Текст книги "По дорожкам битого стекла. Private Hell"
Автор книги: Крис Вормвуд
Жанр: Ужасы и Мистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)
Он отпил шампанское прямо из гола. Пена окатила его с ног до головы. Он оставался в своём репертуаре.
– Как там твоя популярность процветает? – спросила я.
– Знаешь, я чувствую себя порой мёртвым. Ну у меня вдруг образовалось столько друзей словно я уже умер. Какие-то люди из Москвы говорят, что были моими друзьями, делятся совместными фотками столетней давности. Это же теперь раритет. Какие-то девки хвастаются, что встречались со мной, а даже не помню их в лицо, хотя знаю, что почти ни с кем не заводил отношений. Смешно всё это. В Лондоне потише. Порой складывается шикарное впечатление, что я нафиг никому не нужен кроме интернета.
Мы зашли в ресторан, который в этот будний вечер был почти пуст. Макс поспешил скрыться в самом дальнем углу зала, где бы нас никто не смог увидеть.
– Ты, как всегда, будешь пить виски? – спросила я.
– Нет, в последнее время я полюбил водку.
– Тоска по родине?
– Скорее по себе прежнему. Родина не вызывает у меня каких-то особых чувств. Я не слишком привязан к месту. Скажу только одно: ты можешь бежать, куда угодно, но твоя Россия найдёт тебя везде. И ты всегда будешь носить её с собой, подобно печати. Люди, которые не знают, откуда я, всё время спрашивают: «Что у тебя с лицом? У тебя что-то случилось». Я знаю, что моя проблема в том, что я ещё не научился улыбаться всем и вся. И эта печать подозрительности и грусти она будет с нами всегда. Все выходцы из бывших союзных республик узнают друг друга по ней.
Мы много говорили на какие-то отвлечённые темы, стараясь не касаться прошлого. Мы пережили его слишком давно, оно окончательно распалось в наших душах. Мы оба жили только настоящим и будущим. А я всё думала: что мне скажет муж, если я приду домой поздно и от меня будет пахнуть водкой?
– Знаешь, а все думают, что у меня много денег, – Макс опустошил новую рюмку водки. – Это совсем не так. Это большая цифра, только когда ты получаешь чек из банка. А потом налоги, жильё, остаётся только на побухать в итоге.
Я не стала спрашивать, сколько он тратит на наркотики, но складывалось впечатление, что не мало. Мне было интересно, спасает ли сценический грим его от этих ужасных синяков под глазами.
Он нёс какую-то пургу, продолжая пристально смотреть на меня. Я прекрасно знала, что значит этот взгляд. Мне осталось ждать неприятной минуты, когда он предложит поехать с ним. Всё потому что я не знала, что на это ответить.
– А я ведь любил тебя когда-то, – сказал Макс внезапно.
– А сейчас?
Повисло молчание, мы не отрываясь смотрели друг другу в глаза. «Кажется, раньше его глаза были голубыми, теперь они какие-то тёмные», – почему-то подумала я тогда.
– Я не знаю, – выдохнул он. – Наверное, не разлюбил, а просто отложил свои чувства до лучших времён.
– Ты идиот, – сказала я.
– Я знаю. Просто в этой вселенной до отвратительного одиноко жить.
Мы молча выпили, чувствуя как время звенит битым стеклом. Странное ощущение, не правда ли?
– Ты поедешь со мной? – вопрос Макса звучал скорее как утверждение.
– Смысла нет. Ответила я. Столько времени прошло. Незачем ворошить труп былых отношений.
Он поцеловал меня напоследок, не спросив разрешения, и молча вышел. А я так и осталась стоять в пустеющем зале. В этом что-то было. Что-то символичное, но я не понимала что.
Макс Тот:
Мы катались по свету. У меня не было времени грустить, я был постоянно чем-то занят, подготовкой к выступлениям и разработкой новых идей. В этот раз мы решили мутить полутеатрализованные представления. Мы снова употребляли кокаин в сумасшедших дозах, чтобы хоть как-то держаться на ногах после ночных вечеринок.
Было дело, когда наш самолёт чуть не рухнул в море. Мы попали в зону турбулентности, гроза и сильная облачность. Герман оставался каменно спокоен. Я схватил его за руку и постоянно говорил и говорил о том, как сильно я люблю его.
