Текст книги "Я вам не ведьма!"

Глава 8

И на следующий день Бонни со мной не разговаривала.

На завтрак ушла раньше меня, пнув перед выходом свой огромный котел. Тот откликнулся гулким, раскатистым звоном, будто и не котел вовсе, а колокол, и разбудил меня.

Я надевала свое форменное платье с немалым отвращением: к сожалению, никакой добрый волшебник не поколдовал над ним ночью, и никуда не делась ни лесная грязь, ни смола. Я бы надела сменное, но заталкивала я его в шкаф в спешке, и искать его не было времени. Благо на серой ткани пятна были не слишком видны.

Мне действительно стоило бы позаботиться об этом вчера, но я настолько привыкла полагаться на услужливых горничных или хотя бы мягкое напоминание подруги, что мне это и в голову не пришло.

Да еще и преследовало все время смутное ощущение, что в волосах остались ветки. Я вертелась у зеркала кучу времени, ничего не заметила, но от ощущения так и не избавилась.

И завтракала бы я в гордом одиночестве, если бы не Шиц.

Щиц смотрел на меня… нет, не укоризненно, если бы он поджимал губы, как Бонни вчера, или скрещивал бы на груди руки, или качал бы неодобрительно головой, я бы с удовольствием пересела.

Нет, чуть насмешливо. Как будто насквозь меня видит. И вообще умнее меня, опытнее и далее по списку, умиляется моей дурости, но по-доброму так.

И первым не заговаривал. А жаль. Я придумала целую тысячу остроумных ответов, но, увы, ни одного приличного начала для разговора, так что жевать свой хлеб приходилось в тяжелой, гнетущей тишине.

То есть не то чтобы в столовой было тихо, вовсе нет. Все смеялись, переговаривались, бурчали под нос, кто-то, кажется, ссорился… но за нашим столом никто не говорил ни слова. Звук тарелки с овсянкой, которую я молча подвинула Щицу, был бы самым громким за все утро, но…

Тут к нам подсели эти.

Вопреки распространенному мнению, девчонки редко ходят тройками. Если и ходят, то недолго. Потому что двое – это лучшие подруги, а третья рано или поздно оказывается немного… лишней. Три девчонки в одной группе – это очень шаткое, неустойчивое образование, которое в любой момент грозит взорваться громким скандалом или шумной ссорой, а то и тем и другим одновременно. И, как правило, в этой группе есть некий лидер, с которым-то и хотят дружить на самом деле.

Единственная девушка, которая не боится за свое место, потому что она-то и есть самая лучшая подруга.

Девушка-предводитель. Девушка-запевала.

В моем случае угадать, какая из девчонок тут третья лишняя, не составило особого труда: стол был рассчитан на четырех человек, и мы с Щицем занимали два стула. Худющая, как жердь, и высоченная, как каланча, блондинка так и осталась стоять этаким часовым за нашим столом противных переговоров. На плече у нее свернулась бородавчатая ящерка коричневого цвета.

Обычно фамильяров оставляли на улице, но мелких и спокойных брать разрешалось.

То, что переговоры будут именно противными, я легко определила по соответствующей роже «запевалы», которая плюхнулась на стул Бонни так, как будто имела на это право.

Я чуть поморщилась: давненько не участвовала в девичьих склоках.

Догадаться, что передо мной представительницы захудалой аристократии, было еще легче, чем понять, с кем именно мне придется сцепиться языками: есть у них на лице отпечаток этакого благородного страдания, оттенок тлена и угасания. Они недостаточно едят, редко бывают на балах, зато очень гордятся своим длинным именем, потому что на самом деле это все, что у них есть.

Купцы и аристократы… у нас есть деньги, у них – благородная кровь. Мы завидуем друг другу, а потому вечно грыземся, как кошки с собаками. Богатые аристократы другое дело: они не снисходят ни до кого из нас, пока им не понадобятся вдруг дополнительные деньги или связи. Я бы предпочла столкнуться с богатой аристократкой, а не с бедной. Богатая просто не села бы за мой столик и не унизилась до прямой конфронтации.

– Дезовски? – брякнула противная.

