Текст книги "Дневник плохой девчонки"

27 июня

Спала я долго, потому что чертовски не хотелось просыпаться. А когда все же пришлось открыть глаза, увидела на ночном столике незапечатанный конверт, а в нем – эту самую мерзкую путевку в Ниду. Изучила. Стало быть, ссылка моя продлится весь июль (!!!), меня будут четыре раза в день пичкать листьями салата, и мне придется выполнять миллион идиотских заданий: бегать, гулять, сидеть, лежать, крутиться, вертеться, лазить, потягиваться, дышать, терпеть массаж, медитировать, общаться с идиотами и все такое прочее. Не дождутся! И я, понятно, не собираюсь ждать, пока меня туда засунут. Надо что-нибудь придумать… Осталось меньше трех дней.

Жизнь сегодня явно не задалась. Ни мама, ни Гвидас со мной не разговаривали, я, понятно, тоже с разговорами к ним не лезла. Зато никто на мозги не капал – уже хорошо. Хотела поехать в город, но оказалось, что у меня нет ни цента, и пришлось от этого намерения отказаться.

Кто-то звонил мне на мобильный – не ответила, потому что номер был незнакомый. Из одноклассников не звонил никто. Никому я не нужна. Вот и прекрасно.

Когда в комнате торчать стало уже невтерпеж, сходила на речку, но купаться не стала. Посидела на берегу, догуляла до леска и свернула к поселку. Никого не встретила – ни единого человека.

Давно я сюда не забредала, много чего изменилось… Дошла хорошо знакомой улочкой до старого деревянного дома: в нем когда-то помещалась небольшая похоронная контора, но теперь окна и двери были заколочены досками, вывеска исчезла – может, сняли, а может, сама отвалилась. Я раздвинула доски и пробралась внутрь. Там было пусто, только горы мусора у окон и дверей.

Когда-то зал перегораживала широкая стойка темного дерева, у дверей тренькал колокольчик, играла тихая музыка и пахло цветами – мы с мамой приходили сюда их покупать, если умирал кто-то из знакомых и надо было идти на похороны. Мне всегда страшно здесь нравилось. Тут продавали гробы с золотой и серебряной отделкой и красивые венки, перевязанные черными лентами, увеличивали фотографии умерших и вставляли их в витые рамки. Помню, как я любовалась надписями на венках и металлических табличках: буквы были не округлыми, как обычно, а угловатыми, вроде маленьких решеточек, и, если посильнее прищуриться, чудилось, будто перед глазами не надпись, а красивый орнамент… Понас[7]7
  Господин (лит.).


[Закрыть] Каспарас, владелец лавки, неизменно одетый в черный смокинг, внушал мне величайшее почтение. Он говорил тихим приятным голосом, волосы у него были совершенно белые, глаза – голубые и необыкновенно добрые, а брови – подняты чуть выше, чем надо бы, словно он все время неизвестно чему удивлялся. Ему удавалось одновременно выглядеть и веселым, и серьезным. Я очень любила разговаривать с этим седым господином – тогда я казалась себе взрослой и очень умной…

Когда была маленькой, я часто чувствовала себя никому не нужной и начинала сочинять разные версии своего появления на свет. Представляла себе, что я не настоящая дочь своих родителей, что они меня где-то случайно нашли, пожалели и подобрали, как щенка, потому и не любят так, как другие родители любят своих детей… И мечтала о том, как было бы хорошо, если бы понас Каспарас был моим дедушкой. Моим настоящим дедушкой, которому так до сих пор и не сообщили о рождении внучки! В один прекрасный день я открою ему тайну своего происхождения, и мы с дедушкой будем жить вместе, долго и счастливо…

Как-то раз, набравшись храбрости, я спросила у мамы, есть ли у понаса Каспараса внучка.

Мама посмотрела на меня удивленно:

– Не знаю, Котрина, я даже не знаю, есть ли у него дети. Но понас Каспарас уже очень старый, и если у него и есть внуки, то они давно выросли и живут отдельно. А почему ты об этом спрашиваешь?

Я тогда ничего не ответила, мне стало немного стыдно: как я могла усомниться в том, что мама у меня – настоящая?

Выбравшись наружу из темной сырой лавки, я в первую минуту зажмурилась от яркого света. Усталая и голодная, побрела в сторону садов. Уже смеркалось.

