Текст книги "По дорожкам битого стекла. Private Hell"

Глава 2

Макс Тот:

Я всё равно люблю Германа, хотя сейчас наши пути разошлись навсегда. Но это совсем не та любовь, о которой вы подумали. Без него бы не было этой группы. Без него бы не было меня. Один из самых талантливых гитаристов и просто чёртов засранец. Мы не могли друг без друга, как и находиться рядом. Достаточно было искры для пламени скандала. Мы были несовместимы, хотя держались рядом столько лет. Я очень часто злился на него, впрочем, как и он на меня. Мы понимали друг друга только тогда, когда дело касалось совместного творчества.

Он всегда казался мне гениальным, хотя его острый ум граничил с форменным безумием. Он сочинял невероятные гитарные партии, от которых кровь сворачивалась в жилах и даже ад грозил замёрзнуть. Его музыка удивительным образом трансформировалась в голове в причудливые визуальные картины. Что-то сродни психоделикам 60-ых, только более мрачное и пугающее. Он никогда никого не копировал, но умел довольно замысловато прятать в своей музыке аллюзии на произведения прошлого. Своей игрой он словно призывал демонов, что садились к нему на плечи. Они струились по залу ядовитым ароматом, околдовывая публику. Мы сами были под действием его чар.

По прилёту в Лондон я чувствовал себя выжатым и мёртвым. Я не люблю самолёты до сих пор. Герман встретил нас с Дани. Мы были сильно неадекватны, отравлены свободой и виски. Я снова пил, несмотря на язву. Надо отметить, что именно тогда в двадцать алкоголь нанёс мне свой первый удар, я был слишком глуп, чтобы обращать на это внимание. Меня не поспособствовала даже остановка сердца от спайса (как бы ни говорили «знатоки», но это действительно возможно) и многие дальнейшие приколы организма, но сейчас не об этом.

В тот день я был слишком замучен, чтобы радоваться или даже смотреть по сторонам. Мне казалось, что это просто сон. Тогда, свернувшись на своём матрасе на вписке, я часто видел сны о том, что всё вдруг наладилось, и я снова счастлив. Тогда я часто хотел умереть, чтобы больше не просыпаться. Мы молча погрузились в такси и поехали на вписку. Там я познакомился с Джеком Ди, нашим новым барабанщиком. У него были красные волосы и совсем неадекватная стрижка, больше всего он походил на злобного клоуна, причём совсем не нуждался в гриме и маске. Лицо у него было такое. Но это меня удивило не столько, как наличие у нас теперь ритм-гитариста. Герман лучше бы убил, чем позволил кому-то взять при нём гитару. Он был очень ревнив в этом плане. Мою игру он до сих пор считает отстойной. Наш ритм-гитарист Майк походил на какого-то эмо. Герман же сказал, что у него просто лицо такое, и вообще он нормальный парень, несмотря на свою мерзкую чёлку. Вскоре мы заставили его сменить причёску. В дальнейшем мне всегда казалось, что он начал постепенно превращаться в клон Германа, отращивать волосы и подводить глаза. Мне всегда казалось, что его взяли в группу только потому, что он был другом Джека, но поскольку он оставался с нами столь длительное время, я понял, что он действительно чего-то стоит. Этот парень всегда оставался для меня идеальным козлом отпущения, до тех пор, пока я не пересмотрел своё отношение к людям.

Ещё один пункт нашего пребывания в Лондоне – это английский язык. Я довольно сносно говорил на нём, но всё же хуже, чем Герман с его идеальным британским произношением. Меня же в лучшем случае принимали за идиота, в худшем за ирландца. У Дани же дела обстояли никак. Он знал только парочку ругательств, но это помогало ему отлично изъясняться с ребятами по группе во время наших первых репетиций. Мы не могли сыграться. У Дани и Джека была странная несовместимость. Они никак не могли играть в унисон. А это очень важно для барабанщика и басиста. Но когда они напились вискарём до полного изнеможения, эта проблема сошла на нет, как и языковой барьер.

