Текст книги "Семь способов тебя завоевать"

Я услышала громкий сигнал, раздавшийся за спиной. Повернулась, и меня ослепило сверкающими красными и синими огнями полицейского автомобиля, подъехавшего вплотную к моей машине. И ответ на мой вопрос ошарашил меня как ушат ледяной воды.

Я пыталась причинить боль себе.

И успешно с этим справилась.

Глава 24

– Опустите камень и отойдите от дома, – прогудел голос в громкоговоритель.

Через мгновение из машины одновременно вылезли два офицера в форме. Один начал говорить по рации, прикрепленной к его плечу. Другой повернул меня и застегнул на мне наручники, прежде чем я смогла хоть что-то произнести.

Ведя меня к машине, офицер сказал:

– Вы арестованы за незаконное проникновение, вандализм, хулиганские действия и попытку ограбления. Вы имеете право хранить молчание…

Он зачитал мне остальные права, затем остановил у машины и обыскал меня. Открыл заднюю дверь, положил руку мне на голову и засунул внутрь.

Через две минуты в окно заглянули его напарник и какая-то пожилая женщина в уродливом цветастом фартуке, который, скорее всего, был родом из семидесятых.

– Это она! – услышала я слова женщины. – Две недели назад я видела в кухонное окно, как она рыскала вокруг дома. Так и знала, что она вернется. Возможно, она хотела ограбить этот дом, чтобы раздобыть денег на наркотики!

«Так мило с вашей стороны, что вы пришли поприветствовать своих новых соседей, – подумала я. – Каким удовольствием будет видеть вашу улыбку каждый день».

С этого момента я стала как зомби. В смысле, кому нужно запоминать подробности снятия отпечатков пальцев, фотографирования в профиль и анфас и швыряния в местную тюрьму в шестнадцать лет?

Сидя в вонючей, грязной камере, я знала только одно – я одинока. Физически, социально и эмоционально одинока. И возможно, такой и останусь еще какое-то время. Папа уже разочаровался во мне как в ученице его школы; не могу даже представить себе, как ему станет стыдно после этой моей выходки. Для него это будет огромным позором. Разве школьный совет выберет суперинтендентом того, чья дочь-преступница исключена из школы? Вся ирония в том, что этого бы никогда не случилось, не пытайся он заполучить эту должность. Но стоит признать, что его решение стало лишь отправной точкой. Все остальное моих рук дело. Я была той, кто противился переезду в Эш-Гроув. Той, кто настроил всех против себя, разрушив «Гонку старшеклассников» и отложив выпуск ежегодника. Той, кто пошел против папиных правил и помог организовать подпольную гонку. Именно я сфотографировала Люка. И я разбила окно.

А еще я использовала Тару. Стоит признать и это. Может, я не замечала этого – или не хотела замечать, – равно как и Тара утверждала, что не заметила, насколько сильно меня ранил ее поступок. Мы так похожи. И сейчас мне стало ясно, что когда я уговаривала Тару броситься на Джеймса, то ставила свои нужды выше ее. Ого! Именно в этом я обвиняла папу весь прошлый месяц.

Я свернулась в комок на холодной скамейке из цемента и положила голову на руки. Мой разум блуждал, а тело оцепенело. Мне хотелось спать, но звуки, разносившиеся в тюрьме, мерзкий запах мочи и немытого тела, что просачивался сквозь стены камеры, делали это невозможным.

Примерно через полчаса я вернулась в реальность от громкого позвякивания и скрежета металла. Дверь в камеру открылась и явила взору сурового, грузного офицера. А за его спиной стояли мои родители.

Мне хотелось вскочить и ринуться в мамины объятия, но я сдержалась, чтобы оценить настрой родителей. Мама подошла прямо ко мне и сжала в объятиях.

– Что случилось, Блайт? – тихо произнесла она. – Почему ты это сделала? Почему разбила окно в доме?

Я глянула на папу, который совсем недавно угрожал мне исключением из школы, ведь это была одна из причин. Знает ли об этом мама? Но папа уставился в угол камеры и выглядел удрученным.

– Тяжелый выдался денек, – сказала я.

