Текст книги "По дорожкам битого стекла. Private Hell"
Автор книги: Крис Вормвуд
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
Они с Дани чётко осознавали, что переезд в Лондон – это ещё не победа, потому что дальше будет только сложнее. Попытка освоиться в новой стране будет стоить им много сил и нервов. Это был очередной шаг в неизвестность. Но, тем не менее, это сулило новое приключение. Попытка навсегда изменить жизнь и окончательно вырваться за рамки этой действительности.
Конец первой части
Часть 2
Глава 1
Макс Тот:
Я родился в городе, полном хрущёвок, заводов и пустых людей. Это маленький мерзкий мир, где каждый обречён изначально гнить. Я честно не понимал людей, что умудряются любить свои маленькие города. Это слишком похоже на свинью, которой так мила собственная навозная куча. Пусть воняет, но зато родная. Я был слишком чистым. Когда я говорил, что хочу летать, мне говорили, что я разобьюсь насмерть, если только рискну подняться в воздух. Когда я хотел радоваться, мне говорили, что у меня слишком громкий смех, меня заставляли молчать, когда хотелось петь. Меня привели в тесный загон моего двора и рассказали, с кем можно дружить, но только никогда не покидать этого пространства. Потому что иначе будет неудобно меня пасти. Отчуждение было моим привычным состоянием в этом мирке. Я говорил с собой, я говорил в себе, потому что окружающие не понимали моего детского лепета.
Происходящее со мной никому не казалось странным. Проще говоря, моим состоянием никто не интересовался. В этой семье ещё по старинке заводили детей только для того, чтобы они помогали по хозяйству и принесли бы стакан воды в старости. Только не будет ли эта вода слишком горькой? Большую часть времени я проводил один. Никому не было до меня дела. Я мог бы стать отличным маньяком, если бы не стал музыкантом.
В раннем детстве у меня не было друзей кроме дворовых псов, которых я подкармливал костями и прочими помоями из мусорного ведра. Псы любили меня. Я брал их собой на прогулки по промышленным кварталам. Зимой они носились со мной по ледяной горке, когда я ехал на санках прямо к замёрзшему ручью. Я возвращался домой весь в снегу и грязи, когда небо над городом становилось красным от заводских выбросов. У нас была очень хреновая экология, но я привык, так что вырос почти здоровым.
Я рано начал читать, и, как сказал Холден Колфилд из «Над пропастью во ржи», «Я вообще необразован, но много читаю». Моим любимым писателем в детские годы был Джек Лондон, всё потому что мне не нравилось читать про людей и хоть как-то себя с ними ассоциировать. Мне не нравилась музыка. Я не мог понять, что все люди в этом находят. На меня эти звуки нагоняли тоску. Сейчас с моей колокольни весь ранний период детства вяжется у меня с ощущением постоянной шизофрении. Я не знал, что это были мои попытки осознать мир. Возможно, мой юношеский максимализм зародился слишком рано и продолжается до сих пор.
В школе я постоянно дрался. Не знаю уж, чем я так не понравился местным мальчишкам, но они выбрали меня мишенью для издевательств и насмешек. В школе у меня никогда не было настоящих друзей. В младших классах со мной редко общались в открытую. Они говорили со мной, когда никто не видел, словно я был опасным, но, тем не менее, интересным для них экспонатом. Я куда лучше сходился с детьми из двора и теми, с кем не был вынужден делить замкнутое пространство класса. Люди, которые меня плохо знают, всегда хорошо ко мне относятся. Я ударился в магию из простого желания всем отомстить. Мне даже казалось, что это работало. Мальчишка, что ударил меня, на следующий день сломал руку, как и его друг, что смеялся надо мной. Мне не хотелось идти по пути Света. Он слишком щипал мне глаза, как огонь церковных свечей. Если все выбирали день, то мне оставалась только ночь. Луна вместо солнца, дьявол вместо бога. В моём детском мире существовало только чёрное и белое. Я б стал великим магом, если бы в это не ударились все поголовно. Я просто не смог бы жить в мейнстриме. Шутка.
