Текст книги "Я вам не ведьма!"

Мы все-таки нашли расписание. За пять минут до начала нашего урока медитаций.

– Давай пойдем к ней вечером, – предложила я, – если побежим, опоздаем всего на пятнадцать минут. Тайе Син все равно опаздывает на двадцать, так что…

– Нет, – сказала Бонни, – мы пойдем сейчас.

– Но у нее занятие по… – мне пришлось прищуриться, чтобы прочесть неровный почерк ведьмы-организатора, – не-ста-биль-ным мат… материям.

– А к тебе привязался мертвец.

– Она просто мне приснилась!

Я не хотела, чтобы Бонни из-за меня пропускала любимый урок. К тому же Онни терпеть не могла, когда ее отрывали от занятий.

– Все равно.

– Ну давай хотя бы подождем, когда Онни закончит.

Бонни кивнула.

– Пока мы найдем аудиторию, большая часть занятия все равно пройдет. Она же не выгонит нас, если мы просто зайдем послушать?

Я не была в этом уверена, так что просто мотнула головой.

Мы нашли аудиторию удивительно быстро, как будто злобные змеи физического корпуса вдруг сжалились над нашими гудящими ногами и решили, что не прочь чуточку повернуться, чтобы сократить нам путь.

И я очень рада, что так вышло.

Потому что какой бы Онни ни была грымзой в душе, она была еще и замечательным преподавателем. Из тех, кто искренне любит предмет, что ведут, и делятся прекрасным с миром и учениками.

Дверь открылась в дальний незаметный угол огромной аудитории. Кроме нас туда просочилась еще пара опоздавших девочек. Онни их не окликнула, даже внимания не обратила.

Онни показывала чудо.

Склянки перед ней шипели, пенились, пузырились, меняли цвета. Она сливала одно с другим, капала третье, отфильтровывала пятое, и пары капель получившейся золотистой жидкости хватало, чтобы превратить яблоко в дерево, а камень в золото; стены покрывались узорами изморози, которая тут же таяла, пока на преподавательском столе менял цвет не обжигающий, а в меру теплый огонь. Зеленый, синий, фиолетовый, красный, оранжевый, желтый, потом снова зеленый: я вдруг забыла, как это – дышать.

Говорила она при этом абсолютную тарабарщину. Из знакомых слов там были только предлоги и местоимения, но… я почти не слушала.

Я смотрела.

Я бы приклеилась к этому столу, если бы могла, как Бонни недавно распласталась по аквариуму. Кажется, Бонни удерживала меня за локоть, чтобы я этого не сделала.

Потому что я была слишком увлечена, чтобы хорошо это запомнить.

– В холодный ад медитацию, – сказала я, когда это закончилось, – ты не запомнила, когда у нее еще эти… невероятностные материи?

– Это могла быть вводная лекция, и ничего же не понятно, – вздохнула Бонни, – это для старших курсов.

– А я хочу, – тихо сказала я.

– Мы здесь не для этого.

– Я все равно попрошу.

Бонни пожала плечами.

– Как хочешь. Пошли, поможем дежурным, заодно и с тайе Онни поговорим, да?

Я кивнула.

– Да, так и сделаем.

И мы стали помогать старшим девочкам убирать осколки недавнего чуда. Тайе Онни уже куда-то исчезла, она терпеть не могла убираться, поэтому всегда и подбирала дежурных в самом начале занятия, выдавала им инструкции и перчатки. Ее можно было даже позвать, если что-то случится: у одной из девочек на шее висел специальный свисток. Если бы кто-нибудь из них вдруг превратился в козочку или вроде того, она бы обязательно пришла на помощь. Не знаю только, чем. Посоветовала бы перекувыркнуться через голову и не пить из подозрительных склянок, наверное.

Жидкости уже не бурлили – так, немножко шипели, иногда пенились. Цвета потускнели, а чтобы не дай бог у нас на руках не выросли какие-нибудь цветочки, девочки выдали нам садовые перчатки.

Мы напросились отнести бумаги тайе Онни к ней в кабинет.

Меня дежурные знали: видели пару раз мельком, когда сами получали от Онни наставления и указания. Я тоже знала их, в лицо, не по именам.

Поэтому бумаги мне доверили.

И мы дошли до кабинета без проблем. Коридоры нами сегодня наигрались.