Если бы не деланое скучающее выражение на ее точеном личике, я бы даже назвала ее красавицей. Большие темно-синие, чуть раскосые глаза, губки бантиком, заколотые в сложную прическу иссиня-черные волосы, намекающие об иностранных кровях… Бабка? Пробабка?

Определенно доля шенской крови в ней была.

В академии полно брюнеток, но они все скорее темные русые или темные шатенки. Такой оттенок, как у моей собеседницы – редкость. Крылья Каркары – и те были недостаточно темными, чтобы сравнить их с этими волосами.

Зато жирную черную кошку, устроившуюся на плечах моей собеседницы своеобразным меховым воротником, как будто под цвет волос и подбирали.

Господи, красивая девушка из захудалого аристократического рода, вот этого мне только не хватало. И откуда бы ей знать мою фамилию? Неужели Бонни настолько обиделась?

В этот момент я вздрогнула, дала слабину. Думать, что Бонни могла настучать этим курицам…

Это было куда противнее намечающегося разговора.

Я глубоко вдохнула, недюжинным волевым усилием заставляя себя не паниковать раньше времени и мыслить логически.

Бонни ведь думает, что я какая-то другая Дезовски, не богачка. А к Дезовски-с-улицы такие цацы бы не подошли. Это выше их достоинства.

Это точно не Бонни.

Можно выдохнуть.

– А вы кто? – спросила я нахально.

Очень вовремя подоспел зевок. Я закрылась ладонью, но не очень рьяно.

А кто это у нас в любимых подружках? Вот она сидит. Рядом с Щицем. Щиц молодец, ведет себя правильно, уткнулся в овсянку так, будто на дне тарелки написана как минимум тайна всего сущего.

Вся какая-то рыхлая, рыжеватая, полноватая, нос топориком, губы тонкие… Даже фамильяра я что-то не вижу. Понятно, почему она любимая, а блондинка нет. Блондинка через пару лет округлится где надо и составит запевале отличную конкуренцию, а этой уже ничего не поможет. Ну, может, магия?

Если нет ни лица, ни личности, проблемы начинаются не только с личной жизнью, но и с жизнью вообще. Даже такая некрасивая женщина, как тетенька, цепляет людей – пусть и отталкивает их тут же со всей возможной холодностью.

Но за эту девушку, даже если очень стараться, все равно не зацепишься. Идеальный второй номер.

– Талавинне! – гордо ответила девушка. – Маркарет Талавинне.

Щиц укоряюще покачал головой, расстроенно прицокнул языком. Потом достал откуда-то из складок замызганного одеяния блокнот и записал аккуратным ровным почерком: «Маркарет Талавине».

– Через две «н», – поправила я машинально, – Талавинне.

В глазах девушки вспыхнуло торжество. Еще бы, ее фамилию знают! Я досадливо фыркнула: да уж, моя промашка. Но немудрено: род многочисленный, ветвей и веточек не перечесть.

– Так чего вы хотели?

– Тетка твоя… шенский ведет. Акцент как у деревенской, – тут она хихикнула, – доярки. Видать, в жизни в Шене не была, а? Не пустили б ее туда.

– Как будто бы полу… четверть… Даже и не знаю, как это называется? Восьми? Седьмую воду на киселе пустили бы. Вам шенский в детстве замковый музыкант напел? Ну так он сущая бездарность, других вы себе позволить не можете.

Так себе ответ.

Позиция у меня вообще-то была хуже некуда. Это она начала с тетки, а дальше пройдется и по Щицу, которому, несомненно, стоит прикупить какой-нибудь нормальной, а не вопиюще рабочей одежды, и по Бонни… да в адрес Бонни она уже пробный камешек кинула, на самом деле: деревенская доярка была упомянута не случайно. Даже хорошо, что сейчас Бонни не ест за одним со мной столом, она просто не приспособлена к таким перепалкам. Возмутилась бы…

– Но ты и на то не способна? Тебя зачислили в группу для отстающих, – фыркнула Маркарет… Ой, да ладно, какая она Маркарет! Не доросла еще, Марка!