В средней школе я начал заниматься лёгкой атлетикой и бегом. Даже занимал призовые места на городских соревнованиях. До сих пор люблю бегать – это лучшее лекарство от стресса.
Так я и рос в этом городе, пропахшем нищетой и пылью. Зато в этом был плюс – никто никому не завидовал, потому что все жили плохо. Душный душевный лепрозорий. Все собирали бутылки, чтобы купить себе жвачек или ещё какого-нибудь другого дерьма. Родители не давали нам карманные деньги. Все ходили в обносках старших братьев, все жили в малометражных квартирах с желтыми обоями и коврами на стене. Нас всех, должно быть, точно так же не любили. Мы были случайностью, нас рожали для одной жизни, но мы попали совершенно в другую. Облупившиеся советские плакаты на стенах домов всё ещё смотрели на нас из чьего-то счастливого детства. А мы играли на стройках и кладбищах прекрасной эпохи. Мы родились, чтобы стать мусором. У нашего поколения не было смысла и целей. Если подростки восьмидесятых боролись с системой и таки сумели победить, то нам не оставалось ничего, кроме как бороться с собой. У нас не было явных врагов, кроме нас самих и времени, произведшего нас на свет.
Я взрослел и радовался этому. Я ждал времени, когда смогу отвечать за себя сам. Это бесправное существование в роли ребёнка просто выводило меня из себя. Внутри я казался себе очень взрослым, наверное, именно по сравнению с теми, кто меня окружал. «Счастливое детство» – это что-то несопоставимое с нашей жизнью. И в те времена я просто не встречал родителей, которые любили бы своих детей. Я не видел счастливых семей, где отец не был бы алкоголиком, а мать затравленной истеричкой. Это во многом повлияло на моё отношение к созданию семьи в дальнейшем. Я не верил в любовь, мне не хотелось создавать такой же ад для себя и другого человека. Сегодня вы влюблены и счастливы, завтра вы понимаете, что сломали жизнь себе и другому, ничего не достигнув, вам по сорок и жизнь кончена.
В тринадцать лет я начал пить и курить сигареты. Я думал, что это как-то поможет мне снять стресс. К тому времени он стал постоянным спутником. Я мотался между двумя горячими точками – школой и домом. Я получал довольно зверских пиздюлей от отца с матерью за свои оценки. Это было вовсе не из-за того, что я был тупым, как они считали. Я приходил в школу и просто отключался, спал с открытыми глазами с мыслями о сочащихся вагинах и прочей ерунде. Как бы я ни пытался, возвращаться в реальность у меня не получалось. Я не хотел учиться, мне совершенно не нужны были эти знания. Я был стопроцентным гуманитарием и не мог сложить в уме даже два двузначных числа. У меня всегда были хорошие оценки по языкам, истории, литературе и биологии. Всё остальное я предпочёл не знать. Учителя говорили, что я очень умный, просто чертовски ленивый.
Когда я начал выпивать, это чуть наладило мои отношения с одноклассниками. Они наконец-то меня приняли. В компании подростков считается очень крутым вести себя как взрослый. Я делал, что делал вовсе не по той причине. У меня какая-то извечная тяга ко всему низменному и разрушающему. К тому же мой отец был алкоголиком.
У меня даже появилась девушка, с которой в трезвом уме мне бы в голову не пришло встречаться. Вернее, она считала, что мы встречаемся. Она была весьма толстой, как распухший утопленник. Ей было пятнадцать, а мне тринадцать. Я трахал её из жалости. Мне нравилось делать добрые дела. Все девушки, с которыми я тогда спал, были не очень привлекательны и не пользовались вниманием. Мне было чётко наплевать на их внешность. Меня стали уважать остальные ребята. Особенно, когда я начал слушать панк-рок и отращивать волосы. Это была музыка отверженных. Мы с этой бандой аутсайдеров стали кошмаром в школе. Битые градусники, дрожжи в унитазе, разбитые рожи были нашей привычной темой. Мы мстили этому миру. Стены расцветали от наших «анархий» и пентаграмм.
