Текст книги "Осколки разбитой кружки"

Овид снова зашел в спальню Арана уже вечером, когда его младший брат вернулся домой и начал перебирать учебники, в хаотичном беспорядке разбросанные по всей комнате после экзаменационного периода. Он сел на стул лицом к двери и некоторое время молчал. Фотография Новой Зеландии молчаливо смотрела в ответ в равнодушном нежелании принимать участие в выяснении семейных отношений Рудберг. Аран тоже не спешил начинать разговор первым. В последнее время он даже избегал всяческих разговоров в опасении новости, что Овид наконец съезжает с квартиры.

– Смотрю, ты комнату декорировал, – произнес наконец Овид, кивая головой в сторону фотографии. Аран не ответил, продолжая методично перекладывать библиотечные учебники в отдельную стопку от его личных книг. Он прекрасно понял, к чему ведет брат.

– Что за картинка такая? – снова спросил Овид, не дождавшись никакого ответа. Однако Аран снова промолчал. Он вытащил сигареты и закурил, глядя в окно. Из всех возможных мыслей, которые могли прийти сейчас к нему на ум, почему-то пришла мелодия. Это была песня Мунго Джерри «Джо с грустными глазами», которую он слышал дома у Кристин. Где-то посреди разговора с двумя друзьями Аран неожиданно прислушался к необычной комбинации банджо, гитары и пианино, раздававшейся из музыкальных колонок. Его заинтересовало то, что он не мог придать мелодии характер. По своему темпу она была весело-заводная, однако минорные аккорды пианино окрашивали композицию в тона грусти и даже тревоги. Она чем-то отдаленно напоминала подобную ей песню Битлз «Марта, моя дорогая». Пытаясь уловить каждую ноту «Джо» и понять настроение мелодии, Аран не слушал, о чем слегка препирались Кристи и Артур. Ему подумалось, что так может чувствовать себя человек в переломный момент своей жизни, с которым случилось что-то хорошее, но как раз из-за этого он пребывает в легком стрессе и даже, возможно, испытывает испуг от неожиданных перемен. Не обращая внимания на то, как Кристин колотит прикрывающегося руками Арти свернутой в трубку газетой, Аран просто закрыл глаза, чтобы отстраниться от окружающего, и в своем воображении оказался где-то на городской площади или даже на мосту через реку, разрезающую город на две части, смотря на одиноко стоящего человека, вокруг которого сновали торопящиеся прохожие и на которого никто больше не обращал внимания. Он будто жил в другом измерении, застыв посреди вертящейся реалии, и чуть расширенными глазами пытался что-то ухватить, чего не видели другие. Буквально мгновение назад на него снизошло озарение, самое важное в его жизни, и, куда бы он ни шел, куда бы ни направлялся минуту назад, все потеряло смысл. Скорость перебора струн гитар и банджо заставляли мир по-прежнему крутиться вокруг этого человека, но отрывистые нисходящие звуки клавиш пианино привели его в оцепенение, и он, потерявшись, будучи неспособный определить собственное положение относительно окружающей обстановки, растерянно водил глазами по миру, не имеющим для него теперь никакого реального значения.

Почему-то сейчас, когда Овид начал разговор о Новой Зеландии, Аран вспомнил эту мелодию и подумал об Арти и его мучительной влюбленности. Он вдруг понял, что такого человека увидел в друге, который неожиданно, в мгновение ока ощутил в себе громадное Чувство, с которым едва мог совладать, и в своем счастье и одновременно боли от неясного исхода его желаемого счастья несколько дней пребывал в опустошенности и потерянности, пока не решился выговориться другому человеку. Возможно, сейчас Арану было эгоистично проще, легче видеть в одиноком человеке своего друга с его мучающей любовью и ее неизвестным будущим из-за противлений отца Артура, чем самого себя. Ему не хотелось признаваться, что на самом деле «Джо с грустными глазами» был он сам со своей мечтой, которая так пугала остаться нереальной.

