Текст книги "Дневник плохой девчонки"

– Силва, ты что? – закричала Лаура.

В ее голосе я расслышала призыв на помощь и развеселилась еще больше.

– Нет-нет, – стала оправдываться Силва, – я только потому так сказала, что Эле из класса «Б», ну, знаешь, которая залетела, тоже хотела покончить с собой, но я ее отговорила…

– Ты спасла ей жизнь… – промолвила я исполненным тихого трагизма голосом.

Обе мои подруги глубоко вздохнули – должно быть, растроганные собственным благородством. Лаура осторожно погладила меня по плечу. Ее рука дрожала.

– Может, все-таки попьешь чайку?

– Чаем тут не поможешь, ей надо выговориться, излить душу, нельзя все держать в себе, – снова вмешалась Силва. – Эле сначала тоже ничего не хотела рассказывать, но, когда мы с ней подружились, все рассказала, и ей сразу стало легче.

Могу себе представить… Бедненькая Эле! Потом вся школа только об этом и молчала!

– Вы и с Эле тоже подруги? – тихо спросила я.

А как же! Само собой! Тут-то я все подробности и узнала. Элин Робис, может, и хотел бы, чтобы она родила, но его мать с отцом против: подозревают, что ребенок не от него, и требуют провести генетическую экспертизу. Только мама-то у Эле небогатая, у нее на такие анализы ни цента нет, так что неизвестно еще, как все обернется. Аборт делать уже поздно, Эле волей-неволей придется рожать. И что будет с ребеночком? Мама Элина работает за границей, не сможет с ним сидеть, Робис, что ли, станет им заниматься? Эле говорит, он хочет на ней жениться, но я сильно сомневаюсь, что он ее любит…

– Почему это? – удивилась Лаура.

Силва загадочно улыбнулась:

– Когда мы в тот раз со школой ходили в поход, он так странно на меня смотрел… ну очень странно… м-м… как бы это сказать… Между прочим, в том самом походе у них все и случилось, Эле сама рассказывала. Я всегда говорила, с парнями надо поаккуратнее, теперь сами видите. Только, девчонки, вы же понимаете, все это должно остаться между нами! Я поклялась никогда никому не рассказывать! Не были бы мы близкими подругами, я бы и вам… В общем, понимаете.

Я повернулась и села. Едва удержалась, чтобы не заехать ей по болтливой морде! Обе «лучшие подруги» подались ко мне в ожидании признаний. Я видела, что они умирают от любопытства, им не терпится узнать, кто тот счастливчик, которого я намерена сделать отцом. Я чуть не расхохоталась.

– Поклянитесь, что будете молчать, – медленно проговорила я. – Ну? Я жду.

Силва возложила руку мне на плечо, словно посвящая в рыцари.

– Умереть мне на этом месте! Никогда никому ни слова! Ты же меня знаешь!

– И я! Я тоже! Видит бог! – закивала Лаура.

– Вот и хорошо! – с облегчением выдохнула я. – Теперь мне стало намного спокойнее.

Опустилась на подушку и снова отвернулась к стене.

– Как, и все? – услышала я исполненный отчаяния вопль Лауры. – Тебе намного спокойнее, и, по-твоему, этого достаточно?

– Котрина, ты должна открыться миру. Разве тебе не хотелось бы излить душу, поподробнее рассказать о том, например, как… все… случилось… Кто, например, ну… этот твой… друг… – запинаясь, проговорила Силва.

Я, донельзя изумленная, повернулась к ним и наивно спросила:

– Вы хотите знать, кто отец ребенка?

– А ты как думаешь? – обозлилась Лаура. – Зачем мы, по-твоему, сюда пришли? Сто лет дружим, и я только теперь узнаю, что у тебя есть парень, и мало того – еще и ребенок будет! Может, по-твоему, это нормально?

– В самом деле, Котрина, ты меня сильно удивила. Никогда бы не подумала, что такая обычная, только не обижайся, такая серая мышка, как ты, может с кем-нибудь… м-м… дружить. Никогда! – закатила глаза Силвуте.

– И я, богом клянусь! – подхватила Лаура.

– Ну скажи, он из нашего класса?

Стыдливо опустив глаза, я принялась нервно комкать край простыни.

– Возможно…

– Не может быть! Как же я не заметила? – ужаснулась Силва. – Неужели Валентинас?