В доме было тихо – влюбленная парочка куда-то свалила… Ну и пусть, мне уже все едино…

Достало, как же все меня достало… Ничего не придумывается, а время идет. Черт, я здесь чувствую себя как в тюрьме. Странное дело: где бы я ни была, везде чувствую себя запертой… Моя тюрьма всегда со мной.

Я очень устала. Спокойной ночи, дорогой дневник!

28 июня

Осталось всего два дня…

Но я уже придумала, где раздобыть денег! Только ты, дорогой дневник, понапрасну не волнуйся! Знаю, о чем ты сейчас думаешь: конечно, у Лауриной бабульки их полный ящик – а все равно воровать – нельзя! Не спорю и хочу торжественно заявить, что воровать и не собираюсь – собираюсь всего-навсего взять в долг, а как только начну работать, сразу все и верну. Старушка ничего даже и не заметит, ясно? Сам понимаешь, другого выхода нет: бабулька меня знать не знает и в глаза не видела, так что желания дать мне денег у нее нет и быть не может. И потому ничего другого не остается, кроме как взять самой.

Но ты не беспокойся, дорогой дневник: опасности ни малейшей. Старушка, должно быть, еще в больнице, а если вдруг и выписалась, все равно с постели не встает. Так что сложностей никаких: ночью влезу к ней через балкон, возьму деньги и тем же путем выберусь обратно. Проще не бывает. И мы с тобой разбогатеем и свалим отсюда на все четыре стороны! С деньгами я смогу уехать куда угодно и там начну новую жизнь: поменяю имя и фамилию, перекрашу волосы, сделаю пластическую операцию на лице, увеличу себе грудь и куплю домик у моря. Хорошо будет… Стану тебя писать и любоваться полетом чаек! А главное, никогда больше не увижу никого из них… Понимаешь, о ком я?..

Черт! Совсем помешалась – начала с дневником разговаривать! Надо перекурить.

Вылезла на крышу и сразу услышала их голоса. Внизу, на веранде, мамулечка с Гвидасом что-то попивали, и она курила как паровоз – я видела, как оттуда валит дым… Сначала они разговаривали очень тихо, да и я старалась не прислушиваться, но вскоре все равно поняла, что говорят обо мне. Больше им уже и поговорить не о чем?! Пусть оставят меня в покое! По маминому тону было ясно, что она основательно разгорячилась.

– Пойми, Гвидас, я ведь мать, а значит, никогда не буду совершенно свободной, никогда, милый! – говорила она, и голос ее срывался. – Дети – это вечное рабство… Сладкая неволя, но тем не менее неволя, Гвидас. В ту минуту, когда решаешь, что у тебя будет ребенок, ты на всю оставшуюся жизнь вешаешь на себя оковы, потому что для родителей дети никогда не вырастают… Котрина навсегда останется для меня маленькой девочкой… Понимаешь, Гвидас?

Вот как. Родив меня, она на всю жизнь повесила на себя оковы? Маленькая девочка… А я-то, дура, воображала, будто мы станем подругами… Чудесно, мамочка! Можешь не волноваться, спи спокойно – неволя твоя скоро закончится, и ты, словно какая-нибудь освобожденная рабыня Изаура, бросишься в объятия своего ненаглядного. Будьте уверены, я вам мешать не стану… Потерпите еще денек-другой…

Я не горела желанием слушать их разговоры дальше, а потому спустилась к себе и улеглась в постель. Правда, заснуть не смогла – все обдумывала то, что услышала. Рабство… Лучше уж мне было не родиться. Да, надо исчезнуть из их жизни, надо забыть о том, что у меня были родители, друзья, Гвидас, надо начать все сначала… Я разревелась.

Нет, мама, я давно уже не маленькая девочка. Я и без вашей помощи смогу устроить свою жизнь! Клянусь, я это докажу! Первым делом стану чертовски знаменитой. Нарочно. Хочу, чтобы вы поняли, что потеряли! Стану, например, кинозвездой и буду сниматься с Брэдом Питтом или Томом Крузом! Почему бы и нет? Мне бы хотелось, чтобы вы, разинув рты, смотрели на экран. Чтобы узнали меня, гады, и, обливаясь слезами и соплями, шептали: «Господи! Не может быть! Ведь это наша Котрина! Это точно она! Как она изменилась, похорошела…» А я тем временем буду получать одного за другим «Оскаров» и «Золотых львов», раздавать журналистам интервью и рассказывать о своей яркой жизни. Но если кто-нибудь спросит про моих, извиняюсь, родителей, я сдержанно отвечу, что о них мне сказать нечего. И всем страшно захочется хоть что-нибудь узнать о моем происхождении!..