Моей главной проблемой в Лондоне было то, что я не мог посещать знаменитые местные пабы, так как являлся по их меркам несовершеннолетним. Меня это весьма печалило.

Мы жили все впятером в маленькой трёхкомнатной (на самом деле это были две с половиной комнаты) квартире в северном Лондоне. Этот чертов дом помнил ещё королеву Викторию, комнаты напоминали шкафы или же вовсе гробы. Темно, ветхо и мрачно. Коммунальные службы, надо сказать, там просто отвратные. Дорогая электроэнергия, вечные проблемы с отоплением. Я долго привыкал к этому собачьему холоду внутри, пока не научил англичан клеить окна тряпками и скотчем. Обогреватель бы полностью разорил нас. В целом мы жили как нормальная рок-группа в полностью засратой и разгромленной хате, как самые настоящие панки. Мы с Дани привыкли быстро. Герман с его брезгливостью постоянно падал в обморок при виде пауков или плесени. По ночам мы выкидывали хлам в окно, чтобы хоть как-то от него избавиться. Я накупил баллончиков с краской и разрисовывал стены в нашей с Германом комнате. Он плавился крышей от моих художеств. Голые женщины в неестественных позах. Чтобы не вызывать ни у кого эротические позывы, я сделал их мёртвыми. Так и танцевали на наших стенах неживые девы в ожерельях из собственных кишок, а над ними пролетали самолёты Люфтваффе. На полу же зияла выполненная красной краской пентаграмма. Я любил заниматься самоэпатажем.

Мы начали выступать в маленьких клубах, снова получив статус никому не известной начинающей команды. Я возился с текстами, переводя их на английский. Ребята помогали мне доводить их до ума. Мне была важна оценка носителей языка. Первый год мы провели в каком-то пограничном состоянии между «совсем жопа» и «не очень». Мы были в тусовке, но не выходили за рамки лондонского андеграуда. С одной лишь разницей, что здесь нам платили за выступления. Не шибко много, но временами на жизнь хватало. Когда наступали совсем голодные времена, мы принимались играть на улицах. Я развлекался, переводя «избитые» хиты русского рока на английский. Особенно это веселило русских туристов. Герман зарабатывал частными уроками музыки. Он единственный из нас, кто мог устроиться на нормальную работу.

Папаша Джека пристроил меня и Дани в свой магазин, раскладывать товар по полкам и таскать всякую хрень. Это был большой риск с его стороны, потому что разрешений на работу у нас не было. Но мы там долго не продержались, так как спали на ходу из-за ночных выступлений. Время от времени мы воевали с посольством, в попытках получить гринкарты. Поначалу у нас была идея сойти за беженцев кровавого режима, но по слухам Европа предоставляла политическое убежище только гомосексуалистам, так что мы вскоре отказались от этой затеи.

Тем временем, у нашей группы появился менеджер. Его звали Сэм и у него были мозги. Мне всегда казалось, что он работает с нами из жалости. Он договаривался о выступлениях и добывал нам бухло. Приводил нас в адекват и пинками выгонял на сцену. Когда-то он сам пытался быть музыкантом, но его предрппсположенность к бизнесу оказалась сильнее.

Мы перестали быть похожими на тот самый «Opium Crow», мы были какой-то другой незнакомой мне группой, хотя носили прежнее название и процентов на шестьдесят имели тот же состав. Мы звучали более взросло и устаканено. Я скатился к мысли, что всё обречено, потому что в эпоху электронной музыки никому не нужна какая-то рок-группа, играющая в мутном смешении жанров от панка до глэма, с ориентиром на тёмную сцену. Но Герман всё ещё верил в себя. Он не сдавался и продолжал эксперименты.

Когда в нашем болоте из современной музыки появились «Wormdace», ко мне вернулась вера в рок-н-ролл. Они стремительно набирали популярность по всей Британии. Казалось, что истерия вокруг них была такая же, как вокруг «Sex Pistols» в своё время. Это была бомба. Побывав на их концерте, я морально кончил. Голос, музыка, энергетика, драйв. Они были просто идеальной группой. Я истерил от восторга, как пятнадцатилетняя девочка. Герману они не нравились. Он считал их слишком прилизанной бандой. Мне всегда казалось, что он просто завидует и сожалеет, что не он находится на их месте. А я влюбился в вокалиста чистой и платонической любовью. Его голос звучал просто великолепно. Обычно я недолюбливаю теноров, но этот парень просто поразил меня. Его внешность могла заставить течь всех сучек в зале. Высокий рыжеволосый шотландец. Я не англичанин, меня не трогали расовые стереотипы.