(О боги! Они думают, я только такого идиота, как Валентинас, и достойна! Ну хорошо, думайте так и дальше! Мне-то какая разница?)

Я уставилась в дальний угол и тихо прошептала:

– Разве это важно? Не все ли теперь равно?

– Да ты что! – изумилась Лаура. – Как раз только это и важно – от этого зависит, захочет ли отец ребенка на тебе жениться.

– Вот именно, – тут же подхватила Силва, – вот именно. Я, например, не представляю себе, каким Валентинас может быть отцом… Просто ужас! Никогда бы на него не подумала! А он что говорит?

– Он ничего не знает, – я продолжала пялиться в угол.

– Ничего не зна-а-ает? – дуэтом протянули подружки.

– Ты что, решила вообще ему не говорить? – допытывалась Силва.

– Конечно, – сказала я. – Буду растить ребенка одна. Может, уеду куда-нибудь – туда, где никто меня не знает…

– До чего романтично, – теперь глаза закатила Лаура.

– Тоже мне романтика – растить ребенка одной в какой-нибудь дыре! – вспылила Силва. – А Валентинас ни за что не согласится свалить куда-нибудь подальше, он ведь жить не может без баров и тусовок.

– Он же ничего не узнает, – на всякий случай напомнила я.

– Конечно, не узнает, – подтвердила Силва. – От меня он точно ничего не узнает, можешь быть спокойна, я ведь твоя подруга. Но всякое бывает, сама понимаешь. Рано или поздно он все-таки может случайно узнать.

С минуту мы помолчали. Я пыталась подсчитать, сколько времени пройдет до того, как моего любимого Валентинаса настигнет потрясающая новость.

– А срок у тебя какой? – поинтересовалась Силва.

– Уже два месяца, – не задумываясь выдала я.

– Значит, ты твердо решила рожать? – грустно спросила Лаура.

Ответить я не успела, потому что в это самое мгновение увидела стоящую в дверях маму! Прислонившись к косяку, она смотрела на меня во все глаза. Я от неожиданности вздрогнула, а обе девицы испуганно повернулись к ней.

У меня не было ни малейшего представления о том, когда она пришла и сколько времени так простояла, но почему-то я чувствовала, что кое-что лишнее мама услышала – очень уж подозрительно она на каждую из нас по очереди поглядела…

– Хотела позвать вас ужинать, – сказала мама так, будто сомневалась, в самом ли деле она этого хотела.

Потом, едва приметно покачав головой, медленно развернулась и ушла. Слышно было, как она спускается по лестнице. Черт! Какие же мы идиотки! Надо было закрыть дверь!

Первой опомнилась Силва.

– Вот черт, она, наверное, слышала!

– И что теперь делать? – озабоченно поглядела на меня Лаура.

– Что делать, что делать! – рассердилась Силва. – Рано или поздно все равно придется ей рассказать!

И обе с интересом уставились на меня.

– Может… поужинаем здесь? – предложила я.

Мне совершенно не хотелось терпеть многозначительные переглядывания мамы с моими подружками, а если мы будем ужинать на веранде, этого точно не избежать…

– Давай! – обрадовалась Лаура – похоже, и она не рвалась общаться с моей родительницей. – Сейчас сходим вниз и принесем сюда еду.

– А тебе не кажется, что тогда у нее будет еще больше подозрений? – засомневалась Силва.

– Да теперь-то уж что… – промямлила я. – Идите, несите еду, а я пока разгребу стол…

Полночи они болтали о мужчинах, родах и брошенных женщинах. Я слушала, слушала, пока не уснула… Мама как ушла, так весь вечер и не показывалась. Может, она все-таки не услышала ничего?..

26 июня

Встали мы поздно, а после завтрака Силва сказала, что должна срочно вернуться домой: ее родители, понимаете ли, собрались на недельку за границу, и им совершенно не на кого оставить собачку. Знаю я, с чего у нее вдруг так зачесалось – не терпится поделиться оглушительной новостью с самыми широкими кругами самых своих лучших подруг… Лаура тоже позвонила своим. Ее подопечную бабульку еще не выписали из больницы, но она все равно решила уехать вместе с Силвой. Что ж, крысы всегда бегут с тонущего корабля…

Поскольку у мамы с Гвидасом были дела в городе, они предложили барышень подвезти.