Папарацци станут ловить меня на каждом перекрестке, мои снимки украсят обложки всех журналов… В конце концов кто-нибудь докопается, что я из Литвы, а мои родители – распутный садист, бросивший семью, и никуда не годная мать, которая променяла родную дочь на первого же подвернувшегося мужика! Могу себе представить, в какой ужас тогда все придут… Мои биографы, ясное дело, попытаются встретиться с моими предками, разыщут вас и забросают не самыми приятными вопросами. Тогда уж точно общество вас заклеймит, и вы, не снеся позора, понемногу начнете опускаться… Отец, наверное, застрелится из своего охотничьего ружья, а ты, мама, расстанешься с Гвидасом и, скорее всего, с горя сопьешься… А Гвидас? Гвидас, возможно, бросит карьеру скрипача и уедет в какую-нибудь глушь, где до глубокой старости будет собирать кассеты с моими фильмами и каждый день их пересматривать. И каждый день будет писать мне чувствительные письма, но я и не подумаю отвечать на них… Нарочно выйду замуж за какую-нибудь кинозвезду, и у нас родится двое детей – мальчик и девочка… Потом, может, разведусь, еще не знаю…

Нарисовав себе такую картину будущего, я немного успокоилась… Даже подумала, что маме, пожалуй, спиваться не обязательно… Так и быть, пусть пишет свои картины…

Опять кто-то звонил с того же незнакомого номера. Может, заботливая Силвуте уже дала мой телефон журналистам? Понятно, я и на этот раз не отозвалась. Из класса так никто и не позвонил. Вот и хорошо, меня нет. Ни для кого.

Тихонько спустилась. На веранде уже никого, и в доме голосов не слышно. Может, они к нему пошли? Ну и пусть, лишь бы от меня подальше. Мне-то что.

Заварила себе на кухне чай и вернулась в мансарду. Решила все спланировать поточнее. Главное – не дергаться и хорошенько обдумать каждую деталь!

Не забыть:

Уложить вещи, как будто я собираюсь в Ниду. (Взять только самое необходимое.)

Прикинуть, что будет, если им в тот же день позвонят из Ниды и сообщат, что я не приехала! (Дело серьезное, мне потребуется некоторое время, чтобы оказаться на безопасном расстоянии! Соображай, Котрина!)

Найти, куда свалить, – изучить карту!!! (Очень важно!)

Узнать, когда туда летают самолеты. (А смогу ли я без паспорта купить билет? Надо выяснить – займусь этим завтра.)

Взять с собой дневник. (Вещественное доказательство!!!)

Написать маме прощальное письмо. (Спрятать так, чтобы она нашла его только тогда, когда будет делать в доме ремонт. Не раньше! А может, не писать?..)

Гвидас!!! (Не знаю, что с ним делать… Ему ничего не напишу и никогда его не прощу!)

Когда полезу за деньгами, надеть маску и перчатки!!! (Из-за отпечатков пальцев.)

Ни с того ни с сего снова залилась слезами. Что-то лопнуло внутри. Чертовски устала… Достало меня это все: и то, что вокруг ни одного человека, с которым я могла бы нормально поговорить, и то, что потеряла свою единственную любовь, и то, что родителям нет до меня никакого дела, и это бессмысленное ожидание… Достало!!! Я все время ждала чуда, верила, что когда-нибудь все изменится, что в моей жизни случится что-то невероятное и я в конце концов стану счастливой… Целых пятнадцать лет ждала… Целую вечность… Я больна. Больна беспросветным отчаянием… И устала смертельно. Устала постоянно чего-то бояться. Говорят: верь в себя и не сдавайся! Чушь!!! Как можно поверить в себя, если уже в себя не веришь? Кто я? Зачем живу? Я всего-навсего напрасно родившаяся заика и неудачница, никому не нужная, даже собственным родителям… Где-то сказано: когда человека считают ничтожеством, он со временем в ничтожество и превращается… Истинная правда.