Я не хотела рассказывать родителям слишком много, особенно о том, что прогуляла уроки. К тому же у меня не осталось сил, чтобы вновь вспоминать все подробности этого дела. Ведь я уже прокрутила их в голове сотни раз.

– Папа упомянул, что случилось в школе, – сказала мама.

Значит, она все знала.

– У всех бывают тяжелые дни, но это не значит, что надо совершать преступления и разрушать частную собственность! – завопил папа. – Да что на тебя нашло?

– Я потеряла самообладание, – сказала я. – Мне очень жаль. Я заплачу за окно.

– Да, черт возьми, заплатишь, – кивнул папа. – Но не думай, что это все. Ты не выйдешь из дома до дальнейших распоряжений. Только в школу и в «Шэйди…

– Скотт», – решительно произнесла мама. Папа перевел взгляд на нее. – Мы можем обсудить это позже? – спросила она, хотя вряд ли это было вопросом. – Давай отвезем Блайт домой. Ей и так сегодня досталось.

Папа засунул руки в карманы куртки и повернулся к нам спиной, но замолчал.

– Это значит, я могу идти? – спросила я.

– Они сняли обвинения, – сказала мама. – Папа показал соглашение на покупку нового дома, объяснив, что мы завершаем сделку через несколько дней и, соответственно, являемся владельцами. Ты несовершеннолетняя, ранее не привлекалась, поэтому было решено проявить снисхождение.

– Спасибо, пап, – пробормотала я ему в спину.

Он, не оборачиваясь, кивнул мне.

Мама притянула меня к себе и крепко обняла.

– Я так беспокоилась за тебя, – скорее самой себе, чем мне, прошептала она. – Я хочу, чтобы ты рассказывала нам обо всем, что тебя беспокоит. Мы, возможно, не в силах это исправить, но, по крайней мере, будем рядом с тобой, чтобы ты не переживала это в одиночестве.

Я посмотрела на папу, потом на маму. Мне так хотелось сказать им, что они слишком заняты, слишком погружены в свои собственные проблемы. Но вместо этого я пробормотала:

– У вас и без меня хватает забот.

– Не глупи, – улыбнулась мама, поглаживая мои волосы. – Забота о тебе для нас на первом месте. – Папа кашлянул. А мама поцеловала меня в макушку. – Ладно, давай отвезем тебя домой.

– Я подброшу вас, – сказал папа ей. – И вернусь в школу. Бумажная работа.

Мама моргнула:

– Это не может подождать? Думаю, прямо сейчас Блайт нуждается в нас.

На папином лице было написано, что он сыт мной по горло.

– Ничего страшного, – сказала я. – Все нормально, я в порядке.

И возможно, это была моя самая большая ложь.

Как только папа подвез до дома меня и маму, я сразу поднялась в свою комнату. Приняла горячий душ и надела пижаму. Да, до ужина еще было далеко, но мне все равно. Я никуда не собиралась.

Следующее, что я сделала, – позвонила Люку. Он не взял трубку. За следующий час я оставила три голосовых сообщения, но на этом решила остановиться. Очевидно, Люк не собирался мне перезванивать. Я должна была сделать что-то такое, что покажет мою искренность, покажет, насколько я сожалею о случившемся.

Я достала огромную антологию пьес и сонетов Шекспира. Но мне нужен был определенный сонет. Я полистала страницы, пока не нашла его. Прочитала несколько раз, чтобы убедиться, что я правильно помнила его смысл. Это был разговор двух людей, которые обидели друг друга. Признание глупости и вины, мольба о взаимном прощении.

Я вписала сонет в письмо для Люка.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: А так извиняюсь я

Для тебя:

Я не ропщу, что от тебя пришлось

Принять мне столько скорби и печали,

Что я согнулся, изнемог от слез,

Ведь не из меди нервы, не из стали.

И если так же от обид моих

Страдал и ты, нет горшего страданья.

А для себя я даже не постиг,

Как были глубоки мои терзанья.

О почему печали нашей мрак

Нам не дал вспомнить горечь отчужденья?

И почему замедлили мы так

Друг другу принести бальзам смиренья?

Былых ошибок в сердце не храня,

Как я тебя, так ты прости меня[37]37
  Сто двадцатый сонет в переводе А. Финкеля.