Я начал учиться играть на гитаре под аккомпанемент из вечных заявления моих родителей, что ничего из меня не выйдет. Именно тогда в школьном подвале родилась моя первая группа. Моя память не сохранила название. Это был совершенно убийственный панк с текстами про бухло и секс. У нас не было нормальных инструментов кроме одной электрической гитары «Урал», двух старых акустик и самодельной барабанной установки. Это звучало просто отвратительно, мне даже стыдно вспоминать подобный этап своей жизни. Мы писали «демо» на кассетный магнитофон и раздавали послушать друзьям. Ещё я пел в школьном ансамбле. Уже тогда во мне проснулась тяга к сцене и вниманию. Участие в самодеятельности хоть как-то очистило мою карму перед лицом школы. Но вскоре меня тоже выперли оттуда с формулировкой «за неподобающее поведение». Я стоял на сцене в приличном чёрном костюме и пел какую-то околоджазовую песенку. Она была скучной, как и сам концерт. Я просто прильнул к микрофонной стойке, изображая с ней подобие полового акта.
Судьба занесла меня в компанию уличных панков, они казались мне куда отвязнее, чем мои школьные друзья. Они не знали морали и правил, для них не существовало авторитетов в виде родителей. Там, кажется, и началось моё падение. Я и не знал, что можно пить столько и в таких масштабах. Они познакомили меня с «планом». Первые несколько раз меня вообще не вставляло. Я уже верил в свою неуязвимость для травы, пока она довольно плотно не приняла меня в свои объятья.
Я стал неуправляем и совершенно отбился от рук, всячески стараясь следовать образу жизни моих новых друзей. С ними я увидел, что есть и другая жизнь с каким-то подобием свободы. В школе теперь меня видели пару раз в неделю, когда я приходил туда отсыпаться. Дома я тоже стал показываться всё реже. Мне не очень нравилось получать по лицу каждый раз. Для моих родителей я стал наркоманом и конченым человеком. Они постоянно смотрели мои вены в поисках следов от уколов. Для них наркотики ассоциировались только с героином. Они представить себе не могли, что это был вовсе не тот наркотик, что выбирали подростки в то время. Что бы я ни делал, для них я всегда оставался под героином. Я слушаю рок, у меня длинные волосы и странная одежда, стало быть, я наркоман и долблюсь в жопу. Можно сколько угодно объяснять обществу, что длинноволосые подростки в коже гораздо безопаснее коротко стриженных в спортивных костюмах, но стереотипы так легко не вытравить. Я жил, сражаясь со всем миром.
Всё было против меня. После того, как парни во дворе взялись учить меня жить при помощи бейсбольной биты, я не выходил из дома без ножа. (Странно, правда, биты у нас продавали, а вот мячи нет). Мне совсем не хотелось отступать от своих идеалов и стричься. Те, кто сдавался, были предателями в моих глазах. Их позицией было просто лежать, когда тебя бьют, молча отдать деньги и телефон, позволить себя унизить. Они так и остались жертвами, пусть нацепили на себя шкуры бунтарей. Странно, но таких большинство.
В пятнадцать я ушёл из школы раз и навсегда. Из дома мне тоже пришлось уйти. Я скитался по впискам, а временами вовсе бомжевал. Жизнь на улице выпила из меня все соки. Я ненавидел себя и был по уши в дерьме. Но, с другой стороны, у меня было просто завались свободы. Меня ловили менты и пытались несколько раз сдать в приют, но я убегал ещё по дороге. Мне везло. Родители тоже пытались наладить со мной отношения. Это заканчивало тем, что я выпрыгивал в форточку со второго этажа. Я не видел ничего более унизительного чем жизнь под замком.
Потом меня приютили какие-то девочки-хиппи. Им было меня до ужаса жалко, я умел пользоваться чужой жалостью. Я научился готовить, убираться и слушать. Это очень важные навыки для того, кто живёт по впискам. Я научился быть полезным, загоняя внутрь все чувства. Это особое умение не быть собой, но казаться всем таким хорошим. Я был просто тенью, на тот момент я просто забыл, что у меня были чувства. Именно так я пытался выжить. Моё желание петь перевесило. Кем я был? Просто бесполезным отбросом, обречённым на смерть от голода или передоза в канаве. Сейчас я чего-то да стою.
