Текст книги "Адвент"

Костя вдруг начал трезветь

и почувствовал, как же он оледенел

ноги и руки почти ничего не чувствовали

тогда Костя понял, что у костра он не согреется

а надо залезть в палатку

Костя не нашёл никакой другой палатки,

кроме той, маленькой, одноместной

встал на четвереньки

так что сухие сосновые иголки и шишки

оказались близко-близко

и полез в палатку головой вперёд, но вдруг

оказалось, что верх – это низ, и он упал на спину

в палатке было тесно, холодно

Костя натянул на себя какое-то одеяло

или кусок брезента

или, может, пенку какую или что-то ещё

или просто куртку свою натянул на голову

материи не хватало, и дух продолжал цепенеть

а если Костя поджимал ноги —

материя съёживалась ещё

сквозь пенку его леденила непросохшая,

непрогретая земля

а сбоку сквозь брезент задувал космический ночной ветерок

но хуже всего было не это, а то, что он

был не один

рядом с ним еблись Андрей и Наташка

Костя очень быстро это понял

в одноместной палатке, где он лежал,

сиротливо закатившись в уголок,

еблись Наташка и Андрей

им было, конечно, тесно

палатка ходила над ними ходуном

всё происходило в кромешной темноте

задувал ветер

но они страстно еблись, становясь то на локти, то на коленки

меняя позы

Костя понял, почему материя сползала с него то туда, то сюда

это происходило из-за ебли

палатка скакала вместе с Андреем и Наташкой туда-сюда

и создавалось ощущение, что они куда-то

вместе едут

что они его куда-то тащат, везут

стаскивая с него одеяло, тепло, сон и морок

взрывы хохота слышались от костра

который теперь, как Костя ни переворачивался,

поджаривал ему бок куском льда

и жёг сквозь брезент глаза пятном кровавого света

Костя, наконец, напрягся —

дёрнул одеяло на себя – и

получил мощный удар в нос

случайное попадание коленом или головой

тогда Костя смирился, поник

затих, вытянулся

тёмная кровь вяло вытекала из носа набок

Костя лежал с открытыми глазами

ноги леденели, руки тоже

а на животе Кости лежала Наташина рука

с перстнем

на одеяле

и Костя всё хотел погладить её

но не решался

а лежал тихий, светлый, вытянувшись

не шевелясь

и у костра все постепенно затихли

разговоры журчали тише

слышно стало ночной ручей

ебля утихла

Костя лежал, холод тёк сквозь его сердце

и в какой-то момент он понял, что нет, так

он не выживет

тем же путём – назад, назад – он выполз,

ногами вперёд, из палатки

встал, взял свой рюкзачок

у костра дремали человек пять

никто не заметил, что Костя ушёл

а он умылся льдом, перескочил через ручей

и пошёл прямо в лес

прямо по лесу и через лес

он шёл как по линейке

шагал широкими шагами, чуть наклонившись вперёд

лес был настоящий, глухой,

Карельский перешеек

но Костя не боялся ни заблудиться, ни зверей

он знал, что где-то в той стороне —

железная дорога

так оно и было

спустя пару часов вышагивания Костя вышел на железку

и пошёл по ней налево

ещё через полчаса он пришёл на станцию

там уже ждали первую электричку

зябнущие субъекты

которым надо было в город в такую рань

Костя тоже дождался её, она шумела тихо,

навевая сон

дождался её, сел на лавку,

окоченевшими руками сжал рюкзак

и, качаясь, стал маленькими порциями

проваливаться в сон

вдруг он почувствовал сильнейшую боль

и дёрнулся назад

оказалось, электричка остановилась, а он

носом долбанулся о раму окна

всё тем же самым носом

из носа снова потекла кровь

и Костя, открыв глаза, увидел,

что в окно шпарит жаркое солнце

прямо в лицо

электричка подходит к Финбану

а напротив сидят девчонки какие-то стрёмные

заводские в каком-то безумном

нейлоновом шмотье

размалёванные, с конскими хвостами

их смеха почти не слышно – ха-ха-ха

беззвучно, беззлобно и почти не трогая воздух

аккуратно покатываются они

и Костя понял, что теперь это чувство света и равнодушия

пребудет с ним вечно

что теперь он навсегда светел и равнодушен

обледенел и просвечен

и так оно и случилось

и с тех пор никогда Костя не бросил

ни своего равнодушия, ни своего света