Я долго изводил Сэмми тем, чтобы он пробил нам разогрев у «Wormdace», это стало моей навязчивой идеей. Сэм не мог даже просто к ним подступиться, не то, чтобы поговорить.

Мы выезжали с концертом в Бирмингем. Во время туров я постоянно пью. Я не могу объяснить себе эту традицию. Язва пока не беспокоила, и я мог нормально пить. Я всё равно не собирался долго жить, так что мог себе позволить убиваться различными способами. Таблетки и кислота, но только после концерта. Я не могу выступать под чем-то кроме травы. Мне нужно иметь привязку к миру и чувствовать почву.

Я – белый шаман виски, я один из лоа. Я приглашаю вас в свой мир. Я летаю за своими демонами. Мы танцуем и совокупляемся в пламени.

Герман сходил с ума. Мне было жалко его порой за то, что он меня терпит. И я бы умер, если б его не было рядом. Возможно, это были мои ответные чувства паразита, но он для меня много значит до сих пор. Побыв без него около двух месяцев, я, правда, осознал всю важность этого человека в моей жизни. Без него я начинал умирать физически. Возможно, я был тем самым вампиром, который выбрал себе жертву на всю жизнь и теперь не хочет отпускать. Я не умел любить, я умел испытывать чувства, но не мог никак их выражать. От того творил много глупостей. Что я ещё мог сделать, если меня никогда не любили?

Я страдал в запертой клетке моих эмоций, хотя снаружи казался очень экспрессивным. У меня был новый переходный возраст. Я делал много странных и совсем идиотских вещей: я мог сидеть спокойно в комнате, курить, потом вдруг выбросить стул в окно и пойти спать. Или, к примеру, поджечь урну, наполнить ванну желе, нарядиться в бабское платье из секонд-хенда. Это приводило ребят в бешенство порой, а иногда они смеялись, и я не понимал, что же тут смешного. Возможно, я просто привлекал к себе внимание. Мне пришлось отчасти присмиреть, когда мне сказали, что поймав на правонарушении, меня могут депортировать в Россию. Так что пришлось завязать с магазинными кражами и безбилетным проездом на метро. Жаба душит. Два фунта – это же больше ста рублей!

***

Порой я совершенно не мог выносить одиночество, в остальное время я пребывал только внутри моей головы. Я шатался по району и знакомился со всеми сомнительными людьми, которые могли бы мне помочь. Я был вампиром, питающимся низменными энергиями и чужой болью. Порой ошивался возле барыг, но ничего не покупал. Мне нравилось смотреть на наркоманов. Даже будучи одной ногой в могиле, они пытались затащить меня в свой мир. Это что-то вроде подсознательного страха умирать одному. Мне нравились их пустые глаза. Целая улица ходячих мертвецов, что сидят, прислонившись к стенам, или просто лежат в лужах. Грязь, кровь, дерьмо. Их уже не тяготило бренное бытие, мораль и здравый смысл. Мне трудно понять сейчас, зачем я это делал? Наверное, хотел посмотреть на кого-то сумевшего пасть ниже, чем я.

Прямо тут наркоманы торговали собой. Особым успехом пользовались подростки. Я в здравом уме не понимал, у кого может стоять на эти синюшные скелеты. Из клиентуры там я наблюдал только арабов и чёрных, совсем изредка попадались белые извращенцы.

