Текст книги "Я вам не ведьма!"

Я шмыгнула носом. Знакомо зачесались уголки глаз.

Щиц поспешно подхватил Каю и сунул хозяйке в руки. Тут Маркарет впервые заметила его царапины.

– Кая? – строго спросила она.

Кошка задрала подбородок, отворачиваясь от хозяйки, которая посмела усомниться в ее благовоспитанности.

– Не говорит? – сочувственно спросила Бонни.

– Не хочет, – отмахнулась Маркарет. – Кто это вашего горбатика так?

Щиц поморщился.

– Прекрасная тайе, я тот, кто поставит вам окно, – мягко напомнил он, – это очень сложная работа, вот что я вам скажу, ну? Чуть что – и такие сквозняки гулять начнут…

Маркарет вздохнула.

– Кая не позволила бы себе так себя вести, – уверенно сказала она, – что, не заживает, нэй Щиц?

– Обычные кошачьи…

– Похоже на раны от когтей нежити, вот что я вам скажу, – провозгласила Маркарет так торжественно, будто только что раскрыла преступление века.

– С чего ты… – начала было Бонни, но Маркарет перебила:

– Я собираюсь стать ведьмой-охотницей, вот и читаю всякое. Типичные раны от когтей нежити: сейчас еще и загноятся, если не промыть. Так что тут происходит? За что пострадало мое несчастное окно и бедная кошка?

Щиц взглянул на меня.

Бонни умоляюще покачала головой: «не надо ей об этом знать».

Один за, один против: решение за мной. Моя же бабушка.

– Э-э-э… – протянула я, – промывать проточной водой или надо что-то сварить?

Щиц отвернулся и молча начал закатывать остатки рукавов; Бонни одобрительно улыбнулась.

– Скажем, зелье какое-нибудь? – продолжила я. – Кстати о зельях… Моя бабушка варила зелья… Э-э-э… в общем… ты нигде случайно не читала… могут ли духи мертвых оборачиваться, ну, скажем, черными кошками?

Щиц замер.

Бонни звонко хлопнула себя по лбу.

– Призраки или духи? Это разные… сущности… Призраки… наверное… вроде бы… рядом с кладбищами… или там, где сильны некротические… токи… – Маркарет затихла и задумалась о чем-то, и вдруг добавила: – Или много жизненной и магической силы!

– А если где-то уже много-много лет не было никаких духов, зато много-много ведьм?

– Тогда сложно сказать, чего призрак не может. Да и духу куда легче эволюционировать до призрака… Силы-то полно.

– …Например, в академии.

– Разве тут нет защиты? – вскинула идеальные брови Маркарет.

– В том-то и дело, что есть, – хмыкнула я, – но ставили-то ее ведьмы, которые уже умерли. В основном от старости.

– А. А-а-а… А?

За сегодняшний день я увидела на лице у Маркарет больше искренних эмоций, чем за все предыдущие дни сразу. Она как будто забыла, что родилась аристократкой: любопытство превратило ее в обычную ведьму-ученицу.

Мы вели себя как равные. И не придавали этому особого значения.

Только эта мысль промелькнула у меня в голове, и я тут же поймала ее за хвост и запихнула подальше, чтобы не дай бог не сглазить. Все-таки я хотела наладить с Маркарет нормальные отношения.

К тому же она оказалась на диво полезна. Для аристократки.

Ведьма-охотница… а кто такие ведьмы-охотницы, кстати? Это те, что бродят из города в город и пытаются отловить особо наглых чудовищ, что ли?

Ну и мечты… никогда бы не подумала.

Маркарет ведь такая… утонченная. И рисует хорошо. Охотниц, которых я видала на своем недолгом веку, сложно было заподозрить в склонности к изящным искусствам. Не говоря уж о том, что куда чаще мне встречались охотники…

Щиц протянул ей руки.

– Ну?..

Маркарет оглянулась, будто ища что-то: Бонни без слов достала нашу аптечку и сунула ей.

– Только ради Щица, – буркнула она, сдувая с носа русую прядь.