Шень – маленькая страна на востоке, клочок земли, там почти ничего не растет, почти нет людей… зато те люди, что есть, такие сильные маги, что без труда огородили свою землю от вторжений чужеземцев.

Шенский – это часть элитного домашнего образования. Если ты знаешь шенский, значит, у тебя есть статус в обществе. Все высокородные знают шенский.

Я не высокородная, но богатая, и папенька купил титул. Шенский – такая же часть моих обязанностей наследницы папенькиных богатств, как и уход за могилами Дезовски, самоличное открытие нескольких балов в год и их организация, присутствие на благотворительных балах, интервью газетам, посещение церковных праздников и многое другое.

И мне все еще нужно составить список тех моих обязанностей, от которых я не могу отказаться, прикрываясь учебой, кстати. Забыла это сделать вчера. Хашасса всецело завладел моим вниманием, было что-то такое… волшебное в выписывании этих закорючек…

Эх, и почему мне просто не дали выйти замуж? У офицерских жен такая простая жизнь, а все эти пафосные двери просто захлопнулись бы перед моим носом, избавляя меня от необходимости наносить целую уйму обременительных визитов в год.

– Я просто ушла с экзамена, – пожала плечами я, – но я знаю, как учит моя тетенька, – тут я скорчила жалостливую мордашку, – и желаю вам всяческих успехов! А я пока немного отдохну в группе для отстающих.

Вообще-то и то, что мы с тетенькой родственницы – информация не для общего пользования. И вряд ли ее могла разболтать Бонни.

Я немного расслабилась. К визиту этой троицы Бонни не имеет никакого отношения… То есть я и раньше это понимала, но теперь-то окончательно уверилась. Замечательно. Я все еще могу на нее полагаться.

– Ну-ну, – презрительно фыркнула Марка и встала. Следом за ней подскочила и ее рыжая товарка.

Отход вышел красивым, почти хореографически поставленным.

Щиц все-таки не выдержал.

– И что это было? – спросил он, задумчиво провожая взглядом прямую спину Марки.

– Прощупывание сфер влияния, – вздохнула я, – хотят понять, что от меня ждать. Они думают, я захочу впрягаться в эту канитель с соперничеством. Адище холодный, да кто вообще слух пустил?

– Не то чтобы ты это сильно скрывала, ну, – вздохнул Щиц, – но началось все с маленького вчерашнего диалога твоей тетки и тайе Альменне в классе, – тут он закатил глаза и взвизгнул так, что я аж подпрыгнула на месте: – Тайе Дезовски, ваша племянница выпрыгнула в окно и убежала в лес! – продолжил нормальным тоном. – А так как только ты выбрала этот способ покинуть экзамен, – развел руками, чуть не снеся при этом со стола чашку с молоком, – то секрет перестал им быть.

Угу. Особенно если учесть, что тетенька при знакомстве никогда не позволяет усомниться в том, что она та самая Дезовски…

В моей голове не осталось мыслей. Там свистел ветер одиночества и грядущих проблем.

– О! – сказала я.

Мы немного помолчали.

– Но тебя же не было в классе.

– Бонни рассказала.

– о.

– Угу.

– То есть она…

– Она не из тех, кто обижается и перестает общаться с подругой, – пожал плечами Щиц, – но вряд ли она знает, как именно теперь с тобой общаться и вправе ли она вообще это делать. Вот и сторонится тебя.

Она в этом не одинока. Надо же, а я и не подозревала, какой огромной неловкости мы с Бонни умудрялись избегать благодаря ее недоверию…

– А ты хочешь?

Голос Щица вырвал меня из омута размышлений:

– Что хочу?

– Впрягаться в канитель с соперничеством, – Щиц отложил ложку, – я вот прикидываю, не придется ли мне теперь всю еду на предмет подозрительных зелий проверять.

– Зачем?

– У мелких ведьм в почете мелкие пакости, – скривился Щиц.

Похоже, был у него неудачный опыт.

– Не знаю, – пожала плечами я, – не уверена, что смогу этого избежать. Раз уж так получилось, что все знают, кто я…

– Игнорируй? – предложил Щиц.