Там я познакомился с Джесси. Она сидела на игле уже несколько лет и торговала собой на улицах. Она мне нравилась – всклокоченная блондинка с тёмными провалами глаз и выступающими скулами. По разумным причинам я не стал с ней спать. Я был наслышан о буйствах Венеры среди местных проституток. Она была единственным существом здесь, к которому я испытывал жалость. Джесси рассказывала, как красиво всё начиналось. Она любила дискотеки и экстази, красивую яркую жизнь в прекрасном мире, где много любви. Она была королевой ночи. Эта история казалась банальной: сначала трава, потом таблетки, амфетамин и вот уже героин принял её в свои объятья. Её предал парень, тот, что подсадил на иглу, он был обычным барыгой, который просто время от времени её трахал. А она думала, что у них чувства. Джесси никогда не хотела завязать, даже сейчас, когда ей оставалось недолго.

Наша дружба была самой странной из всего, что я встречал на своём пути. Иногда мы просто сидели и молчали, она пялилась бессмысленным взглядом в стену, а я смотрел не неё без тени эмоций и какой-то связанной мысли. Пассивная наркомания.

Когда я узнал о смерти Джесси, то вздохнул с облегчением и посвятил ей песню. Мне кажется, что такое люди, как я, способны получать вдохновение от смерти. Говорят, музыканты самый циничный народ.

***

Однажды я зашёл в комнату к Джеку одолжить у него магнитофон. Мне нравилось слушать старые кассеты, которые за копейки можно было купить на барахолке, но речь не об этом. Он открыл мне дверь, потирая заспанные глаза. Мы разговорились, стоя в дверях, тогда я увидел на полу закопченную ложку. Разразился скандал. Мы кричали друг на друга, и дело чуть не дошло до мордобоя. Я говорил, что это ставит под угрозу всю группу, что мне не нужен мёртвый барабанщик. Он был необычайно убедителен и изворотлив. Он был гораздо умнее моих друзей с улицы. Он сказал мне напоследок:

– Как ты можешь осуждать меня, если ни разу не пробовал?

Я начал свой роман со смертью издалека.

Меня тут же вырубило прямо на полу в комнате Джека. Что я почувствовал? Ровным счётом ничего хорошего. Я не думал о последствиях, я уже вообще ни о чём не думал. Я как бы знал, что я сейчас там лежу где-то внизу, но в то же время пребывал вне своего тела. Оно было мне не нужно. Всё как в тот миг, когда я умер, только теперь всё растянулось надолго.

Джек Ди:

Я думаю, что это была наша попытка вернуть безумные героиновые восьмидесятые. Ты слушаешь рок-н-ролл, затем начинаешь сам его играть, одеваешься в чёрную кожу и рваную джинсу, но тебе всё ещё чего-то не хватает. И тут ты вспоминаешь, что все твои кумиры употребляли что-нибудь. Сначала ты гонишь эту мысль подальше, но потом плюёшь на всё и думаешь: «Похуй, живёшь только раз!». В этом-то и проблема, жизнь одна и никто не подарит тебе новую, взамен бездарно просраной.

Что же получается? Нас портит музыка или это мы портим её своими наркотиками? Все рокеры чёртовы наркоманы и алкоголики. А те, кто трезвеник типа Ди Снейдера, просто исключения, которые подтверждают правила. Но в нашем случае могу сказать, что, наверное, мы так и иначе употребляли бы наркотики, если бы даже никогда не были рок-музыкантами. Просто на нас на всех печать дьявола. Мы прокляты и надо с этим смириться.

Чувствовал ли я себя виноватым перед Максом на тот момент? Конечно же нет. Я был слишком циничен, как и всякий джанки. Мне нужен был друг по интересам и я его обрёл. Я не думал, что он зайдёт в своей зависимости куда дальше, чем я.

Глава 3

Макс Тот:

Какие-то неведомые силы сжалились над нами, и нашу группу стали приглашать на более крупные мероприятия. Наверное, божественный свет от «Wormdace» коснулся и нас. Рок-н-ролл снова стал кому-то нужен. Это была новая музыка, содержащая в себе явные отсылки к старому доброму року, но несущая веянье нового мира. Я подумал о том, как можно занырнуть в пучину этой новейшей волны. Всё походило на волшебный сон. Я вылез из своего внутреннего подвала и снова стал работать над материалом. До этого я ходил на репетиции и был там просто тенью, сливался со стенами и пел хуже, чем фонограмма.