Увидев нас, тайе Онни нахмурилась:

– Почему вы не на занятиях? Ладно Бонни, но от тебя, Эль, я не… Хотя припоминаю твою рыжую макушку на лекции. В следующий раз хоть платочек повяжи, что ли. Ты будешь это проходить года через два, а пока занимайся тем, чем тебе положено заниматься: медитируй. Ты ведь об этом хотела попросить?

– Не совсем, – вмешалась было Бонни, но я ее перебила:

– Нет, но почему нельзя? Толку-то с медитации…

– Чтобы творить магию, нужен магический запас чуть больше, чем у новорожденного котенка. Медитации с этим помогают. Да и теорию тебе еще тянуть и тянуть… – отмахнулась Онни и, как-то сразу вся подобрев на лицо, повернулась к Бонни: – Что случилось? Ты ведь не стала бы отвлекать преподавателя от дел из-за какой-нибудь ерунды?

Я постаралась не скривиться: Онни переборщила с сахаром в своей сладенькой улыбочке.

– За Элей увязался мертвец… – сказала Бонни, стушевавшись.

– Это как?

– Мне приснилась мертвая бабушка, которая просила перевести меня через дорогу, – вздохнула я, – Бонни очень беспокоится. Настояла, чтобы я поделилась этим с вами.

– Когда я говорила о ерунде, – закатила глаза тайе Онни, – я имела в виду именно такого рода ерунду. Я понимаю, твоя бабушка… мама? Не важно, рассказывали тебе всякие приметы, Бонни, и твое стремление защитить подругу похвально. Но… оставь их за порогом. Магия – это не бабушкины суеверия, магия – это наука. М-пентаграмма защищает всех учениц академии от призраков, и…

На Бонни было жалко смотреть. Она вся съежилась, сгорбилась, повесила свой длинный нос, уткнулась взглядом в землю, нахохлилась – так же, как нахохлилась Каркара на ее плече.

Как будто почувствовав мой взгляд, ворона начала выбирать из хвоста перья – одно за другим. Я посмотрела на Бонни: та накручивала на пальцы выбившуюся из прически прядь.

– Простите, – вмешалась я, потому что молчать не могла, – но вы уверены? А если призрак сильный, или…

– Ведьмы, которые ее придумали, были куда сильнее. Можешь посмотреть в учебнике, кто это был, потому что у них там страницы по три достижений на каждую, – фыркнула Онни.

– Моя бабушка была ведьмой, – заметила я, – сильной ведьмой. И у нее тоже много страниц достижений.

– Я знаю, – кивнула Онни, – когда-то Ака-та мне хвасталась. Но М-пентаграмме я все равно верю больше. Слушайте, девочки… вы обе – талантливые. Ты, Бонни, м-м-м… одаренная, у тебя сильная магия, а у тебя, Эля, хорошие мозги.

Каркара вдруг переключилась на пух у себя на груди. Мелкие резкие движения: как черный снег пух полетел на пол. Я смотрела на это как зачарованная.

Сможет ли Щиц все поправить?

Почему Каркара это делает? Потому что Бонни отпустила волосы и начала грызть ногти? Насколько далеко заходит связь хозяина и фамильяра?

А если я вдруг занервничаю, начнет ли Щиц расчесывать кожу или выдирать себе волосы, или еще что-нибудь?

Осознание этой связи шибануло меня по башке тяжелым бревном; я уже почти не слушала, что говорит Онни.

– Но это не значит, что с вами в первое же полугодие учебы случится что-то захватывающее, понимаете? Иногда сны – это просто сны.

Зато слушала Бонни, и, хоть она и не возражала, ей это было больно слушать, потому что на груди у Каркары уже можно было заметить алые пятна-ранки.

Почему для Бонни так важно доказать свою правоту? Она так всполошилась, потому что беспокоилась за меня? Или есть еще что-то?

– Твой фамильяр, – вдруг сказала Онни.

– …да? – откликнулась Бонни.

– Он не разговаривает?

– Я не учила, зачем мне? – Бонни склонила голову набок и вдруг посмотрела на Онни прямо. – Я ее и так понимаю. Я понимаю животных. Я хорошо понимаю животных.

– Я жалею, – заметила Онни как бы невзначай, – что с… Щицем случилась такая беда. Он был очень талантлив.

– Что? – переспросила я, проследив за ее взглядом.