– Сложновато будет, – я поежилась, – знаешь, я немного не выспалась. Давай потом поговорим? Скоро моя первая алхимия, а потом хашасса…

Я очень давно не приживалась в новых женских коллективах. Не то чтобы я была в этом как-то особенно хороша. Так, средненький игрок на нелюбимом поле. И размышлять об этом было неприятно.

Проще всего завершить неприятный разговор, изобразив легкое недомогание… или позволив его заметить. Я и правда сегодня не выспалась, всю ночь мне снилась какая-то муть, из которой, пожалуй, самым приятным был давешний лесник, потрясающий банкой каких-то монет.

Соображалось тоже не очень.

– Сначала химия, – поправил Щиц, – на старших курсах она разделится на алхимию и зельеварение. А пока основы. Самое близкое, что у вас сейчас будет к делу всей жизни твой бабушки – травоведение.

– Да-да, – растерянно ответила я.

Даже Щиц знает про мою бабушку больше меня. Какой ужас.

На уроках Бонни села рядом со мной, и мы даже перебросились парой пустых, ничего не значащих слов. А потом она взяла и опрокинула на себя несколько склянок с демонстрационной щелочью. Неудачно зацепила рукавом, ну и…

К счастью, успела среагировать преподавательница: сложный жест рукой, и щелочь скатилась по коже Бонни крупными прозрачными каплями, не причинив ей вреда, но хорошенько попортив пол и рукава ее форменного платья.

В общем-то, так я и узнала, что щелочь опасна.

Бонни была так смущена, что это делало ее неуклюжей. Стоило мне к ней обратиться, и она краснела чуть ли не до кончиков ушей, дергалась, сжималась. Поэтому во второй половине занятия я приняла волевое усилие работать в одиночестве. Ради ее же блага. Потому что инцидент с щелочью не повторился только чудом.

Все равно все, что от нас требовалось – это прослушать длиннющую лекцию по технике безопасности и не уснуть. Странно, что ее не прочли в первой половине занятия – наверное, для наглядности.

Хашасса тоже прошел в тишине.

А вот следующим шел экзамен по ренскому. Письма Бонни боялась куда больше, чем той самой Дезовски, поэтому я даже смогла ей немного подсказать и помочь. Впрочем, скорее всего ее все равно отправят на дополнительные занятия, но я сделала все, что могла, чтобы этого не случилось.

Я поймала Бонни сразу после пар. Мы говорили около корпуса, но чуть поодаль – я не хотела лишних ушей, а ей было все равно, где разговаривать.

Она не смотрела мне в глаза.

Она меня стеснялась.

– Слушай, – сказала я, – ну я же не кусаюсь. И я тебе говорила. Но ты же мне не поверила, и я была совсем не против, чтобы…

Бонни краснеет как-то пятнами. Пятно на груди, на шее, через все лицо – а остальная кожа очень бледная. Одно ухо красное, другое нет. Кончик длинного носа тоже совсем белый.

Это могло бы быть отличным поводом ее поддразнить. Я легко придумываю такого рода штуки: «краснеешь, как коровка». Главное, не как корова, потому что корова – это обидно, а коровка – милая девичья шуточка.

Какие глупости только не лезут в голову в минуты полнейшей растерянности!

– У тебя же, – тихо говорит Бонни, почти шепчет, голову опустила, – достаточно денег, чтобы тебя любили и ведьмы, и церковники, и вообще… все. А я совсем… никто.

Я вздрагиваю, узнавая свои вчерашние необдуманные слова. То, что казалось мне рядовой ссорой, то, что я брякнула не подумав… Бонни восприняла это куда серьезнее.

Бонни восприняла все неправильно.

Мне вчера было стыдно, и я защищалась.

А она решила, что я указала ей на ее место.

– Я не…

Но Бонни съежилась, отступила в тень и вдруг повернулась и быстро пошла в сторону леса. Каркара кружила над ней нервной тенью, Щица нигде не было.

И я вдруг поняла, что отчаянно нуждаюсь в ком-то, кто мог бы понять все за меня.