Когда мы выступали на большом опен-эйре, я понял, ради чего стоит жить. Ты видишь это море людей и лес рук. При попытке разглядеть лица зрение расфокусируется. Это непередаваемое чувство, когда на тебя смотрит столько народу. Может быть, они и не рады тебя видеть, но вынуждены смотреть. Их глаза словно протыкали меня насквозь. Тогда я понимал, что хочу жить только ради таких моментов. Мне не нужно будет саморазрушение и смерть, если я буду чувствовать любовь публики. Я хочу доводить её до экстаза. Я верю, что могу это. Я хотел стать их наркотиком, несбыточной мечтой, проводником в маленький ад, любовным кошмаром. Я хотел быть богом. Я и так был бессмертен и полон сил.

За кулисами я увидел Шона Фокса из «Wormdace», мне всегда казалось, что его фамилия – это псевдоним, потому что настолько рыжему чуваку просто невозможно найти другую кличку. Мой оптимизм улетучился. Передо мной был тот, кто лучше меня. Он был настолько лучше, что я даже не мог ему завидовать. Я впервые был готов боготворить живого человека. Я хотел поговорить о его музыке. Потом мне показалось, что я не смогу выжать из себя ни слова. Я в момент забыл весь английский язык, да и вообще людскую речь. Я просто стоял и тупо улыбался. Я помахал ему рукой, он помахал в ответ. Я был счастлив. Герман назвал меня идиотом.

Через неделю случилось ещё более странное событие. Мне позвонил офигевший Сэм и поведал, что «Wormdace» хотят нас к себе на разогрев. Команда, что должна была выступать вместо нас, не понравилась Фоксу, а он был очень принципиален в выборе разогрева. Ему понравилась моя музыка, чёрт. Они сами нас нашли. Герман не разделял моего энтузиазма. Он говорил, что фаны Фокса закидают нас говном, что так бывает всегда, когда выступаешь перед звёздами. Мне было наплевать, мне хотелось с ними на одну сцену.

Я поднажал на репетиции. Мы постоянно ругались с Германом, потому что ему казалось, что я пытаюсь придать нашей музыке более модное и попсовое звучание, чтобы понравиться всем. Но меня, правда, не устраивало всё на свете. Я пытался взять управление в свои руки, пусть лидером группы официально считался Герман. Тут началось наше противостояние. Раньше я просто не мог командовать, здесь я понял, что всё зависит от меня. Я готов был спорить и драться за свои взгляды на музыку. Я был зол и неистов. Как мне показалось, наше выступление было лучшим в истории группы. Я был счастлив в своём вечном кайфе. Герман спросил меня в тот вечер, почему мой голос звучал так чарующе. Он никогда не слышал, чтобы я так пел. Это был голос из параллельного мира. Когда он посмотрел в мои глаза на концерте, то сразу всё понял. Он не ругался, он сказал:

– Знаешь, таким как ты это простительно.

В гримёрку завалились группис. Первые настоящие группис, которых мне довелось видеть. Я сделал вид, что мне не всё равно, и что они мне нравятся. Предварительно я снова занюхнул и уже слабо соображал. Мне снова казалось, что я вижу то, чего нет. Я посмотрел в глаза одной симпатичной шатенке. Ей в лучшем случае было восемнадцать. Мне вдруг показалось, что у неё есть мозги в отличие от всех тупых куриц, что тёрлись об нас. Что ещё можно ожидать от девушек, которые посвятили свою жизнь тусовкам и сексу с музыкантами? Я не позволил ей сделать мне минет. Моя рука коснулась её щеки.

– Ты ведь не такая, как они, – сказал я, с трудом узнавая свой голос. – Неужели тебе нравится сосать члены по гримёркам? Купи себе гитару. Займись делом. Тогда все известные парни сами будут бегать за тобой.

Она расплакалась и спросила:

– Неужели я так некрасива?