[Закрыть].

Блайт (и Уильям Шекспир)

Только с тобой я всегда была настоящей.

И нажала «Отправить».

Я понимала, что, возможно, не получу ответа. Меня не удивит, если Люк никогда больше не заговорит со мной. По крайней мере, в столовой я сказала ему то, что хотела. Оставалось только надеяться, что он поверит мне. И может быть, простит.

Затем я вошла на сайт «Восставшего феникса», чтобы проверить, появилось ли уведомление о нарушении секретности. И оно там было. В нем говорилось, что у администрации нет конкретных доказательств о проведении гонки, поэтому предлагалось затаиться до завтра, пока не появится еще какая-нибудь информация. Думаю, прошел слух о том, что утром я должна назвать имена участников. Старая добрая Глэдис.

Я проверила статус своей заявки. Ее все еще не подтвердили. Сомневаюсь, что вообще теперь получу подтверждение. Я была уверена, что бы ни случилось завтра, меня исключат из охоты. Да и вряд ли бы мне удалось выиграть. Сай с Дженной уже получили последнюю, десятую подсказку. Они молодцы. Если кто и заслуживал победы в подпольной охоте, то это они. Я надеялась, что слухи о призе были правдивыми.

Мама позвала меня на ужин, хотя я говорила ей, что не голодна. Я вышла с сайта, проверила историю браузера и потащилась вниз за мясным рулетом, которого не хотела.

Папа на ужин не пришел. Отчасти я вздохнула с облегчением. Отчасти почувствовала вину. Семейные ужины всегда были важны для папы, и из-за меня он не захотел присутствовать на одном из них. По крайней мере, Зак наслаждался этим. Он подмигивал мне и посылал хитрые ухмылочки. А еще считал, что мой арест добавит ему крутизны среди новых приятелей в Эш-Гроув. Я надеялась скрыть свой тюремный опыт от общественного сарафанного радио, но, судя по всему, копы пришли в школу и рассказали папе о моем аресте в присутствии Глэдис, секретарш и тех, кто оказался в помещении администрации. Зак был уверен, что все, начиная от сторожа и заканчивая членами школьного совета, знали о моем аресте. Мама озвучила мне эту информацию во время ужина.

После того как я тридцать минут ковырялась в еде, она отпустила меня, и я вернулась в комнату.

Примерно после полуночи у меня проснулся аппетит. Я выбралась из кровати и поползла на кухню. Приготовила себе бутерброд с арахисовым маслом и уже отправилась с ним наверх, когда что-то привлекло мое внимание к гостиной. Силуэт сидящего в темноте человека. И это мог быть только один человек.

– Пап? – спросила я. – Это ты?

– Милая, – отозвался он, – почему ты не спишь?

Я никогда не слышала столько печали в его голосе. И никогда не думала, что именно я доведу его до такого состояния.

– Мне захотелось поесть.

– О!

Тишина.

Я вошла в темную комнату:

– Пап? Извини меня. За все. За дом, школу… и особенно за то, что помешала тебе стать суперинтендентом. Несмотря на то что я натворила, мне никогда не хотелось навредить тебе. Клянусь.

Папа протяжно выдохнул:

– Это не имеет значения, Блайт. Меня волнуешь только ты и твое будущее. И я переживаю, что испортил его. Просто… никогда не думал, что все может пойти наперекосяк.

– Я тоже, – вздохнула я. – Одно потянуло за собой другое. И я даже не поняла, что все зашло так далеко. Пока не оказалась там.

– Я не понимаю, зачем ты все это сделала. – Папа развел руками. – Нарушала правила, врала, разрушила новый дом… Ты будто стала кем-то другим. Почему ты так поступила?

В голове всплыли первые строчки сонета, что следует за тем, что я отправила Люку.

– «Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть, – процитировала я. – Напраслина страшнее обличенья»[38]38
  Сто двадцать первый сонет в переводе C. Маршака.


[Закрыть].

Папа медленно кивнул в темноте. Затем тихо продолжил:

– «А вы грехи мои по своему равняете примеру».

Вот он, тот самый учитель английского языка, которого мама привела когда-то знакомить со своими родителями. Казалось, эти слова значили для папы что-то большее.