– Знаешь, если мы сейчас умрём, я бы хотел, чтобы мы с тобой горели на одном кругу ада, – шептал я сквозь гул двигателя. – Ведь у меня нет никого, кроме тебя.
– Ты испугался смерти? – спросил он с усмешкой.
– Нет, я испугался разлуки, – ответил я.
Я успокоился, когда мы сошли с трапа в аэропорту. Солнце издевательски светило в лицо. Мне было не судьба умереть вот так. Такие, как я, убивают только сами себя. Это я понял потом, когда закончился тур.
Глава 9
Макс Тот:
Прошёл год. Мне стукнуло заветное число «27», и я подумывал о смерти всё чаще, просто так издалека. Я наблюдал за мёртвыми птицами и людьми. Они попадались всё чаще. Я был среди какого-то мёртвого царства кладбищ и смертей. Я вспоминал о том, что сам имею право выбрать время ухода. Я не знал, зачем и почему, у меня не осталось вдохновения и чувств. Я не писал, потому что не видел смысла. Мне совершенно не хотелось об этом с кем-то говорить. Это не значило, что я постоянно был угрюм или носил весёлую маску. Я был искренне весел, когда это требовалось. Я снова вернулся к героину из осознания того, что я свободный человек и имею полное право убивать себя как мне вздумается. Весёлое самоубийство в рассрочку. Наша группа всё ещё существовала, я всё ещё числился в ней, мы даже готовились к записи нового альбома. Я пел, но понимал, что уже ничего не напишу.
Моя личная жизнь тоже катилась под откос. Во мне было что-то такое, от чего разбегались все нормальные девушки: «Да ты же придурок и наркоман», – говорили они. Только шлюхи всегда были со мной. У меня были деньги, я охотно делился наркотиками. Я вообще не жадный, если только это не дело принципа. Я трахался с какими-то тупыми овцами, которые восхищались мной. Но что они могли дать мне взамен кроме себя? У меня был Герман, он всегда одинок, поэтому понимает меня.
Но не мог много времени проводить с ним сейчас, меня просто выводила из себя его мрачность. С каждым годом всё хуже и хуже. Если я был циничным и даже весёлым психопатом, который не прочь пошутить про кишки и расчленёнку, то он же молча коллекционировал купленные через интернет банки с человеческими органами и уродливыми эмбрионами. Мне казалось, что последние были его нерождёнными детьми. Он словно создавал склеп из собственной квартиры. Я чувствовал себя здесь, как в кунсткамере. А ещё в придачу его ручной ворон Карл постоянно пытался выклевать мне глаза.
Мне как-то привычно было жить в обычной квартире с самым простым дизайном, без особых заморочек. Я знал, что всё это надоело бы мне очень скоро и ремонт пришлось бы делать раз в месяц. Я мог бы поступать как Джек Ди, замусорив одну квартиру до невозможности, с чистой совестью продавать её и перебираться в другую. Мне было проще жить в окружении вещей, которые не бросаются в глаза. Кто-то назвал бы это ложной скромностью. Я довольно просто одевался в обычной жизни, в отличие от Германа: несмотря на то, что моя одежда была не из дешёвых, это оставались все те же футболки, джинсы и кеды. Выглядел я всё так же изящно-потрёпанно. Мы с Германом стали полными противоположностями в своих привычках. Я читал контркультурных авторов и постмодернистов, Герман же предпочитал классику восемнадцатого-девятнадцатого века, в основном всяких немцев и французов. Я слушал старый рок и джаз, а он любил прогрессив, неоклассику и какой-то дичайший андеграунд. Он был ходячей галереей, живым холстом, у меня была меленькая татуировка с вороном на лопатке, как у тупой пизды. Я пил виски, а он абсент. Я любил женщин, а он мужчин. Я не знаю, что могло нас связывать? У нас не осталось общих привычек, но мы ещё держались вместе. Наверное, это и есть настоящая любовь, не омрачённая постелью.
***
Мы всё же решили приступить к записи альбома. Я настоял на Америке, потому что мне больше нравились их студии, а также хотелось куда-то вырваться от этой вечной осени Великобритании, мать её. В этот раз это был Лос-Анджелес. Совершенно мерзкий и продажный город, который это не скрывает, поэтому выглядит честнее Москвы. Однако, он чем-то мне полюбился. Дани с видом знатока заявил, что это просто американский Геленджик. Мы шатались по знаменитому Сансет-Стрип, чтобы поглазеть на прославленных шлюх, которых там не оказалось. О времена, о нравы! Вообще-то теперь город падших ангелов производил какое-то тихое и семейное впечатление, ни то, что почти сорок лет назад. Кто если не мы наведёт здесь шухеру?