Выглядела она… свирепо. Дулась. Маркарет ей не нравилась. Но она признавала мое право самой решать, как распоряжаться историей про мертвую бабушку, которая гостит в моих снах.

Боже! Нам же еще избушку лесника от ее пентаграмм отмывать! Совсем об этом забыла…

Маркарет выбрала какой-то пузырек и плеснула прямо на царапины. Щица перекосило, но он, к чести его, смолчал, только посмотрел на меня взглядом великомученика.

Маркарет тем временем неловко заматывала Щицевы руки бинтами. Она аж прикусила губу от усердия, но с каждым витком явно все больше отчаивалась.

– В учебнике смотрелось куда проще, – наконец сказала она.

– Ну наконец! – всплеснула руками Бонни и отобрала у Маркарет бинт. Ей хватило минуты, чтобы превратить накрученное безобразие в нечто вполне себе приличное.

– Много младших братьев и сестер, – пояснила она, – очень активные детишки. Могу дать пару уроков, если не брезгуешь, а, Марка?

В комнате повисло такое напряжение, что его можно было бы нарезать ножом на ломтики и подавать врагам к обеду.

– Научи уж, – наконец сказала Маркарет, – Боннельфина.

– Так вот, – сказала я, когда Бонни завязала на второй руке Щица аккуратный узел, за чем Маркарет наблюдала с видом бедуина, нашедшего в песке настоящую воду, – в общем, так уж вышло, что я думаю, что ко мне в комнату… пришла моя бабушка в облике кошки. Она очень хочет, чтобы я перевела ее через дорогу… то есть через озеро. Уже через озеро.

– Что? – переспросила Маркарет.

Да уж, и правда странновато звучит.

Я не была уверена, стоит ли ей до конца довериться, но понимала, что раз уж мы так промахнулись, заподозрив ее кошку, она все равно приложит все силы, чтобы понять, что именно сегодня произошло. Если я расскажу ей сама, она хотя бы примет это за жест добрый воли. Я, конечно, все равно буду ждать от нее гадостей, но, по крайней мере, буду знать, что она будет делать их, помня, что я пошла ей навстречу.

Так уж вышло, что мы случайно задели Маркарет в минуту ее слабости; вряд ли она так заинтересовалась бы, будь у нее все так же две подруги и их уверенность в значимости имени Талавинне. И решила выжать из этой ситуации максимум – поэтому и ставила по-крупному.

– Если проще, – пришел мне на выручку Щиц, – то получается, что каких-то минут сорок назад я умудрился пнуть в бок… ну… Элину бабушку.

– А еще у Эли аллергия на бабушку, – поддержала Бонни, – сильнее, чем на животных вообще. То есть я вовсе не хотела сказать, что Элина бабушка животное! – суматошно замахала она руками. – Просто… ну да.

– Просто моя бабушка призрак. Наверное. Или дух. Не знаю разницы. – Я посмотрела на Маркарет исподлобья. – И она меня не любит.

Глава 21

– Итак, – сказала Маркарет после получаса наших путаных объяснений, – вы утверждаете, что Еланию преследует злой дух, который назвался ее бабушкой?

– Не совсем; она не представлялась, но я поняла, что это моя бабушка, когда увидела ее лицо… м-м-м… – под строгим взглядом Маркарет я было заколебалась, но все-таки сказала: – Это был мой сон, понимаешь? Я… вроде как… могу контролировать свои сны.

– То есть ты говоришь, что можешь справиться со сложнейшей сновидческой магией, основы которой даются необязательным факультативом на последнем курсе, по которому даже нет зачета, потому что никто не может его толком сдать, но при этом ты до сих пор не в состоянии зажечь свечу?

Я развела руками.

– У всех свои таланты. Ты вот, э-э-э… рисовать умеешь.

Маркарет фыркнула.

– Что бы ты там себе ни думала, я не родилась с кисточкой в руках. Я долго этому училась.

– Значит, мне повезло чуть больше? – невинно предположила я.

– Сложно назвать это везением. Тех, кто не может зажечь свечу к концу года, отчисляют. Какой толк от сильной магии, если ведьма не может сконцентрироваться?