Началось время моего молчания, как снова в детстве. Я был бабочкой в коконе. Мне совершенно не хотелось из него вылезать. Я не мог играть свою роль, поэтому был тенью. Меня любили… скорее думали, что любят. Как можно было любить того, кого нет? Этого чуткого проницательного мальчишку, который был всегда вежлив и приятен в общении. Я не хотел их дружбы, мне нужен был ночлег или еда. Я уже так разочаровался в людях, что просто коротал время до смерти. Самообразование и книги помогли мне не сойти с ума.
Однажды я просто собрался и поехал в Москву. Моё желание двигаться дальше стало невыносимым. Я понял, что сгнию в этой дыре, превращусь в такой же бесполезный шлак, как и те люди, что окружали меня. Жители маленьких городов – опарыши в теле страны. Мне стало скучно, я облазил всё дерьмо своей малой родины. Я вывозился в нём весь, и с меня хватило. Я должен был стать великим или умереть. Я не хотел жить как все, этот мир меня отверг.
Герман Кроу:
В целом, мою жизнь можно назвать сносной. Многие могли бы мне позавидовать, ведь у меня было всё. Надо отметить, что все мои блага были исключительно материальными. Да-да, это очень плохо для образа народного героя признаваться в своём финансовом благополучии. Но это не так хорошо, как могло бы показаться на первый взгляд. Быть ребёнком состоятельных родителей – это постоянный контроль и ограничение свободы. Сами понимаете, Россия, девяностые годы, не самое спокойное время, особенно, если мой отец бизнесмен. Я не выходил на улицу без присмотра, потому что меня могли похитить бандиты или чеченские террористы с целью выкупа. А мне хотелось играть в футбол с пацанами и лазить по заброшенным домам. А вместо этого я ходил в элитную школу, изучал три языка и учился играть на фортепьяно. Не могу не заметить, что эти навыки оказались весьма полезны, но это не заменит полноценного детства. Я рос в своём мирке среди книг, компьютерных игр и бессмысленной роскоши. Мои друзья были такими же скучными домашними детишками. В целом, вся наша дружба была навязана нам нашими родителями, кроме этого мы все имели мало общего.
Становясь старше, я больше проникался рок-музыкой. У меня было множество старых пластинок. Вместе с музыкой я впитывал мощный энергетический посыл, заключённый в ней, изучая культурные тенденции и мировоззрение людей, создававших её. Постепенно во мне тоже просыпался этот бунтарский дух. Я начал растить волосы и одеваться в чёрное. Это не могло не затронуть моих родителей. Семейный психолог сказал, что это естественный этап взросления и волноваться тут не о чем. Но мои предки всё равно стали вести себя настороженно, особенно после того, как этим заразилась и моя сестра. Мы красили волосы в чёрный цвет и доводили свою кожу до аристократической бледности. Все думали, что мы близнецы.
Я начал свой тихий бунт. Днём я был приличным мальчиком-отличником, ночами я сбегал из дома в клубы или на кладбища. Меня очень выматывала эта двойная жизнь. Я умудрялся играть две роли. Я убегал и бродил по разным местам. Общаясь со сверстниками из реального мира, я начинал понимать, что не всё в мире так гладко. У них ведь не было и половины того, что имел я. Они не могли позволить себе настоящий «Фендер», крутые шмотки и поездки за границу несколько раз в год. У меня случилось прозрение, что-то сродни тому, что было с Гаутамой Буддой. Я ушёл из дома где-то на неделю. Плохо помню, что со мной было. Я просто бродил по стрёмным квартирам, много пил, курил траву и нюхал всякую дрянь. Когда я вернулся домой, мне здорово досталось. Я заработал отвращение к себе и множество новых загонов. Но это стало первым шагом на моём пути к независимости.
