Текст книги "Зачем мир воюет. Причины вражды и пути к примирению"

В небольшом городке, расположенном в поросших джунглями горах Колумбии, представитель местной администрации показывал журналисту фотографию. На ней был изображен он сам в молодости и еще восемь других мужчин. Все они были членами объединения под названием Революционные вооруженные силы Колумбии (ФАРК) – марксистской повстанческой экстремистской группировки, образованной в первой половине 1960-х годов. В 1980-е годы, после двух десятилетий партизанской борьбы, они сформировали политическую партию для того, чтобы установить перемирие и принять участие в выборах.

12 лет спустя, когда журналист рассматривал фотографию, этот чиновник был единственным оставшимся в живых из всей группы. «Все они были убиты, и не случайно, – пояснил он. – Это было целенаправленное физическое истребление». Правительственные войска и выступавшие на их стороне другие вооруженные формирования уничтожали лидеров ФАРК одного за другим. К 2002 году было убито, исчезло или скрывалось такое количество членов группы, что для участия в выборах не осталось претендентов, так что правительство распустило партию [19] -

Когда неопределенность разрешается, стороны истощены от конфликта, перед каждым повстанцем встает выбор: продолжать сражаться или сложить оружие, рискуя тем, что правительство воспользуется слабостью оппозиции. Множество факторов заставляло ФАРК сражаться в горах и джунглях на протяжении пяти десятилетий. Одним из них было систематическое уничтожение их лидеров. После того как группа повстанцев в 2016 году подписала мирное соглашение и объявила демобилизацию, убийства возобновились. В последующие годы по всей стране загадочным образом погибли десятки политиков леворадикального толка и разоружившихся лидеров повстанцев – вероятно, в результате действий тех же самых темных армейских и гражданских вооруженных проправительственных сил.

Это лишь один пример распространенной ситуации: большое правительство подавляет маленькую, но сильную повстанческую группу, с которой предпочло бы договариваться, передав какие-то трофеи или поделившись властью. Проблема подобных гражданских войн заключается в том, что повстанцы должны отказаться ОТ СВОИХ ИСТОЧНИКОВ СИЛЫ: бойцов, вооружений и секретности. Совсем иначе выглядят межгосударственные войны. Когда враждующие страны прекращают военные действия, им нет необходимости формировать совместное правительство. Они не должны распускать свои вооруженные силы или разоружаться. Более слабый участник межгосударственного конфликта далеко не всегда должен беспокоиться о том, что в мирное время будет поглощен своим более сильным соперником.

Однако после гражданской войны, если только участники не поделят страну на части, остается проблема восстановления государственной монополии на насилие. После того как участники сложат оружие, у более сильной стороны – как правило, у правительства – возникают стимулы пересмотреть соглашения и свести старые счеты. Риск существенно повышается, когда повстанцы непропорционально слабы, а режим автократичен и неконтролируем. Аварийные выходы оказываются недоступными. При отсутствии высшей власти, обеспечивающей действенность сделки, все договоренности должны соблюдаться добровольно. Но достичь этого не так-то просто.

Политолог Барбара Уолтер называет проблему обязательств единственным значимым препятствием для урегулирования гражданских войн. Это объясняет, почему такие конфликты длятся так долго. Именно проблема обязательств отвечает на вопросы, почему так трудно заключать продуктивные соглашения, почему они так редко выполняются и почему стороны ведут бесплодную борьбу до последнего солдата. Такие внутренние конфликты действительно длятся дольше, чем межгосударственные войны: средняя продолжительность гражданских войн – около 10 лет. Некоторые участники, как, например, ФАРК, понимают, что, если они сложат оружие, их лидеры будут уничтожены поодиночке. Это одна из причин, почему ФАРК воевали с правительством почти полвека. В мировой истории гражданских войн было гораздо больше, чем межгосударственных, и это чрезвычайно увеличивает множественность конфликтов [20],

Вернемся в Ирак и посмотрим еще раз на попытки американцев сместить Саддама Хусейна. У иракцев есть старая поговорка, которая прекрасно отражает идею превентивной войны: «Лучше пригласить врагов на обед – тогда они не съедят тебя на ужин». Кто-то, глядя на отношения Соединенных Штатов и Саддама Хусейна, видит воплощение проблемы обязательств. Оружие массового поражения, в особенности ядерное, могло бы бесповоротно изменить баланс сил между двумя странами. Каким образом Саддам мог гарантировать, что не будет его разрабатывать? И все же неопределенность может объяснить долгую подготовку к войне, но решение о вторжении трудно списать только на наличие частной информации или неверные представления о положении дел [21].