У меня вообще пошла череда разных невероятных экспериментов. Я пробовал всё и сразу, что бы мне ни предложили. Я снова стал тянуться к новому, прямо как в годы своей юности. Всё это находило приют в моих венах. На моих руках не было живого места.
Надо отметить, что мы даже умудрялись записывать альбом и даже укладывались в сроки. Герман на меня злился, я не понимал, за что, ведь я всё же пел.
Мне порой мешали мои галлюцинации. Чёрные бабочки. Я постоянно размахивал руками и спрашивал у всех: «Вы их видите?». Все крутили пальцем у виска. Я говорил всем о реальности галлюцинаций, о том, что существует множество измерений и я просто вижу сквозь них. Именно поэтому здесь сейчас эти бабочки, которые щекочут меня лапками. На самом деле я просто жутко чесался от побочек. Хуже всего были только саблезубые олени. Они приходили, когда я пытался спать. Я не мог закрыть глаза: мне казалось, что тогда они начнут откусывать мне конечности.
Я удивлялся: как я ещё жив? Больше всего, поражались остальные. Я превратился в ходячий скелет с тёмными провалами глаз. В моём состоянии лучше было бы вообще не смотреть в зеркало. На мне поставили крест. Окружающие больше не воспринимали меня как живого человека. Я превращался в противного самому себе живого разложенца. Моя маска треснула. Я жил последним огнём своей героиновой страсти. Я летел на синее пламя смерти, словно мотылёк. Я знал, что скоро конец и все это знали. Мне впору было бы уже стать себе противным, но я видел себя героем рок-н-ролла, который скоро отправится в могилу. Никто больше не хотел мне помочь. В минуты просветления я проклинал всех и всё. Я говорил, что они специально подсадили меня на наркотики, чтобы проще управлять мной, чтобы продать мою смерть дороже. Когда я умру, все будут любить меня, как никогда не любили при жизни. Смерть – лучший пиар.
Однажды утром я вмазался чёрным мексиканским героином…
…Тут моё сердце сделало паузу, такую же значительную, как эти многоточия. Я попытался вздохнуть, но воздух не шёл в мои лёгкие. Несколько секунд паники и борьбы, потом отчаянье и смирение. Мне сразу стало наплевать на то, что я умираю. Я ничего не сделал хорошего за всю жизнь, но было уже всё равно. Снова сладкий миг блаженства и капелька сожаления, только совсем немного, что я не дописал альбом и больше ничего. Так я второй раз умер, попадая в уже знакомое мне состояние. Всё бы пошло по пути в бесконечность, если бы меня вдруг не затянуло обратно. Я очнулся в воде на полу в ванной. Вокруг меня плавали цветы из разбитой вазы. Очевидно, падая, я ещё и сорвал раковину. Надо мной склонился Герман.
– Я просто хотел попрощаться, – сказал он.
Я ничего не сказал, снова проваливаясь в пустоту. Когда очнулся снова, вокруг меня была стерильная пустота больничной палаты. Они спасли меня уколом адреналина в сердце, когда я так верил в халатность медицины. Я был жив и мне это не нравилось. Хотелось домой и напиться.
Сэмми Грин:
Это было самое отвратительно время за всю историю группы. Кто когда-нибудь жил или работал с конченым героиновым наркоманом, тот поймёт. Все мы видели, что Макс доживает свои последние дни, но ничего не могли поделать. Душеспасительные беседы не помогали. Он просто смотрел на меня своими выцветшими глазами и говорил: «Окей, чувак, но сперва принеси мне вмазаться» И я приносил, потому что это давало нам возможность продвинуться в студийной работе, протянуть ещё один день. Я был лютой сволочью, но признаюсь, что в тот момент больше переживал за контракт, нежели за жизнь самого Тота. На нём я уже давно поставил крест. Я думаю, что все уже тоже отчаялись ему помочь. Мы предприняли последнюю попытку, позвонили в Россию его матери, может быть, ей бы удалось направить его на пусть избавления, но она просто отказалась разговаривать с ним, потому что знала, что так и будет. Мы бы могли засунуть его в клинику, но не могли по причине контракта. Вам даже странно представить какие деньги стояли тогда на кону. Я всё ждал, что в один прекрасный момент проснусь от звонка, и чей-то взволнованный голос сообщит мне о смерти Макса. Да, это случилось, но…
Дани:
Макс говорил об одном случае своей передозировки, но остальные были столь сильными и его довольно быстро приводили в чувства. За последний год я успел насмотреться на две попытки самоубийства и, как минимум, три отъезда за грань бытия. Он слишком зачастил со своими прогулками по достопримечательностям Ада. Герман как-то раз сказал ему: «Ты настолько отвратительный уёбок, что даже там тебя никто не хочет видеть».
