растрёпанном виде. Более того, все и так догадались, что они там делали. В гримёрке творился угар с участием «Pretty Kitty» и какими-то совсем левыми людьми.

– Пока тебя не было, я нассал тебе в пиво! – воскликнул Дани.

– Идиот. Я давно его выкинул.

– Чёрт, в чье же пиво я тогда нассал? – проговорил он растерянно, размазывая грим по лицу.

– Очевидно, в своё.

Потом кто-то пытался поджечь дверь при помощи дешёвого лака для волос, но эту затею пришлось быстро оставить, так как вмешался кто-то из оргов.

Герман сидел на диване и с равнодушным лицом беседовал с двумя толстыми девахами. Он читал им нудные лекции о музыке в России, они делали вид, что слушали его. Они хотели вовсе не этого, а ему было совершенно наплевать на всякую физиологию. Он утопал в виски и собственной крутости.

Неадекват вечера возрастал. Макс совершенно не помнил, как попал домой. Полина была рядом. Какая-то вялая возня в темноте на полу.

Ближе к утру удалось погрузиться в некое подобие сна, но это быстро закончилось, потому что амфетамины ещё не до конца отпустили бренное тело Макса. Пришлось отправиться на кухню, где Дани с каким-то чуваком всё ещё продолжали пьянствовать. Они уже и лыка не вязали, но продолжали вести войну с водкой. Солнце назойливо скреблось в окно. Воскресенье, восемь утра. Идиотское безумное счастье перемешалось со страхом и отвращением. Скорей бы она ушла, скорей бы все ушли или умерли.

Водка с утра немного успокаивала. Макс пил её залпом из бутылки, надеясь, что его скоро отпустит.

– Наша жизнь – отражение всего, о чём мы поём, или же наоборот? – спросил он у пустоты.

Дани же внезапно отозвался, заявив, что вообще не может воспринимать тексты. Он упал в глазах Макса ещё на пару пунктов.

– А где Герман? – спросил Макс просто для приличия.

– А к нему сейчас лучше не соваться.

– Ну и хрен с ним.

На Макса напало неистовое желание с кем-то поговорить. Он вернулся в комнату Элис. Только без неё эта спальня не казалась отдельным миром. Здесь были просто мёртвые стены и мёртвые рисунки. Максу даже показалось, что он скучает по ней, но не может поймать даже её тень. Мир изменился за какую-то неделю.

Полина лежала между стеной и кроватью на расстеленном одеяле. Макс понял, почему они всю ночь провели на полу. Должно быть, ему не хотелось осквернять ту кровать, где он был с Элис. Он понял, что становится сентиментальным и не успевает за собственными мыслями.

– Как мы дошли до всего этого? Почему мы стремимся сделать свою жизнь похожей на старые фильмы про рок-н-ролл? Почему мы не можем быть самими собой? – спросил внезапно Макс.

– Детка, ты есть тот, кто ты есть, – ответила Полина. – Ты рок-звезда, неужели ты этого не видишь?

– Это лишь образ, игры и фальшивка. Нам не вернуть прошлое, но мы никогда не повзрослеем. Это мёртвая точка. Это тупик. Мы не наиграемся. В тридцать мы будем теми лысеющими придурками в потёртой коже, что играют никому не нужную музыку в тех же клубах. Мир вокруг будет меняться, а мы нет. А нашим друзьям будет всё так же двадцать и они будут смотреть на нас сверху вниз, потому что они будут думать, что у них есть будущее. Будущее – это всё, чего я боюсь.

– Прекрати, ты классный, – сонно отвечала она.

Макс не верил ей и не верил сейчас никому. Просыпались люди, они ходили туда-сюда, здороваясь и прощаясь друг с другом. Никто из них не знал, реальны они или же являются просто галлюцинациями, но через некоторых из них видны были стены. И всё вокруг словно дымилось, поджариваясь на зимнем солнце. Тоска надвигалась, не хотелось вообще ничего. Вскоре появился Герман и попросил всех, кто здесь не проживает, покинуть квартиру. Макс пожалел, что дал Полине свой номер, но ради приличия записал и её телефон.

Даже, когда все ушли, он не смог спокойно заснуть.

– Не пойму, чего ты связался с Сиськой?

– С кем? – переспросил Макс.

– Та тёлка – это стриптизёрша из «Мартовского кота». У неё классные сиськи, стопроцентный силикон. Я тоже её трахал, как и все, кому доводилось выступать в том клубе. Вот теперь она добралась и до тебя.

– Она мне нравится. У неё с собой спиды и лёгкий подход к жизни.

– Ты просто идиот, – ответил Герман. – Из всех баб, которых только можно было встретить, ты нашёл самую конченую шлюху.

Глава 11

Утром разбудила Полина-Сиська и предложила встретиться. Макс хотел уже было отказаться, но она сказала, что у неё есть бутылка шатреза. Пришлось согласиться, поскольку все обитатели Вороньего Гнезда были на мели, а подобная роскошь перепадает редко.