Саддам мечтал обзавестись атомной бомбой с того момента, как стал президентом. Оружие должно было укрепить его деспотический, тоталитарный режим. Оно должно было утвердить его положение на Ближнем Востоке и на мировом рынке нефти. В этом случае он мог бы усилить свое могущество за счет любой другой группы, включая Америку, Иран, Израиль и Саудовскую Аравию. Первый большой успех пришел к Саддаму в 1980 году, когда Франция продала диктатору два экспериментальных реактора. Французы, стараясь усидеть на двух стульях, хотели передать слабо обогащенный уран. Однако Саддам отказался и использовал свое влияние, потребовав оружейный материал. Ирак был вторым крупнейшим поставщиком нефти во Францию и третьим наиболее ценным торговым партнером – Саддам покупал по-настоящему много оружия. В итоге французы уступили [22].

Все понимали истинные намерения диктатора. Израиль на десятилетия раньше получил аналогичные исследовательские реакторы и материалы для создания собственного атомного оружия. Теперь сделка с французами могла бы положить начало пути Ирака к «исламской бомбе». Протесты Израиля ни к чему не привели. В свою очередь Соединенные Штаты вовсе не высказали возражений. Президент Рональд Рейган был сосредоточен на противостоянии с Ираном, и более сильный Ирак не казался ему источником опасности, Реальная сила Саддама Хусейна и его характер тирана еще не проявились достаточно заметно.

Для этого потребовалось еще одно десятилетие. На протяжении 1980-х и 1990-х годов Саддам провел жесткие кампании против шиитов, курдов, Ирана, Кувейта и даже против собственных военачальников, министров и простых граждан. Запад постепенно стал понимать, к чему приведет попадание атомной бомбы в такие руки.

Однако война не стала первым шагом к тому, чтобы этого не произошло. Так не бывает почти никогда. Решение о военном вторжении слишком дорогое и рискованное. По этой причине противники режима Саддама нацелились на его сдерживание. У них в распоряжении были другие инструменты, которые они задействовали в первую очередь. Например, Ирак подписал договор о нераспространении ядерного оружия и согласился с мерами безопасности, принятыми Международным агентством по атомной энергии (МАГАТЭ). Эти меры включали в себя дипломатию, инспекции и штрафы. Постепенно все это привело к тому, что режим Хусейна оказался под самыми жесткими санкциями в истории человечества. Более того, когда санкции и дипломатические усилия успеха не принесли, у США и Израиля оставались влиятельные инструменты, которые приостанавливали вторжение и включали в себя подрывную деятельность и авиаудары по стратегическим целям. Иными словами, несмотря на неопределенность и полную неподотчетность Саддама, альянс во главе с Соединенными Штатами нашел способ сдерживать диктатора, сохраняя статус-кво.

И все же к началу нового тысячелетия кое-что изменилось. Тактика сдерживания иракского лидера провалилась. От сурового санкционного режима страдали рядовые иракцы, так что Франция и другие страны лоббировали смягчение санкционной политики. В это время Саддам и его семейство продолжали богатеть на продаже нефти обходными путями. Диктатору даже удалось использовать санкции для консолидации своей власти, С одной стороны, его пропаганда демонизировала Соединенные Штаты, с другой – он использовал контроль над скудными источниками импорта и иностранной валюты для поощрения своих сторонников. При этом вооруженные силы Саддама все больше слабели. Таким образом, сдерживание стало выглядеть более сложным, а вторжение – более легким решением проблемы [23].