Когда я успела так привязаться к Бонни? Ведь она всего лишь навязалась мне в соседки и немного волновалась, когда я ушла в лес. Может, дело было именно в ее беззаботном ко мне отношении. Обычно люди смотрят на меня, а видят мое наследство, а она просто отказывалась даже заглядывать в ту сторону… пока я не ткнула ее в него носом.

Вчера.

Дура! Может, Щиц? Да нет, он же не добрый крестный, решать все за меня, вряд ли он сможет помочь мне с тем, что я сама наворотила, и вообще, будет ли это правильно, обращаться к нему за советом? Я ведь и ему много глупостей говорила…

Когда вообще я привыкла по любому поводу спрашивать у Щица совета?

Я даже не способна понять, что мне нужно, а что нет. Как мне вести себя здесь, в мире, который функционирует не только по магическим, но и по человеческим законам взаимоотношений, где деньги всегда все усложняют в разы?

Больше всего мне хотелось сесть где-нибудь посреди дороги и просто разреветься. Это было бы так просто! Я бы ревела, и меня бы кто-нибудь пожалел, взял за руку, отвел бы куда надо. Рассказал бы за меня, что я только рада относиться к Бонни, как к равной.

Что я вовсе не сказочная принцесса из высокого замка! Да я обожала копаться в грязи, когда мне было года четыре. Возвращалась домой чумазая, как поросенок, и ни одна нянька не могла уберечь меня от приглянувшейся лужи!

Я ведь не Марка какая-нибудь, мне не нужны рабы, мне не нужны служанки, мне не нужны последователи и поклонники.

Мне нужны друзья.

Но я такая неуклюжая, вечно ляпаю что-то не то. И поделом мне пришлось ужинать одной, а потом одной идти в комнату по длинной дороге между столовой и общагой.

Недавно прошел дождь, было сыровато и прохладненько, но из-за внезапно проснувшейся во мне тяги к самоистязанию я не стала кутаться в предусмотрительно захваченную шаль и покрылась гусиной кожей, точь-в-точь глупая гусыня, которой я и являлась. А вдруг Бонни заблудится из-за меня? У нее есть Каркара, но вдруг? Сложно было отогнать эти мысли, и они кружились в голове в бешеном хороводе…

Я думала, этот день просто не способен стать хуже, но случилось то, что случилось.

Такие встречи называют судьбоносными. Когда про них рассказывают, используют обороты вроде «меня будто поразила молния», «как гром среди ясного неба» и прочие сильные метафоры.

Ну так вот.

Я шла в комнату, и вдруг, как гром среди ясного неба, на меня выскочил Элий. И я пошла дальше соображая не больше, чем хорошенько поджаренная молнией селянка.

Мощеная дорожка под моими ногами, камни которой я чувствовала сквозь тонкие подошвы казенных туфель; свежий вечерний ветерок, ерошивший выбившиеся из моей косы бесчисленные рыжие пряди; прекрасное сиреневое небо, прозрачное и чистое; несмелые голоса птиц и звонкий смех девчонок чуть в отдалении; травы, названия которых я не знала, но чьи стебли разглядывала так тщательно, как будто от этого зависела моя жизнь, и все те душистые ароматы расцветающей весны и рядом расположенной столовой… Вот что я старалась осязать, чувствовать, ощущать и видеть как можно полнее, в деталях, чтобы не заметить, не обратить лишнего внимания, не повернуть головы в сторону такого знакомого разворота плеч и таких родных синих глаз.

Я одновременно надеялась, что он не узнает меня без ежедневного макияжа в скучном сером платье и что узнает и такой. И что пройдет мимо – и что набросится с объятиями.

Сердце билось гулко, быстро, громко, коленки дрожали и подкашивались. Я казалась себе кукольником, у чьей марионетки посреди представления, вот досада, лопнули все нитки. Но ему все равно нужно как-то управлять неповоротливым деревянным телом, чтобы…

Чтобы что?

Что страшного случится, если я, например, поздороваюсь?

Эта мысль какое-то время держалась на вершине того побулькивающего котла, который представляла собой моя голова в тот момент, но вскоре сдалась под напором паники и бесславно затонула.

Я прошла мимо.