Когда наконец придет покой? Все тело болит, и душа болит… Устала…

 
Цветы без запаха,
Листья без красок.
Только осень
Их раскрасит…
 
 
Голодные сердца,
Иссохшие умы.
Сгорбились устало
И лямку тянем мы.
 
 
Долго ли еще
Мы жить наказаны?
Зачем? Для чего?
Так и не сказано…
 
 
Как я устала!
Мои родные!
Я – пас! Пусть дальше
Живут другие…
 
 
Цветы без запаха,
Листья без красок,
Даже осень
Их не раскрасит…
 

Приятных снов, милый дневник! Ты единственный…

29 июня

Около одиннадцати снова зазвонил телефон. Достали, честное слово! На этот раз я решила послать звонильщика как можно дальше, а потому трубку взяла и ничего хорошего не предвещавшим голосом рявкнула:

– Бюро похоронных услуг «Последняя улыбка»! Чем можем быть полезны?

На том конце сдержанно хихикнули, потом я услышала тихий голосок:

– Привет… Это Эльвира…

– Эльвира? – удивилась я. – Какая еще Эльвира? Не знаю никакой Эльвиры.

– Эльвира из «Б» класса… Мы в одной школе учимся…

Мне вдруг все стало ясно.

– Ты, что ли, типа… Та Эльвира?

Она опять хихикнула. Я бы на ее месте так много не смеялась.

– Ага… Та самая Эльвира. Беременная.

Признаюсь, я слегка растерялась.

– Поня-ятненько… – протянула я.

– А ты… Тебе очень плохо? – немного помолчав, спросила она.

– Нет… А с чего это мне должно быть плохо? – я не дала себя сбить.

– Ну… Не знаю… Когда Силва начинает с кем-нибудь дружить, ничего хорошего не жди…

Честное слово, этими словами она меня сильно порадовала! Теперь хихикнула я:

– Значит, это не Силва тебя подослала?

– Не-ет… Мы с ней – не самые лучшие подруги, – тут она опять засмеялась.

До чего же приятно слышать, как она смеется!

– А почему тогда… ты мне…

– Почему решила тебе позвонить? Не знаю… Подумала… может, сходим с тобой куда-нибудь… Чайку попьем, что ли…

– М-м… даже и не знаю… Времени сейчас нет совсем – надо вещи собирать…

– Понимаю… Мы ведь почти не знакомы… Ладно, не обращай внимания, я просто так предложила, не бери в голову… Все в порядке, пока!

– Слушай, Эле, я очень рада, что ты позвонила, просто…

– Да-да, я понимаю… Извини, что побеспокоила. Всего хорошего!

Я услышала короткие гудки – разговор окончен, да так и осталась сидеть с мобильником в руке.

Эле! Несчастная беременная Эле, набравшись смелости, мне позвонила, предложила встретиться, а я чего-то испугалась… На душе стало совсем погано. Ведь еще совсем недавно, узнав о ее беде, я сама хотела с ней поговорить! Что на меня нашло? Один-единственный человек на свете все еще хочет со мной общаться, а я, как деревенская телка, начинаю мычать, что у меня времени нет… Я решила немного погодя перезвонить Эле. Да, так и сделаю. Поеду в город и встречусь с ней…

Встретиться мы договорились на Кафедральной площади. Эле я увидела издали – она стояла, прислонившись к бетонной стене колокольни, и смотрела на прохожих. Почти не изменилась – все такая же высокая и стройная, разве что бледненькая… Одета в джинсы и свободную светлую майку, на плече – большая плетеная кожаная сумка.

Эле заметила, что я поглядываю на ее живот, и улыбнулась:

– Ничего еще не видно… Только три месяца…

Смутившись, я сказала, что она очень хорошо выглядит, и она снова улыбнулась. Вообще Эле – странноватая девушка и совсем на меня не похожа. Она какая-то… слишком спокойная и очень уж быстро начинает всему радоваться. А самое странное – она не притворяется, она от души смеется над самыми заурядными шутками. Прямо как ребенок…

– Куда двинем? – спросила я. – Только сразу предупреждаю, сегодня я на нуле.

– Деньги есть, – успокоила меня Эле. – И вообще, это же я тебя пригласила… Пойдем в кафе?

– Только не в «Арку»…

Я стала прикидывать, где бы нам посидеть, – сегодня мне совершенно не хотелось бы напороться на кого-то из одноклассников…

– Может, тогда ко мне? – предложила Эле. – Посмотришь, как я живу.