В первый раз он наелся кодеина, залез в ванную и вскрыл себе вены. Никогда не видел, чтобы кто-то делал это наискосок. Череда косых молний на синюшной коже. Макс не оставил прощальной записки и даже потом толком не смог объяснить причину своего поступка. Скорее всего, это был наркотический психоз. Его спасло только то, что девка вернулась в его номер за своими трусами и обнаружила это. Ему наложили множество швов. Он выглядел как Франкенштейн. На запястьях остались эти отвратительные шрамы.
Нам удалось отмазать его от попадания в дурку и как-то замять эту историю в прессе. Максу приходилось каждую неделю беседовать с личным психологом. Я не знаю, сильно ли это помогло справиться с его кризисом. Как я понимал, он до сих пор пребывал в депрессии после смерти Шона, держал в себе чувство вины, которое потом накрывало его вновь и вновь на протяжении трёх лет.
Макс был одержим смертью. В свободное время он водил меня на кладбище, наблюдать за похоронами. Он говорил, что энергия скорби предаёт ему сил.
Второй раз он выпил десять таблеток какого-то снотворного и запил это водкой. В то утро нам нужно было рано вставать, так что его подозрительный сон быстро вызвал у нас тревогу. Рядом валялась пустая бутылка и упаковка таблеток, так что всё было очевидно. Его, конечно же, откачали. Он сказал, что просто не мог уснуть и по незнанию принял слишком много таблеток. Врачи сделали вид, что поверили ему, но мы-то знали правду.
Я не узнавал Макса, он всегда казался мне сильным, даже сильнее своей наркозависимости. Он словно бы умел держать её в узде. Эдакий умеренный торчок по типу Берроуза. Потом же собственные демоны почти раздавили его. Он сам дал им дал им власть над собой. Его желание смерти становилось столько велико. Он как-то раз сказал мне, что допишет этот альбом и уйдёт навсегда. Он говорил, что ему не место в мире людей. Это чуждо ему. Он сделал всё, что хотел.
Но я знал, как он одинок. У нас у всех были семьи или постоянные подруги. У него не было никого, даже родителей способных его поддержать. Ему хотелось приходить куда-то и чувствовать себя в безопасности, но он возвращался только в царство своих кошмаров.
Герман Кроу:
Я видел его тлен и печать смерти. Я знал, как отвратительно любоваться этим. Полуживой, просто тень от тени. В среде наркоманов очень модно мериться глубиной дна и низостью падания. Вот вы все смотрели на Макса и думали, что нам ещё до него далеко. Это был очень эгоистичный способ утешения. Я был заворожен его близостью к краю обрыва. В то же время я понимал, что он счастлив: ещё немного и он сбудется его мечта о вечной жизни за пределом. Я сам и не мог мечтать о таком. Он смог отвергнуть царство мечты, забыть все мирские удовольствия, выбрав приятную смерть тела. Я давно с этим смирился и не мог мешать человеку в его выборе. Угасая он творил. Этот альбом был лучшим за всю историю группы. Он стремился его закончить.
Когда-то я сам стремился умереть. И я понял, что нельзя насильно заставлять кого-то жить. Эта жизнь станет страшнее ада. Что есть жизнь? Ничего! Концлагерь для души. Гнусный материальный мир для создания убогих материальных ценностей. Самоубийство – выбор нигилиста. Наркозависимость – весёлое самоубийство в рассрочку.
Я был рядом, когда его сердце остановилось. В этот миг мне стало страшно. Страшно, что я останусь здесь один. Я вдруг почувствовал себя совершенно пустым, стало холодно и темно, словно я стал вдруг единственным человеком во вселенной. Я просто стоял и смотрел на его тело, распростёртое на полу ванной. Так странно: цветы в волосах, на губах улыбка, игла в вене и мерцающий свет лампы. Я невольно вспомнил слова из нашей старой песни:
«Счастливым летним днём
Ты обернешься льдом
С гирляндой в волосах
И радостью в глазах».