– Аран, – негромко, но серьезно произнес Овид, – не цепляйся за нереальное. Тебя там ничего не ждет. У тебя там нет будущего.

Аран резко опустил голову и, зажмурившись без причины, потер глаза. Овид поднялся со стула и повернулся к брату:

– Что бы ни входило в твои намерения касательно этой фотографии, выкини это из головы. Я даже знать не хочу, что ты опять к этому возвращаешься. Не понимаю, почему ты постоянно бежишь от своих проблем, а не решаешь их.

– Ни от чего я не бегу, – отозвался Аран, глядя в стол. В нем снова стало нарастать раздражение.

– А как еще это назвать? Хочешь посмотреть эту страну? Тогда закончи учебу, сделай карьеру, заработай и поезжай в отпуск посмотреть на нее. Но не бросайся своим будущим ради каких-то иллюзий! У тебя здесь будущее, возможности, конкретные планы, семья, а ты рвешься в никуда!

Аран резко повернулся к Овиду и вспыльчиво ответил:

– А вам всем никогда не думалось, что я, может, как раз хочу полной неопределенности в своей жизни? Я, может, хочу жить только сегодняшним днем и никогда не знать, что будет дальше! Хочу постоянных сюрпризов, Овид, которые будут выбивать меня из привычной колеи, будут приводить меня в восторг и недоумение! Я, может, хочу после каждой своей ошибки или неожиданного события спрашивать себя, как такое могло случиться, и никогда не получать ответа! И я не хочу жить только мыслями о завтрашнем дне, о котором буду знать все наперед!

Он сжал губы и раздраженно дышал через нос, чувствуя, что его взгляд пылает ревностным огнем, который практически затух за все эти годы. Однако Овид лишь тяжело вздохнул и покачал головой:

– Я лишь боюсь, что своей бессмысленной упертостью ты просто сведешь родителей в могилу.

Он вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь. Знакомая тяжесть надавила на грудь Арана, и стало трудно дышать. Он отбросил книгу куда-то в сторону на кровать и повернулся, с горечью глядя на фотографию страны своей мечты.

Они больше не возвращались к больной теме. Новогодние праздники отвлекали всех от сложных дискуссий и проблем. По умолчанию было решено встречать праздник в семейном кругу Рудберг, но Аран не жалел, узнав, что планы его семьи идентичны с планами семей Гард и Сковрон. Кристин уезжала в свой родной город на несколько недель, а Артур буквально на следующий день после праздника должен был уехать со своими родителями в их загородный домик где-то в горах. Потому они собрались все втроем за пару дней до Нового Года в квартире девушки, чтобы устроить свой собственный праздник. Хотя было решено не дарить никаких подарков, все же каждый из них получил символичную мелочь, хотя в случае с Араном мелочь оказалась бесценной. Кристин вручила ему несколько пластинок, в том числе и его любимой композиции Рэя Чарльза «Я верю до глубины души», а Арти небрежно кинул ему на колени сверток, даже не сказав при этом ни слова. Распечатать его Аран решил в самый Новый Год и посчитал этот год лучшим, когда увидел путеводитель по Новой Зеландии. На первой странице было лишь сухо написано: «Тебе от меня».