Позднее я замечал, что мои родители стали относиться ко мне с некой опаской. Мы отдалялись друг от друга и я был этому рад. Пусть Лукреция и разделяла мои интересы, но вела она себя гораздо тише. Просто милая девочка в чёрном платье в пол, любящая классическую музыку и готические романы. А я становился просто куском проблемы. Я страдал суицидальными расстройствами и фобиями. Все руки от запястья до локтя были изрезаны ножом. Я голодал, добиваясь полмёртвой утончённости.
У меня развивалось гендерное расстройство. Да, были периоды, когда мне действительно хотелось стать женщиной. Я даже начинал принимать гармоны. Мне нравилось носить женскую одежду и пользоваться декоративной косметикой. И в эти моменты я ненавидел себя, ненавидел своё тёло, саму природу. Я был набором комплексов и фобий. По мне можно было защищать диссертацию по психологии. Со временем, это прошло. Я начал склоняться в сторону андрогинности, осознавая, что грани полов и так слишком размыты в современном обществе. И если ты ненавидишь своё тело, это просто повод украсить его татуировками, пирсингаом, шрамами. Мы вольны распоряжаться своей тушкой, как хотим.
Я не нравился приличным девушкам. Они считали меня сумасшедшим сатанистом и каннибалом. Готические сучки из клубов просто текли. Две тысячи пятый год не был проблемой для того, кто хотел поиметь «готэссу» на могиле. И всё нормально, если забыть, что девушки мне попадались сплошь глупые, не разбирающиеся в музыке, литературе и иных сферах бытия. Я не понимал, как другим парням удавалось прощать им эту оплошность. Я знал лишь одну умную девушку – мою сестру, остальные были просто живыми секс-куклами.
Не знаю, когда я начал понимать, что являюсь «не таким, как все» (ну вы поняли о чём я). В своей тогдашней тусовке я познакомился с одним парнем. Он был старше меня на три года. Мой снобистский интеллект нашёл отдушину в наших с ним беседах. К тому же он был чертовски красив. В юности я любил всех, кто похож на меня, так как был полностью поглощён своим нарциссизмом. Когда он поцеловал меня, я не противился, потому что впал в шок. А потом я всё осознал, когда лежал с ним рядом на горячих простынях той безумной весной. Так я в первый раз по-настоящему влюбился. Мы не очень скрывали свои отношения, так как, в то время бисексуальность была нормой тусовки. Я лишь старался, чтобы это не выходило за рамки нашего круга друзей.
Потом мы расстались и я скатился в бездну своей депрессии. Меня не любят. Я просто развлечение, которое потом с радостью можно променять на первую попавшуюся девушку. Мне потом долго казалось, что в однополых связях не может быть ничего серьёзного. Разве что-то может быть искренним в годы постоянного блядства? Потом я начал встречаться с одной из стереотипных готических дев из тусовки. Тёлки вешались на меня, я не мог им отказывать. Гормоны играли и всё такое.
Она неплохо пела и закончила музыкальную школу. Так мы создали нашу первую группу, играющую унылейший готик-метал с англоязычными текстами про смерть, кровь и вампиров. Так я лишился сценической девственности, потому что больше уже ничего не мог лишиться. Наша группа прожила ровно столько, сколько и наши отношения. Моя девушка трахалась с басистом тайком от меня, так что я просто свалил из группы и её жизни.
Я плюнул на всё и заиграл блэк-метал. Носил камуфляжные штаны, патронташ, мазался корпспеинтом и надрачивал тремоло на гитаре. Бог мёртв, любви нет, слава Сатане, Mayhem рулит! Я пребывал в извечном конфликте с нашим вторым гитаристом, так как играть сырой True Norwegian Black Metal для гитариста с моим уровнем было просто скучно. Мне хотелось вносить что-то новое в звучание нашей группы, чтобы не звучать как тысячи безликих команд из норвежских подвалов. В последствии меня обвинили в стремлении к продажности и коммерции, да и выгнали нахрен из группы.