Главная забота администрации Буша заключалась в том, что даже если к 2003 году Саддам не успеет обзавестись атомной бомбой, его нельзя заставить отказаться от своего стремления в будущем. Высокопоставленный сотрудник разведки США по этому поводу заметил: «Все думали об одном: если мы сейчас не предпримем никаких действий, со временем он введет в заблуждение ООН и добьется отмены санкций, Тогда мы потеряем рычаги сдерживания, а у него снова появятся деньги и силы, чтобы открыть заводы и продолжить свое дело» [24].

Вероятность такого развития событий не была слишком велика. Но вице-президент США Дик Чейни отстаивал так называемую доктрину одного процента. Он говорил, что, если есть хотя бы один процент в пользу того, что режим типа хусейновского получит бомбу или поможет обзавестись атомным оружием «Аль-Каиде», американское правительство должно действовать так же серьезно, как если бы это было реальностью. Это драматизированное утверждение, но за ним можно увидеть безлюдную пустыню на том месте, где когда-то располагались Иерусалим или Нью-Йорк.

Трудно сказать, насколько реальным был риск, Саддам был скрытен, и даже его близкое окружение не было уверено в его целях, особенно если это касалось ОМП, 27 января 2003 года главный инспектор ООН в Ираке Ханс Блике, выступая на Совете Безопасности, заявил: «Ирак даже сегодня не готов полностью принять требования о разоружении, которые он должен выполнить, чтобы обрести доверие мирового сообщества и жить в мире». Уже после вторжения комиссия ООН, опираясь на показания бывших высокопоставленных иракских лиц, пришла к мнению, что, несмотря на фрагментарные и косвенные свидетельства, можно утверждать, что Саддам после отмены санкций планировал перезапустить программу создания ядерного оружия. Стимулы не отказываться от программы и получить необходимые материалы были столь велики, а сохранить это в секрете казалось настолько просто, что администрация Буша не сомневалась: он постарается это сделать [25].

В этой истории важное значение имел фактор неопределенности. У Саддама были стимулы обманывать и сохранять неясность. Инспекции не могли полностью снять подозрения. Можно попробовать представить себе страну, наводненную инспекторами МАГАТЭ. Во всяком случае, это дешевле войны. Но есть причина, по которой Саддам в предыдущее десятилетие жестко ограничивал деятельность инспекторов. Он был уверен, что американцы так или иначе используют то, что хорошо умеют: спровоцируют восстание, поддержат переворот или разработают эффективный план вторжения. Как США могут гарантировать, что не пойдут на это? Таким образом, в отношениях между Ираком и США возникло сочетание неопределенности и проблемы обязательств.

С точки зрения администрации Буша, даже небольшой риск был слишком значительным. «Саддам Хусейн должен понять, – говорил президент Буш журналисту CNN в 2003 году, – если он не разоружится во имя мира, мы вместе с остальным миром разоружим Саддама Хусейна» [26].

Эта ситуация может служить иллюстрацией к предупреждению по поводу простых историй. Очень удобно возложить вину на злодеев типа Буша или Хусейна, на их жадность или ошибки, обусловленные сверхуверенностью. Но мы не должны доверять глобальному стратегическому подходу, согласно которому война – это рациональная стратегия, пусть и трагическая.

Ирак – лишь один пример. Да, в этом случае были предпосылки для возникновения проблемы обязательств. Но важнейший компонент – убежденность, что Саддам не откажется от ядерного оружия, – был сильно преувеличенным. Разведка работала некачественно и приносила искаженные сведения, никак не решая проблему неопределенности, У высшего руководства США были свои мотивы в виде нематериальных стимулов, Администрация Буша явно недооценивала проблемы, связанные со сменой режима в Ираке, попав в ловушку неверных представлений. Таким образом, нельзя сказать, что дело исключительно в проблеме обязательств. Вместо этого сразу несколько предпосылок в сочетании друг с другом сужали диапазон переговоров вплоть до его исчезновения [27].