– Это далеко? – спросила я. – А то в автобусе трястись неохота.

– Нет, сразу за Ужуписским мостиком.

– Ты в Ужуписе живешь?

– Ну да, – засмеялась она. – Только не так, как тебе представляется[8]8
  В Ужуписе (Заречье), одном из самых старых кварталов Вильнюса, раньше жили бедняки и ремесленники. В конце прошлого века его облюбовали художники (и потому Ужупис нередко сравнивают с парижским Монмартром); сейчас из богемного он постепенно превращается в богатый квартал с дорогим жильем.


[Закрыть].

Ее квартира оказалась на втором этаже старого облупившегося дома. На лестнице пахло жареным луком. Квартира состояла из двух небольших комнаток и крохотной кухоньки. Комната Эле была вытянутая, как вагон поезда, один из углов занимала печка. Я удивилась:

– Ты что, зимой печку топишь?

– Конечно!

– А дрова где берешь?

– Заказываю, и мне привозят.

– Но ее же каждый день надо топить!

– Да, когда на улице холодно. А когда потеплее, можно и через день.

Мы пошли на кухню. Эле налила в чайник воды и зажгла газовую плиту. В углу краснели баллоны с газом. А что она делает, если газ внезапно заканчивается? На подоконнике теснились горшки с разнообразными, большей частью незнакомыми мне растениями.

– А это твой садик?

– Угадала! – улыбнулась Эле. – Здесь я выращиваю приправы для кухни. Жаль только, солнышка им маловато.

– Но их же надо поливать!

– Само собой, надо.

– И ты их все знаешь?

– Конечно. Что будешь, чай или кофе? А может, хочешь моего вина? – она показала на огромную бутыль в углу.

– Твоего вина?

– Пробую делать из яблок.

– Сама?!

– Ну да… Ничего сложного. Главное – набраться терпения.

– А откуда ты узнала, как делается вино?

– Смотрела, как дедушка делает, и научилась.

– Твой дедушка тоже здесь живет?

– Нет, он умер два года назад.

– И моя бабушка тоже…

– Может, они там встретились? – улыбнулась Эле.

– Где? В раю? Твой дедушка с моей бабушкой? – теперь я и сама развеселилась.

– Представляешь, сколько там райских яблочек? Сколько вина можно из них наделать? Мой дедушка такого случая не упустил бы!

Мы дружно захохотали. Почему-то мне ничего подобного в голову не приходило.

– Ну да! Наделает вина, потом откроет кабачок и давай спаивать всех райских жителей и всех ангелов! Ой, не могу!

Прихватив с собой вино и чай, мы вернулись в комнату. Я попробовала вино – оно оказалось сладким и почему-то пахло вишнями.

– Вишнями пахнет.

– Да, я добавляю их для аромата.

Эле открыла окно, и на широкий жестяной подоконник тут же слетелась стая голубей, а некоторые, самые смелые, принялись спокойно разгуливать по письменному столу. Эле принесла батон и покрошила на подоконник.

– А это, – спросила я, – твой птичник?

– Ага, мои вечно голодные дружочки.

Я стала разглядывать фотографии на стенах. На всех была Эле. На одной она – совсем еще маленькая и очень серьезная девочка в смешном вязаном платьице – стояла между пожилым седым мужчиной и молодой женщиной, на другой была уже школьницей с лыжами на плече… Эле в лодке, со щукой в высоко поднятой руке, Эле, занавесившаяся волосами… С одного из снимков на меня, прижавшись друг к другу щеками, смотрели Эле с Робисом, оба улыбались. Видеть Робиса улыбающимся было странно.

– Здесь ты живешь, а та комната – мамина? – спросила я.

– Мама в Ирландии, работает там…

– Так ты что, живешь тут совсем одна?

– Ну… в общем, да. Мама приезжает один-два раза в год.

– Недавно приезжала, – я вспомнила заплаканную женщину у двери директорского кабинета.

– Да-а… – вздохнула Эле. – Пришлось. Знаешь, эти дети!.. С ними столько хлопот…

Она снисходительно усмехнулась. Я отпила еще глоток вина и снова почувствовала вишневый аромат. Эле сидела в кресле и ласково поглаживала собственный живот. Все-таки она странная.