– Это правда, – пробормотал он сам себе. – Это правда. Затем снова замолчал. А я побоялась произнести хоть слово.

– Это все моя вина, Блайт. Не твоя, – сказал папа наконец. – Я так сосредоточился на получении этой должности, что не заметил, как негативно это влияет на тебя. Если бы я понял это раньше, то не стал бы так поступать. Мне не стоило выдергивать тебя из Меритона. Там ты была на хорошем счету. И я убедил себя, будто перевод в Эш-Гроув никак на тебя не повлияет. – Он покачал головой. Поднял руки и соединил выпрямленные пальцы. – Я пытался сделать так, чтобы твои будущие достижения были частью моих. – Он опустил руки. – Так эгоистично. А все должно быть наоборот.

– Но, пап, ты делаешь это для семьи, – возразила я. – Ты хочешь для нас лучшей жизни. Это же твои слова.

– Я говорил это и себе. И был очень убедительным. Так оно и есть, но не в том смысле, какой вкладываешь в эти слова. Это никак не связано с социальным статусом, возможностью покупать дорогую одежду и машины или с оплатой Брин-Мор. Это связано с тем, как вы с Заком проживете ваши жизни. Не хочу, чтобы вам с братом пришлось идти на уступки, когда вы станете старше. Не хочу, чтобы вам пришлось соглашаться в жизни на меньшее, а потом защищать, или объяснять, или оправдывать выбор, сделанный вами. – Папа покачал головой и посмотрел на пол. – Я видел, как твоя мама поступала так на протяжении двадцати лет. Слышал, как она защищает меня перед родителями – и я знаю, она делает это из любви ко мне, – но, господи, это меня убивает. Убивает! Потому что она не должна этого делать. Я не хотел для нее такого. Я хочу, чтобы она гордилась своей жизнью и мужем. Хочу, чтобы ей не приходилось оправдываться или защищаться. Хочу компенсировать ей тот уровень жизни, которым она пожертвовала, выйдя за меня замуж… Без которого жила все эти годы… Я должен ей это. Она заслуживает этого.

– Папа, ты ничего не должен маме. И она никогда бы так не сказала.

– Она отрицает, но это так. Долг, безусловно, существует.

Сказанные папой слова напомнили мне о двух последних строчках сонета, отправленного Люку. Большинство учебников объясняют их примерно так: «Я обидел тебя, но ты обидел меня первым, так что теперь мы квиты».

Но у меня было другое объяснение, особенно последним словам. Там было написано не «прости мои ошибки», а «прости меня». Избавь меня от наказания за мои грехи.

В моем понимании последние строки означали: «Мы оба облажались и обидели друг друга. Давай представим, что твой промах был долгом, причитающимся мне. Теперь мой промах освобождает тебя от долга. Начнем все с чистого листа. Мне больше нечего прощать. Но нужно твое прощение, потому что только так я могу перестать наказывать себя».

Что касается мамы с папой, то ее недостатки могли отменить его недостатки, но пока папа не поверит, что мама правда прощала все его прегрешения и полностью его принимала, он никогда не перестанет наказывать себя за то, чем ей пришлось пожертвовать ради того, чтобы быть с ним.

Это безумие. Ведь мама решила для себя все в тот день, когда влюбилась в него.

– Ты не думал, что она, возможно, видела в этом равноценный обмен? – спросила я. – Или даже выгодную сделку? Ей удалось сменить скучную, предсказуемую, бесстрастную жизнь, что была у ее родителей, на веселую, стихийную, наполненную любовью жизнь с тобой. Деньги имеют значение для тех людей, у которых их нет, пап. Маму не интересовали деньги. Ты предложил ей то, что не мог дать никто другой. Никто! Включая бабушку и дедушку. Именно этого она заслуживает, и только ты можешь дать ей это. Она тоже тебе должна, пап.

Папа отмахнулся. Через несколько секунд он шмыгнул носом и вытер его рукавом рубашки. Большим пальцем провел под глазом. Потом под другим.