Я ответил, что она прекрасна, и что я могу трахать только тупых куриц, а она особенная. Она ушла в слезах, я провожал её до выхода, постоянно повторяя, что она не такая, как остальные. Даже тогда я снова осознавал, что несу бред. Наверное, уже тогда я предвидел, что мы встретимся снова несколько лет спустя. Парни смотрели на меня как на идиота. В тот вечер я так никого и не трахнул, мне было лень. Моё настроение оставалось романтическим независимо от обстоятельств.

Далее к нам завалился сам Шон, он был совершенно не в адеквате. Мне было не до бурных восторгов, я стал ужасно самодовольным, и в этот раз я не тёк, как сучка. Вблизи он казался мне обычным человеком, при этом совершенно нормальным парнем. Мне нравился его дурацкий акцент, от которого у лондонцев вставали волосы на жопе. Он пригласил нас на автер-пати. Я не мог отказаться. Мы загрузились в его лимузин, который просто ломился от бухла и наркоты. Впервые в жизни я попал на действительно крутую вечеринку. Всё то, что творилось со мной раньше в Москве, было просто детским утренником. Нас ожидали самые горячие тёлки Британии, реки бухла и не только… Герман пытался утащить меня домой ещё раньше, пока он не ушёл в небытие, вырубившись на сиськах стриптизёрши. Ко мне подваливала какая-то звёздная тёлка. Я видел её лицо на афишах. В «реале» она не блистала красотой: мне показалось, что у неё дряблые сиськи, которые слишком сильно свешиваются из декольте. Она звала меня выпить, но я уже не стоял на ногах.

Я не знаю как, но мы с Германом проснулись в роскошной квартире Шона Фокса, развалившись на его огроменной кровати. Нет, это была не оргия, скорее всего мы просто упали куда попало.

Всё утро он говорил, какие мы клеевые, и что нам надо обязательно сгонять вместе в тур и записать совместную песню, потому что только русские могут посоревноваться с ним в алкоголизме. Я не воспринимал его слова всерьёз, считая их пьяным бредом. С утра этот чувак похмелялся водкой, когда даже я уже не мог смотреть на алкоголь: желудок ныл. Я снова подумал, что надо уходить в завязку. У меня впереди ещё столько классных вечеринок, а тут грёбаная язва. Это ужасно, но, что бы я не говорил ранее, я любил быть пьяным в дерьмо, в хлам, в задницу просто. Потому что только мой алкоголизм оправдывал мои поступки.

Эта вечеринка открыла мне дверь в другой мир. Это не те ребята с улице, что заканчивают жизнь в канавах. Это гедонизм и декаданс. Я лишь одним глазком увидел их реальность, а мне уже захотелось туда, и я понял, к чему стремиться.

В скором времени мы всё же заключили контракт с лейблом. Если в России в них нет смысла, и можно вечно болтаться как говно в проруби, то здесь это имело большое значение. За нас серьёзно взялись. Я не верил в этот успех, в частности из-за того, что вообще путал реальность и свои миры в голове. Герман периодически напоминал мне об этом, рассказывая, что у нас есть контракт, мы должны записать альбом и отправиться в тур. Нам выдали аванс, и я просто офигел от этой суммы. Я перевёл всё в вещества и возрадовался. Я по-прежнему старался держаться от них на расстоянии, чтобы не подсесть окончательно. Это были танцы на грани. Я боялся срыва.

Я ненавижу студийную работу. Она меня злит. Как только не расслабляйся, всё равно чувствую себя несколько взвинченным. Всё из-за того, что я хочу, чтобы всё прошло идеально, чтобы ничего не помешало мне петь. Но когда парни таскают в гримёрку девок и прочих зевак, мне хочется убивать. Я люблю девочек, я люблю веселье, но не во время творческого процесса. Наверное, я неправильный. Но вы же не таскаете шлюх к себе в офис?

Я полюбил редкие моменты одиночества. Они помогли мне собраться с мыслями. В студии я искал укромные уголки типа туалета или подсобки, закрывался и мог сидеть там часами, играл на гитаре, лазил в Сети. Потом выходил и спокойно записывал свои вокальные партии. Я мог создать себе уголок дома в любом, даже самом неожиданном месте. Я был там, где моя голова.