– У твоей вороны видно кровь. Видно, что она красная. Течет. Подлатай ее, что ли, Бонни. Или отдай специалисту… Кто там чинит ворон?

– Лечит, – упрямо поправила Бонни.

– Чинит, – улыбнулась Онни.

У меня вдруг сложилось впечатление, что я смотрю со стороны на меня и мою тетеньку. Нет, дело не в том, что я решила, что они родственники или что-то вроде того.

Но я тоже порой спорила с тетенькой о каких-то вещах, которые меня совершенно не волновали, только чтобы отстоять свою точку зрения; я знала, что уже проиграла, но отступить было невозможно.

И точно так же тетенька учила меня жизни. Она знала, что права, и что умнее, и что старше, и что на ее стороне не только правда, но и жизненный опыт.

Тетенька любила ставить меня на место. А мне совсем не нравилось то место, на которое она меня норовила поставить.

Но Бонни не защищало кровное родство; стоило ей перейти грань, и почти доброжелательное давление Онни грозило превратиться в силу, которая ее расплющит.

– Ладно, – сказала я, увлекая Бонни к выходу, – вы правы, мы просто хотели спросить совета. Если вы говорите, что это ерунда, то, конечно, это ерунда, спасибо, учительница Онни.

Она помахала нам рукой и захлопнула за нами дверь.

– Но это не ерунда! – воскликнула Бонни уже в коридоре. – Это опасно!

– Слушай, но это же просто сон.

Я сказала это так уверенно, что почти и сама в это поверила. Я не понимала, почему Бонни так важно всполошиться самой и всполошить меня. Я хотела, чтобы это был просто сон и все.

С каждой минутой лицо бабушки гасло, и воспоминания тоже, и я уже не была уверена, что бутон мне не приснился.

– Нет, не просто! Я чуяла смерть рядом с тобой, и…

– Ты бы сказала, если бы это и правда было так, разве нет? Пошли, Каркара действительно в плачевном состоянии.

Мы отошли уже на достаточное расстояние, чтобы Онни нас не слышала, и занятия шли, и в коридорах было удивительно пусто. Повезло.

Бонни вцепилась в мою руку. Хоть я рисковала синяками в полруки, я не стала ее выдирать.

Это было бы неправильно.

Бонни вцепилась в меня, как в соломинку. В ее голосе сквозило… безумие? Вера?

– Я чувствовала только слабый отголосок. Почему все так верят в эту М-пентаграмму? Мертвые хитрые! Мертвые находят пути! Каркара летает – что я привязала к ней, если не ее призрак?! Это не просто суеверия!

– Не кричи, нас могут…

– Да мне все равно! Хоть меня на погост отправят, но пусть поверят! Я знаю, что такое мертвые! Кто вообще придумал эту пентаграмму, что на нее так полагаются?! А если это была твоя бабушка, а? Раз она такая знаменитая и все такое, почему бы ей не поучаствовать?! Или она видела, как ее создают, и нашла лазейку, или просто нашла лазейку – по времени совпадает!

– Если бы была опасность…

– Да им плевать! – вдруг рявкнула Бонни. – Всем плевать. Все умные – одна я тут тупая и паникую на пустом месте. Мне все кажется – естественно, мне все кажется! Я думала, это Каркара мертвечиной воняет, ясно тебе? Поэтому не говорила. Но в нашей комнате воняет мертвечиной, Эль. В нашей. Комнате. Воняет. Мертвечиной. И это не Каркара. Я даже оставила ее переночевать в другой комнате, чтобы проверить, не схожу ли я с ума, и да – я не схожу, потому что это не Каркара. Это ты.

– Я мертвая? – испугалась я.

– Нет. Но ты чья-то ниточка. Связь с миром живых. Ты – курятник, около которого воняет куриным пометом!

– Бонни, – тихо сказала я, – когда ты говоришь обидные вещи, люди обижаются. Это было обидно, знаешь ли.

Коридоры, немного закружив нас, выплюнули прямиком к тому самому аквариуму с рыбками. Нет, они точно живые.

И скорее добрые.

Небезразличные коридоры, которые привели Бонни к утешению. И почему рыбы справляются с моей подругой лучше меня? Коридоры лучше справляются.

Бонни прижалась к аквариуму щекой. Уродские рыбы подплыли к ней и ободряюще, вот ей-богу, ободряюще! Стучали страшенными мордами в стекло.