«Он всё знал», – подумал я тогда. В голове промелькнула хлипкая мысль: как жаль, что я не могу это сфотографировать, но ничего, я потом запомню, чтобы нарисовать всё в мельчайших деталях.
Я коснулся его губ, мечтая почувствовать вкус смерти, сковавшей его тело. Они были горькие, словно слёзы. Я целовал саму погибель, мечтая прикоснуться к грани неизвестности. Это был, наверное, наш лучший поцелуй.
Потом вбежал Дани, вызвал врачей. И именно тогда я осознал, какой я идиот. КАКИЕ МЫ ВСЕ ИДИОТЫ! Во мне мешалось моё подлинное знание мира и глупое мирское и смертное.
Они не хотели его спасать. Дани ругался. Он достал из кармана нож и просто приставил к горлу этого придурка в белом халате. А я просто сидел на полу и смотрел. Два укола адреналина в сердце. Медсестра вскользь заметила, что Макс очень красив, жаль, что наркоман. Как бы мне хотелось ей вмазать, смешать её лицо с грязным полом. Его увезли в реанимацию, а я остался наедине со своим кошмаром.
Я не узнал того, кто вернулся вместо него…
Макс Тот:
В скором времени я уговорил Германа забрать меня отсюда. По мне так уж лучше была смерть, чем больница. Я чувствовал себя отлично для полутрупа.
Песни для альбома обрели вдруг новый смысл, даже те, которые мы написали несколько лет назад. Я был жив. Но зачем? Все носились со мной, следили за каждым моим шагом. Из студии убрали даже бухло. Я с детства не чувствовал себя таким ограниченным в правах. Вся группа, наш менеджер и прочее окружении ни отходило от меня ни на шаг. Они следили, чтобы я снова не взялся за наркотики.
В конечном счёте, я сумел их построить, сказав, что худшее, что они могут сделать, это выгнать меня из группы, но как они запишут альбом без меня, ведь половина вокальных партий ещё не готова? Давление снизилось, но я понял, что вопрос о моем увольнении уже висит в воздухе. Уже не моя проблема, кого они найдут на роль нового вокалиста. Я уже не мог думать об «Опиюшной вороне», как о своём детище. Меня беспокоила лишь моя задница.
Я зарёкся употреблять что-либо после того раза, но сам не знал насколько могу себе верить. Но пока что при одной мысли об уколе меня мутило.
Мы записали альбом и поняли, что хотим отдохнуть друг от друга. Воздух между всеми нами искрился так, что грозил взорваться. Тогда я взял и дёрнул в Вегас по приглашению одной списанной рок-звезды. Там намечалась масштабная вечеринка среди заплывших жиром идолов восьмидесятых. Город не произвёл на меня впечатление. Я просто ходил по казино, ставил на «13» чёрное в надежде испытать свою удачу, но всё равно проигрывал. Мне патологически не везло в азартные игры, так что очень скоро я забил на это. На вечеринке я скучал, так как скука стала моим вечным спутником в этом путешествии в могилу. Я пил, хотя мне было нельзя: хотелось снова почувствовать себя прежним.
Потом я увидел классную задницу смуглой брюнетки. Мне вдруг подумалось, что если на лицо она окажется ничего, то точно пойду познакомлюсь. К ней подвалил какой-то стриженный мужик в костюме. Я решил, что если она пойдёт с ним, то она просто шлюха. Но эта девочка ловко его отшила. Я даже был готов ей аплодировать. Пришлось сделать над собой усилие, чтобы побороть волнение и подойти к ней.
– Привет! Отстойная вечеринка, не правда ли? – сказал я.
Она кивнула со скучающим видом, оглядывая возникшего перед ней бомжа.
– Может быть, пойдём куда-нибудь нажрёмся? – моя прямота меня поражала.
Ципа ненадолго задумалась, созерцая танцпол.
– А пойдём, – сказала она, махнув на всё рукой.