На новогодние праздники к ним присоединилась и Мари. Они приехали с Овидом чуть позже, и Аран был рад остаться на некоторое время в тени. Все в доме были взволнованы предстоящим знакомством с девушкой Овида. Мама все время суетилась на кухне, на несколько раз поправляя уже разложенные приборы и салфетки, Руви все время крутилась у зеркала, пока отец нервозно расхаживал по гостиной. И только Аран уединился в кресле в коридоре, вжавшись в его широкую спинку и наслаждаясь временным одиночеством. Если настрой остальных членов семьи был вполне однозначен и ограничен восторженностью и нетерпением, то отношение Арана состояло из противоречивых чувств. Поначалу в нем родилось уважение к Мари как к девушке, которая оказалась способной привлечь внимание Овида. Это выделяло ее в категорию особенной. Из всех девушек выбор Овида по каким-то причинам пал на нее. И Арану даже захотелось ей понравиться, ему захотелось поразить ее своим умом и неординарностью, показать, что семья Рудберг, вся семья, а не только Овид, уникальна и интересна. Однако с размышлениями о Мари в чувства Арана стала примешиваться и братская ревность. Аран всю свою жизнь равнялся на Овида, прислушивался к его словам, выпытывал из него побольше новых интересных мыслей. Овид всегда был семейным мыслителем, и Аран больше всего когда-то давно, еще до момента становления равнодушным, потерявшим интерес к жизни меланхоликом, любил подсаживаться к старшему брату, чтобы разговорить его на новые темы. Два брата всегда были вместе, но настало время, когда один созрел для создания собственной семьи. И простое любопытство Арана к человеку, ставшему частью жизни его брата, постепенно трансформировалось в сопернический дух за внимание Овида, пусть даже это внимание было в совершенно разных категориях. Еще не видя ее в глаза, Аран уже ее невзлюбил.

Однако если он и представлял себе Мари как достойную чету Овиду, со схожим типом мышления и равным Овиду интеллектом, и уже видел в ней многогранную личность с разными интересами и, возможно, привлекающим внимание вкусом, то уже с первого взгляда он понял, что ошибался. Мари оказалась очень простой и тихой девушкой, которой под стать было быть идеальной домохозяйкой, но не интересным собеседником для долгих споров и захватывающих полемик. Аран поверить не мог, что Овид, его непревзойденный старший брат, его образец для подражания, увидел в этой незаурядной девушке спутницу всей своей жизни. Брат, которого он знал и видел ежедневно в одном и том же амплуа, дома за праздничным столом рядом с еще одним человеком, сумевшим завладеть всем его вниманием, был совершенно незнакомым ему человеком.

Ему было печально, и причины своей печали он определить не мог. Пока все веселились, перебравшись из кухни в гостиную, и голос Руви вперемешку со звонким смехом Мари заполнял пространство, Аран лежал на кровати в своей спальне, в одиночестве смотря в потолок. Он мысленно проходил по воспоминаниям всей своей жизни, силясь восстановить хронологическую последовательность событий прошлого. Словно прокручивая видеопленку, он по кадрам смотрел на собственную жизнь, которая состояла из принципов его родителей. Отец всегда повторял, что истинная взрослость заключается в способности обуздать свои детские наивные мечты. Только когда человек сможет отличать пустые фантазии от реальных достижимых целей, он сможет определять для себя задачи и брать на себя ответственность и зваться человеком зрелым. Но в данную минуту Аран думал о своей странной мечте, которую даже не мог причислить к фантазии или к цели. Страна была реальной, он видел ее фотографии и читал о ней статьи. Однако он ни разу там не был, чтобы сравнить, насколько действительно кажущееся. Аран задумался над тем, что, возможно, Овид и все его родные были правы, когда говорили о том, что он бросается своей жизнью, не зная, ради чего. Может ли так быть, что его Новая Зеландия была лишь навязчивой идеей, но не мечтой? Цепляется ли он за нее как за единственный интерес своей жизни, но не истинный ее смысл, просто потому, что других интересов у него нет? На какой-то момент Арану стало не по себе от мысли, что все его старания достичь берега островов в Тихом океане, совершались ради свершения самого действия, а не ради полноты и логического завершения прожитой жизни.