Только у меня никаких дел не было, и я сказала, что останусь дома. Ну и хорошо, пусть все сваливают. Смогу в одиночестве обдумать свое «новое положение». Совсем не смешно…

Маму я увидела только перед отъездом. Ни она, ни Гвидас с нами не завтракали, а кроме того, я и сама старалась без надобности им на глаза не попадаться, чтобы не начались всякие серьезные разговоры. Пока мы крутились у машины, укладывая в багажник Лаурины и Силвины вещи, я притворялась веселой и беззаботной, словно и нет у меня никаких проблем. Мама снова стала тихой и серьезной, как раньше, – когда она такая, в жизни не поймешь, о чем думает… Я почувствовала, что мама ко мне присматривается. Гвидас тоже был подозрительно молчалив, не шутил и не сверкал зубами. Неужели она все ему рассказала? Черт! Ну что за бред!

Когда они скрылись из виду, я вздохнула с облегчением – разговора с мамой удалось-таки избежать.

Куда себя девать, я не знала, потому решила заняться чем-нибудь полезным. Для начала поднялась наверх и убрала свою комнату – после того, как в ней погостили Лаура с Силвой, все было перевернуто вверх дном. Вынесла матрац и раскладушку, надеясь, что в ближайшее время они здесь не понадобятся. Потом вылезла на крышу, покурила, хотя и без всякого удовольствия – сигарета показалась слишком крепкой, даже в горле запершило. Вернулась в мансарду и вытащила с книжной полки «Острова в океане». У Хемингуэя я перечитала все, что попадалось под руку, особенно люблю «Острова» и «Фиесту», но сейчас меня хватило только на пару страниц, не могла сосредоточиться – из головы не шли вчерашние события. Так что оставила книгу на подушке, а сама спустилась вниз и пошла в мамину мастерскую: очень захотелось еще раз увидеть портрет Гвидаса и спокойно его изучить… Кто знает, что он теперь обо мне думает? Наверное, после разговора у чесночной грядки потерял всякую надежду со мной подружиться. Скорее всего, держит меня за капризную высокомерную девчонку, и его не особенно радует перспектива заполучить такую ненормальную падчерицу. Эта мысль меня слегка развеселила. Вот и прелестно, надеюсь, теперь он оставит нас в покое!

Подергав за ручку, я поняла, что дверь мастерской заперта, и страшно удивилась. Вот это да! С чего вдруг? Мама же никогда не запирает мастерскую! Она вообще ни одной комнаты сроду не запирала! От меня, что ли, закрыла? Конечно, от меня, от кого же еще! Увидела, что в бутылке коньяка сильно поубавилось, а на столе коньячная лужа, и решила, что нельзя пускать в мастерскую эту дурочку Котрину, которая везде сует свой нос и от которой неизвестно каких еще сюрпризов надо ждать! Но неужели она настолько мне не доверяет? Моя мама! Чего я такого ужасного натворила? Неужели это все из-за несчастной рюмки коньяка?

Я вышла на веранду и закурила. Давно мне так погано не было. Сама понимала, что наваляла на этот раз выше крыши, и разговор с мамой может выйти суперсерьезным. Мало того что дочь – алкоголичка, от которой надо запирать бутылки, мало того что непредсказуемая и неуживчивая и перед женихом за нее постоянно краснеть приходится, – так ей еще и ребенка заделали. Чтобы уж точно мало не показалось! И вообще, зачем было сюда являться как раз тогда, когда матушка парила в облаках и пыталась наладить новую жизнь? Не вовремя, ой как не вовремя…Чем дольше я думала, тем яснее мне делалось, что влипла в такое, из чего легко не выберешься. Силва немедленно раззвонит всей школе, что я беременна, а уж если радостная новость дойдет до учителей, от моего ненаглядного папочки ее точно утаить не получится! Тогда моим драгоценным родителям придется встретиться и по-дружески договориться, кому растить внука. Ха-ха-ха! Может, недельку – одному, недельку – другому?.. Ведь их доченьке Котрине надо окончить школу! Школу… Я вспомнила бедняжку Эле и ее заплаканную маму у двери директорского кабинета… Теперь-то понятно, о чем они тогда говорили… Да уж… Могу себе представить, как все будут пялиться на мой живот и расспрашивать, когда же настанет счастливый день. Родители Валентинаса потребуют провести генетическую экспертизу, а одноклассники и одноклассницы примутся собирать деньги на памперсы… Что и говорить – картинка не самая радостная.

Но хотя положение мое было незавидным, все же оно выглядело далеко не таким трагическим, как у Эле. Разница существенная: я не беременна. И потому я бросилась к телефону и позвонила Лауре. Она что-то жевала.