Мы вышли и сели в мой арендованный лимузин. Кто же катается по Лас-Вегасу без лимузина? Я попросил водителя отвезти нас в хороший и нешумный бар поблизости. Мы просто пили и разговаривали. Я ничего не сказал ей о себе, вернее – о своей деятельности. Мы говорили о книгах и музыке. У нас не было общих пристрастий, но я понял, что вкус у неё, тем не менее, есть. И всё это время мы даже не удосужились узнать имена друг друга. Это был обычный милый пьяный трёп. Мы поехали кататься, прихватив бутылку коллекционного шампанского. Всё было очаровательно, безумно и как-то урывочно. Между нами вообще не было каких-либо намёков на секс, мы просто дурачились. Мне кажется, она просто нашла отличного собутыльника в моём лице.
С утра мы проснулись в моём номере. Мы валялись на диванчике в прихожей друг на друге. На столе стояла открытая бутылка текилы, кажется, мы выключились в разгар пьянки. Солнце светило сквозь здоровенное окно во всю стену. Я поскорее поспешил задёрнуть шторы.
– Голова болит, – сказала она. – У тебя есть аспирин?
– Нет, но я знаю хорошее русское средство – это похмелиться!
– Pokhmelitsa? – переспросила она.
Я просто реально не знал, как это переводится на английский. За все годы я не встречал тут аналогового слова. Наверное, это что-то типа национальной русской забавы. Пива в холодильнике не обнаружилось, так что в ход пошла текила. Ну и, как обычно, мы переусердствовали и просто напились снова.
– Чувствую, я надолго здесь застряну, – сказала она, растекаясь по дивану.
– Да оставайся навсегда, – сказал я в порыве чувств. – Да и вообще, будь моей женой?!
Она сказала, что согласна. Тогда мы вспомнили, что это Вегас, и тут не возникает проблем со свадьбой. Мы только сгоняли в ювелирный магазин за кольцами и поехали в церковь (или как это, вообще, называется?). Это был наш первый поцелуй, всё как в старые добрые целомудренные времена. И только потом я додумался спросить её имя – это была Катарина Фернандес, как выяснилась, известная актриса и модель. Обо мне она тоже раньше не слышала, что означает, что не такие уж мы известные. В первую брачную ночь мы поняли, что действительно созданы друг для друга. Она была настоящей богиней секса. Странно, но я действительно влюбился, как никогда в жизни. Вот так иногда бывает, что самому не верится.
Кэт оказалась натуральной стервой, и это было скорее плюсом, чем минусом её характера. Женщина, способная поиметь всех, а они будет только рады. У красивых женщин редко бывает лёгкая судьба. Я говорю о настоящих женщинах, а не о шлюхах, что раньше окружали меня. Я столкнулся с ней впервые и был поражён.
Она родилась в американской глубинке в одном из однотипных маленьких городков, где все знают друг друга в лицо. Её отец был мексиканцем, а мать наполовину афроамериканкой. Я всегда замечал, что люди, в венах которых течёт кровь разных народов, оказываются особенно красивыми.
У Кэт было множество целей и стремлений, ей вовсе не хотелось сгнить заживо в городе своего детства. Она знала, что ждало её в этой дыре: замужество за одноклассником, пятеро детей, работа в местном супермаркете и год от года растущая задница. Так заканчивали все. Она видела этих людей, которые так упорно делали вид, что счастливы, но на самом деле были готовы пустить себе пулю в люб. Но не могли даже умереть, потому что их держали обязанности, дети и кредиты. Кэт не питала иллюзий стать звездой, ей просто хотелось другой жизни. Тогда она сбежала из дома и отправилась в Лос-Анджелес, чтобы стать стриптизершей. Она не была так наивна, чтобы соваться в Голливуд. В стрип-баре её заметил один из продюсеров и предложил сняться в порно. Она согласилась, потому что к тому времени уже потеряла всякий стыд. Кэт относилась к порно как к работе, не примешивая лишние эмоции. Ей было наплевать, что скажут о ней другие. Она не считала, что пошла туда от тяжёлой жизни. Это было для неё очередной авантюрой и поиском себя. Я не видел смысла осуждать её за это. Это так же бессмысленно, как и ревновать женщину ко всем, кто был до тебя. Я сам не был святым и не был ханжой. В конце концов, Кэт ушла из порно, получив контракт модели. Сейчас она начала свою карьеру в большом кино.