что же до Андрея, то он разбился в горах

а что до Наташки, то она

вышла замуж и вроде бы уехала

а может, её уже и нет

вот тут неточно и не совсем понятно

есть какая-то Наташка

но вроде бы уже не она

что-то там по частям заменили —

или подменили целиком —

Костя отвлёкся в какой-то момент

и перестал следить за её судьбой

ну вот это вот нетронутое ха-ха-ха

почти неслышное

12

Перед тем как зайти в детский сад за Стешей, Аня заехала на Петроградскую сторону, чтобы купить Стеше подарок на Новый год. Там, на Большом проспекте, она знала, есть магазин, мимо которого она не раз проезжала в хорошую и в плохую погоду: магазин чудесных дорогих игрушек, которые Аня никогда не могла себе позволить.

Этот магазин вызывал у Ани всегдашнее, знакомое с детства чувство глубокой и непонятной тоски, меланхолии, которое всегда охватывало её, когда Аня смотрела на что-нибудь роскошное, преизбыточное. «Как это хорошо! – чувствовала (не думала) Аня. – Насколько это хорошо и не нужно, необязательно. Как много людей были бы рады гораздо меньшему. Неужели можно владеть этим и пренебрегать? Как грустно, что и это, настолько прекрасное и изысканно сделанное, пройдёт, и это не даст людям счастья, и что владеют этим обычно люди равнодушные…»

Чувство было странное, надрывное. Аня надрыва не любила. Она решила прийти в этот магазин, полный дивных изысков, и действительно купить Стеше подарок именно там.

Погода была плохая: на асфальте слякоть, над домами круговерть метели. Аня толкнула светлую прозрачную дверь и вошла.

Магазин оказался уютным и маленьким, две комнаты, набитые доверху куклами, игрушками и развивающими играми. Он показался Ане куда более человекоразмерным, чем она представляла себе, когда ездила мимо. Аня вздохнула с облегчением. Конечно, цены и впрямь высокие; и здесь действительно были куклы, о которых Аня думала с той самой тоской, воображая себе мрачные и странные истории (например, о женщине, которая до сорока лет воображает себя девочкой, покупая дорогие игрушки то ли себе, то ли не рождённым ею детям, – играет ими, представляя, что они и есть её дети; иногда Аня, не в силах выдохнуть от тоски, заканчивала эту историю тем, что женщина делает ЭКО и рожает из себя двух настоящих, мучительно дивных пупсов, пахнущих ванилью с ног до головы, сосущих её молоко, и потом они играют во всю эту роскошь, а женщина делает ещё двух пупсов из криоконсервированных эмбрионов и берёт себе ещё двух лялечек из Дома ребёнка, и на этом неистовая фантазия Ани не то чтобы иссякала, но замирала, превращаясь из кино в роскошную картину). Кто же на самом деле играет этими куклами? (Что происходит в доме, где я жила девочкой и где с тех пор вообще никто не живёт? Разрушен ли он?)

Аня взглянула на часы и попыталась сосредоточиться на выборе подарка для Стеши. И тут она увидела продавца. То был маленький мужчина, коренастый и вместе с тем изящный: с квадратными плотными плечами, но длинными пальцами, с зачёсанными волосами – мужчина-женщина, – он отступил на шаг от стены, с достоинством, готовый помочь Ане, но без лишнего внимания к ней, идеальный продавец и, Аня сразу поняла, собственник этого магазина. Аня бросила разглядывать игрушки и сосредоточилась на нём. Вид этого человека сразу успокоил её. Ане подумалось, что он чем-то похож на французского композитора Франсиса Пуленка. Именно такой человек и должен быть хозяином лавочки роскошных игрушек: со всей серьёзностью, но без апломба; с изысканностью, но без той мертвенности, которая Ане представлялась издали и которой на деле здесь совсем не было.

Успокоившись, Аня прошлась вдоль стеллажей. Тут были и в самом деле занятные вещицы. Аня моментально увидела игрушки, которые подошли бы многим её знакомым детям, и Стеше тоже: полупрозрачные деревца, на которые можно наклеивать гекконов и яблоки; проволочная коляска с люлькой из ивовых прутьев; набор разноцветных мячей-липучек и картинка, в которую их можно кидать – всё натуральное, тяжёленькое, радующее глаз и осязание; но Аня хотела кукол.