– Я… плохо подобрала слова. Извини, – сказала она наконец.

– В следующий раз сравнивай меня со стройным тополем или с храмом святого Рагнария, если тебе так хочется проводить параллели, ладно?

– Да, конечно же… Но ты же мне веришь?

Я кивнула.

– Я тебе верю. Хочешь, э-э-э… обнимемся? Ты можешь пореветь мне в плечо или вроде того, я не против, вот.

Бонни вдруг рассмеялась.

– Нет, мне уже лучше. Пошли чинить Каркару?

– Лечить, – улыбнулась я, – пошли.

Подумаешь, еще разок прогуляем шенский. Зато… все еще подруги.

Я не умею дружить по-настоящему, как-то не удавалось мне это, если честно… Но учиться проще, когда твои ошибки принимают и понимают.

И… когда делаешь их не в одиночестве.

Глава 14

– Бонни, ну ты дае-е-ешь, – присвистнул Щиц, – я ж текучую кровь на самый крайний случай колдовал. Мало ли, кошка там сцапает или еще что. Но вот такого… Мог и забыть.

Бонни потупилась.

– Извини. Все равно тайе Онни догадалась…

– Тот, кому плохо, не должен извиняться, – вздохнул Щиц, – ты, главное, не расстраивайся, тайе Онни вроде не слишком вредная, обойдется, а я только рад размять пальцы, – он демонстративно щелкнул костяшками, – признавайся, опять тебя Эля довела?

– Нет…

– Это из-за меня, но не совсем, – перебила я. – Бонни уверена, что призрак моей бабушки существует. И мы пошли и рассказали тайе Онни. А тайе Онни сказала, что это все воображение. Очень… веско сказала.

Щиц задумался, оперевшись на край чугунного котла. Каркара сидела рядом, в любой момент готовая вспорхнуть ему в руки и вернуть себе перья. Я бы даже сказала, что она ждала этого с нетерпением, не будь она такой дохлой.

В прошлый раз он не поверил, но… я все-таки надеялась, что еще одного свидетеля будет достаточно.

– Хм… Тогда твоя бабушка – очень-очень сильный призрак, – наконец заключил он, – а что она делала?

Я выдохнула – неужели все-таки поверил? Мы с Бонни переглянулись, улыбнулись друг другу: чем больше единомышленников, тем лучше.

Я даже не хотела загадывать, что бы случилось, если бы и Щиц поднял нас с Бонни на смех. Я-то ладно, но Бонни необходимо было его доверие. Хоть чье-то доверие.

– Ну, она мне приснилась и просила перевести ее через дорогу. А потом через ручей. А потом через озеро, – кратенько поделилась я.

– И ты отказала все три раза? – Щиц подался вперед. – Отказала же?

Странный он какой-то. И зачем так волноваться? Вон, даже пальцы на краю котла сжал так, что к гадалке не ходи: вмятины останутся.

– Ну, я играла с ней в игру… и…

Щиц вдруг затряс меня за плечи, как тряпичную куклу. Лицо его побледнело; я даже не поняла, как он тут оказался, только что стоял у котла, и вот в противоположном углу комнаты меня трясет.

Бонни взвизгнула от неожиданности, подбежала, уцепилась за локоть Щица, что не слишком помогло.

– Ты играла в игру? С мертвой?!

Я вцепилась в его запястья.

– А что, нельзя?

– Нет!

– А меня кто-то об этом предупреждал, по-твоему?! – рявкнула я. – Может, курс был по общению с мертвыми? И не надо мне тут «любой ребенок знает»! Я же не говорю, что любая пятилетняя девочка знает сто шенских иероглифов только потому, что я их тогда знала! Хватит! Меня! Трясти!

Прошло несколько секунд перед тем, как Щиц разжал руки. Отступил. Почесал следы от моих пальцев на руках.

– …больно, – сказал он, – не знал, что нарушать прямой приказ так больно… Извини, ты не виновата. Я сейчас упаду на пять минуточек, но это ненадолго.

И он действительно рухнул: сначала на колени, потом совсем.

– Боже, – выдохнула я, глядя на скрюченное тело, – это я, что ли?

Бонни присела рядом, приложила ладонь к его лбу.