Я решила, что гроза миновала.

Но…

– Еленька! – вдруг окликнули меня. – Тайе Елания, милая моя тайе Елания, это же…

Я обернулась.

Я посмотрела в его лицо, освещенное надеждой.

– Да, – сказала я хрипло, – это я. А кто… вы?

Сглотнула.

Я понимала, что делаю самую большую глупость в моей жизни. Я бы не удивилась, если бы из моих ушей вдруг повалил пар. Я не покраснела только потому, что мой организм не мог решить, что он предпочитает: горячку или обморок.

– Я, – сказала я, с ужасом наблюдая, как вдруг осунулось его лицо, – вас не помню. Кто вы? Из обслуги? У меня нет на вас времени.

Я развернулась.

Я ушла.

Глава 9

Как заставить себя забыть, что сделала жуткую дурость, которая, возможно, сломает жизнь не только тебе, но и человеку, которого ты очень ценишь?

А если ты сделал несколько таких дуростей?

Когда я вернулась в комнату, меня трясло. Если бы кто-нибудь спросил меня, зачем я поступила с Элием именно так, а не иначе, вряд ли я смогла бы объяснить: причина если и была, то скрылась так глубоко в моей голове, за ворохом повседневных забот и недавно появившихся проблем, что я просто не могла там ее разыскать. И у меня, в конце концов, сложилось впечатление, что ее и вовсе не было. Просто, не зная, как поступить, я интуитивно выбрала на первый взгляд самый простой путь: относиться к проблеме так, как будто ее вовсе нет.

Но теперь-то я поняла, что это неправильно! Потому что… подло, вот. Но вернуться и признаться в том, что я просто испугалась… было просто выше моих сил! Потому что мне было невыразимо стыдно, вот и все. Да я просто рот открыть не смогла бы!

Меня учили языкам, немножко – счету, танцам учили, светским манерам, недавно вот начали учить химии… да много чему! Но извиняться я совсем не умела. Не то чтобы дочери настолько богатых людей, как мой папенька, часто извиняются.

Но у меня перед глазами стояло лицо Элия. Такое… по-детски обиженное. Непонимающее.

Щетина на подбородке. Едва заметные круги под глазами. Какое-то осунувшееся, заострившееся лицо. И это все… из-за меня?

Когда Щиц рассказывал мне про него, он говорил так беззаботно, что я совсем не подумала, как нелегко человеку, который планировал блестящую будущность в рядах военных, стать слугой в академии склочных старых дев, которой это место и являлось.

То, что нэй Элий пошел ради меня на такие жертвы, обязывало меня хотя бы относиться к нему по-человечески при встрече. Отношения – это своего рода сделка, и мой поступок – это не что иное, как злостное уклонение от взятых на себя обязательств.

Я привыкла, что деньги моего отца имеют над людьми огромную власть, и пользовалась причитающимися мне по праву крупицами этой власти так, как хотела. Дома Элий отлично вписывался в мои ожидания от жизни. Не он, так другой, не менее симпатичный и широкоплечий, кто-нибудь еще, кто клюнул бы на шанс однажды получить от папеньки прощение и наследство в придачу. Вот сделка, которую я готова была заключить, вот, чего я ждала.

Элий исполнял все аккуратно. Он приглашал меня на танцы, дарил цветы, он водил меня в кондитерские и пару раз даже в театры, он целовал мне ручки и делал комплименты. Он хорошо смотрелся, когда я по секрету показывала его подружкам. Он сделал мне романтическое предложение в великолепном парке, наполненном пением птичек и журчанием ручейков. Степень близости, приличествующая обстоятельствам. Корректное поведение. Уместные слова. Правильные жесты. Не больше, не меньше.

Как раз.

И вот вдруг – безумный, дурацкий поступок. Ошарашивающий, сбивающий с толку. Выбивающий из колеи, не укладывающийся в рамки.

Неужели… ради меня?

Но никогда еще я не получала подтверждение собственной власти над чьими-то помыслами, власти иной, не денежного толка.

Как будто мне подсунули совсем иной контракт, и я подписала его не глядя. И я даже не знаю, способна ли я физически выполнить его пункты, потому что совершенно не в курсе, что там написано!