Я должна была разрядить обстановку, потому что, не сделай я этого, могла разрыдаться из-за этого мужчины – нет, скорее парня, – который так сильно полюбил девушку, что отчаянно захотел подарить ей весь мир и всю жизнь пытался это сделать. Как же тут не заплакать? Но я не могла этого сделать. Ведь папа совсем раскиснет, а ему сейчас, как никогда, необходимо чувство собственного достоинства.

– К тому же от нее иногда болит голова, – пошутила я. – И у тебя должны быть дополнительные очки за то, что ты терпел это.

Папа безрадостно улыбнулся:

– Я знаю, что она не идеальна…

– А она знает, что ты не идеал, пап, но спокойно к этому относится. Ей нужен именно ты. Так что давай достань палку из своей попы и возьми себя в руки.

Папа резко вдохнул. Затем засмеялся:

– Именно так вы с друзьями общаетесь?

– Нет. Мы говорим: «Достань палку из задницы».

Папа фыркнул:

– Ну, тогда это должны быть очень хорошие друзья.

«Бывшие друзья», – чуть не сказала я.

Я поцеловала отца и пошла наверх. Он не спросил меня про завтрашнее утро, что очень обрадовало меня. Это означало, что в те несколько минут в темноте в гостиной со мной был папа. Просто мой папа.

А директор Мак куда-то пропал.

Он больше не жил здесь.

Поднявшись в комнату, я попыталась уснуть, но мои мысли продолжали крутиться вокруг Тары. Мы обидели друг друга. Предали. Возможно ли, что один проступок мог отменить другой? Если бы она простила меня, могла бы я простить ее? Станет ли все между нами, как прежде?

И хотела ли я этого?

Я решила, что не стоит принимать решение сейчас. Ведь я почти ничего не соображала. Но при этом чувствовала необходимость извиниться за свои действия. И посмотреть, что из этого выйдет. На большее меня не хватило. Я долго выбирала, написать ей сообщение или письмо. Но так как мне не хотелось с ней говорить, я выбрала письмо. В нем я написала то, что было похоже на слова отца.

От: [email protected]

Кому: [email protected]

Тема: Пятница

Ты была права. Я и правда использовала тебя. И не заметила этого из-за того, что все мои мысли были о том, как сделать снимок. Если бы я поняла это раньше, то не стала бы так поступать. Прости.

Я не стала подписываться – никогда в жизни не подписывала письма для Тары, так что сейчас это выглядело бы фальшиво. Я нажала «Отправить», закрыла ноутбук, выключила свет и телефон. Если бы Люк хотел мне ответить, то уже сделал бы это. А я слишком устала, чтобы разговаривать с кем-то еще. Поэтому положила голову на подушку и покончила с этим ужасным днем. Хотя не сказала бы, что с предвкушением ждала следующего.

Глава 25

Утренние лучи ворвались в мою комнату, как отвратительное мультяшное солнце, трубя о радостном дне, полном светлых перспектив и радужных надежд. Однако я бы не назвала этот день радостным. Скорее предвещающим беду. У меня было какое-то зловещее чувство надвигающихся перемен. Исчезнут фантазии о Брин-Мор, красивом муже, окончившем Хаверфордский колледж, великолепном доме и идеальной жизни. Хотя теперь все мечты казались невероятно скучными, так что мне было несложно их отпустить.

Я надела ту же юбку-карандаш, что и в первый учебный день в Эш-Гроув. Мне нравилось повторяться, и казалось символичным надеть эту же одежду в день, который наверняка станет последним в этой школе.

Я не собиралась отказываться от соглашения, заключенного с Люком в первую неделю в этой школе. И раз нас разоблачили, то я возьму на себя вину за «Гонку старшеклассников». Это не подлежало обсуждению, и я была к этому готова. Поэтому по пути в школу мысленно репетировала свою речь. Фотография с Люком была сделана мной, чтобы поиздеваться над ним. Люк никак не связан с гонкой, неважно, что написано под фотографией. Я организовала подпольную «Гонку старшеклассников». И только я за нее ответственна, но ни при каких обстоятельствах не выдам имен других ее участников.

Когда я вошла в школьные двери, все ребята повернулись и уставились на меня, как в первый день. Хотя сегодня все было по-другому. Сегодня все молчали. На их лицах не было отвращения и насмешки – скорее тревога, беспокойство и страх. Возможно, ребята боялись, что я расскажу об их участии в охоте на мусор. Мне хотелось уверить их в том, что буду молчать, но я не хотела останавливаться. Мне надо было добраться до директора. Скоро ребята и так все узнают.

