Текст книги "Вампиры. Происхождение и воскрешение. От фольклора до графа Дракулы"

И все это произошло в тот самый вечер, когда, о чем без прикрас упоминает Мэри, «Шелли… начал [рассказ], основанный на опыте его ранней жизни». Запутанный рассказ Полидори о том, как «Он женился, и его другу понравилась его жена…» связан с инцидентом с участием друга Шелли Томаса Джефферсона Хогга и первой жены поэта Гарриет. Упоминание «друзей, которые кормятся за его счет», возможно, касалось Уильяма Годвина, отца Мэри, и Чарльза Клермонта, брата Клэр. Если это так, то позже Мэри решила не упоминать о своем отце как о своего рода финансовом кровопийце.

Во время всех вечеров, когда рассказывали страшные истории, Полидори, судя по всему, также был занят тем, что давал эфир или настойку опия Шелли (от его головных болей и гиперактивности) и «Черную каплю» – популярный препарат, содержащий опиум, – Байрону. Они не считались стимуляторами – стимуляции и так было более чем достаточно; это были транквилизаторы.

Во введении к своей книге Мэри Годвин выражает эту необычайную напряженность в виде сценических эффектов готической мелодрамы. Незадолго до описания событий июня 1816 года она признается в том же очерке, что чувствует себя гораздо более комфортно с «воздушными полетами моего воображения», чем с попытками описать повседневную жизнь и людей: «Обычная жизнь казалась мне слишком заурядным занятием». Вместо того чтобы превращать жизненный опыт в прозу, она предпочла, по ее словам, «строить воздушные замки – предаваться мечтам наяву… Мои мечты были одновременно фантастичными и приятными…»

Это может объяснить, почему она переписала свой рассказ о том, что произошло во время сеанса рассказов о привидениях. Ей приходилось бороться с представлениями о женском литературном приличии – читатели «Франкенштейна» были бы по-настоящему шокированы, если бы она оказалась чем-то большим, чем «набожной, но почти безмолвной слушателельницей» в такой августейшей мужской компании. Было бы неприлично копаться в их сокровенных фантазиях и писать об этом. Внешний облик готики, где сексуальность стала вопросом разводных мостов, рвов и замков, был приемлем, но жизненный опыт – нет. Ей также не хватало уверенности в том, что касалось писательства, и, возможно, она даже согласилась с Шелли в том, что повесть, вышедшая из-под пера лорда Байрона, «была бы гораздо лучше воспринята публикой, чем любая вещь, которую я когда-либо еще напишу».

Хотя, как следует из ее вступления, возможно, было бы лучше, если бы она сказала это сама, а не признала это публично в «предисловии… полностью написанном им».

Поэтому, скорее всего, ключевая фраза звучит так: «С моей точки зрения, жизнь казалась мне слишком банальным делом». Очевидно, это не было обычным явлением в отношении Байрона и Шелли. Но она не могла об этом написать. Для нее это не было чем-то обычным, но по разным личным и социальным причинам ей так казалось.

Ничто из этого не объясняет, почему она вычеркнула Клэр Клермонт и Джона Полидори из сеансов с рассказами о привидениях, если не считать фразы: «мои читатели не должны иметь к ним никакого отношения». Возможно, она считала себя одной из хранительниц огня посмертной славы Шелли и Байрона: все мужчины, участвовавшие в сеансе историй о привидениях, на тот момент, когда она писала свое введение, были мертвы; Клэр умерла в 1879 году. Но есть еще одна важная причина, по которой она переписала события – не считая цели представить недорогое издание «Франкенштейна» и продать свою работу новому поколению читателей, ведь это было ее заработком – Мэри нужно было публично заявить, что она и только она – создательница монстра Франкенштейна.

Первое издание «Франкенштейна» было анонимным. Перси Шелли помог со стилем написания второго основного черновика романа (и сделал его слог более витиеватым – к лучшему или к худшему), выступил в качестве редактора и корректора. Однако некоторые читатели первого издания подумали, что автором «Франкенштейна» был Перси Шелли: этот факт привлек внимание общественности и роман восприняли гораздо лучше, чем все, что поэт писал до этого. Поэтому Мэри совершенно справедливо решила, что должна громко и ясно заявить во вступлении, что автор – именно она.