Примерно так же дело обстоит с Первой мировой войной, Когда кто-то говорит, что решающую роль в качестве ее причины сыграла логика превентивной войны, историки предлагают разумные выходы из затруднительного положения. Одни утверждают, что беспрецедентный рост могущества России существовал только в сознании немецкого генералитета, то есть был сильно преувеличен. Другие добавляют, что и здесь оставалось пространство для договоренностей: Бисмарк наверняка нашел бы выход из июльского кризиса. Это возвращает нас к аргументации Такман и Макмиллан: одаренные дипломаты находят мирное решение, а плохие – нет [28].

Можно сказать, что правы и те и другие. Вспомните пример летчика-истребителя. Историки типа Такман фокусируют внимание на мастерстве пилота, Они говорят, что в 1914 году европейские политики оказались отнюдь не асами. Под их управлением самолеты врезались в стены каньона. Но вы имеете право спросить: почему они вообще решили пилотировать в столь тесном пространстве? Те же самые лидеры могли бы спокойно летать в открытом небе. Ошибки могут решать судьбы мира, это правда, но только в том случае, когда диапазон переговоров опасно сужается под воздействием пяти условий, о которых мы говорили в самом начале. Проблема обязательств и четыре другие логические предпосылки направляют самолет в более опасную обстановку, с которой может справиться только умелый и удачливый пилот. Это приводит нас к выводу о том, что у войны крайне редко бывает только одна причина.

Глава 6
Неверное восприятие

Убежденный пацифист Альберт Эйнштейн был настолько чужд конфликтов, что даже избегал играть в шахматы. Когда разразилась Первая мировая война, физик с ужасом наблюдал за милитаристским угаром, который охватил все структуры немецкого общества, включая близкие ему академические круги. Ученые, которые пригласили его в Берлин, занялись научными проектами, связанными с военными нуждами. Они публиковали националистические, воинственные манифесты. Начальник химического отдела военного министерства, близкий друг Эйнштейна, начал разрабатывать отравляющие газы, поражающие легкие, которые планировалось распылять над вражескими траншеями.

Поначалу своенравный Эйнштейн хранил свое мнение при себе. Но по мере увеличения количества жертв ученый больше не мог молчать. Он начал посещать антивоенные митинги и публиковать статьи, осуждающие насилие. Годы войны и послевоенные десятилетия он посвятил решению нового для себя вида проблемы. Разум, который перевернул наши представления о пространстве и времени, природе вселенной, атомов и света, обратился к одной из самых сложных проблем – к осмыслению природы насилия и поиску возможностей для его прекращения.

Эйнштейну было очевидно, что войны начинают безответственные лидеры. Он считал, что для правящих классов в любой стране характерно стремление к власти. Озадачивало его другое: почему общество с таким энтузиазмом их поддерживает? «Как может быть, – вопрошал он, – что такая мелкая клика искажает волю большинства, на долю которого приходится все потери и страдания от войны?» За ответом физик решил обратиться к лучшему в мире специалисту в области человеческой психики. Однажды в Берлине летним днем 1932 года он сел за свой рабочий стол. «Уважаемый господин Фрейд, – написал ученый. – У меня возник вопрос: существует ли способ избавить человечество от угрозы войны?»

В 1932 году пожилой психолог был почти так же знаменит, как более молодой физик. Но в отличие от дружелюбного и неряшливого Эйнштейна Зигмунд Фрейд был угрюм и строг. Худощавый, в безукоризненном темном костюме, с пронзительным острым взглядом из-под очков в круглой черной оправе, с коротко подстриженной бородкой и гладко зачесанными остатками волос на лысеющем черепе [1].

Война потрясла Фрейда также глубоко, как Эйнштейна, Психологу было 58 – слишком много, чтобы присоединяться к военным действиям. Но его сыновья записались добровольцами, более молодые коллеги-медики и пациенты ушли на военную службу, оставив знаменитого психоаналитика в одиночестве. Так у него появилось необычно много свободного времени, чтобы поразмышлять о беспрецедентной жестокости.