А вот учебник по химии был составлен на диво понятно. То есть, конечно, составитель больше заботился о здоровом и глубоком сне учеников, чем пытался заинтересовать их предметом, но я все равно смогла разобраться. Потому что заснуть этой ночью меня даже ведьмино проклятье не смогло бы заставить…

Домашка, оказывается, такая легкотня!

Просто читаешь, пишешь, учишь, зубришь. Никаких сомнений, никаких двусмысленных ситуаций, камень – это просто камень, пока не подействуешь на него магией, конечно, но это изучает уже алхимия.

Жаль только, быстро кончается. Нет, серьезно, я собралась в следующий раз попросить дополнительной домашки, потому что вряд ли это последняя встреча с нэем Элием!

Я обложилась книгами.

Полистала учебники, порассматривала картинки. Особенно красивые были в «основах целительства» и «травоведении».

Вообще-то за учебниками мои бедные одногруппницы стояли в очереди, но у нас с Бонни был Щиц, который героически испил эту чашу за нас и просто притащил эту груду в нашу комнату, пока мы были на занятиях. Бонни, помнится, еще удивлялась, как он смог договориться с библиотекаршей: у той в роду были то ли домовые, то ли кикиморы, и характер ее по слухам соответствовал генеалогическим корням.

Но Щиц тут просто… всех знал. И со всеми поддерживал более или менее дружеские отношения. Я имею в виду обслуживающий персонал, конечно. Ректор его терпеть не могла из-за своей дурацкой жар-птицы или вроде того, а преподавательский состав не мог не показать лояльность на такой удобной цели.

Когда я окончательно устала продираться сквозь сложные и незнакомые слова, я встала и выглянула в окно.

На улице уже стемнело. Внизу можно было разглядеть скудно освещенное фонарем крыльцо; светлая дорожка змеилась по ухабам и вела к темному зданию столовой.

Учебных павильончиков и тем более главного здания отсюда было не разглядеть: наши окна выходили на лесопарк, который угрюмой темной массой закрывал мне горизонт, а все это богатство архитектуры поза-поза-позапрошлого столетия нужно было высматривать в окошки на другой стороне общаги.

Я не разглядела ни Бонни, бредущей обратно, ни Щица, никого. Пустынно и тихо.

Сквозняк.

Я закрыла окно, но форточку оставила. Вдруг хотя бы Каркара захочет ко мне вернуться. Никогда бы не подумала, что буду мечтать провести ночь в компании дохлой вороны. И что с людьми делает академия!

Возмутительно.

Точно! Я же планировала составить список мероприятий, которые обязана посетить, несмотря на то, что прочно застряла в академии!

Я разыскала на заваленном бумажками столе более или менее чистую и вывела: «Бал у градоначальника».

Я должна там появиться, а то светские кумушки, наверное, думают, что я беременна!

Я нервно хихикнула.

А ведь и правда.

Это очень логичная мысль.

Дочь богатого отца внезапно исчезает из города. Якобы на какую-то там учебу, но подругам она никогда о таких планах не говорила, и вообще, не то чтобы была сильна в учебе. Зато была легкомысленна, а еще у нее был… возлюбленный. Встречались они тайно. Как там его? А, точно, нэй Элий. Погодите-ка, а не тот ли это нэй Элий, который недавно спешно ушел из своего училища и растворился в неизвестном направлении, как раз в то время, как исчезла толстушка-хохотушка Еленька?

Я даже могла представить себе тот коллективный вздох, который следовал за всеобщей догадкой. Благо слышала уже, была ведь история с Валетией… Да и Йаллу подозревали в чем-то подобном, когда ее спешно отправили на целительные воды. Правда, через пару месяцев она умерла от быстротечной чахотки, и у гроба кумушки, посовещавшись, решили, что все-таки ошиблись.

Бедная, бедная я! Сгубила свою жизнь молодую необдуманным поступком! Да и Элий хорош, мог бы и подумать, как меня скомпрометирует его отъезд…

Может, заказать себе гроб? Вряд ли что-то кроме смерти сможет избавить меня от позора…

Нет, на бал у градоначальника нужно попасть обязательно. И рассказать про учебу… и…

Меня подкосило воспоминание про пол из лиственницы.