– Вам нужен пупс или кукла-ребёнок? Бюджетом каким располагаете? – спросил продавец точно вовремя и в точности нужным тоном.

– Три тысячи рублей, – сказала Аня. – А что есть за эти деньги?

Продавец улыбнулся, делая жест щедрости и облегчения.

– За три тысячи выбор уже довольно велик. Вот, например, привезли – цыганка.

– У нас есть подружка-цыганка, – сказала Аня. – Кстати, они называют себя рома.

Продавец понял её правильно:

– А вот Беляночка и Розочка, или, как их ещё называют, Белоснежка и Краснозорька. Есть вот такой мальчик чуть подороже, – продавец достал с полки повыше симпатичного краснощёкого кудрявого пацана.

Аня покосилась на соседнюю полку.

– А вот эти?..

Она смотрела на двух небольших, забавных, в складочку, младенцев-мулатов. Девочка была толстощёкая, в зелёном платьице, мальчик – в трусиках и майке. Продавец немедленно подал их Ане. Мулатики были приятно тяжёлые.

– Понюхайте, – предложил продавец. – Все куклы этой фирмы пахнут ванилью, – теперь он смотрел на Аню внимательно и с сочувствием, но Аня этого уже не замечала. Она запустила руку в шортики. Пупсы были созданы по всем правилам анатомии: они были мальчиком и девочкой, как бывают настоящие младенцы, только меньше.

– За ваши деньги вы можете купить обоих, – сказал продавец. – Или одного – за две тысячи. Как вам больше нравится.

Аня подняла голову, и они встретились взглядами.

– Надо же, – сказала Аня, – я богаче, чем я думала. Значит, пусть будут двое.

– Пусть будут двое, – продавец кивнул и отступил на шаг. – Вы богаче, чем вы думаете, – подтвердил он печально.

За окном совсем стемнело. Нужно было торопиться в детский сад.

* * *

– Я сплю, – сказал Костя и проснулся.

– Почему? – сонно сказала Аня.

Сочился приятный, свежий ручеёк сквозняка. Полночь пахла снегом и светом. Между ними лежала Стеша, тяжёлая, немного потненькая, закинув большую ногу на Аню, и, шумно дыша, спала.

Вдруг Аня прошептала:

– Помнишь, тебе шесть сигар на день рождения подарили. Ты ещё удивлялся, куда они делись. А это я их скурила.

– Ты их скурила? – Костя облизал губы.

– Да. Тебя не было, ты на конференцию уехал.

– А я искал-искал, – сказал Костя. – А когда ты успела-то? Конференция длилась три дня. Ты каждый день по две курила, что ли?

– Я все сразу скурила. Все шесть.

И Аня рассказала, как было дело: скурила она их невзначай, во время прогулки.

Аня со Стешей тогда гуляли в парках с подругой Ани, Кирой, и её маленькой дочкой Диной.

Парки эти тянутся на многие километры. Они похожи на обои или на маргиналии старинной книги. Липы, дорожки, статуи, скамейки, и снова липы, статуи, скамьи, дорожки. И пруды. И утки.

Дорога то в горку, то вниз.

Лужайки, старинные дубы,

полуразрушенные дворцы.

Заросшие трамвайные пути.

Развалины винных погребов, заросли ивы,

крушины, воробьи в пыли.