– Не совсем. Просто он твой фамильяр, и он не послушался. А еще он забылся и как-то… переместился к тебе через полкомнаты… Не знаю, наверное, когда магический запас, как у него, такое сложнее переносить.

Я тоже подошла, села, взяла его за руку.

Следы от моих пальцев на его запястьях расцветали огромными синяками. Вряд ли дело было в той силе, с которой я их сжимала: для Щица я все равно что новорожденный котенок. Похоже, это из-за того, что это были именно мои пальцы.

Еще один парень оказался в моей власти. Но не эмоциональной, а чисто физической. Щиц не мог ослушаться моего приказа без последствий и вряд ли смог бы меня ударить. Зато я была вольна делать с ним, что хочу.

Это и есть суть связи хозяина и фамильяра?

Я освободила его от участи раба академии, но к себе привязала его еще сильнее. Имела ли я право?

Но ведь он сам согласился. Сам пришел. Прошел ради этого непростой путь и пришел. Значит ли это, что он разрешил? Или он просто был в таком отчаянии, что хватался за соломинку?

В любом случае, если есть способ отпустить фамильяра до того, как академия вручит мне аттестат, то я хочу сделать это как можно скорее. Не люблю, когда из-за меня здоровые парни в обмороки от боли падают. Не люблю, когда кому-то из-за меня больно.

И синяки на его руках… пугали.

Тут перед моим внутренним взором предстало укоряющее лицо Элия, и я поняла, что окончательно запуталась в своих чувствах.

Однажды один парень пришел в город, и там ему предложили распутать узел, который никто не мог развязать уже много сотен лет. Своего рода достопримечательность была. И тогда тот парень взял меч и просто его разрубил.

Эта история звучит еще ироничнее, если не забывать вечно, как я, что тот парень завоевал этот город.

Мне не нужен меч, достаточно просто… быть честной.

Так будет правильно. Но больно. Надеюсь, обойдется без обмороков.

– Ужас какой, – причитала Бонни, – какой ужас, ужас, ужас-то какой, какой…

– Бонни, – перебила я, – мы можем поднять его на кровать хотя бы?

– Он тяжелый, но давай попробуем, – Бонни покачала головой, – не на полу же его оставлять, пол холодный… боже, ужас-то какой…

Мы положили Щица на кровать Бонни. Потому что она была ближе, а не потому что я не хотела класть на свою кровать человека в не слишком чистых сапогах или вроде того. Я бы положила и на свою, но она была дальше. И вовсе я не оправдываюсь, так и есть.

– Это потому, что он мой фамильяр? – спросила я, обессиленно присев на краешек кровати рядом.

Все-таки Щиц ну очень тяжелый.

– Фамильяр не может ослушаться прямого приказа, это правда, – согласилась Бонни, – но вряд ли все фамильяры в таких случаях теряют сознание. Мне кажется, дело в том, что он заколдован.

– Он заколдован, это точно…

– В самой сути его заклятья, – продолжила Бонни, – фамильяр по сути своей – существо магическое, которое подпитывается энергией хозяина. Это такой симби…

Она вдруг замолчала. Посмотрела на меня. Потом на Щица. Потом снова на меня.

– Что такое? – встревожилась я.

– Эль, ты, наверное, все-таки сильная ведьма, – сказала Бонни, – просто Щиц – он, я уверена, был сильным колдуном когда-то. А сейчас он просто сильный, просто нечеловечески сильный. Я думаю, вся его магия из-за заклятья становится физической силой. Чтобы он не смог расколдоваться сам и чтобы было, кому бревна для новой бани в одиночку таскать. Вот. Но фамильяр – магическое существо, понимаешь? Он по определению поддерживает у себя какой-то уровень магической силы, должен, иначе он не может…

– Подожди, я возьму бумагу и карандаш… теперь продолжай.

– Я, конечно, мало что в этом всем понимаю, – с сомнением протянула Бонни, – но мне кажется, что… он не то чтобы угасает, просто ему недостаточно той магии, что у него есть, из-за того, что она вся оттягивается заклятием. А тут еще и то, что он стал фамильяром, и у него энергообмен изменился… человек же тоже зверь, никакое он не исключение… И подсознательно он оттягивает себе твои силы. Но их тоже не хватает надолго, потому что его заклятие просто делает его еще сильнее физически, оно ведь создано, чтобы у Щица оставались самые крупицы… И в результате вы просто делите эти крупицы… ну, на двоих…

– А во сне? – спросила я, к тому времени начеркав на бумаге пузатую фигурку «Щица» и палку-палку-огуречик с косой – «меня», а также жирнющую «связь» между ними. – Во сне мы не пользуемся магией?