Когда я шла, толпа расступалась передо мной. Я никогда не ощущала себя настолько одинокой в море людей. Увидев, что ко мне идет Дженна, с неизменной черной подводкой вокруг глаз и волосами цветов неаполитанского мороженого, я не могла не улыбнуться.

– Привет, Дженна, – сказала я. – Ты понятия не имеешь, как я рада тебя видеть. Где Сай?

– Он на улице, курит, – тихо произнесла девушка и потянула меня к шкафчикам, стоящим вдоль стен небольшого коридора. – Вот почему я проскользнула сюда, чтобы найти тебя. Слушай, он никогда об этом не рассказывал, но ты же знаешь заместителя директора?

– Да, – ответила я.

– В прошлом месяце Сай попал в неприятную ситуацию, и когда она позвала его на встречу, то объявила, что это его официальный «второй промах». Господи, я ненавижу ее.

Я кивнула:

– Я тебя понимаю.

– Так вот я к чему, если он получит еще одно замечание, они выкинут его из школы. Так она и сказала. Я просто хочу знать… В смысле, благодаря миссис Болгер все знают, что случилось вчера. Мы знаем, что тебя заставляют назвать имена участников «Гонки старшеклассников», чтобы не исключать тебя за издевательства или какое-то подобное дерьмо. Поэтому я хотела попросить, не могла бы ты… не упоминать Сая. А то его исключат. Он убьет меня, если узнает, что я просила тебя об этом, но знаешь, я должна была. Это же Сай.

Я взяла Дженну за руки и крепко сжала их:

– Дженна, не беспокойся. Я не назову никаких имен. Скорее загоню себе иголки в глаза. Хинклер придется исключить меня или отстранить от занятий. И ты точно сошла с ума, раз думаешь, что я сдам Сая или тебя. Или кого-то еще. Этого не произойдет, так что перестань беспокоиться.

Клянусь, Дженна чуть не расплакалась. Она улыбнулась и поблагодарила меня еще раз. Чтобы стать счастливой, ей надо было просто позаботиться о безопасности Сая. Счастье Сая – это и ее счастье. Я не могла не позавидовать отношениям Дженны и Сая. Они очень сильно любили друг друга, а я любила их обоих. Они были абсолютно идеальной парой чудаков.

Менее чем через две минуты я стояла перед дверью администрации, готовясь к тому, что меня ждет. Наконец я открыла дверь, и все секретарши синхронно посмотрели на меня. Я же посмотрела на дверь папиного кабинета, она была закрыта.

– Они там? – спросила я Глэдис.

Она кивнула. Я глубоко вдохнула и в последний раз надела маску леди, которую больше никогда не намеревалась использовать. Хватит притворяться, что у меня все хорошо, когда на самом деле это не так, но я не могла позволить этой ведьме-заместительнице подумать, что она лишила меня самообладания.

Я устремилась к папиной двери, дважды постучала и повернула ручку. Открыла дверь и чуть не споткнулась, увидев, кто находится внутри.

Люк.

Он поднял руку, чтобы меня остановить.

– Блайт, – сказал он. – Тебе не стоит сюда заходить.

Я оттолкнула его руку и обошла его:

– Что происходит? Пап?

Папа сидел за столом и тер руки так, будто пытался раздобыть огонь. Его заместительница стояла возле него. Думаю, злобная тетка наслаждалась тем, что даже на директора смотрела свысока. Видимо, поэтому именно она ответила на мой вопрос:

– Мистер Павел только что признался, что руководил запрещенной «Гонкой старшеклассников». Он утверждает, что действовал один, и отказывается называть имена участников. Конечно, его отстранят от занятий. На два месяца. Очень жаль, что он пропустит выпускной. Полагаю, он сможет окончить школу летом. Или даже осенью.

Я встретилась взглядом с Люком. Смотрела ему в глаза, но обращалась к папе.

– Он врет, – сказала я. – Он никак не связан с «Гонкой старшеклассников». Это все я.

Люк встал, он хотел заставить меня замолчать.