Под ножкой стула, на котором я машинально раскачивалась, скрипнула доска, и я вспомнила вдруг то ощущение полета, и…

Ну да, я разрыдалась, и слезы капали из моих глаз прямо на бумагу, и чернильные пятна расплывались так красиво, не оставляя не слишком-то аккуратным буквам и шанса на выживание.

Я смеялась и плакала одновременно. Странное ощущение.

Раньше я плакала, когда хотела получить у папеньки новую игрушку или продемонстрировать тетеньке свое недовольство творящейся в доме несправедливостью. Второе куда реже, потому что, если честно, плевать тетенька хотела на мои сопли.

Громко, старательно, выдавливала слезы как настоящая театральная актриса. Очень помогает лук, или болезненный щипок, или….

А здесь я просто не могла остановиться.

Просто… слишком многое навалилось, и я совершенно не понимала, как это разгребать. А еще боялась, что придется делать это в одиночку. Я же наделала ошибок, слишком много ошибок. Деньги… не работали в этом месте. То есть работали, но не так, как я привыкла.

Но я настолько привыкла полагаться именно на деньги, что просто не знала, как быть иначе.

Мне не помог остановиться щипок. И холодная вода не помогла, но привезенный Бонни рукомойник показался мне очень смешным, а потом я увидела в зеркале, что умудрилась извазюкать лицо в адовых чернилах, и меня снова пробило на смех.

Опытным путем было установлено, что они не оттираются.

Потрясающе.

Из истерики меня вывела банка.

Банка из толстого бутылочного стекла. В такой закатывают огурцы. Очень много огурцов. По самое горлышко забитая медными монетками достоинством в одно герро. С плотно привинченной крышкой.

Она с дребезгом влетела в окно, и весь пол оказался усеян мелкими осколками; банка же не разбилась, разлеглась посреди осколков, загадочно поблескивая зеленоватым боком.

Я видела ее во сне.

Совершенно точно.

Наверное, вещий был сон.

Что же, выходит, весточка от лесника? Мог бы передать из рук в руки, зачем же так грубо швыряться?

Вслед за банкой, правда, не в окно, а в открытую форточку влетела Каркара и уселась на письменный стол с таким видом, будто очень горда своим поражающим воображение броском.

Тщедушная ворона в ворохе бумаги на письменном столе смотрелась, как родная. Глаза ее сияли жутким, холодным светом. Не хватало только черепа и пузыречков с разноцветным содержимым, чтобы я почувствовала себя настоящей злобной ведьмой.

Меня наконец отпустило. Паническое: «что делать, если коменда увидит разбитое окно??» отодвинуло и тяжелые мысли о моей мнимой беременности, и даже грустный образ нэя Элия.

Я поставила банку на стол и присела среди осколков. Попыталась как-то состыковать два самых крупных.

Оказывается, в Академии ведовства и чародейства стекло так просто не срастается обратно. А жаль. Впрочем, у меня все равно не было плана действий, зато была слабая надежда, что Бонни сможет как-то справиться с этим магией: она в ней куда сильнее меня.

И я продолжила собирать осколки, как паззл.

Очень… медитативное занятие.

Лампа бросала теплый отсвет на стекло, луна не отставала, добавляя отблескам холодных оттенков, и осколки почти сияли. Я на краткое время почувствовала себя той маленькой девочкой, которая не отличит стекляшки от настоящего алмаза и у которой куда больше драгоценностей, чем у ее папеньки.

Осколков оказалось не так много, и я достаточно быстро и просто собрала нужную фигуру. Провела пальцем по трещине: машинально, почти непроизвольно…

И она исчезла.

В смысле совсем исчезла.

Несколько кусков стекла снова стали одним!

Потому что я ткнула в него пальцем!

Я что, правда ведьма, что ли?

Вот такой меня Бонни и застала: чумазой, немного зареванной, встрепанной и отчаянно пытающейся повторить случайно вышедший фокус.