Она ясно дает понять, что давление на нее в той достопочтенной компании было сильным. Шелли и Байрон соревновались. Байрон предложил опубликоваться вместе – фантастическое предложение для начинающего писателя. «Как дочь двух выдающихся литературных знаменитостей» – Мэри Уолстонкрафт и Уильяма Годвина – Мэри Уолстонкрафт-Годвин воспринималась всеми, кто ее знал, как талантливая писательница. Но это давалось нелегко: «В [моих ранних работах – а ей было всего восемнадцать] я подражала – делала так, как до этого делали другие, и отвергала предложения моего собственного разума». Усиливая давление, «мой муж… с самого начала очень хотел, чтобы я доказала, что достойна своего происхождения, и вписала себя на страницу славы».

Лорд Байрон не уделил бы ей много времени как писательнице, даже если бы она смогла доказать, что достойна своих родителей: что касается его, она была занята переписыванием рукописи «Чайльд Гарольда». Шелли очень поддерживал ее, но его прометеевский дух часто выбивал Мэри из колеи: ее взгляды касательно тех, кто стремится к господству над миром, не беря на себя ответственности за последствия, она предельно ясно выразила в характере и судьбе Виктора Франкенштейна. Возможно, Шелли поддерживал ее из вежливости. Она упоминала о нем – особенно в переписанном вступлении 1831 года – как о «всегда искреннем и энергичном в своих увещеваниях, что я должна максимально развивать любой свой талант», но, возможно, его поддержка, как ей казалось, была «связана не столько с идеей, что я могу создать что-то достойное внимания, сколько с тем, что он сам мог судить, насколько большие надежды я подаю». Из-за этого давления Мэри стала бояться неудач и того, что она не оправдает возложенных на нее ожиданий.

В этой атмосфере Мэри пыталась найти собственный голос и, что особенно важно, придумать «историю, способную посоперничать с теми, которые вдохновили меня на это дело…» Но ничего не получалось. Мэри испытывала «полную неспособность к сочинительству, которая является величайшим несчастьем для автора». «Вы придумали рассказ?» – спрашивали ее каждое утро. И каждое утро ее ответом было «унизительное отрицание».

В итоге после ночной дискуссии с Байроном и Шелли – было важно, что это именно они, прославленные поэты, не допустили Мэри в свои беседы о «природе принципа жизни» и экспериментах поэта-ученого Эразма Дарвина и Луиджи Гальвани и его племянника и редактора Джованни Альдини – ей приснился кошмар наяву. И, ко всеобщему удивлению, к Мэри пришла идея написать рассказ о Франкенштейне.

Опять же, что касается авторства текста, все произошло не совсем так, но, возможно, дело не в этом. Полидори упоминает, что Мэри была одной из первых, кто рассказал свою историю, но никак не последней. Вероятно, он отметил этот момент и записал его. Она была таким же «аутсайдером» в этой игре. Очевидно, она уже некоторое время раздумывала над этой историей, но окончательным толчком стала полночная беседа о первоосновах жизни – эта беседа вывела ее из писательского ступора. Полидори писал:

15 июня. Вечером пришли Шелли и другие; обсуждали мою недостойную внимания пьесу [Полидори написал драму под названием «Каэтан», ставшую источником необычайного веселья]. После этого у нас с Шелли состоялся разговор о первопричинах – следует ли считать человека всего лишь инструментом.

16 июня — Лежу в постели. Приходил Шелли, обедал и ночевал здесь с миссис Ш. и мисс Клэр Клермонт. Написал еще одно письмо.

17 июня —…Обедал с Шелли и остальными… Истории о привидениях начали все, кроме меня.

18 июня —…Шелли и остальные здесь…

Итак, разговор о «природе первоосновы жизни» (или, по версии Полидори, о том, «следует ли считать человека лишь инструментом») состоялся вечером 15 июня. Два дня спустя он писал: «Работу над историями о привидениях начали все, кроме меня». Если этот разговор спровоцировал кошмар наяву, увиденный Мэри и столь ярко запомнившийся ей сон, должно быть, был либо в ночь на 15, либо на 16 число – скорее всего, 16 числа, когда Шелли ночевали на вилле Диодати. В таком случае сеанс историй о сверхъестественном состоялся 17 и 18 июня (когда Полидори представил свой рассказ, а Шелли потерял над собой контроль). Незаконченный рассказ Байрона, позже опубликованный вместе с его «Мазепой» (1819), действительно датирован 17 июня 1816 года. И когда Мэри описывала то, что окружало ее во время кошмара – «темный паркет, закрытые ставни… зеркальное озеро и высокие белые Альпы» – она, вероятно, имела в виду свою комнату на вилле Диодати, а не в доме Шапюи. Описание подходит. Итак, сцена «сотворения» Франкенштейна была рассказана 17 июня. Байрон тоже представил свой рассказ. У Полидори, как и следовало ожидать, возникли проблемы с ответом на вопрос «Вы придумали рассказ?»