Мой отец умер от инфаркта сразу после моего совершеннолетия. Помню, как стоял на похоронах и пытался выдавить из себя хоть слезу. Но мне не было грустно. Было просто как-то никак. После этого матери стало резко не до меня, и я смог спокойно съехать в отдельную квартиру.
Я учился в институте, в надежде, что экономическое образование сможет пригодиться мне в дальнейшем. Переваривал бесполезные знания и просто жарил свои мозги. Изредка я подрабатывал моделью для андеграундных фотографов, которых возбуждали мои кости. Получал за это копейки, но как-то не парился. В фешн-модели меня не брали из-за роста и не очень прямого носа, там я бы смог заколачивать куда больше бабок.
Всё это время я играл в различных командах в качестве сессионного музыканта. Никакого развития, просто машинальная отработка техники. Я продолжал писать что-то для себя, но всё время мне не хватало нормальной группы. Эта тоска просто разъедала изнутри. Я повторял попытки вновь собрать команду, но меня категорически не устраивал уровень всех участников. Все, кто умели хорошо играть, давно уже ушли в более успешные коллективы или играли за бабло у Стаса Михайлова. Я собственно, сам не брезговал подобным шансом заработать.
Я знал, что в тусовке меня все ненавидят и воспринимал это, как должное. Кто я для них? Просто богатый пидрила. Тот, у кого есть всё, к чему они так долго стремятся. Мне не нужно было копить целый год на новый айфон, я просто мог купить его, не особо думая о финансовых последствиях. Но мне был совершенно не нужен айфон. У меня были другие ценности. Я продолжал удивляться потребляству русских. Времена дефицита сделали из них настоящих сорок. Они готовы платить бешеные деньги за любое говно, лишь бы оно являлось брендом. Нам продают убогие вещи за очень высокую цену, зная, что мы всё равно их купим, потому что очень хотим быть как все. Но, когда у тебя есть всё, ты можешь позволить себе носить джинсы из секонд-хенда и застиранную футболку, потому что тебя не волнует цена и самоутверждение за счёт внешней мишуры. Пока ты молод и красив, ты можешь надеть хоть мешок из под картошки.
При этом я был и остаюсь интеллектуальным снобом, свёрнутым на саморазвитии. Всегда презирал людей, которые не читают книги, ещё больше презираю тех, кто читает не те. Я вообще готов бить ногами всех любителей Ницше, так как те очень робеют при вопросах о других философах и могут припомнить только об идеях о сверхчеловеке. Если человек уверяет, что любит Ницше, то я могу быть с четкостью уверен, что предо мной быдло, пытающееся как-то оправдать свою маргинальность, при этом лишь поверхностно знакомое с первоисточником. Это как хипстер, читавший только Бродского, мнит себя знатоком поэзии, знает наизусть лишь «Не выходи из комнаты», от чего причисляет Иосифа к экзистенциалистам, толком не вдаваясь в значение слова. Отвратительнее этого только люди с глухим набором знаний, напрочь лишённые бытовой соображалки.
Глупый мужчина – это как некрасивая женщина, отвратительно и в корне неебабельно. Если некрасивая женщина ещё пытается спрятать своё уродство за косметикой и платьями, то глупый мужчина, глуп настолько, что везде пытается выделиться интеллектом, которого нет. Как можно трахаться с тупыми? Они в постели пустое место, не умеющие прислушиваться к желаниям партнёра. И им ведь это не объяснишь. А умным и не нужно ничего объяснять, они так всё понимают, потому что им дают.
Отличие альфа-самца от всех прочих, в том, что он не зациклен на поисках самки и угождению ей. Пока какой-нить омега ходит на курсы пик-апа, альфач просто добивается успехов своей области: пишет рульное музло или валит лес (тут это не так важно). Тёлкам совсем не нужно, чтобы вы уделяли им всё своё свободное время и целовали бы им ноги, им важно быть с тем, от кого они чувствуют силу, не важно внешнюю или внутреннюю.