И опять же: Арана не могли убедить никакие доводы о взрослости человека, способного отказаться от детских фантазий ради существующих материальных целей, потому что не об этом он вел споры с самим собой. Признавая, что иллюзорные желания многочисленны в своем количестве, подобно тому, как и само человеческое воображение не имеет границ, он при этом утверждал, что у каждого человека есть одна единственная мечта, подводящая черту под всей его жизнью и становящаяся смыслом и самовыражением всего его существа. Аран ясно видел жизнь своей мечты, даже не попробовав ее в реальности. Он знал, всем своим существом, каждой своей клеткой он чувствовал, что место, где он находится сейчас, не является его настоящим домом. Невозможно было назвать навязчивой идеей то состояние, в котором он пребывал каждодневно на протяжении всей своей сознательной жизни, чувствуя себя, будто в клетке, где недостаточно кислорода. В ней можно поверхностно дышать, и этого достаточно для поддержания жизнедеятельности организма, но при этом воздуха не хватает для вдоха полной грудью. И если был хотя бы минимальный шанс освободить себя от сковывающего ощущения благодаря далекой стране, как бы ее ни называли: будь то настоящая мечта, или навязчивая идея, или мимолетная прихоть детства – Аран готов был рискнуть всем и этим шансом воспользоваться. Мысленно он поставил на весы Новую Зеландию и свою настоящую жизнь и в предельной честности с самим собой признавал, что, не задумываясь, бросил бы учебу, которую ненавидел еще до своего поступления; рутинную работу, не дававшую ему того самоудовлетворения, которое получают люди, занимающиеся своим делом; и только когда дошел в перечислении до людей, он нашел ответ. И как раз не потому, что остался бы ради них, а потому, что как раз не сделал бы этого. Стискивая зубы от мучительного откровения самому себе, Аран поэтапно признавался, что бросил бы друзей, знакомых и, самое главное, семью, потому что не чувствовал, что в них заключается смысл его жизни. И тогда он задался вопросом, что же может заставить его остаться. Ответ появился моментально. Безграничное чувство вины.

Его мысли сбились из-за знакомой вибрации в кармане. Он улыбнулся потолку и вытащил телефон, тут же приложив его к уху:

– Чего тебе?

– Тебе весело? – услышал он шутливый тон в голосе друга.

– Захватывающе, – усмехаясь, ответил Аран. – Лежу в спальне и разговариваю с потолком. Спасибо за подарок. Лучший, который я получал за свою жизнь.

– А мне тоже весело, – зевнул Арти. – Тоже в своей комнате, потому что внизу в нашей гостиной тридцать незнакомых человек с отцовской компании. Похоже, только наша Кристи отрывается. Представляешь, когда я ей позвонил, она решила, что это звонят ее «ребята». Я даже ревновать начинаю.

– Ты ей звонил?

– А ты нет?

– Э-э…

– Ну ты даешь, Рудберг!

– Сейчас позвоню…

– Эй, нет уж, теперь все, разговаривай со мной! Я первый до тебя дозвонился.

Аран снова усмехнулся в трубку. Они проговорили с ним до двух ночи. Обо всем подряд и ни о чем конкретном. Даже включая определенную тему, когда Аран, уже пребывая в сонном и расслабленном состоянии, все же решился заговорить о личной жизни друга. Через телефон на расстоянии и с отдаленными выкриками поздравлений и шумом музыки где-то на фоне было легче затрагивать личную тему, на которую Артур в ясном рассудке и лицом к лицу с собеседником явно говорить не хотел. Но сейчас Аран после некоторой паузы услышал тяжелый вздох и затем тихий голос друга, говорящий, что чувства его, похоже, останутся невзаимными. Как бы Артур ни старался завоевать сердце своей возлюбленной, девушка ответить взаимными чувствами не могла. Она просто его не любила. А потом он рассказал, что послезавтра в их загородном доме отец знакомит его с одной молодой особой, которую видит в качестве своей невестки. Тупиковая ситуация с несчастливым концом.

Аран не мог не думать об этом. Вспоминая счастливые лица друзей Кристин и то вдохновение, которое они ему подарили, сами об этом не догадываясь, сейчас он задавался вопросом, по каким критериям люди делятся на предельно счастливых и столь несчастных. Никто ничем не выделяется, не слишком отличается друг от друга, все равны, но при этом перед глазами Арана два доказательства людей счастливых и людей несчастных. Некоторые люди, как Моника с Матеушем, сами строят свое счастье, свою жизнь. Они есть друг у друга, скоро у них будет ребенок, они живут полной жизнью. И именно это заставило Арана поверить в то, что каждый человек сам создает свою жизнь, и это в силах каждого человека – сделать себя счастливым. Но почему же тогда это простое правило не распространяется на некоторых людей, таких, как Артур со своими невзаимными чувствами или он сам со всей своей жизнью?