– Лаура, мне надо с тобой поговорить…

– Обязательно прямо сейчас? Мы обедаем.

– Я ненадолго, буквально на пару слов.

– Ну?

– Я не беременна.

– Да хватит тебе, я же никому… Сама знаешь.

– Я правда не беременна!

– Чего так орешь-то?

– Ничего я не ору. Перестань жевать и послушай!

– Если я ем, это еще не значит, что я оглохла…

Тут я услышала, как она с кем-то еще переговаривается, и поняла, что позвонила на самом деле не вовремя.

– Лауруте, перезвони тогда, как освободишься. Хочу тебе кое-что объяснить.

– Ладно.

Звонить Силве я, честно говоря, боялась. Попыталась представить себе ее лицо, когда она узнает, что никакая я не беременная, а просто-напросто все наврала. Лучшей подруге всех подруг на свете! Нет, этого она мне до конца жизни не простит. И все же я нашла номер Силвиного мобильного, собралась с духом и позвонила. После пары гудков она отозвалась.

– Привет, это я…

– А-а, Котрина?

– Силва… Как поживаешь?

– Шутишь? Мы же только утром расстались. А ты как? Больше не тошнит?

– Не-ет…

– Года говорит, беременных сильнее всего тошнит по утрам и только в первые три месяца.

– Года? Ты Годе рассказала?

Года – подруга Силвы, сидит с ней за одной партой. Кошмарная девка, вечно таскается за Силвой, словно тень, и убеждена в том, что единственное правильное мнение по любому вопросу – Силвино.

– Да нет… Не то чтобы рассказала… Так, спросила как бы между прочим… Ее старшая сестра недавно родила, вот я и…

– Все ясно… Слушай, Силва, я хочу тебе…

– Давай, давай, не стесняйся! Ну? Может, ты уже поговорила с Валентинасом? Кстати, только это между нами, Года сказала, что вчера видела его с Линой из «Б». Я же говорила, что Валентинас ненадежный. Думаю, тебе надо это знать.

– Вообще-то… вообще-то мне это безразлично, потому что на самом деле все не так, как кажется…

– Кажется! Что тут может казаться? Ты беременная, тебя тошнит, а он за другими бегает! Красиво, да?

Мне прямо плохо стало, я подумала, что еще немного – и меня на самом деле вывернет.

– Силва, я тогда… пошутила… Словом, я думаю… Думаю, что не беременна.

– Как это – «думаю»?

– Я не беременна! – твердо повторила я.

– С чего ты взяла? Ты же к гинекологу не ходила!

– Что?

Она заткнулась. Видно, поняла, что ее занесло. А пока она молчала, я подумала, что сейчас самое время закончить этот идиотский разговор. Пока она не очухалась и не разоралась. Но внезапно услышала:

– Знаешь, что я тебе скажу, Котрина? Скажу откровенно, потому что до сих пор считала тебя лучшей своей подругой… Когда парень от своего ребенка отказывается, это еще можно понять – все мужчины одинаковые! Но если ты откажешься от своего малыша, ты мне больше не подруга!

– Что ты говоришь? Я не собираюсь ни от кого отказываться.

– Думаешь, я не понимаю, что означает это твое «не беременна»? Ты не хочешь ребенка и решила просто-напросто от него избавиться!

– Мне незачем от него избавляться, потому что я ни на вот столько не беременна. Вчера я пошутила.

– Пошутила?! – взревела всеобщая наилучшая. – Ну, знаешь! Тогда я умываю руки. Сама будешь объясняться со всеми, кого обдурила. И сомневаюсь, что тебя кто-нибудь поймет.

«Со всеми, кого обдурила»? Отлично, да? И когда она успела?.. Ну ничего, каникулы только-только начались, до осени многое позабудется. Надеюсь… А пока я хотя бы ситуацию прояснила, сказала, что у меня не будет никакого ребенка, это главное.

Если честно, мне уже давно хотелось каким-нибудь образом отделаться от Силвы. Погано, когда человека не перевариваешь, а все равно приходится его терпеть – только потому, что нет явной причины с ним разругаться. Так что теперь у нас с Силвой отношения такие, какие, думаю, устраивают нас обеих. Вот черт, я же ей должна! Мне нужны деньги! Позарез!