Я не видел ничего пошлее любви. Люди превратили это чувство в низкую отвратительную грязь. Любовь мерзка, а секс прекрасен. Мои отношения плавно сошли на нет и я начал многое переосмыслять в своей жизни. Люди, которые кричат, что занимаются сексом только по любви, самые главные проститутки на свете. Как можно любить каждого, с кем спишь? А спят они со многими, поверьте. Зачем примешивать к человеческим взаимоотношениям такое грязное слово, как «любовь». Существует слишком много чувств, которые просто не передать словами. И вот ты, наивный юнец или тёлка, считаешь, что любовь – это счастье. Поверь мне, она не принесёт тебе счастья, пока ты не будешь счастлив сам по себе.
Человек должен быть самодостаточным, это делает его личностью. Только хомячки в норках думают о том, что им достаточно одной лишь любви. Большинство людей просто не за что любить. Просто сядь в кресло и задумайся: «За что?». Я в своё время, тоже много задавался этим вопросом. Потом плюнул на всё и решил стать лучшим в мире гитаристом. Получилось или нет, я не знаю.
Почему меня любят девушки? Потому что я к ним равнодушен!
Я жил себе, потрахивая всё, что движется, невзирая на пол, возраст и расу. Культивировал в себе идеального подонка. Надрачивал своё гитарное мастерство, растил волосы до пояса, обрастал татуировками. Проблемой было лишь то, что я вообще никуда не двигался. Может быть, я открывал какие-то иные вселенные, когда путешествовал под веществами, но всё же моя жизнь была совершенно никакой. Кто-то сказал мне, что к творчеству куда больше располагает убийственная роскошь или крайняя нужда, но никак не сытое мещанство, что окружало меня тогда. Финансирование мне слегка урезали, но я особо не страдал.
Когда я встретил Макса, он показался мне похожим на пазл с отсутствующими детальками. Вроде бы и есть перед тобой личность, но какая-то не цельная ещё. Ему было всего девятнадцать. Вообще это был довольно странный, но очень интересный тип. В нём было что-то, что цепляло как рыболовный крюк. Он отвратительно пел, пока я не взялся его учить. Он оказался весьма способным учеником.
Вопреки всеобщему мнению, Макс всегда был очень застенчив. Ему было страшно разговаривать с незнакомыми людьми, особенно с девушками. Он просто терялся, поэтому много пил, чтобы проявлять хоть какую-то социальную активность.
Я спросил у него:
– Как тебе вообще удаётся клеить тёлок?
– Ну-у-у-у я просто стою и они сами подходят.
Макс и тёлки вообще странная тема. Они испытывали к нему смесь восхищения и отвращения. Он был похож на пугало: высокий, тощий, одетый в цветастые лохмотья. У него были милые жалостливые глаза. Сразу хотелось покормить его и взять к себе домой, что я и сделал в первый день нашего знакомства.
Макс приехал из какого-то занюханного городка, практически без денег. Он взял взаймы у какого-то приятеля пару тысяч и просто свалил куда подальше. Надо отметить, что деньги он вернул, но лишь лет пять спустя.
Поначалу я впадал в лёгкий когнитивный диссонанс от сочетания высокого интеллекта и совершенно дурацких манер. Оставалось только молиться, чтобы он ничего не разбил и не сломал. Ему до ужаса везло врезаться в деревья и столбы. Надо отметить, что делал он это с непринуждённой лёгкостью.
Он не ругался матом, он на нём разговаривал. И это не казалось мне грубым или вульгарным. Мастер слова остаётся верен себе всегда. Макс был грамотным подонком, отлично понимающим, на кого в этом мире можно залупаться, а на кого нельзя. Он не позволял себе и слова в осуждении меня, пока жил за мой счёт. Деньги – это единственное, что заставляло его быть паинькой. Жить четыре года по впискам, не имея работы – это большое искусство. Он родился рок-звездой. В основном его содержали тёлки. Если ты смазливый и хорошо трахаешься – это лучший выход.