– Во сне заклятия ослабевают вроде бы, – Бонни задумалась, – не знаю, почему, но вроде так это работало.

– То есть и связь ослабевает, и Щицева поглощалка?..

– И поэтому я по утрам себя так странно чувствую, – прохрипел Щиц, приоткрыв один глаз, – и сильным и слабым одновременно.

– …а я вижу истинный облик Каркары и твой разочек увидела!

– А Щиц сейчас сколдовал быстрый переход, выскреб весь запас магии до донышка, да еще и приказа ослушался, и связь сработала не как обычно, и вот он и грохнулся в обморок, но не от боли, а от бессилия! – заключила я.

– Это все равно было больно, – вздохнул Щиц, – но да, похоже на то. А ты и правда видела, как…

– Ну, ты тогда спал… помнишь, на реке?

– И как я тебе?

– Ну… ничего так, – пожала плечами я.

– Спасибо, а то я уж и сам не помню, как выглядел. «Ничего» – это уже неплохо, ну. – Щиц улыбнулся. – Да, неплохо.

– И что с этим делать? – спросила Бонни.

– Ну, расколдовать Щица сейчас мы не можем, так что… ничего?

– Ты можешь отказаться от фамильяра, – вмешался Щиц, – причина достаточно весомая. Я не против, мне… не нравится быть чьим-то паразитом.

– Не говори чуши! – отмахнулась я. – Когда я предлагала план, знала, что есть риски. Если ты не готов к нападению разбойников, не стоит и обоз отправлять. Уверена, можно как-то решить проблему без потери всего, чего мы достигли. И мы придумаем выход.

– Но пока мы будем его придумывать, ты будешь сидеть без сил! – Щиц попытался встать, но пошатнулся и шлепнулся обратно.

Потер лоб, нахмурился обиженно. Не на меня – на судьбу нахмурился.

– Я восемнадцать лет сидела без сил, – я пожала плечами, – и очень неплохо себя чувствовала, так что не беспокойся.

Чтобы снова уложить возмущенного Щица, достаточно было легонько толкнуть его ладонью в грудь. Я хмыкнула: забавно. Теперь он как котенок.

Но он не из тех, кем можно пользоваться. Он мне не позволит. И правильно.

Я могу заиграться, мне необходимо, чтобы меня одергивали. Для этого и нужны друзья, чтобы котята не превращались в чудовищ.

– Ладно, раз уж этот вопрос мы закрыли… Почему нельзя играть с призраками, Щиц?

Он закрыл глаза.

– Потому что игра – это сделка, – наконец сказал он, когда я уже было решила, что он заснул, – потому что в ней есть правила. Потому что с призраком вообще не стоит разговаривать, не то что договариваться. Живые ничего не должны мертвым, кроме разве что почитания и памяти; но если живой с мертвым заговорил, он начинает давать обещания. Любое слово, даже вылетевшее случайно, умный и сильный призрак поймает, взвесит и обернет к своей выгоде. Живые вкладывают в слова сожаления и боль, но призрак извлекает из них только пользу.

– Бонни, – шепнула я, – он бредит?

– Это же магия, – вздохнула та, – в ней ничего не понятно, если объяснять.

– …игра же слишком похожа на ритуал, чтобы не быть им. Призраку достаточно намека на путь, чтобы пройти. Сбрось духу паутинку – и он поднимется по ней, как по прочной веревке. Призраки так стремятся к жизни, что используют живых, чтобы создать себе лишь ее подобие. Живым же достается лишь подобие смерти…

– Щиц. Щи-и-иц… Я и правда не понимаю, – перебила я.

Щиц резко открыл глаза.

– Я тоже не понял, когда читал. Но экзамен сдать надо было, ну. И я в трансе вызубрил. Но если в общих чертах, то с призраками лучше лишний раз даже не разговаривать. Играть – это опасно. Они выигрывают. Всегда.