– Зачем она тебе? – спросил Герман совершенно серьёзно.

– Ты знаешь про мою прежнюю жизнь. У меня никогда не было таких женщин. Они как те самые тёлки из журналов, на которых все мы дрочили в детстве. Навязанные обществом стандарты красоты ещё живы в моём мозгу.

– Я не дрочил, – ответил Герман.

– Ну ты это другой разговор.

– У тебя есть какая-нибудь приличная одежда? – спросил Макс, желая сменить тему.

– Бери что хочешь, вернее то, во что влезешь.

Герман уже привык, что все в этом доме носят его старые шмотки. У него накопилось много готической одежды в период повального увлечения шопингом.

Макс порылся в шкафу и стащил оттуда чёрные джинсы и свитер с черепами. Так же позаимствовал ботинки на десятисантиметровой платформе и короткое пальто.

– Я чувствую себя так, словно на мне твоя кожа, – сказал Макс, покидая Гнездо.

***

Дани слышал плачь синтезатора из-за незапертой двери. Что-то трагичное и околоджазовое. Пернатого колбасило, очевидно. Это не музыка, это какая-то плавна агония инструмента и человека. Это слишком очевидно, что все вокруг прибывают в каком-то ожидании великого краха. Дани знал, что приносит свою внутреннюю катастрофу везде и всюду. Таково предназначение хаотиков.

Через открытую дверь он видел мрак комнаты, силуэты белого лица и рук, выхваченных пламенем свечи. Всё это больше и больше походило на нуар-комикс. Герман не обращал на Дани никакого внимания, продолжая терзать инструмент.

– Я много думаю, зачем всё это? – спросил Воронёнок пару минут спустя.

– Ты со мной говоришь? – Дани стало немного неловко.

– Нет, со стенкой, – ответил Герман, не прекращая игры. – Всё вокруг дарит только разочарование и боль.

– Не драматизируй, кухонный Шопенгауэр.

Герман хмыкнул, для него было странно, что Дани знает, кто это такой. Да и вообще он как-то сомневался, умеет ли басист читать.

– Да нет, я не об этом. Просто валить отсюда надо, однозначно валить. Мы здесь умрём и бездарно сопьёмся. Мне тесно и больно.

– Куда ты хочешь? – спросил Дани, лениво.

– В Лондон, к примеру.

Широта размаха вороньих крыльев мечты поражала.

– Ты чего? У нас на это в жизни денег не хватит. Ну, может быть, только если проституция! Ты пойдёшь ублажать старых педиков, а я тёток в возрасте, тогда у нас всё получится где-то лет через десять.

– У меня есть свой план. Надо бы его ещё провернуть. Потрясти немного мою мамашу, – голос Германа звучал совсем убито.

– Она же и так урезала тебе финансирование так, что хватает лишь на водочку и бичпакеты. – Если я снова куда-нибудь поступлю, то всё наладится. Или сделаю вид, что поступлю. Но не хочу об это думать именно сейчас. Меня колбасит, так что сделай мне коктейль, – его пальцы ненесли последний трагический удар по клавишам.

Коктейлем Воронёнок называл странную бурду из водки, колы и корицы. Дани заметил, что он пару дней как уже перестал есть, полностью функционируя на своём топливе.

– Ты не думаешь пристрелить Макса? – предложил Дани, наливая водки своему «белому господину». – Он сейчас пьёт шартрез и жахает тёлку.

Воронёнок пожал плечами.

– Если бы мы хотели, то тоже сейчас пили бы французские ликёры и жарили бы баб. Мы с тобой в таком возрасте, когда это перестаёт быть интересным. Боль, пустота, все козлы, смысла нет, всё тлен. Потому что наслаждение ведёт за собой новую боль.

– Я тебя стукну, если ты скажешь это ещё раз.

***

Дома у Сиськи оказалась на редкость уютно, как на страницах мебельного каталога. Тупые декорации для рекламы. Запахи сандала и сигарет. Слишком чисто, чтобы быть жилым помещением. После атмосферного и яркого жилища Германа, эта квартира выглядела неестественно. Судя по всему, Сиська недавно сделала ремонт, потому и спросила у Макса сходу:

– Как тебе моя квартира?

– Очень даже ничего, – ответил он, снимая обувь (какой всё же кайф был выбраться из этих ботинок).

– Я заказала пиццу. Наверное, ты проголодался, – спросила она.

Макс кивнул. Пицца оказалась без мяса и вообще без сыра. Сиська, как и многие из московской околомузыкальной тусовки придерживались веганства. Герман говорил, что им просто не хватает денег на кожаную одежду и вкусную жрачку.

– А мне нравится вкус смерти, – сказал Макс, выковыривая из пиццы непонятную траву.