Психоанализ Фрейда концентрировался на подсознательных мыслях, чувствах и желаниях, которые определяют человеческое поведение. До войны он был сосредоточен на эротизме. Но идеи типа Эдипова комплекса и детской сексуальности не могли объяснить силы, подталкивающие политиков, военных и аристократов к войне, или страсть, с которой фермеры, школьные учителя и домохозяйки их поддерживают. Фрейд решил, что здесь должны действовать иные законы.

К 1932 году, когда Эйнштейн написал письмо Фрейду, психолог начал формулировать идею о существовании близнеца эротического импульса – инстинкте агрессии и разрушения. «Война, – писал он Эйнштейну, – в этом случае выглядит вполне естественным явлением, биологически оправданной и практически неизбежной». В своем письме он также подтвердил: «Человеку присуща страсть к ненависти и разрушению».

Оба мыслителя совершенно справедливо обратились за поиском ответов к психологии. Но в их эпоху система знаний о человеческой психике только зарождалась. Немногие специфические идеи Фрейда по поводу эротики и тяги к разрушению выстояли под пристальным анализом, Массы можно распалить ненавистью. Они сами могут проявлять неудержимую ярость – вспомните английских футбольных хулиганов, индийских религиозных фанатиков или геноцид в Руанде. Опытные коммуникаторы могут формировать антипатию к врагу, особенно если в их распоряжении есть радио и другие средства массовой информации, Однако, несмотря на все это, я готов утверждать, что у человека нет врожденного вкуса к насилию. Группы проявляют ненависть к конкретным противникам, в конкретных обстоятельствах, когда отношения становятся максимально поляризованными, Зачастую за этим стоит длительная история конфликта, а неверное восприятие способствуют превращению враждебности в длительные циклы насилия,

Чтобы понять причины неверного восприятия, необходимо учитывать общую особенность принятия человеком решений – наше автоматическое быстрое мышление. Оно способно исказить стратегически разумные решения, даже когда страсти и поляризация не являются определяющими факторами. Если Фрейд ошибался в частностях, он был глубоко прав в том, что в человеке есть глубокий запас мыслей, эмоций и влечений, о которых мы имеем лишь смутное представление. Эти подсознательные реакции могут подводить нас к поспешным суждениям и ошибкам.

Концепция быстрого мышления тесно связана с работой психолога Даниэля Канемана. Он и его коллеги показали, как устроен человеческий мозг, которому необходимо принимать быстрые и эффективные решения, иногда ценой предвзятого или ошибочного выбора. Оговорюсь, что не любое мышление быстрое. Множество решений, которые мы принимаем, напротив, очень осторожные, рассчитанные, «медленные». Особенно это касается ситуаций, связанных с высокими ставками и рисками, как это бывает в случае с объявлением войны. Но наше автоматическое мышление означает, что даже на самые взвешенные решения оказывают влияние мысли, которые приходят в голову практически готовыми, Даже когда нам кажется, что мозг неторопливо и рационально разбирает проблему, сознание ищет кратчайшие пути и подвержено влиянию эмоций, В основном быстрое мышление – это благо: оно дает нам возможность ориентироваться в сложном мире, без труда принимая миллионы мелких решений. Однако во время кризиса автоматическое мышление может приводить целые группы к неверному восприятию и, как следствие, опасным ситуациям [2].

Это отличается от психологических корней конфликта, которые мы рассматривали выше, говоря о нематериальных вознаграждениях, которые люди могут получать от мести, статуса и местничества. Такие преференции никак не связаны со скоростью принятия решений, Нам просто нравится то, что нам нравится. Если люди принимают одно решение медленнее, чем другое, нельзя сказать, что одна ситуация имеет для них большую ценность, чем другая. Сожаление – один из способов отличить логические предпосылки, описанные в главе 3, от того, о чем мы говорим сейчас. Нематериальные стимулы – устойчивые и последовательные эмоциональные вознаграждения и вкусы, и обычно люди не пересматривают такие решения. Неверное восприятие или заблуждения – это рефлексивные и ошибочные убеждения, которые приводят к поспешным действиям и часто становятся поводом для сожаления [3].

Так или иначе, прежде чем перейти к разговору о конкретных ошибках, которые могут сделать невозможным заключение мирной сделки, разберемся с предубеждениями общего характера.