По возвращении в город к своим повседневным обязанностям два друга все же снова вернулись к разговору о своих передрягах и как-то ранним вечером, просиживая в джаз-баре, они поняли, что уже изрядно напились. Кристин еще не вернулась, и все, что им оставалось делать, лишь допивать виски, уже молча вслушиваясь в странную музыку, не имеющую ничего общего с джазом. Ян еще поначалу пытался увещевать парней остановиться на выпивке, но потом и он стал пропускать по рюмке через две, поддавшись их упадшему настроению и с грустью поделившись, что его излюбленный бар понемногу меняется. Он рассказал, что музыканты уволились, и больше живых концертов здесь не будет, по крайней мере, не их привычного квартета.

– Это почему уволились? – шокировано спросил Аран, держась за легкую голову, которую пытался сейчас стабилизировать.

Ян пожал плечами на очевидное:

– Ну, у Моники и Мати сейчас мысли поважнее. Им теперь готовиться надо. А без них Серж и Лина никогда не будут выступать. Они на следующей неделе вывезут свои инструменты отсюда и, вроде как, все…

Он тяжело вздохнул и, взглянув украдкой по сторонам, опрокинул еще один шот виски.

Аран жалел лишь о том, что так и не успел услышать их полного выступления. Зато в тот же вечер, придя домой, он достал небольшую коробку из-под галстука, подаренного родителями, написал на ней большими буквами «НЗ» и положил туда первую зарплату за полную рабочую неделю.

Когда в город вернулась Кристин, уже на следующий день парни ввалились к ней домой с кучей новостей и про музыкантов, и про отсутствие джаза в джаз-баре, и жалуясь на то, как им негде теперь убивать свое время. Она была рада их видеть, хотя для вида и поворчала. Ей не стоило особого труда разгадать поникшие настрои друзей, но вопросов задавать она не стала и, после того как Аран попросил ее поставить Мунго Джерри, думая о Джо с грустными глазами, она, слегка сощурившись, взглянула на него и действительно поставила музыку Мунго Джерри, но вместо Джо выбрала зажигательную песню «Дикая любовь». Уже на первых звуках гитары и бубна они втроем на мгновение замерли, а затем бросились в дикий пляс. Аран от души смеялся, глядя на то, как Арти изображает гитару в своих руках, тряся головой, а Кристи весело прыгает, сотрясая волосами и вскидывая руки над собой. В какой-то момент она со смехом кинула чипсы в Арана, и он замер на долю секунды, чтобы тут же схватить горсть из пакета и швырнуть в нее в ответ. К ним присоединился Артур, и вскоре вся комната была засыпана кусочками раскрошенных чипсов, вслед за которыми полетели подушки и тетради. Аран не веселился так никогда в своей жизни. Они забавлялись до самого позднего вечера, жуя чипсы, слушая музыку, прыгая на диване, болтая о всякой ерунде, и все трое чувствовали, что расставаться никому не хочется. Артуру не хотелось возвращаться в его огромный особняк, где его опять ждали разговоры с родителями о достойной спутнице, Аран не стремился вернуться домой в тихие четыре стены, где Овид, возможно, снова взялся бы вразумлять его по поводу Новой Зеландии, а Кристи явно не хотелось оставаться одной в своей квартире. Когда все трое заметно стихли, сменяя веселый смех на улыбки и выравнивая запыхавшееся дыхание, Кристин поставила Пола Маккартни и его уютную «Бип Боп», и некоторое время они все просто молча слушали тихое размеренное звучание, погружаясь в комфорт и не желая рушить нисшедшее на них спокойствие. А потом Кристи просто ушла в спальню, чтобы минуту спустя вынести кучу одеял и подушек, и Аран, ничего не спрашивая, достал телефон, чтобы позвонить Овиду и предупредить о своей очередной ночевке у друга, в то же время поглядывая, как Артур уже по-свойски стелет постель. Они еще выпили кофе, молча улыбаясь каждый своим мыслям, впитывая в свое сознание счастливую размеренность настоящего момента. Аран потрепал свои волосы: действительно ли он смог бы бросить то, что нашел здесь, чтобы уехать в другую страну? Сегодня ему думать уже не хотелось.