Она понимала меня, как никто другой. Она никогда не кричала на меня, умея воздействовать иначе. За внешней мягкостью скрывалась стальная жёсткость её слов и поступков. Мы всё ещё были двумя свободными и независимыми людьми, не стремясь целиком и полностью принадлежать друг другу. Наш брак оказался равноправным партнерством, а не иссушающей зависимостью. Отношения, не упирающиеся в быт. Я долго избегал брака и длительных отношений вообще, потому что у меня перед глазами стоял пример моих родителей, сломавших свои жизни друг о друга. Я никогда не видел, чтобы они были счастливы. Между ними стоял я, тот, кого они ненавидели, но вынуждены были любить, потому что так надо. Мы с Кэт были свободны от всего этого.
Я до сих пор не знаю, что она нашла в таком идиоте, как я. Я не понимаю, чем заслужил такой подарок судьбы. Может быть, что-то хорошее во мне есть.
Я бросил наркотики и почти полностью отказался от алкоголя. Всё произошло само собой, без какого-либо давления со стороны Кэт. Я просто понял, что хочу жить, хотя бы просто ради неё. Я не хотел расстраивать свою любимую женщину собственным полумёртвым состоянием. Я всегда успею сдохнуть, а пока что настало время жить. И я жил, понимая, что всё, что происходило со мной раньше, было просто кошмаром и адом. Я был счастлив по-настоящему, и это оказалось сильнее героина в тысячи раз. Уйти с пути саморазрушения на самом деле легко, когда ты обретаешь смысл.
Катарина Фернандес:
Мне кажется, что брак стал для меня самой большой авантюрой. Просто так похмельным утром взять и выйти замуж за первого встречного – отличное начало дня. Поначалу мы присматривались друг к другу, испытывая странную смесь страха и интереса. Кто же на самом деле этот человек, с которым я теперь делю стол и кровать? А потом ты забиваешь на всё и бросаешься в эту пучину эмоций. Просто весело проводишь время, забывая, что это и есть те самые узы брака, которых ты так боялась. Макс был очень странен в своих привычках, стремясь разграничить своё личное пространство. Мы с ним даже спали в разных комнатах, потому что он мучился от жары и мог спать только один. Он говорил, что он индивидуалист до мозга костей и для поддержания нормальных отношений, надо уметь чётко проводить свои границы. И семейные пары вовсе не обязаны срать и спать вместе.
Любила ли я его? Я не знаю. Любил ли он меня? Мы упорно казалось, что наш брак просто попытка игры в нормальных людей. «Смотрите мы нормальная пара! Мы ходим вместе на светские тусовки и обедаем в лучших ресторанах».
А в целом мы были несчастными людьми, которых общество по-прежнему не желало принимать, несмотря на всю свою либеральность. Он бывший наркоман, я бывшая порноактриса. Мы просто две опустившиеся знаменитости, которым ничего не остаётся кроме как держаться друг за друга. Ходили слухи, что он женился на мне только для того, чтобы снять с себя клеймо гомосексуалиста. Не сказала бы, что это действительно так.
Макс не стеснялся быть со мной. Его совершенно не волновала моя репутация. Людям моей профессии трудно найти себе пару вне индустрии.
Я знала, что должна оставаться с ним, потому что без меня он бы сторчался и умер. Ему нужно было жить для кого-то, потому что он не видел иного выхода.
Джек Ди:
Тот стал тухлым, эта бабища его испортила. Не пить, быть вегетарианцем и заниматься спортом не очень в его духе. После его удивительного прозрения я понял, что вообще не знал этого человека. Он начал толкать на трезвую голову совершенно дурацкие телеги.
Помнится, как-то раз Кэт завалилась к нам на студию и сказала:
– Напоите кто-нить Макса, а то он стал каким-то скучным.
Но теперь-то его просто так не напоишь. Нужен весомый повод. Затем заколотить все двери и окна, чтобы он не полез за героином по-синьке. У бывших торчей так всегда.
Герман Кроу:
«Лучше бы ты и правда умер!», – бросил я сгоряча. Не было теперь неуютно рядом с ним. Он притворялся счастливым и рассказывал всем об этом. Он много жрал, потому что оргнизм после отказа от наркотиков требовал слишком много. Вообще становился жирным. Не брился и не красил волосы. Выглядел отвратительно. Как можно было за полгода превратить себя в такое. А до этого у него всегда спрашивали паспорт в алкомаркете, не веря, что ему есть восемнадцать. Теперь ему можно дать все сорок. Потом ему в голову ударила другая шиза – спорт и ЗОЖ. Мы все время от времени тусили в качалке, но фанатами штанг и турников не являлись. У Макса это была новая альтернатива героину.
Конец второй части
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.