– Вот-вот, – закивала я, – а если во сне концентрироваться, то никакого сна и не получится… то есть как отчисляют?

– Отправляют домой. И все, – пожала плечами Маркарет.

– О! – сказала я.

То есть мне достаточно дождаться конца учебного года, чтобы поехать домой. Еще месяц назад эта новость меня бы обрадовала. Но теперь…

Я с удивлением обнаружила, что больше не питаю какой-либо неприязни к академии, и возвращаться к своей прежней жизни мне не очень хочется. То есть… Тут же столько интересного! Ради этого можно и пропустить парочку балов. И по Бонни я буду скучать… и Щица же нельзя будет взять с собой, как домашнюю зверюшку…

И…

Если я вылечу, кто его расколдует?

А кто его расколдует, если ко мне во сне придет бабушка и потребует свое? Скорее уж он возьмет лопату и… упокоит меня? И если дело и вправду так обернется… пожалуй, мой дух будет ему за это благодарен.

– В любом случае, – вмешалась Бонни, – тут уже ничего не поделать. Цветок уже определился, а дух знает, что это за цветок.

– Призрак, – рассеянно поправила Маркарет, – дух – это сущность, которая скитается по той стороне и не пытается вернуться обратно. Его можно вызвать, его можно заметить около человека в течение девяти дней после смерти… А у нас тут явно призрак: сильная сущность, которая нашла способ зацепиться за этот мир. И даже способна приобретать осязаемую форму! Вряд ли многоуважаемая бабушка является в какое-то конкретное место: умерла же она не здесь. Нет, если уж призрак действительно существует, то является человеку, то есть Елании, и к Елании же она привязалась. Вроде бы место можно освятить, а вот с человеком… Елания, не хочешь искупаться в святой воде?

Я чуть не приняла ее слова всерьез, так мне хотелось, чтобы у проблемы было такое вот простое решение… Но, увидев в ее глазах насмешку, невольно надула губы: обидно!

– Хватит трепать ее полное имя, – вмешался Щиц, – понимаю, что у вас, прекрасная тайе, есть запасное, но у Эли нет.

– Это предрассудки, – отмахнулась Маркарет.

– Чем древнее магия, тем больше она похожа на суеверие; чем древнее магия, тем она сильнее.

Маркарет склонила голову набок, посмотрела на Щица долго и изучающе.

– Целоваться не пробовал, ортодокс?

Щиц явно не понял. И Бонни тоже, правда, наверное, не поняли они разные части. Она плюхнулась на кровать рядом со мной и прошептала:

– А что такое ортодокс?

– Человек, который… – я задумалась, – слепо придерживается обрядов?

Я и сама не была уверена в значении слова, но признаваться в этом Бонни не хотелось, так что я спросила прежде, чем Бонни задала еще вопрос:

– А зачем ему целоваться?

– Разве не так снимают проклятия в сказках? – спросила Маркарет с деланым изумлением. – Зачем идти сложным путем, если всегда можно найти какую-нибудь любовь?

– Это не… – возразил было Щиц, но Маркарет его перебила.

– Если веришь в магию имен, то будь добр верить в истинную любовь. И что она тебя найдет и спасет. А то тут веришь, тут не веришь, там… – она пощелкала в воздухе пальцами, – как у вас в народе говорят?

– Рыбу заворачиваешь? – предположила Бонни.

– Эй, – вмешалась я, – хватит издеваться над Щицем. Я в жизни встречала только одного парня, который говорил, что верит в истинную любовь, и он…

– …До сих пор не может поверить, что она кончилась? – хихикнула Маркарет. – Все знают про твоего Элия.

– Эй!

– Но если без шуток, – вздохнула Бонни, – то, Щиц, тебе и правда стоило бы об этом подумать. Против лома нет приема…

– Угу, обязательно, – кивнул Щиц, – но если вы не забыли, то у нас тут, ну, неотложное дело…

– Я не понимаю, почему вы так всполошились, – высокомерно заявила Маркарет, – просто сообщите старшим ведьмам. Они должны защищать учениц…

– Сообщали уже, – нахмурилась Бонни, – и послали нас далеко и надолго. Сказали, что у нас богатая фантазия.