– НЕТ. Это была моя идея. Блайт совершенно невиновна.

– Это не так! – заспорила я. – Это моя вина!

Во мне нарастало отчаяние. Мне надо было остановить его. Я повернулась спиной к папе и его заместительнице и прошептала Люку:

– Почему ты это делаешь? – Затем еще тише: – У нас был уговор!

Люк потянулся и заправил прядь волос за мое ухо, как тогда на парковке, после свидания.

– Я разрываю его, – сказал он.

Его голос был похож на ароматную теплую карамель. Я могла плавать в этих звуках. Нырять. Утонуть в них.

Он простил меня.

Я наклонилась к уху Люка.

– Что ты шепчешь? – прокаркала Хинклер.

Мои длинные волосы закрывали им обзор.

Я, почти не касаясь, поцеловала Люка в щеку и прошептала:

– Я не позволю тебе сделать это. – Затем повернулась лицом к папе: – Папа, если ты когда-нибудь верил мне, то поверь и сейчас. Знаю, это кажется невероятным, но вернуть гонку было моей идеей, потому что именно из-за меня ее отменили. Разве ты не понимаешь этого?

– Люк уже показал нам сайт, – сказал папа. – Он не знал бы о нем, если бы не участвовал.

Я хлопнула ладонями по столу и прокричала:

– Это был не он! Разве ты не видишь, что Люк просто пытается защитить меня?

Папины брови удивленно взметнулись вверх. Он слегка приоткрыл рот и пристально посмотрел на Люка. Затем снова на меня. И опять на Люка. Он вспыхнул, и я увидела, что он все понял. И более того, даже одобрил.

– Что ж, тогда самым логичным решением будет отстранить вас от занятий обоих, – радостно хохотнула Хинклер. – Правда, если фотография с мистером Павелом никак не связана с охотой, мисс Маккенна грозит исключение за издевательство.

– Это абсурд, – встрял в разговор Люк. – Я не против той фотографии. Нельзя назвать ее издевательской, если надо мной не издевались. По правде говоря, – обратился он к заместителю директора, и его лицо озарилось улыбкой, будто кто-то нажал на выключатель, – мне даже нравится эта фотография. – Люк придвинулся ко мне и подхватил своим мизинцем мой. – Она напоминает мне о моем самом лучшим дне в жизни.

Мое сердце бешено заколотилось. Воздух вокруг нас сгустился, не давая сделать и вдоха. Стены сомкнулись, создавая впечатление, будто мы с Люком одни в этом кабинете и ничто не может нам навредить. А если это и не так, то для нас не имело значения.

Важно лишь то, что самый лучший день в своей жизни Люк провел со мной.

– Но раз вы настаиваете, тогда, я полагаю, вам придется отстранить нас обоих, – улыбнулся Люк.

Мы стояли бок о бок, лицом к папе и его заместительнице. Я отцепила мизинец и взяла Люка за руку. Как только Люк сжал мою ладошку, все беспокойство и страх, жившие в моей душе, вдруг испарились. И меня перестало волновать, каким будет мое будущее. Больше никаких планов и никаких раздумий о том, что мне надо сделать для их достижения. С этого момента я собиралась жить своей жизнью, а не ждать ее.

Хинклер почти затряслась от ярости. Очевидно, она надеялась хоть кого-то из нас сегодня исключить из школы. Может, даже сломать кому-нибудь ноги или отрубить палец или два.

– Хорошо, – прорычала она сквозь тонкие, как иголка, губы. Папа поднял палец, будто собирался возразить, но она проигнорировала его. – Если вы так этого хотите, то именно это и полу…

На папином столе заорал интерком. И прозвучал голос Глэдис:

– Директор Мак, не могли бы вы выйти, пожалуйста?

– Не сейчас, Глэдис, – ответил папа. – Я занят.

Он открыл рот, чтобы начать говорить, но Глэдис снова его прервала:

– Думаю, вам стоит выйти сюда, директор Маккенна. Возникла ситуация, которая требует вашего внимания. Прямо сейчас.

Мы вчетвером обменялись озадаченными взглядами. Папа оттолкнулся от стола, встал и повел нас из кабинета. Но, сделав пару шагов от двери, он резко остановился, и мы практически врезались в него. Когда он продвинулся вперед, мы смогли увидеть, почему он замер.