Макс был красив до отвращения. Мне порой хотелось взять опасную бритву и порезать это лицо на лоскуты. Я не видел ничего отвратительней красоты и преклонялся перед его душевным уродством. Он должен был принадлежать мне со всей его душой. А его бренную оболочку можно отжать шлюхам и червям. Может быть, это и есть настоящая любовь? Я мёртв для чувств. Но мне хотелось застыть в его холодных глазах, как паук в янтаре. Он был мне нужен. Я хотел его убить.
Я продал его всем этим толпам поклонников, хотя мог бы оставить себе. Сделать трофеем на своей каминной полке. Называйте меня, как хотите, но считаю себя творцом демона Макса Тота. Я не знаю, как бы сложилась его судьба, если бы в тот душный летний вечер мы так и не встретились. Он бы сдох в канаве через пару месяцев или загремел бы в тюрьму.
Спал ли я с ним? Думайте, что да, вам так будет проще осознавать реальность. Но есть между людьми вещи глубже чем секс. Я готов был поклясться, что он меня ненавидел. Но память снова возвращала меня в то лето, когда мы могли пить вино на крыше и сидеть спина к спине. Я смотрел на бескрайние звёзды и чувствовал, что нет на земле человека роднее. Где этот мальчик с золотыми волосами и глазами цвета льда? Он умер, оставив на земле своего двойника. Все эти полтора года мы были ближе чем братья. Помню, что тогда я был живым. Я знал, что это часть меня, и если его не будет, я умру. Наверное, разделение пошло именно тогда, когда он перестал от меня зависеть.
Если человек уезжает надолго, то можно сразу с ним попрощаться. Люди меняются каждую секунду, долгая разлука несёт большие перемены.
Дани:
Я никогда не знал, кто мой отец, и как-то не горел желанием это исправить. Я люблю тайны. Правда, мама говорила, что это лидер одной известной российской пост-панк группы. Многие находили нас похожими, но я от такой родни открещивался. Первые годы моей жизни проходили в вечной дороге. Моя мать не хотела завязывать с прежним тусовочным образом жизни, и каждое лето мы катались автостопом по России от Уральского хребта до самого Чёрного моря. Она носила меня за спиной в рюкзаке, как это делают цыганки. Мы побывали на множестве музыкальных фестивалей. Моя мама неплохо пела и играла на акустической гитаре. Так что музыка всегда окружала меня, я же вырос в среде грязных хиппи.
Когда бабушка умерла, мама поняла, что пора остепениться. Так и мы окончательно осели в Екатеринбурге, когда мне было пять. Но наша квартира по-прежнему была полна гостей: самых разных волосатых «системных» личностей, все художники, музыканты, поэты, как один, известные только в узких кругах. Мне было где-то лет шесть, когда я впервые осознанно взял в руки гитару. Друг моей матери решил показать мне пару аккордов. Конечно, для детских пальцев это было весьма трудно, но я старался.
Я практически не общался со сверстниками. Они казались мне какими-то необразованными дикарями. Главными моими друзьями были взрослые, которые в душе всегда оставались детьми. В школу я пришёл полный воодушевления и жажды знаний. Но после первой тройки по чистописанию, я навсегда забросил свою идею стать отличником. Меня чертовски разочаровал социум. Я, воспитанный коммуной последних постперестроечных хиппи, впервые столкнулся с грязью и невежеством.
Грязь заразна и притягательна. Хочешь выжить в мире подонков? Вливайся! Я и не заметил, как за несколько лет мутировал в вечно курящее нечто, больное хэви-металом. Моя мать и её друзья жили в мире прошлого, где была любовь, автостоп, песни у костра и цветы, но на дворе были эксзистенциальные девяностые. В моём же мире дети рабочих окраин играли с мёртвыми крысами, поджигали бомжей и сдавали бутылки, чтобы на вырученные деньги покупать сигареты поштучно. Девочки играли в проституток, посасывая леденцы у стен школы, за пару рублей, они показывали всем желающим трусы. Край наркоманов, гопников и самоубийц. Живя в этом мире, очень быстро становишься циником. Все воспоминания моего детства окрашены в серый. И, как ни старайся, я не смог бы вернуть им цвет.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.