Весь день ждала Лауриного звонка, но так и не дождалась. Видно, Силва ее «просветила», и обе решили со мной не знаться. Ну и пусть! К черту! Разве это подруги! Да они силком бы меня оплодотворили, лишь бы устроить развлечение для всей школы! Ненавижу! Все! Все кончено! Навсегда! В конце концов, можно перейти в другую школу.

Услышав, как к дому подъехала мамина машина, я, хотя еще даже не совсем стемнело, быстро нырнула в постель и притворилась спящей. Немного покрутившись на кухне, мама стала подниматься по лестнице. Ну вот, теперь от разговора точно не увернуться, он приближается с каждым ее шагом, с каждой ступенькой…

Войдя в комнату, мама сразу посмотрела на меня – я это видела, потому что глаза прикрыла неплотно, – и явно удивилась, что я так рано завалилась спать… Подошла к окну, задернула занавески. Я-то думала, потом она уйдет, но мама не торопилась. Она включила настольную лампу, пристроилась на краю кровати и стала наблюдать за мной. Деваться было некуда, так что я потянулась и открыла глаза.

– Так я и знала, что ты не спишь…

Я ничего не ответила. Притворилась, будто только что проснулась и еще плохо соображаю.

– Нам надо поговорить, – сказала мама и глубоко вздохнула.

Я догадалась, что она волнуется, да и вообще мама не умеет решительно приступать к разговорам.

– Котрина, дело серьезное…

Ну вот, сейчас она скажет, что пока не собиралась становиться бабушкой, и потребует, чтобы я немедленно ответила, кто отец ребенка. Почему-то всех это заботит больше всего. Я продолжала молчать.

– Мы очень долго жили врозь, Котрина, и, может быть, немного отдалились друг от дружки.

Хорошенькое «немного»!

– Но как бы там ни было, ты всегда была и будешь моей единственной доченькой, которую я всегда любила и буду любить…

Ну вот, начинаются слюнявые нежности, значит, сейчас как врежет под дых!

– Не хочу ничего от тебя скрывать… Я пришла поговорить о Гвидасе.

Вот как! О Гвидасе? Это, конечно, куда важнее моей беременности!

– Котрина, я люблю этого человека, и он меня любит.

– Откуда ты знаешь, что он тебя любит? – проворчала я.

– Знаю, миленькая.

Я села и заглянула ей прямо в глаза.

– Послушай, мама, не надо называть меня миленькой!

Взгляд у нее сделался ледяным, голос задрожал.

– Нет, это ты послушай! Я люблю этого человека и хочу, чтобы ты вела себя с ним по меньшей мере прилично.

– Я и веду себя прилично. Ты разве не заметила? Я живу своей жизнью и даже не цапаюсь ни с кем, как раньше. Кроме того, я-то здесь при чем?

– Как это при чем? Тебе, как и мне, надо будет жить вместе с ним.

– Не хочу я с ним жить!

– Но почему? Можешь по-человечески объяснить, почему?

– Потому что он мне не нравится! – взвыла я. – Мне не нравится этот проклятый врун и бабник! Сама видела, как он с официантками обжимается. Он, как и папа, тебе изменяет! И ничего удивительного, что изменяет, ты для него слишком стара! Посмотри на себя! Посмотрись в зеркало! Тебе не кажется, что ты для него стара?

Мамочка во все глаза уставилась на меня и стала ловить ртом воздух.

– Котрина, что ты говоришь!

– Говорю, что думаю. Люби его сколько тебе угодно, а меня оставьте в покое! Мне на вас наплевать!

– Котрина!

– Что «Котрина»? Ты ведешь себя, как шлюха, а от меня требуешь, чтобы я соблюдала приличия?! Тебе до меня никакого дела нет, так и нечего изображать из себя заботливую мать семейства!

Тут мама влепила мне пощечину, и я умолкла. Она тоже молчала, ее трясло, видно, сама испугалась того, что сделала. После паузы она заговорила снова, на этот раз тихо:

– Еще я хотела сказать… Гвидас купил тебе путевку в Ниду, в прекрасный оздоровительный лагерь. Поедешь туда через три дня. Может быть, кроме всего прочего, тебе там помогут избавиться от некоторых вредных привычек – например, от пристрастия к коньяку…

Черт, припомнила-таки этот коньяк!

На том душеспасительная беседа и закончилась, мама – обиженная и рассерженная – вышла из комнаты. Вот и прекрасно! Мне теперь уже все равно, пусть знает, что я про них думаю.