В администрации собрался весь одиннадцатый класс – ученики стояли в дверях и даже в коридоре. Позади них носились несколько учителей, которые безуспешно пытались разогнать толпу. Это сборище гудело от разговоров. А в первом ряду, у самой стойки, стояли Сай и Дженна.

Сай поднял руки, тем самым прося всех замолчать.

– Директор Мак, – сказал он, – одиннадцатиклассники и я… – он повернулся и осмотрел толпу, затем повернулся обратно к папе, – и некоторые выпускники тоже… – за его спиной раздались смешки, – пришли сюда, чтобы сдаться. Мы все участвовали в запрещенном, безнравственном и развращающем соревновании, известном как «Гонка старшеклассников». Мы знаем, что наше признание приведет к отстранению от занятий, как того требует ваша политика… – тут и там раздались охи, – но мы ни за что не позволим девочке с козявкой или ботанику из мусорки пострадать из-за всех нас. – Пока Сай говорил, начали раздаваться хлопки. – Если вы отстраняете их, то должны отстранить и нас. Так что давайте займемся бумажной работой, потому что денек предстоит очень длинный!

Позади Сая раздались одобрительные возгласы и аплодисменты. В воздух взлетели кулаки, по комнате пронеслись свистки. Все кричали и прыгали.

– Половина этих ребят не участвует в охоте, – прошептал мне в ухо Люк.

На моем лице расцвела идиотская улыбка. Сюда пришли даже те, кто не участвовал? Невероятно.

– Они здесь ради нас? – спросила я.

– Нет. – Люк покачал головой. – Они здесь ради тебя.

– Что? – Я ничего не могла понять.

Улыбка Люка была такой же идиотской, как и моя.

– Никто не знал, что утром я собирался признаться во всем директору. Я никому не говорил. Хотя, судя по всему, Сай догадался, он видел меня здесь утром. Так что все эти люди здесь ради тебя, Блайт.

Я онемела.

А затем воспарила.

Воспарила к потолку, а затем сквозь облака в космос – единственное место, способное вместить в себя всю мою благодарность и симпатию к этим замечательным ребятам.

Они были здесь ради меня.

Ради девочки с козявкой.

Дочки директора.

Общественного изгоя и подростка-правонарушителя.

Ради kate4eva.

Ради Блайт.

Ради меня.

Вернувшись на землю, а точнее, в помещении администрации школы, я тут же расплакалась. Люк закинул руку на мое плечо и прижал меня к себе. Я уткнулась в его шею и позволила слезам проливаться на его хлопковую футболку.

– ОТЛИЧНО! – взвизгнула Хинклер. Ее визг прорвался сквозь шум толпы, как лезвие бритвы. – ВЫ ВСЕ ОТСТРАНЕНЫ! ВСТАНЬТЕ В ОЧЕРЕДЬ, И МЫ ПОДГОТОВИМ ДЛЯ ВАС…

– МЕРЕДИТ! – прорычал папа. – ДОСТАТОЧНО!

Хинклер застыла, а ее полные ненависти слова застряли в ее грязном рту.

Папа повернулся к ней:

– Я знаю, что поручил вам следить за дисциплиной, но думаю, вы согласитесь, что отстранять весь одиннадцатый класс и большую часть выпускного совершенно…

Что он собирался сказать? Нереально? Затруднительно? Или что-то подобное, связанное с послушанием?

– …совершенно неприемлемо.

И комната вновь взорвалась. Все начали скандировать:

– ДИРЕКТОР МАК! ДИРЕКТОР МАК! ДИРЕКТОР МАК!

Хинклер умчалась в бешенстве, а папа безуспешно пытался успокоить ребят. Люк взял меня за руку и потянул в дальний угол комнаты.

– Блайт, – сказал он, взяв меня за обе руки, – прости меня за то, что произошло вчера в столовой. Из-за той фотографии.

– Мне не стоило ее делать, – прошептала я.

Люк отмахнулся:

– Да мне плевать на саму фотографию. Меня заботило только то, что, как я думал, ты могла с ней сделать. Очевидно, я ошибался.