Странно, что не в своей квартире Аран убирался с большей готовностью, чем в своей собственной. Утро для троих настало совсем днем. Похоже, либо никто из них не высыпался во время каникул, либо просто все любили поспать. Однако все признали, что за вчерашние веселья нужно платить, и по молчаливому уговору как-то разделили обязанности без ссор. Арти принялся готовить завтрак, пока Аран пылесосил полы от рассыпанных по всей гостиной чипсов, а Кристин расставляла вещи по местам.

Арану было уютно со своими друзьями. Он уже не боялся неожиданных сюрпризов от них, и каждый раз, когда он и Арти ссорились по мелочам, угрюмо отворачиваясь друг от друга и не разговаривая по нескольку часов, Кристи только тихо посмеивалась, напоминая им, что настоящие друзья – это как семья. С ними можно ссориться, но остаться без них нельзя.

Квартира Кристи стала приютом для разбитых или еще неисполненных мечтаний. Здесь каждый либо забывал на время о своей душевной боли, либо наоборот заряжался позитивным настроем и убежденностью, что все возможно, если сильно в это верить. Трое друзей без стеснения впадали в детство, и ничто их в этом не останавливало. Здесь не было обязанностей и взрослой ответственности или правил. Они могли делать, что хотели, оставляя реальную жизнь за дверью квартиры. В один из дней, сидя на полу и играя в карты, в которые Кристин не играла до этого ни разу в жизни, а потому парням приходилось хорошо поддаваться, чтобы хоть немного продлить игру, она задумчиво посмотрела на гостиную и мечтательно произнесла:

– Хочу шатер!

Эта идея привела всех в восторг, и уже десять минут спустя они вытаскивали и перебирали все простыни и шторы в доме, чтобы соорудить настоящий шатер. Он получился не самым лучшим. Но зато на следующий день Артур исправил ситуацию, потащив Арана в его обеденный перерыв в магазин тканей, чтобы накупить там десятки метров самых разных материалов, от шифона до сатина, всевозможных расцветок, светящихся и переливающихся разными цветами, с лентами, чтобы связать их вместе, и с подушками, чтобы накидать внутрь шатра, и в дополнение запасшись бамбуковыми струнами, чтобы создать ему форму. И уже вечером, построив самый настоящий шатер специально для Кристи, они долго смеялись над ее по-детски восторженной реакцией, наблюдая, как она то и дело забирается внутрь, чтобы тут же выскочить наружу, пробегает вокруг своего шатра, хлопая в ладоши, и вновь запрыгивает в свое новое жилище.

А потом вновь настала учеба, и работа Арана сократилась до привычных трех-четырех часов в день, а редкие будничные вечера сместились вновь в джаз-бар, куда вернулась Кристин. Больше всего Аран любил утра тех понедельников, которые шли за иногда случавшимися воскресеньями, когда друзья оставались на ночь дома у Кристин. Тогда они завтракали все вместе в угрюмом молчании из-за недосыпа, а потом отвозили Кристин в ее университет и уже ехали на свою учебу. Обычно, по настоянию Арана, Арти останавливался за пару кварталов до университета и высаживал Арана, доезжая до парковки уже в одиночестве. Выполняя свой моцион утреннего курения у ворот университета, Аран испытывал благодарность другу, который, докуривая свою сигарету, едва заметно кивал головой ему в сторону университета, зовя его на учебу.