– Да присасываются они, – буркнула Бонни, – навертели тут умных слов. Они как бродячие собаки: бросишь кость, пойдет за тобой до самого дома, и хорошо, если стаю свою не позовет. И как только слабость почуют, – она провела рукой по горлу, потом свесила голову набок и вывалила язык, – кырдык тебе, – и повторила еще раз, уже серьезно: – Кирдык. А если ты начинаешь с ней в игры играть, то это не кость, а целый сочный окорок, ясно тебе? Так что видишь во сне бабушку – не разговариваешь с ней ни в коем случае!

– Но я уже начала игру… – жалобно протянула я.

– Ну так заканчивай.

– Не могу. У нее последняя попытка угадать осталась. Петух или курица… вот…

Бонни поняла, а вот Щиц спросил:

– Какая курица?

– Игра такая. Берешь бутон мака и загадываешь, насколько он зрелый, – отмахнулась Бонни. – И что?

– Ну, я сорвала последний… и проснулась. И взяла его с собой, – призналась я, потихоньку отодвигаясь от спокойно лежащих на одеяле рук Щица: не хотелось, чтобы меня снова трясли, как тряпку.

Потому что Щиц снова побледнел и засверкал глазами. Даже сесть смог.

– Из сна?

– Откуда еще?

– И где же он? – вкрадчиво спросил Щиц.

Я встала, подошла к своему столу, зарылась в ворох бумаг и достала пенал откуда-то из глубин. Открыла…

– Ну, здесь его нет.

– Ага, спасибо, – кровать скрипнула, – а где он, ну?

Я обернулась: Бонни помогала Щицу подняться, тот грузно оперся о ее плечо.

– Был здесь, – сказала я, – а теперь его здесь нет.

Щиц даже подошел к столу и заглянул в пенал, как будто я могла его просто не заметить. Перебрал меж пальцами пару ручек и грифелей, обеспокоенно покачал головой.

– Поздравляю, – скрестил руки на груди, – у тебя проблемы. Что в таких случаях советуют людям, Бонни?

– В таких случаях советуют попрощаться с родными и близкими и запереться в церкви, Щиц, – серьезно ответила та, – ну, или поискать на полу, вдруг потерялось.

Вот за что люблю Бонни – за ее практичность.

Мы с ней исползали весь пол, я даже убралась на столе, но злополучного бутона так и не нашли.

Щиц нам не помогал: он залез в чугунный котел, накрылся крышкой и, похоже, начал там медитацию.

Прошло пару часов: Щиц все так же медитировал, Бонни в десятый раз перерывала шкаф, а я обшаривала карманы.

Вдруг крышка котла отодвинулась, и Щиц высунул голову.

– Насколько я помню, на территории академии совсем нет церквей, Бонни, – заметил он таким тоном, будто речь шла о погоде.

– Нет, совсем нет никакой церкви, Щиц, – поддакнула она.

– Если она запрется в ректорате, то это поможет, как ты думаешь, Бонни?

– Ведьма к ведьме, конечно, не липнет, – с сомнением ответила та, – но насчет мертвой ведьмы я бы не была так уверена.

– Что же, тогда я бы порекомендовал соляной круг, Бонни. Есть ли у нас соль?

– Ну? – добавила я. – Обычно ты говоришь «ну». С вами все в порядке? Вы меня пугаете.

– Сохраняй спокойствие, тайе Ела… Эля. Сохраняй спокойствие и черти соляной круг, – важно сказал Щиц, вылезая из котла и принимая из рук Бонни мешочек с солью, – с этого дня ты спишь на полу.

– Ага. Сейчас. Уже легла, – буркнула я, отбирая мешочек, – отодвинь мою кровать от стены, пожалуйста.

Почему-то происходящее не воспринималось всерьез. Может, потому что Щиц и Бонни не паниковали, а только переговаривались с невозмутимыми лицами.

Даже слишком невозмутимыми. Старательно невозмутимыми.

У меня даже промелькнула мысль, что меня разыгрывают, но тут же исчезла: с такими вещами ведь не шутят? Не шутят же?

И солнце было еще высоко, так что совсем не получалось бояться.

Щиц не без труда отодвинул кровать от стены: она была привинчена к полу, но его никогда не останавливали какие-то там гвоздики.

Я аккуратно рассыпала соль вокруг кровати. Получилось немного кривовато, но Бонни и Щиц в своей новой глубокомысленной манере пришли к выводу, что так сойдет.

Вот они меня немного пугали.