С точки зрения истории литературы прискорбно, что Мэри Годвин окружила события 17 и 18 июня 1816 года готическими сценическими эффектами и низкосортными историями о черепоголовых дамах, потому что впоследствии Франкенштейн и вампиры стали ассоциироваться с бандитами и некромантами, которые были в моде с конца XVIII века и которых высмеяла Джейн Остен в своем романе «Нортенгерское аббатство», опубликованном всего за три месяца до «Франкенштейна», а не с будущим литературы ужасов, научной фантастикой и расцветом популярной культуры. И это несмотря на то, что Перси Шелли писал, что роман его жены – нечто большее, чем «просто повествование о призраках и волшебстве». В нем поднимались более интересные вопросы, и он был основан на жизненном опыте Мэри. Кроме того, потребовалось много времени, чтобы привидевшийся кошмар превратился в полноценный роман. Доктор Полидори, похоже, записал «набросок» сочинения Мэри, равно как и рассказ Байрона и свой собственный – и стал своего рода светской знаменитостью на званых обедах в Женеве, где до конца лета пересказывал все эти истории. Черновик истории, рассказанной «мисс М. У. Годвин», попал к редактору New Monthly Magazine вместе с «Вампиром» Полидори, во многом основанном на рассказе Байрона. Вероятно, письмо было отправлено одним из хозяев званого ужина, на котором был Полидори, личность которого остается загадкой. Но этот черновик исчез. Очевидно, события, происходившие на вилле Диодати в середине июня 1816 года вызвали ажиотаж среди благородных молодых англичан и чопорных гостей, приглашенных на званые ужины в Женеве и ее окрестностях.

После того как Мэри Годвин приснился тот кошмар, на противоположном берегу озера в отеле «Англетер» в Сешероне среди английских туристов начали распространяться слухи о странных событиях на вилле Диодати. Метрдотель месье Дежан начал сдавать в аренду телескопы, чтобы его гости могли увидеть всё сами. Один из туристов, Сильвестр Дуглас лорд Гленберви, стал свидетелем нескольких пикантных событий, ужиная в Сешероне 3 июля. Он записал в своем дневнике:

Среди более чем шестидесяти здешних английских путешественников есть лорд Байрон, которого все обожают. У Дежана рассказывают о его странной авантюре. Сейчас он живет на вилле на савойском берегу озера с женщиной, которая, судя по всему, является миссис Шелли, женой владельца кофейни «Маунт».

Это дает некоторое представление о том, какие сплетни ходили среди тех «шестидесяти английских путешественников». Каждая деталь в последнем предложении до смешного ошибочна. Конечно, Байрон не жил ни с какой «миссис Шелли», которая в то время еще была Мэри Годвин. Владельцем кофейни «Маунт» был Джон Уэстбрук, отец Гарриет Уэстбрук, первой (и единственной в 1816 году) жены Шелли. Лорду Гленберви удалось перепутать Мэри Годвин с Клэр Клермонт и Гарриет Уэстбрук, Перси Шелли – с отцом Гарриет, а Шелли – с лордом Байроном. Впрочем, не важно – очевидно, что на вилле творилось нечто вопиющее, вероятно групповой секс или инцест с участием Перси, Мэри, Джорджа и Клэр. Когда на балконе увидели сохнущие скатерти, пошли слухи, что это были дамские панталоны.

Одной из причин, по которой сплетни впоследствии дошли от английских туристов до жителей Женевы, было то, что поведение жильцов виллы Диодати привлекло внимание местной полиции. В протоколах женевской полиции (среди государственных архивов) я нашел достаточно доказательств того, что имена лорда Байрона и доктора Полидори были известны местной полиции.

Как-то раз Байрон сообщил, что из гавани недалеко от дома Шапюи украли якорь его лодки, а также некоторые приспособления и оборудование, и решил собственноручно вершить закон, громко угрожая некоторым совершенно невинным местным жителям. В другом случае Полидори избил местного аптекаря, разбил его очки и швырнул шляпу в канаву за то, что тот снабдил его (или, скорее, лорда Байрона) некачественными лекарствами: вдобавок ко всем прочим произошедшим с ним трудностям аптекаря арестовали. Но самым интересным случаем была неудачная попытка взлома и проникновения на виллу Диодати, в результате которой, согласно рапорту полиции, лейтенант предложил установить наблюдение за соседними кабаре, чтобы проверить, не ошиваются ли поблизости какие-либо ‘etrangers et gens suspects’ (иностранцы или незнакомцы подозрительного вида): женевцы, похоже, не слишком-то жаловали чужаков; лейтенанту и в голову не пришло, что преступниками могут быть горожане.