Ясно как день: они решили от меня отделаться, выкинуть из дома, чтобы я им не мешала. Третий и всегда-то лишний, а сильно обозленный третий – лишний тем более! Мерзость, мерзость, мерзость… Черт, что же мне теперь делать? Мне всегда смешно было смотреть, как другие убегают от инфаркта или, синие и промерзшие насквозь, с нечеловеческими воплями ныряют в прорубь, а теперь, получается, сама буду каждый день как дура трюхать по берегу… Наперегонки с целлюлитными венерами и развратными пузатыми стариканами. Нет! Вот этому уж точно не бывать! Пусть меня на куски режут, я туда не поеду!

А что совсем меня выбило из колеи – мама почему-то даже не упомянула о моей беременности. Не верю, что вчера она ничего не слышала… Быть того не может!.. Она ведь стояла в дверях и слушала, я видела это своими глазами!.. Но что бы я сказала, если бы она спросила?.. Чего доброго, выложила бы всю правду: что хотела подразнить подруг и нарочно соврала… Мама, конечно, на меня рассердилась бы, может, назвала бы спятившей фантазеркой и, скорее всего, в очередной раз закончила бы тем, что сама-то я знаю, что делаю… Как всегда… Всегда я должна сама все знать, сама, сама и сама… Ей до меня вообще дела нет! Вот я, если бы заподозрила, что моя дочь залетела, если б хотя бы почувствовала что-то такое, тут же приперла бы ее к стенке! Ни минуты не медля… А ей наплевать. Только о Гвидасе и думает. Забыла даже о том, что мне надо к психологу ходить. Живу как в пустыне…

Что-то сегодня даже и писать дальше не хочется… Как мне все надоело. Черт, сейчас разревусь! Люблю тебя, дневник! Ты – единственный…

Проснулась в четыре и первым делом потянулась к голове. Она была на месте… А проснулась я оттого, что приснился ужасный сон.

Снилось мне, будто я, совершенно голая, сижу в бескрайней пустыне, сомлев от жары, и чувствую, что вот-вот потеряю рассудок… Вдруг вижу перед собой наполовину торчащее из земли большое зеркало в широкой старинной деревянной раме, довольно сильно накренившееся и занесенное толстым слоем песка. Подползаю к нему, отгребаю песок, смотрю на себя и вздрагиваю… У меня стальная голова! Не целиком стальная, а как будто бы плотно обвязанная прилипшим к черепу блестящим металлическим платком… И эта повязка голову страшно сдавливает – то ли оттого, что сама стягивается, то ли оттого, что голова все время растет… Осторожно пробую до нее дотронуться и обжигаю руку… Падаю на землю, пригоршнями загребаю песок и сыплю его на голову, стараясь погасить пожар…

И просыпаюсь…

После этого я долго не могла уснуть. Открыла «Острова», но и читать не смогла. Вылезла на крышу покурить. Там было хорошо, прохладно и совершенно тихо… В домах вокруг ни один огонек не светился, ни один листок не шелохнулся, время словно остановилось…

Я как-то странно себя чувствовала… Словно была не собой, словно душа вылетела и со стороны наблюдает за миром, в котором я живу… Словно я давно умерла…

 
Да нет, голова у меня не стальная,
И мысли там, и даже надежды.
Хотя «Острова в океане» читаю —
А чувства молчат, как пустые одежды.
 
 
Я погружаюсь в болото, в трясину,
Не вижу, не вижу дороги назад.
Без нежности дохнут даже псины,
А я тем более. И это – ад.
 
 
«Не оставь меня, а не то я умру!» —
Сказала тогда я, и вот – умерла.
Ради тебя принесла себя в жертву,
В пламя костра безоглядно вошла.
 
 
Зарево пламени рдеет и манит,
Как то окно, что манило меня.
«Оставил, оставил, оставил, оставил…» —
Шипят, извиваются змеи огня.
 
 
«Не оставь меня, а не то я умру!» —
Как сказала, так и сбылось.
С богом! Теперь я огонь на ветру!
Ради тебя мне сгореть пришлось.[6]6
  Здесь и далее: стихи в переводе Дины Крупской.


[Закрыть]
 

Нечаянно стишок написала. На одном дыхании. Не знаю, как это вышло. Подцепила вирус сентиментальности!

Спокойной ночи, Котрина! Уже светает… Вот-вот начнется еще один бесполезный день.