– Ты его хочешь?

– Ребеночка? Сначала не хотела, потому что страшно испугалась, а теперь уже хочу.

– М-м… Можно закурить?

– Можно. Сейчас принесу пепельницу. – Эле встала.

– А сама не куришь?

Она остановилась в дверях, повернулась ко мне и улыбнулась до ушей:

– Конечно, нет!

Бред какой-то – она совершенно не выглядела несчастной! А может, иметь ребеночка совсем даже и не плохо? Я крошила голубям хлеб и глазела на прохожих. Вернулась Эле с пепельницей.

– Знаешь, Эле, у тебя здесь все как в старых черно-белых фильмах.

– Ага, и Робис говорит, что здесь прямо феллиниевская Италия…

– Он здесь был? (Глупее вопроса не придумаешь!)

– Само собой, он часто приходит. Я… Он мне очень помогает… Хочешь, покажу, что Робис подарил мне на день рождения?

Эле сняла с полки новехонький ноутбук – я такие видела в рекламе. Пожалуй, это был единственный предмет в ее комнате, напоминавший о том, что на дворе двадцать первый век. Признаюсь, я сильно удивилась.

– Ого… Дорогой, наверное…

– Наверное… – согласилась Эле.

Нежно провела рукой по крышке компьютера и осторожно поставила его на место. Повернулась ко мне.

– А ты? С родителями живешь?

– Сейчас с мамой, – сказала я, и почему-то мне стало очень грустно.

– Хорошо тебе…

– Не очень…

Эле, видно, поняла, что лучше об этом не расспрашивать.

– Мне бы хотелось поехать к маме в Ирландию. Поглядеть, как она там живет…

– А насовсем туда уехать не хотела бы, что ли?

– Нет, просто мне за нее неспокойно…

– Ты когда-нибудь бывала за границей?

– Никогда. Представляешь, я только и была, что в Каунасе на экскурсии с классом и в Паневежисе – ездила тетю хоронить. Больше нигде. Я патологически верна Вильнюсу.

Эле громко засмеялась, хотя я-то ничего смешного в этом не нахожу. И вдруг мой ум озарила гениальная – иначе и не скажешь! – мысль.

– Эле! А хочешь поехать к морю?

– К морю? Конечно, но…

– Послушай, а если я подарю тебе путевку в Ниду – поедешь?

– Не знаю… В Ниду? Там очень красиво, да? Но ведь путевка, наверное, недешевая?

– Какая разница, сколько она стоит? Эле, если ты не поедешь, я вообще пропала!

– Да что ты? А почему?

– Понимаешь, на меня неожиданно свалились две путевки: одна – в Ниду, а другая… в другое место. В общем, мама хочет, чтобы я поехала в Ниду, а я туда не могу – мне надо в другое место. Но я не хочу, чтобы мама об этом узнала. Пусть думает, что я уехала в Ниду, так всем будет спокойнее…

Честное слово, я утомилась, пока все это ей объясняла! А она смотрела на меня с легким недоумением. Мягко говоря.

– Если я правильно поняла, – наконец ответила Эле, – ты хочешь, чтобы я поехала туда вместо тебя?

– Ну да! – воскликнула я. – Так что, поедешь?

– Не знаю… А вдруг до твоей мамы дойдет? Представляешь, что тогда начнется?

– Откуда она узнает? Звонить-то мне она будет на мобильник. А ты приедешь туда вместо меня и сможешь целый месяц купаться в море.

– Целый месяц?! Я никогда на море не была…

– Там оздоровительный лагерь. А тебе как раз сейчас не мешает позаботиться о своем здоровье.

– Что верно, то верно… – вздохнула Эле. – И докторша моя то же самое говорит. Велела пить кальций и витамины.

– Тем более! В лагере о тебе позаботятся как надо. Ты ведь хочешь, чтобы твой ребеночек родился здоровым?

– Еще бы! Больше всего на свете хочу.

– Ну что, договорились?

– А можно мне немножко подумать?

– Думать некогда: ехать уже послезавтра.

– Послезавтра? Так скоро?

Она выглядела совершенно выбитой из колеи.

– Да. Путевка с первого июля.

Эле помолчала. Встала, подошла к окну, выглянула на улицу. Я забеспокоилась – а вдруг она не захочет ехать?

– Может, тебе жалко расставаться с Робисом на целый месяц? – тихо спросила я.