– Я и сама до сих пор была не уверена, что это был не просто сон, что уж говорить о преподавателях, – поддакнула я, – а чем мне вообще грозит перевод бабушки через дорогу? В книгах пишут какую-то чушь.

– Не знаю, – ответила Маркарет, – она и так уже призрак, значит, смогла закрепиться и без твоей помощи… Призраки – бестелесные магические сущности и этим очень сильно ограни…

– Каждый призрак хочет тело! – вдруг воскликнула Бонни, глядя на меня огромными испуганными глазами. – Каждый! Собственное! Живое! Чтобы жить еще!

– В таком случае Эле стоит это ей позволить, – вмешался Щиц, – одержимость легко лечится. Сложнее всего будет провести на территорию академии монаха…

Но ничто не мешает Бонни отвести меня в монастырь. Опоить, если уж мое тело вдруг вздумает сопротивляться… рискованное, но интересное реше…

– Но я призвала ее дух! Элин дух! Туда, в избушку! У нее душа в теле совсем не держится, она ведь живая, а я смогла! – Бонни вскочила и заходила туда-сюда по комнате, размахивая руками. – Я почти не заметила сопротивления!

– …Какую избушку? – спросила было Маркарет, но ее не услышали.

– Бабка просто выпихнет ее из тела! Как излечить одержимость, если в теле только одна Душа?

Рано я обрадовалась. Видимо, легких путей мне бабуля не оставила, земля ей пухом… и что же ей там не лежится?!

– И кровь родная… Значит, велика вероятность, что тело само новую душу не отторгнет, и та… приживется… – протянул Щиц. – Как тебе, кстати, вообще в голову такое пришло, Бонни, призывать Элю?

– Я призывала ее бабушку! Вот!

Бонни достала из кармана драного фартука золотой медальон в форме сердца. Огромный.

Вульгарный. Я такое в пять лет очень любила, и в семь уважала, и в девять носила с удовольствием, а потом однажды поняла, почему тетенька смотрит так… презрительно на мои звенючие золотые браслеты.

Он здорово смахивал на тот титул, что папенька когда-то купил… Хотя как медальон может быть похож на титул? Что-то я устала, вот в голове все и путается…

Тело, занять мое тело? Я приняла это как факт и почти не вдумывалась в смысл, но… О чем они все-таки говорят? Оно же… мое? Оно же… я и есть?

Сложно осознать такое. Даже после всех моих… «духовных странствий». Я одновременно и понимала все, и нет. Какая-то часть меня просто не хотела ничего понимать. Хорошо, что наконец-то проснулась и другая часть, которая лихорадочно обдумывала варианты.

– Каркара его заметила и принесла мне, – пробормотала Бонни, нажимая на какую-то выступающую завитушку на этом несуразном «украшении».

Медальон распался на две половинки, и Бонни достала каштановую прядь, перевязанную красной ниткой.

– Вот! Эля вообще рыжая, как я могла подумать, что призовется ближайший родственник, а не сама обладательница волос? Там еще записка была, любовная.

Она снова зашарила по карманам и, наконец, вытащила пожелтевший клочок бумаги.

– Алита Нарински Жершеру М. Горке на долгую память, – прочитал Щиц, живо выхватив доказательство странных предпочтений моей бабушки у Бонни из рук, – хм, он яталиец, что ли?

– Какая разница, какие у деда Жешека корни, – отмахнулась Бонни. – На моем месте кто угодно бы подумал, что тут прядь бабушки Эли!

– В девичестве Нарински, – кивнула я.

И слава богу, что она так и не стала Горке. Не хотела бы я, чтобы мне по наследству передался его прикус!

Я скривилась, вспомнив, как дед Жешек выглядел в нашу предпоследнюю встречу. В последнюю он лежал трупом, так что об этом и думать не стоит: от мертвых сложно требовать надлежащего внешнего вида.