С Германом же всё было странно, мы не общались по несколько дней, при этом могли находиться рядом беспрерывно. Я любил молча смотреть на него, когда он не видел. Наверное, ему хотелось мне что-нибудь сказать, но он не находил слов. Мы оба погружались в свои закрытые грани. Это было очень мучительно, но я не знал, что мне делать. Иногда этот барьер вдруг таял, и мы могли говорить снова. Я понимал, что проблема во мне. Из взрывоопасного маньяка я превратился в замкнутого меланхолика. Вещества делают всех замкнутыми и отрешёнными. Я сделал над собой усилие и завязал, потому что иначе наши отношения полетели бы к чертям. Я понимал, что легко отделался. Моя зависимость ещё не стала полной и окончательной. Психологически это давалось трудно, но я постоянно пил и курил траву. Это делало меня общительным.

Шон Фокс (из интервью):

Знакомство с музыкой «Opium Crow» стало для меня, пожалуй, лучшим сюрпризом этого года. Я и не думал, что в наше время может появиться группа, которая будет ТАК играть. Эти люди однозначно безумны, но при этом весьма техничны. Я посчитал своим долгом предложить им помощь, так как я хочу быть человеком, открывшим миру «OC» и их безумный мир. Макс Тот, наверное, единственный человек в мире, способный меня перепить. Вот уж действительно родственная душа. У меня в планах записать с ним совместную песню.

Макс Тот:

Дани был очень странным парнем. Я не могу сказать, что мы были друзьями, потому что мы слишком разные. Но чем больше я за ним наблюдал, тем больше обожал его. Он был для меня как приложение к Герману, кто-то преданный ему безоговорочно, но при этом не выглядящий шестёркой. Он любил тупые шутки и обладал своеобразным чувством юмора. В его внешности всегда было какое-то странное сочетание отвратительности с умильностью. Он никогда не причёсывался. Вообще никогда. В его волосах могли спокойно жить птицы и вить себе гнёзда. Мы дразнили его Эдвардом-руки-пенисы, в честь персонажа пародийной порнухи. Дани обижался и считал, что это намёк на его игру. У меня не было претензий к нему как к музыканту. Это же басист, блин. В общем, он напоминал мне смесь детской игрушки и куклы-вуду.

Каждый раз, когда он выходил из дома, с ним что-то случалось. Его пыталась ограбить старушка с детским пистолетом, огромный негр предлагал ему купить отрубленную голову, его сбивал грузовик, но Дани без повреждений добирался домой. Я вообще не знаю, как он это делал? Однажды он напился и уснул на тротуаре, всё бы ничего, но это был сырой бетон. Теперь у него есть своя аллея славы, круче чем в Голливуде. Но вот эта история побила все рекорды. Мы отмечали окончание записи альбома в одном из клубов Сохо (любили мы этот район, полный пидаров, секс-шопов, проституток и самых отвязных клубов города). Все напились в дрова. Я каким-то чудом всё запомнил.

Там было много красивых девчонок, скопление всех видов телок. Мы сидели рядом с Дани. Он встал, сказав, что хочет блевать. Я пожелал ему удачи. Он прорывался сквозь танцпол, отвратительно пританцовывая, как вдруг его стошнило виски-колой на грудь одной из девушек. Как сейчас помню: розовая майка в бурых потёках с кусочками чипсов. Это было отвратительно, твою мать. Он на своём ломаном английском, который за полтора года уже сумел выучить, начал извиняться и пытаться вытереть с неё свою блевотину. Ну деваху стошнило прямо на него. Они оба заржали и покатились в зловонную лужу собственных исторжений.

Самое жуткое в этой истории, что в тот вечер они поехали к ней отмываться, потому что она жила неподалёку. Там у них случился приступ пьяной любви. Они стали встречаться, через месяц поженились. Герман стал свидетелем на их свадьбе. Я подарил им торт, украшенный искусственной блевотиной. Сьюзен (невеста), запустила им мне в лицо. В общем, я не представляю, как они будут рассказывать историю знакомства собственным детям. Я очень попросил его не размножаться, потому что мне казалось, что его ДНК не совместимо с человеческим.