– Теперь тебе надо попрощаться с близкими, – вздохнула Бонни, – не так ли, Щиц?

– Если бы у меня, например, была возлюбленная, я бы с ней обязательно попрощался, а ты, Бонни?

– Конечно же я бы попрощалась со своим женихом, особенно, если бы он был рядом, – она мечтательно вздохнула и закатила глаза.

И в этот момент я все поняла.

– Кто?

– Что?

– Кто его нашел?

– О чем она говорит, Бонни?

– Я совершенно ее не понимаю, Щиц. О чем ты, Эль?

– Я о бутоне. Кто из вас его спрятал?

Бонни заморгала глазами, как дебютантка на первом балу, которая отчаянно пытается соблазнить градоначальника своей девичьей грацией и легкой придурью.

– Я ничего не прятала!

– И я, – поспешно закивал Щиц.

– Хватит! – взвизгнула я и топнула двумя ногами сразу.

Это легко, надо просто особым образом подпрыгнуть. Нянечка, которая пыталась меня тогда взять на слабо, была посрамлена. Не единожды. Мне очень нравилось топать двумя ногами сразу. Такой эффект.

Все сразу начинают тебя слушаться.

Щиц вздохнул и достал из кармана перо. Дунул на него, сделал легкое движение рукой, и перо превратилось в алую розу. Тут он щелкнул по шипу: та крякнула, и вот у него на руке сидит цыпленок.

– Щиц, ты не боишься, что тебя…

– Тс-с-с, – фыркнул он, – это же твоя магия. В основном. Подожди, пожалуйста, пока цыпленок подрастет, не порти момент.

Момент я не испортила, а пропустила, и зачарованно уставилась на пригревшуюся у него на руках курицу.

Курица склонила голову набок и вдруг отрастила хохолок и петушиные перья.

А потом петух сжался до маленького зеленого бутона.

– Вещи из снов такие… пластичные, – мечтательно улыбнулся Щиц, – спасибо за возможность с ними поработать.

И когда он это провернул? У фокусников, говорят, очень ловкие руки; что же, неудивительно, что их магические собратья иллюзионисты не отстают.

– То есть мне не грозит ужасная опасность?

– Грозит, – посерьезнел Щиц, – но… судя по всему, не в твоем сне. Где угодно, но не там, ну. Так что спи спокойно… то есть не беспокойся.

– Но почему ты так быстро передумал?

– Потому что только сильный сновидец может притащить что-то из сна, – пожал плечами Щиц, – я и Бонни сказал. Твой сон – твои правила. Призраку этого не изменить. Твоя бабушка не прорвется, если ты этого не захочешь. Все в порядке. Ну, Бонни и придумала небольшой розыгрыш. Жаль, ты не повелась, и мне опять…

– …придется слушать нытье Элия?

– Согласись, я этого не заслужил, ну?

– Ты прав. Я с ним поговорю. И пы-пы-при-знаюсь.

В пьесах такие моменты называют «немая сцена». Бонни уставилась на меня. Щиц уставился на меня. Оба – изумленные. И почему-то очень довольные.

На их лицах медленно расплывались улыбки.

– Ну наконец-то! – наконец воскликнул Щиц.

– Дозрела! – добавила Бонни.

– Нас избавят от этих брачных игрищ!

– Прощай нытье в оба уха!

– Ура-а-а!

Эти двое, совершенно не стесняясь, провальси-ровали по комнате. Это было достаточно забавно, если учесть, что Бонни сроду не вальсировала, а Щиц по привычке немножко прихрамывал и совсем чуть-чуть пошатывался.

– Ты собираешься на ней жениться? – я старательно скопировала холодный тон своей тетеньки: смотреть на их радостные рожи не было никакой мочи.

– Что?! – Щиц Бонни чуть не уронил, но, к его чести, все-таки в последний момент удержал ее за талию.

– Ну, это же ее первый танец, насколько я понимаю, – объяснила я, – его танцуют с отцом, старшим братом, если есть помолвка – то с женихом, конечно. Ты ей отец, старший брат или жених?

– Остановимся на брате? – предложил Щиц. – Я тебя точно старше.

– Я не против, – улыбнулась Бонни. – Одним больше, одним меньше – какая разница?

Я фыркнула и тоже рассмеялась.

Когда я приняла решение, мне тоже стало легче.