Я посмотрела на Щица.

Мог ли дед Жешек быть также проклят?

– Дай, пожалуйста, прядь, – попросил Щиц, возвращая записку.

Бонни протянула ему порядком разлохмаченную реликвию.

Щиц принял ее, покосился на котел, но тряхнул головой. Колдовать решил? Я перехватила его взгляд и указала на котел подбородком. Щиц снова покачал головой, отрицательно.

«Некогда», – шевельнулись его губы. Или я это сама себе придумала?

Он сложил ладони ковшиком, поднес к лицу и дунул на прядь. А потом еще раз. И еще. Наморщил лоб. Как-то даже обиженно поцокал языком. Набрал побольше воздуха и дунул снова.

И… будто сдул с волос краску; они порыжели. И не надо было прикладывать прядь к моей косе, чтобы узнать оттенок.

Бонни охнула.

– Я… – наконец сказала она, – не искала избушку специально. Просто в лесу я… наткнулась на нее. Будто лес мне ее подсунул. Я думала, это подарок.

– А оказалось – ловушка, – вздохнул Щиц.

Он вернул Бонни прядь, запустил в волосы пятерню.

– Видимо, так она и смогла привязаться. Пока Эли в теле не было, – заключил он.

На Бонни было жалко смотреть.

– Эй! – крикнули с улицы. – Щиц! Тебя на стройке обыскались!

Я вздрогнула. Узнала голос.

– Как не вовремя, – буркнул Щиц и подошел к окну. Хотел было опереться на подоконник, но из-за стекла ему пришлось как-то изогнуть и без того кривую спину, чтобы высунуть наружу голову.

– Привет, Элий, – сказал он почти доброжелательно, – сегодня не могу. Передай, чтобы без меня обошлись. Хозяйка не велит.

Я встала.

Меня чуть покачивало, но я смогла подойти и тронуть Щица за плечо.

Он обернулся ко мне и явно с трудом сдержался, чтобы не броситься меня ловить. Но я стояла на ногах, пусть и не очень крепко, и для меня это было важно – и, наверное, на то и нужна та фамильярская связь, чтобы фамильяр знал, чего ему не стоит делать.

Вот Элия мне только не хватало.

Я ведь все ему сказала, причем сказала прямо. Так почему он все так же мучает меня? Хватит.

И пусть часть меня понимала, что я не справедлива, слишком устала и испугалась, чтобы беспокоиться о справедливости.

– Скажи ему, пожалуйста, что я не хочу его видеть рядом с комнатой.

– Что-то…

– Он как-то раз зашел. Он не слушает меня. Пожалуйста. Пригрози ему кулаками, чем хочешь. Видеть не хочу. Мне бабушки хватает. Он меня не слышит, Щиц, и я…

Боюсь.

Я его боюсь. И за него боюсь – потому что если он опять начнет убеждать меня своими дурацкими способами… подумать только, когда-то его неумение останавливаться мне нравилось! Я вновь впечатаю его в стену.

Теперь я знаю, что могу.

Но не знаю, как сильно.

У Щица стало такое лицо… не знаю. Просто очень усталое и злое лицо, наверное.

– Вот это драма, – протянула Маркарет, – это я удачно зашла.

– Я скажу, – вдруг вызвалась Бонни, – я ему объясню ситуацию. Не надо кулаков. Должна же я хоть что-то сегодня сделать… правильно.

И вышла стремительно, до того, как кто-либо успел возразить.

– А знаете, что смешно? – хихикнула Маркарет, когда за Бонни закрылась дверь. – Вся академия ж в курсе, что Бонни влюблена в симпатичного блондинчика со стройки… А ты нет, Елания. Ты – нет.

Я просто не хотела об этом знать.

Впрочем, думаю, Маркарет отлично это понимала.

Вот поэтому нам никогда и не стать друзьями. Никогда.

– Когда-нибудь, – сказала я, – когда-нибудь и тебя прижмет, Маркарет. Ты никогда не любила…

– И вряд ли целовалась, – хмыкнул Щиц, возвращая подначку.