– П-привет, Аран! – к нему подошел Гоббинс.

– Как жизнь, Нэти? Скучал? – Аран даже, будто, ждал его. Он с меланхоличной улыбкой вытащил из кармана сигареты и протянул ему. – Будешь курить?

– Опять ты за сво-ое, – отмахнулся Нэт. – Как кани-икулы?

– Тоскливо. Я тебя целый месяц не видел! Чуть не помер с тоски.

Аран снова затянулся сигаретой и кинул беглый взгляд на друга, который курил неподалеку с компанией своих приятелей и сейчас закатил глаза, взглядом показывая на Гоббинса. Аран отвел глаза к земле, сдерживая улыбку.

– А ты весе-олый, – заметил Нэт. – Неужели забыл про пр-пра-актикум?

– Ай, – раздраженно выдохнул Аран, – опять ты настроение портишь, Нэти. Ну что за привычка вечно портить настроение?

Примерно раз в месяц все студенты обязаны были посещать открытые для публики судебные дела, чтобы потом писать рецензии о слушании. Аран всегда задавался вопросом, почему ничего нельзя конспектировать в самом суде, но при этом после самого слушания нужно писать по данному разбирательству аналитическую работу. В основном студенты посещали районные суды, за редким исключением верховный суд, и везде на дверях судебных кабинетов висели те же таблички с зачеркнутыми картинками телефонов, видеокамер и блокнотов. Потому после каждого слушания все студенты как можно быстрее выскакивали из здания суда, чтобы уже во дворе извлечь уже приготовленные ручки с бумагой и второпях записать услышанное, пока информация не успевала выветриться окончательно.

Здание верховного суда находилось в центре города и совсем недалеко от университета, потому сразу после осведомительной лекции вся группа пешком направилась по морозному воздуху на практикум. Само здание суда приводило Арана в некоторое замешательство, и он до сих пор за все эти годы не мог точно сказать, нравится ли ему архитектура его строения или нет. Основное здание было кирпичным и выполненным в виде некоего подобия замка, с башнями с зубцами и арочными окнами, но, судя по всему, здания стало не хватать для судебных нужд, и со временем к основному замку была добавлена современная пристройка со стеклянной стеной, украшенной поверху символичным мозаичным витражом, стеклянным потолком и светлым холлом. Но хотя от этого внутренность строения идеально обыгрывала простор и свет, все же Аран улавливал какую-то дисгармонию в комбинации модерна и классики.

В здании было шестнадцать судебных залов с отдельными для каждого зала судьями, ведущих по пять, а то и больше дел в день. Суть состояла в том, что в расписании никогда не значилось, из какой категории дело: криминальное или гражданское, потому невозможно было заранее узнать, о чем будет разбирательство. Хотя Аран часто задумывался, на какое бы дело предпочел идти, знай он заранее историю слушания, но практически никогда не мог ответить самому себе, что из человеческих разбирательств ему предпочтительнее.

Студенты разделились на две группы и направились в судебные залы. По привычке Аран последовал за Лорой и Бейб и подальше от Кана Руфуса и Стефана Барича, но почувствовал, как кто-то хватает его за рукав. Артур лишь процедил шепотом:

– Мне у кого потом списывать-то? Не уходи!

Они попали на два слушания. На очень короткое и на очень длинное, если это что-то может рассказать о судебном процессе. По первому делу стоял вопрос об освобождении под залог. Какой-то молодой человек, не многим старше самого Арана, был арестован неделю назад с наркотическими веществами, но отправлен по каким-то не уточненным в суде причинам в больницу. Он подал прошение об освобождении под залог, однако районный суд направил его с его заявлением в суд верховный. Но к тому моменту, когда суд взял его дело, из больницы его уже выписали, потому адрес его пребывания во время залога автоматически менялся на домашний. В результате в освобождении было отказано по причине несоответствия адреса. И все верно, все по закону. Нужно вновь подавать новое заявление и вновь вначале в районный суд. Все верно. Если бы не одна деталь, заставившая Арана вновь нахмуриться и сердито уставиться в пол, лишь бы не видеть происходящего. В зале суда была мама паренька, беспрестанно тихо плачущая и повторяющая шепотом про отца. Обрисовав ситуацию, регистратор отметила, что даже несмотря на тяжелую раковую болезнь отца, по прогнозам докторов ведущую к уже скорой смерти, сына отпустить домой все равно не могут. Из-за неправильного в бумаге адреса.