Судя по документам, летом 1816 года в Женеве было множество английских туристов-аристократов. Некоторые из них были связаны с войсками союзников, недавно разгромившими Наполеона, другие останавливались во время своих гран-туров, третьи приезжали, чтобы увидеть то, что воспевали романтики, – великолепные Альпы. В конце концов, впервые за пятнадцать лет туристы могли свободно путешествовать по континенту. Туризм и Швейцария стали так же неотделимы друг от друга, как лорд Байрон и скандал.

Благодаря предисловию Мэри Шелли и последующему успеху ее романа, особенно в сокращенной версии 1831 года, тот год без лета ассоциируется исключительно с «Франкенштейном». Встреча с рассказами о привидениях давным-давно вошла в литературную мифологию, став сюжетом нескольких художественных фильмов (только в 1980-х годах сняли целых три) и бесчисленное число раз упоминалась в художественной литературе. Многим эта встреча известна куда лучше, нежели роман, который зародился во время её. И все же не менее значимая ассоциация – если не более значимая, в свете последующих событий в истории культуры – была связана с рождением литературного вампира, отличного от его фольклорного предка. Сразу после того как Мэри Годвин начала свой роман, лорд Байрон приступил к рассказу об аристократе голубых кровей из древнего рода Дарвелл, который сопровождает молодого человека в поездке в Турцию и умирает там на кладбище, пообещав восстать из мертвых через месяц. Опубликованная версия этого рассказа, «Погребение», заканчивается этим обещанием:

Когда он сел [на турецком кладбище], очевидно ослабев еще больше, неподалеку от нас на один из могильных камней опустился аист со змеею в клюве и, не пожирая добычу, устремил на нас взгляд своих глаз. Не знаю, что побудило меня прогнать его, но моя попытка оказалась тщетной; совершив несколько кругов в воздухе, аист возвратился на то же самое место. Дарвелл улыбнулся, указал на птицу и сказал – не знаю, мне ли или самому себе:

– Славно!

– Что вы хотите сказать?

– Ничего. Сегодня вечером похороните меня здесь, на том самом месте, где сейчас сидит эта птица. Остальные мои желания вам известны.

Потом он начал рассказывать мне о различных способах, как лучше всего скрыть его смерть, и под конец воскликнул:

– Видите эту птицу?

– Вижу.

– И змею, извивающуюся у нее в клюве?

– Вижу; тут нет ничего удивительного, ведь это ее обычная добыча. Но странно, что аист не съедает змею.

Судорожная улыбка мелькнула на его лице, и слабым голосом он сказал:

– Еще не время!

Между тем аист улетел.

В предисловии Мэри Шелли утверждает, что «благородный автор [Байрон] начал рассказ, фрагмент которого он опубликовал в конце своей поэмы о Мазепе», отсюда следует вывод, что Байрон рассказал только начало своей истории и всегда намеревался опубликовать ее. По сути, он добавил «Погребение» в «Мазепу» с целью самозащиты после пиратской публикации «Вампира», рассказа, в основе которого лежит идея Байрона, но полностью написанного – без разрешения – Полидори. Судя по краткому изложению рассказанной Байроном 17 июня 1816 года истории, записанной Полидори, Байрон рассказал куда больше, чем вспомнила Мэри Шелли. «Интересны обстоятельства, при которых оба друга покинули Англию, один умер в Греции, а другой по возвращении обнаружил его живым и занялся любовью с его сестрой». В опубликованном «Погребении» упоминаются лишь «два друга, покинувших Англию, один из которых умирал в Греции». Полидори, должно быть, запомнил и остальную часть истории Байрона (ту часть, в которой упоминались вампиры), возможно, Байрон исключил из своего «Погребения» упоминания о вампирах, чтобы рассказанная им история казалась как можно меньше похожей на «Вампира».

Полидори переписал и дополнил рассказ Байрона за «два или три праздных утра», чтобы скоротать время летом 1816 года, пока

Байрон и Шелли были заняты другими делами. Он оставил свою рукопись в Женеве и больше о ней не думал. Впоследствии он утверждал, что кто-то отправил ее издателю в Лондон без его согласия. Хоть он и переписал рассказ и дал ему название «Вампир», он не нес ответственности за его публикацию. Издателем был Генри Колберн, недавно опубликовавший вызвавший фурор роман леди Кэролайн Лэм «Гленарвон». Он выпустил «Вампира» с новым предисловием о благородном лорде, который «никогда не ложился спать без пары пистолетов и кинжала под боком» и который привел «в свой дом двух сестер для участия в его гулянках» (как утверждалось в предисловии, слух, «совершенно лишенный правды»). Три года спустя, в апреле 1819 года, «Вампир» воскрес в Лондоне точно так же, как и лорд Рутвен, вампир Полидори, с «мертвенным взглядом серых глаз» и «мертвенной бледностью лица», возвратившийся из Турции, чтобы завладеть вниманием лондонского общества. Рассказ начинается так:

Однажды, в пору зимних увеселений, в лондонских кругах законодателей моды появился дворянин, примечательный своей странностью более даже, чем знатностью рода. На окружающее веселье он взирал так, как если бы сам не мог разделять его. Несомненно, легкомысленный смех красавиц привлекал его внимание лишь потому, что он мог одним взглядом заставить его умолкнуть, вселив страх в сердца, где только что царила беспечность. Те, кому довелось испытать это жуткое чувство, не могли объяснить, откуда оно происходит: иные приписывали это мертвенному взгляду его серых глаз, который падал на лицо собеседника, не проникая в душу и не постигая сокровенных движений сердца, но давил свинцовой тяжестью. Благодаря своей необычности дворянин стал желанным гостем в каждом доме…

Рассказ заканчивается не змеей в клюве аиста, а свадьбой лорда Рутвена и сестры рассказчика, браком, который заключается со слезами, потому что рассказчик, связанный клятвой, не может никому рассказать о преступной тайне Рутвена: «Опекуны поторопились вослед мисс Обри, желая защитить ее, но было уже слишком поздно. Лорд Рутвен исчез; сестра Обри утолила жажду ВАМПИРА!»

Этот небольшой томик мгновенно стал бестселлером, отчасти потому, что все думали, что он написан самим Байроном. На титульном листе некоторых изданий красовались дразнящие инициалы «Л. Б.», и хотя большинство из них были анонимными, Гёте назвал этот рассказ «лучшим произведением английского поэта». На самом деле он был целиком написан Полидори, а не его работодателем. Поэтому он начал ходатайствовать о выплате авторского гонорара. Ему не понравилось приписывание Байрону и Полидори не написал нового введения, но, если рассказ будет публиковаться, он, по понятным причинам, хотел бы получить какое-то признание. Так или иначе он получил 30 фунтов за свои старания – 30 фунтов за небольшую книжку, вызвавшую тысячи подражаний.

Даже после того как вопрос авторства был прояснен, издатели произведений Байрона не хотели исключать «Вампира»: в Париже было так много жалоб от читателей из-за того, что рассказ убрали из второго издания произведений Байрона 1820 года («мы не хотели спекулировать именем английского лорда»), что в третьем издании сочинений несколько лет спустя появилась исправленная и переработанная версия рассказа Полидори («мы решили уступить давлению многочисленных подписчиков, вернув «Вампира»).

По иронии судьбы, как сказал один литературный критик того времени, потребовалась «абсурдная история, написанная даже не им», чтобы окончательно утвердить репутацию лорда Байрона на европейском континенте. Тем временем Байрон был в ярости: «Испытываю личную неприязнь к вампирам, – писал он, – и почти с ними не знаком». Он призывал издателя Джона Мюррея как можно быстрее опубликовать его «Погребение» (как часть поэмы

«Мазепа») в целях самозащиты. «Черт бы побрал этого вампира! Что я знаю о вампирах?»

Полидори был опозорен и умер два года спустя – в возрасте двадцати пяти лет – от черепно-мозговой травмы в результате дорожного происшествия. Некоторые, в том числе и Байрон, распространяли слух о том, что доктор покончил жизнь самоубийством. Даже после смерти заслуги доктора Полидори не были оценены по достоинству. Байрон уволил его в конце женевского лета. После этого Полидори опубликовал эссе «Об источнике положительного удовольствия» (1818), в котором обличал ранг, богатство и власть как пустые иллюзии.

В течение первых тридцати лет своей литературной жизни, примерно с 1820 по 1850 год, вампир был неизгладимо связан с публичным образом лорда Байрона. Эта ассоциация ограничивала возможности развития персонажа в рамках жанра, но помогла укрепить зловонную репутацию британской аристократии на континенте. Чарльз Роберт Мэтьюрин начал свой готический роман «Мельмот Скиталец» (1820) с крика испанской старухи: «Англичанина, ни за что! Матерь Божья, защити нас! Отыди, Сатана!», что наводит на мысль, что скитающиеся по Европе поклонники Байрона имели такую же репутацию, как и некоторые сегодняшние готы и татуированные байкеры.

Вампир-аристократ начал свое шествие по миру.