Дани:

Вот что-что, такого знакомства со своей будущей женой я точно не предвидел. Моя жизнь начинала напоминать дешёвую комедию. И смешно, как ни странно, столько лет уже смешно. Я не думал, что какая-то девушка вообще способна всерьёз увлечься мной, особенно после такого случая. В те годы моя самооценка была ровна нулю. Я завидовал Максу и его способности клеить тёлок, не прикладывая никаких усилий. Наверное, прав был тот, кто сказал, что бабы любят тех, кому на них наплевать. А я не такой. Я очень вежливый и с уважением отношусь к девушкам. Таким как я дорога во френдзону.

Мы сидели полуголые на полу, глядя как наши обблёванные вещи крутятся в стиралке.

– Давай сделаем это, – сказала она.

– Если ты про секс, то я почти забыл как это делать, – ответил я немного краснея.

А ведь, и правда, большую часть времени мне просто было не до секса. Да и кандидатур достойных я не встречал.

Сьюзен не только напомнила мне, что такое секс, но так же заставила вспомнить и про чувства. Мне вообще было странно, что какая-то женщина может вдруг полюбить меня просто так, за то что я такой вот есть. А потом я переехал к ней, оставив наш Крейзи Хаус. Это вызвало небольшие нарекания со стороны ребят, но я действительно больше ни дня не мог провести без Съюзен.

Потом я решил, но будь что будет и заготовил пламенную речь.

– Знаешь, – сказал я ей. – У меня ничего нет, но когда-нибудь обязательно будет. И ты не думай, что я это делаю ради гражданства или чего-то ещё но, пожалуйста, выходи за меня замуж просто так.

Она согласилась, а у меня даже на кольцо денег не было. На свадьбу мы нашкребали денег всей группой и праздновали в пабе в компании местных алкашей. Короче, всё по правилам.

Макс Тот:

Всё дело в том, что глядя на Дани, мне становилось чертовски грустно. Мне вдруг тоже захотелось, чтобы какая-то женщина посвятила свою жизнь мне. Мне нужно было, чтобы меня любили и обо мне заботились. Я хочу, чтобы мне готовили ужин и ждали вечером домой. Но у меня даже не было дома – не то, что женщины. Я чётко осознавал, что я не нужен никому, кроме группис. У меня был скверный характер, который я просто не мог контролировать. Я не представлял, что во мне хорошего. Я даже не знал, хорошо ли я трахаюсь, потому что эти шлюхи начинали стонать после первой фрикции.

Я познакомился с Мэри, когда просто стоял и курил в неположенном месте. Она сама подошла. Я начал нести какую-то чушь, что я – поэт-декадант, медленно убиваю себя во имя искусства. Я был под метом и мог нести любой бред. Она была студенткой какого-то местного колледжа, поэтому быстро повелась на эту духовную дребедень. На самом деле, мой подход к поэзии был совершенно другим. Я считал, что она глубоко низменна и ничем не отличается от табуретки. То есть это вовсе никакой не особый дар. Кто-то делает стулья, а я могу делать стихи. Только я делаю это лучше. Искусство с моей точки зрения представлялось чем-то совершенно несопоставимым с моралью, оно жило где-то в своём измерении и мало вообще состыковывалось с жизнью людей. Ты можешь писать про то, как насиловать детей, не имея при этом в виду каких-то конкретных детей и изнасилование. В твоей голове это может быть просто метафорой, не относящейся к чему-то реальному.

Она пригласила меня к себе домой и угостила дешёвым бренди. Я мог пить всякую бурду, включая портвейн, так что меня это не пугало. Мэри сказала, что я смутно напоминаю ей кого-то, но она не могла вспомнить кого именно. Я сказал, что я музыкант, но она имела в виду кого-то вообще другого. Это была отличная мишень – тёлка, не знающая, кто я. Она не была такой уж красавицей, но могла бы сгодиться на роль моей постоянной девушки. Она дала мне в первый же день знакомства. Я стрельнул у неё номер и даже позвонил вечером, чего она совсем не ожидала.