Аран стиснул зубы и коротко выдохнул, хмуро глядя на униформу полицейского, стоящего рядом с пареньком.

Второе дело оказалось продолжением уже давно тянущегося и касалось жалобы заключенного на условия его содержания. Из-за того, что заключенный не доверял никаким адвокатам, он решил представлять свое дело самостоятельно. Самого подсудимого и истца в одном лице лично в зале не было. Для него была организована конференцсвязь, и общение происходило через экран телевизора на стене. Выслушивая в течение полутора часов детальный рассказ о тяжелой жизни за решеткой, Аран почему-то почувствовал легкую тошноту. Он не понял ничего из самого дела, на какой оно стадии и к чему ведет. Понял лишь, что свидетель истца должен был выступать также как и консультант, которого в терминологии стран колоний Великобритании называют Маккензи Друг, но хотя судья это позволил, сама исполнительная власть в качестве тюрьмы в таком прошении отказала, и это было уже не в юрисдикции судьи менять решение начальника тюрьмы. Слушание перенесли на десять утра следующего дня, и Аран с чувством облегчения поднялся со скамьи на словах регистратора: «Всем встать». Выйдя из судебного зала, он сразу направился в туалет, где его стошнило, и некоторое время безотрывно смотрел в собственные глаза в отражении зеркала.

Вернувшись в университет, все студенты прямиком направились в кафетерий на обед, и Аран чувствовал, что по дороге Арти обеспокоенно поглядывает на его бледное лицо. Ему не хотелось есть и с кем-то говорить, но уже через минуту за его стол подсел Нэт Гоббинс со своим подносом. Он принялся делиться судебными делами, на которые попал с другой группой студентов. Несмотря на его заикания, он увлеченно описывал процесс, и глаза его светились энтузиазмом. Аран даже не вытащил из сумки свой бутерброд, хмуро глядя на сокурсника. Из-за шапки, которую он снял на входе, волосы были слегка влажными и всклокоченными, но он даже не утруждался привести их в порядок, как и поправить свою болотно-зеленую толстовку, которая небрежно была скомкана на груди. Он смотрел на Нэта с мрачным непониманием и легкой усталостью от сегодняшнего утра, наблюдая за его восторгом, и в возникшую паузу негромко спросил:

– Нэти, поделись, чем тебе все это так нравится?

– Что-о именно?

– Все это, – Аран неоднозначно повел рукой вокруг себя. – Все, чем мы занимаемся. Что ты такого занимательного находишь в адвокатах, чего я вообще в упор не замечаю?

Нэт проморгался и отвел глаза, мысленно подбирая слова. Он поправил очки на своей переносице и медленно рассказал, как на протяжении всей своей жизни грезил поддержанием закона и порядка. Он весь мир видел сквозь призму отсеков и разделов, где все правильно и систематизировано. Все окружающее для Нэта Гоббинса представлялось ему в структурах и схемах, и в таком мире нельзя заблудиться или что-то потерять. В мире Нэта ответы есть всегда. Когда во всем есть порядок, то все логично и спокойно, потому что эта стабильность становится базой всей жизни. Решая какое-то дело, Нэт находил в этом наивысшую степень радости и самовыражения, словно решая математическую задачу по уже готовой формуле. И неизменно получал внутреннее удовлетворение, когда все неизвестные находили решение: когда он получал единственный ответ. Для него порядок и закономерность были важнее всего. Ему было понятно и спокойно жить в таком мире.