– …поэтому говоришь так легко. Ты вообще это умеешь? Или вы, аристократки, рождаетесь со змеиной кровью и змеиным же языком?

– Зато я вижу, ты любила, – фыркнула Маркарет, и я ясно поняла: перемирие кончилось, – так любила, так любила, что бросила того, кто за тобой на край света пошел.

– Я не виновата, что он пошел, каждый…

…решает сам.

Вот что я хотела сказать.

Но мир… моргнул.

Изменился.

Это снова было поле. Бесконечное маковое поле.

Когда-то давным-давно папенька нес меня на руках через бесконечное маковое поле; когда-то давным-давно были только он и я, а еще маки. Когда-то давным-давно он научил меня дурацкой игре в петуха или курицу… Когда-то давным-давно, когда я была совсем маленькой. Так давно, что эти воспоминания перемешались с сотней других, и теперь я не знаю, было ли это тогда же, когда Бонни впервые увидела маленькую рыжую принцессу в коровниках Дезовски, или в какой-то другой поездке. Просто это… было. Однажды.

Однажды мне было так хорошо, тепло, спокойно. Я была в безопасности. Я была любима.

Я до сих пор хочу вернуться.

И возвращаюсь.

Я заснула? Я потеряла сознание? Кое-что успокаивает: я уверена, Щиц успел меня поймать. Правда, это все, что он может сделать.

Как давно его руки стали для меня привычнее папенькиных? Хотя что это я, папенька уже очень давно не может меня поднять.

Испугалась ли Маркарет? А если испугалась – попридержит ли язык? И хотела бы я этого?

Ведь Маркарет всего лишь говорила мне то, о чем я так не хотела думать. Все-таки мы друг для друга – вечное напоминание о наших несовершенствах. Было глупо рассчитывать, что это можно изменить. Так или иначе, рано или поздно – но мы сталкиваемся.

Упала ли я в обморок от усталости или просто сбежала сюда, в сон? Маркарет, ее слова, ее правда – они вдруг оказались страшнее, чем призрак бабушки. Потому что за Бонни я волновалась, а за себя не очень. Перспектива оказаться без тела казалась совсем нереальной, это все-таки мое тело, и я вовсе не собиралась его отдавать; а вот первая влюбленность Бонни, болезненная, мертворожденная, спрятанная от меня за улыбками и словами, которые ничего не значат, она была рядом.

А где, кстати, бабушка?

Вокруг меня были только маки. Не было даже дороги, а я-то думала, это ключевой момент сна.

Я вновь огляделась, но вместо бабушки увидела Бонни. И Элия. Они шли рядом, но между ними будто была невидимая стена: стоило Элию случайно шагнуть так, чтобы сократить между ними расстояние, и Бонни отступала в сторону.

– Слушай, Элий, – говорила Бонни, и я знала, что она это говорит, хоть и не слышала ее, и не видела ее лица, а выдела лишь затылок, собранные небрежно в пучок светлые волосы, тонкую шею, сгорбленную спину… – возвращайся домой, пожалуйста… возвращайся. Твой академ не может длиться вечно.

Я видела, как напряглась спина Элия, и я знала, что он выдвинул упрямо свой идеальный подбородок, и вспомнила, как он умеет решительно смотреть: уверена, именно так он посмотрел.

– Я не могу. Я ее люблю.

– Нет, – сказала Бонни, – ты любишь свою гордость.

– Я…

– Тебя бросили, Элий. И ты знаешь, что больше не нужен. Хватит уже. Она же говорила тебе, верно? «Уйди».

И тогда я увидела дорогу.

За Бонни волной поднимались насекомые; мертвые насекомые. И там, где ступали они, не оставалось маков.

– Уйди, – повторила Бонни. – Уйди, уйди, уйди!

Шелест стеблей сменился шелестом мертвых крыльев. И он был все громче и громче. Но я не вмешивалась. Я не имела права вмешиваться.

Ведь Бонни прогоняла Элия не от меня. Бонни гнала его из своего сердца.