– Робиса родители увезли в Африку. Пытаются от меня уберечь.

Я чуть не завизжала от радости:

– Видишь, как чудесно все складывается!

Эле повернулась ко мне. Я увидела у нее на глазах слезы. Думала, сейчас свихнусь.

– Не знаю, что и сказать… – проговорила она. – Ты очень хороший человек, Котрина… Никогда не думала, что так… может быть…

И тут случилось нечто неожиданное: не знаю, какая сила нас подтолкнула, но мы кинулись друг дружке в объятия и разревелись, как две дуры! Честное слово, уж что-что, а реветь вдвоем с кем-то я еще никогда не пробовала!

Не знаю почему, но я рассказала Эле почти все. Выложила всю правду про отца, Элеонору и бабушку Виолу-Валерию, про маму и Гвидаса, про Лауру и Силву. Умолчала только про бабульку, которую собралась обчистить, и о своем великом плане сбежать на край света – Эле была слишком доверчива и слишком близко принимала все к сердцу, и я не хотела, едва с ней подружившись, ее напугать. Сказала, хочу пожить одна и ни от кого не зависеть, потому что никому до меня нет дела, а там видно будет. Странно, но она все поняла правильно.

– Тебе понадобятся деньги, – сказала Эле, дослушав.

– Заработаю…

– Это не так просто.

– Знаю.

– У меня есть немного… Может, возьмешь?

– Нет, сама справлюсь.

Знала бы ты, Эле, как я завтра разбогатею! В это самое мгновение я поклялась себе, что подарю Эле из бабулькиных сокровищ не меньше тысячи литов и сделаю это тайно, как граф Монте-Кристо.

– Жить тебе пока негде, – продолжала рассуждать Эле. – Может, хочешь пожить у меня, пока что-нибудь найдешь?

– Может… – промямлила я.

Доброта Эле меня просто убивала, мне было не по себе оттого, что нельзя рассказать ей всей правды.

– Живи сколько хочешь, мамина комната свободна…

– Все равно надолго я здесь не задержусь, – сказала я, желая хоть сколько-нибудь подготовить Эле к будущим событиям. – Через месяц-другой, как денег заработаю, куда-нибудь уеду. Хочу поглядеть мир.

– Да… Я бы тоже хотела…

Итак, мы договорились, что я:

● Поживу у Эле, пока она будет в Ниде. (Здесь меня никто искать не станет – все будут думать, что я в лагере.)

● Пока Эле не вернется, буду поливать ее садик и кормить голубей.

● Два раза в день буду выгуливать соседскую собачку. (Эле о ней заботится, когда соседи уезжают в отпуск, а они как раз сейчас отдыхают.)

● Каждый день буду вынимать из почтового ящика письма от Робиса и читать их Эле по телефону. (Чтобы она могла сразу отвечать.)

● В день отъезда мы встретимся на вокзале, и я отдам ей путевку, а она мне – ключ от своей квартиры. (Если мама отвезет меня на вокзал и захочет помахать вслед уходящему поезду, путевку Эле отдам в поезде, потому что мне волей-неволей придется в него сесть. Тогда доеду с ней до первой станции, а оттуда автобусом вернусь в Вильнюс.)

– А если твоей маме с этим ее Гвидасом вздумается поехать в Ниду тебя навестить? Ну, то есть меня… Не боишься, что они в обморок упадут, увидев, как сильно ты изменилась? – вдруг спросила Эле.

О такой возможности я пока не думала, а когда подумала, решила, что опасаться нечего. Вряд ли мама после всего, что было, потащит Гвидаса в Ниду меня навещать… И вряд ли захочет оставить его дома и ехать одна… Когда я изложила Эле свои соображения, она успокоилась. В конце концов мы сошлись на том, что план у нас гениальный.

Мне уже пора было домой. Мы с Эле забрали из квартиры на первом этаже соседскую собачку, черного королевского пуделя по имени Принцесса, и все втроем двинулись к автобусной остановке.

Когда я добралась до садов, уже стемнело. Пока шла через лесок к дому, чувствовала себя счастливой, думала, что хотела бы иметь такую сестру, как Эле. Этот мир устроен совершенно неправильно. Почему человеку не дано выбирать?

Все! Ужасно хочется спать. Приятных тебе снов, дорогой дневник!