Во взгляде Полины мелькнула чёрная тень испуга. Он понял, что попал в точку.

Потом ни смотрели какой-то дурацкий фильм про рок, пили шартрез и разговаривали не о чём. Всё время хотелось спросить у Полины: «Ты действительно думаешь, что вся эта псевдоромантическая чушь уместна в нашем с тобой случае?». Фантом Сиськи в его голове отвечал, что всем хочется романтики. Осталось только запомнить это и записать.

И только в постели Макс понял, что до сих пор держало его рядом. Этот ключ от вселенной на дне её дна. Он любил её эти чёртовы полчаса. Всё остальное до и после были просто бездной мрака. Они снова закидывались наркотиками с какой-то вялой попыткой повторного секса. Ночь в бессоннице и поту. От этой дряни стало как-то не по себе. С рассветом стало немного легче. Всё было как в прошлый раз, Макс повторял снова и снова как он ненавидит себя, Полина продолжала повторять, что он классный, потому что такие девушки как она не встречаются с лохами.

С утра неистово захотелось бежать от всех. Сделать всё, что угодно, чтоб перестать существовать. Раз и навсегда бросить наркотики, чтобы так отвратительно не мутило. Выход на свет из мутной парадной, и дрожащие пальцы набирали телефон Элис. Соединяет слишком долго, и мысли утопают в киселе, опережая слова.

– Я же просила не звонить мне в роуминге, – раздалось на другом конце трубки.

– Я просто сказать, что скучаю.

– Но почему именно сейчас?

– Ты единственная нормальная девушка на земле, ты вообще единственная тут нормальная, – Макс почти сорвался на крик.

– Ты упорот?

– С чего ты взяла?

– Я слышу, как стучат твои зубы.

Дальше связь прервалась с глухим треском, очевидно, кончились деньги на счёте. На улице светило разбавленное солнце проклёвывающейся весны. Март. Сугробы до первого этажа и всё в порядке. Здесь просто минус пять. Весна не придёт и можно вмёрзнуть в лёд, спрятаться в сугробе до нового пришествия. От нечего делать Макс затянул довольно громко: «This is the end beautiful friend. This is the end my only friend, the end», так что прохожие начали оборачиваться. «Вы что не видели упоротую начинающую рок-звезду? – спросил он у кого-то, кто мог быть человеком или фонарным столбом одновременно, – Не беда, что я начинаю всю свою жизнь. Но взлёт – это лишь начало падения».

***

Никому не казалось, что Лукреция может ошарашить своим уходом, вопрос лишь в том, когда эта бомба должна была взорваться. Её атака была пусть ожидаемой, но всё же болезненной для группы. Все надолго запомнили её речь – этот поток грязи и ревности, в котором смешалось в кучу всё: личное, профессиональное и мистически интуитивное. Макс стоял у стены и курил, молча слушая эту речь, обращённую в его адрес. Она говорила так, словно его нет. Обращаться к Максу напрямую было что-то вроде дурного тона. Для неё он проклятый и прокажённый.

– Я последний раз прошу тебя вышибить этого придурка из группы и из своей жизни вообще. Я не намерена больше находиться рядом с ним.

Герман метнул об стенку пустую пепельницу. Та разбилась градом неровных осколков. Лукреция совершила роковую ошибку.

– Выбирай! Я или он!? – спросила она.

Он ответил неожиданно спокойно, словно все волны негодования жившие в его душе уже успели в один миг угаснуть.

– Ты знаешь, что нельзя делать выбор в пользу того, кто просит тебя об этом? И ты знаешь мой ответ, так что уходи… просто уходи отсюда.

Она ушла, не став просить об изменении решения. Капля гордости ещё оставалась при ней.

– Вся лишь разница в том, что друзей мы выбираем, а родственников – нет, – сказал Герман, закрывая за ней дверь. – Мне осточертело.

Вот уход барабанщика стал полнейшей неожиданностью. Эта та причина, которую бы назвали где-то в прессе «идеологические и творческие разногласия». Всё дело в том, что он бросил пить, а поведение группы грозило подорвать его образ жизни. «Ну и пошёл он в жопу», – сказал три оставшихся ворона и успокоились.

Ему на смену пришёл сессионщик по клички Джеффри, который просто любил стучать, много и громко, поэтому оказался незаменим. На данный момент он и так играл в трёх группах и с трудом совмещал график репетиций и выступлений. Он оказался довольно неплохим парнем, даже по мнению Макса.

В марте «Opium Crow» отыграли сразу два концерта. Подобие славы уже расползалось по городу. Мрачные клубные дети уже знали их песни. Соцсети уже приносили редкие письма от поклонников. Открывались двери тусовок. Поступило неожиданное предложение играть на ночных вечеринках поклонников тёмной альтернативы, платить не обещали, зато они получали по три бесплатных коктейля в баре. «Crow» неожиданно было чем себя занять.