– Бонни, я думал, ты мне добрый друг, так почему же…

– Я тебе не друг, – горько сказала Бонни, – правильно сестры говорили: парни не замечают тех, кто близко.

– Ты?..

Я вдруг ясно увидела его лицо; такой уж это был мир, где бы я ни стояла, все равно могла видеть все важное.

Растерянное. Какое-то… мальчишеское. Немного… обиженное.

– Уйди, – устало повторила Бонни, – тебе пора возвращаться… домой. К учебе. Это не волшебный подвиг, и ты не сможешь спасти того, кто этого не хочет, понимаешь?

Сказки слагают только про удачливых принцев, но карабкаются по костям сотен неудачников – вот, что сказала бы Бонни, если бы умела так красиво говорить. Но она ограничилась коротким:

– Не повезло тебе с девушкой.

Мертвые членистоногие твари с белесыми глазами мешали мне смотреть; вставали между мной и Бонни щитом. У них было это право.

Я и не хотела подсматривать.

Просто боялась, что когда их станет слишком много, они Бонни сожрут.

И тогда я… позвала Каркару. Не знаю, как: просто позвала. Позволила ей прийти.

Наглая ворона рванула через хитиновую стену, пожирая по дороге особо неудачливых; села Бонни на плечо и клюнула ее за ухо.

Та дернулась, оглянулась недоумевающе, оступилась, чуть не рухнула на Элия, но удержала равновесие. Замерла.

И вдруг оглянулась.

Наши взгляды встретились.

«Извини».

«Я сама виновата».

«А я тебе… друг?»

Бонни моргнула; и все исчезло.

Элий, Бонни, Каркара; насекомые попадали на землю и замерли серым отвратительным ковром на… дороге.

Дороге, которую Бонни, сама того не зная, проложила по моему прекрасному маковому полю. Как шрам; что же, пусть будет шрам, главное, что это место больше не кровоточит.

Главное, что Бонни меня не винит.

– Вот как, – сказала бабушка, – она поднимает, ты упокаиваешь. Идеальный дуэт.

– Я здесь ни при чем, – возразила я, – она сама со всем…

– Она бы не справилась. Сколько их было, некромантов, позвавших в свой мир слишком много мертвых? Мертвые частенько забирают с собой тех, кто их потревожил.

– Я тебя потревожила?

– Ты просто возвращаешь мертвых на место, что прискорбно, – бабушка растянула губы в улыбке, но глаза ее не улыбались, и я вывернулась из-под ее руки, когда она протянула ее к моим волосам, – ты сильна. Но ты не станешь настоящей ведьмой.

Не больно-то и хотелось!

– Почему же? – спросила я, лишь бы возразить ей хоть что-то.

– Твоей силой не зажечь свечи.

– Я одолжу у Щица, – я пожала плечами, – вот и все.

– Ты похищаешь у него силу…

– Это сделка, – я покачала головой, – просто сделка. Бабушка, если я буду чувствовать себя виноватой, тебе будет легче забрать мое тело?

– Я заберу его в любом случае. Для этого ты и родилась.

– Не думаю, что папенька… и тетенька согласились бы. И мама…

– Ой ли? – бабушка рассмеялась, молодея и молодея; и вот передо мной стояла моя ровесница. Очень красивая. Худая. И волосы каштанового цвета, как та поддельная прядь.

– Они бы не согласились.

Моя мама меня любила, я знаю; и я знаю, что любила меня не только мама; эти маки – подарок отца; если я разобью коленку, тетенька обязательно достанет из кармана пузырек. Просто любят они так, как умеют, а их мать… их мать явно не могла научить их любить, как надо.

Не эта злющая щепка с глазами мертвой рыбы.

Тетеньке достались ее глаза. Но не сердце.

– Ты мертва, бабушка, – сказала я спокойно, – и что бы ты ни сделала, что бы ты ни сказала, как бы ты ни колдовала, твое время кончилось. Даже если я переведу тебя через дорогу, это тебе не поможет. И ты сама это знаешь.

– Ты слабая!

– А ты мертвая, – я достала из кармана измятый цветок, – ну так что: петух или курица?