Там ходишь, как будто книжку читаешь

бесконечную

скучную, но очень хорошо написанную

и каждый раз читаешь её с начала

и там кажется, что любое твоё действие

как будто учтено заранее

Аня сначала не хотела все курить

а взяла почему все – хотела одну

сама скурить, а другой поделиться с Кирой

но побоялась раздавить их без коробки

вот и взяла все шесть

а Кира отказалась, не захотела курить

тогда Аня, чтобы её подбодрить,

выкурила и вторую сама

ей очень понравилось чувство,

которое появилось после этого

она как будто вся пропиталась табаком

вся стала ярко-коричневая

прокопчённая

июнь был тёплый, но Ане жарко не было

ей тогда часто хотелось спать

ну, в общем-то, ей и теперь часто хотелось

но тогда особенно,

Стеша после отлучения от груди ночами плакала

просыпалась по нескольку раз за ночь

и вот как раз сигары Аню взбодрили,

спать перехотелось

это было так необычно и приятно

Аня достала третью и четвёртую

и предложила Кире

а Кира со смехом отказалась

тогда Аня, удивляясь, в чём же тут дело,

выкурила сама и третью, и четвёртую

к этому времени они пришли к Заливу

там было всё синим-синё

Дина и Стеша походили ножками по мелководью

а Аня скурила пятую

у неё уже тряслись руки и болел затылок

но нужно было как-то прикончить этот абсурд

и, да, – вот – где-то на середине

четвёртой сигары

Аня начала слегка похохатывать

это другим словом не назовёшь

такой мелкий барахтающийся хохоток

как барашки на волнах

или чайки – непонятно – когда смотришь

прищуриваешься и не видишь толком,

чайки или пена

так вот в горле, в груди начинается такое

рефлекторное

«ахаха» – любой мелкий повод вызывает

небольшой смешок

и на большее тебя уже не хватает

не хватает дыхания

ты как будто выташниваешь этот смешок

идёшь дальше – ещё несколько шагов – и снова

это не как трава

не как скорости

не как что-то ещё

это скорее как простуда, или как чай

или как удариться головой

слегка

однажды в детстве Аня каталась с горки

на санках

и долбанулась головой о камень

ощущение было такое же примерно

пустоватое, с уходами куда-то и приходами

когда теряешь сознание по многу раз

незаметно, на несколько секунд

и голова слегка так побаливает

на самом деле не слегка, но ты не ощущаешь

потому что все чувства притуплены

и только вырывается, как дымок изо рта:

выталкивается

ахаха

ахаха

да. Ну так вот:

Аня выкурила пятую и шестую

выдохи и смешки стали беспомощными

Аня шла вперёд уже как кукла

по инерции

толкая перед собой коляску

опиралась на неё

у Ани немели руки и ноги

она чувствовала, что на лице у неё застыла

кривая ухмылка

а тени стали резкими

статуи нависли над дорогой

в конце концов Кира спросила, как Аня себя чувствует

Аня сказала… она сама не помнит, что она сказала

она легла на асфальт

и удивилась, что простыня может быть такого цвета

Кира вызвала Ане скорую

врачи приехали довольно быстро,

минут через двадцать

стало полегче

врачи измерили ей давление

верхнее оказалось 180

при этом Аня продолжала посмеиваться

и хотя Кира этого уже не замечала

но врачи заметили

– А Стеша как реагировала?

– Спала. Уснула после моря, к концу прогулки. Они обе уснули.

да

так вот: врачи заметили, что Аня смеётся

а она к этому времени смеялась уже так:

ах ах а ах аха

коротко, с перерывами на вдох

даже не вдох, а неполный всхлип

как будто воздух уже не очень насыщал…

Тут Стеша, не просыпаясь, привалилась поближе к Ане. Стешин аромат был чуть солёный и немного цветочный. Сквозняки и свет фонаря пронизывали комнату.

Врачам не очень понравилось, видимо,

что Кира их вызвала

и что пришлось ехать в такое странное место

ориентироваться в этом странном парке

и очевидно было, что Аня не помирает

и что в больницу ехать не хочет

но так как с ней был ребёнок

то они решили выяснить, не находится ли он в опасности

и начали допрашивать Аню с пристрастием

что ела, сколько спала

какие принимала наркотики

про сигары они просто не поверили

хотя Аня показала им коробку

они не верили, что Аня просто-напросто

скурила шесть сигар

они не понимали, зачем Аня могла бы это сделать,

ахаха,

хаха

Аню потряхивало

но ей становилось всё лучше

и врачи с презрением уехали

оставив Аню со Стешей и Киру с Диной

на вечерней дороге

тени уже удлинились

проснулась Стеша и стала кряхтеть

раздумывать, поплакать ей или нет

и Дина проснулась и стала реветь

а Кира стала её утешать

в общем все разбрелись кто куда

потом Стеша присела на дорогу и стала писать

ручейки растеклись

и Стеша стала пытаться их палочкой

Аня дала ей мелок…

– Погоди, – прошептал Костя. – А мы с тобой не ссорились, случайно, перед моей поездкой?

– Да нет вроде.

– А это не тогда… Именно тогда же.

– Да я не поэтому, я вообще не переживала, – прошептала Аня. – Денег не было, срок был ещё микроскопический… недели две… не бери в голову.

Костя не шелохнулся. В горле пересохло.

Стеша закряхтела и вытянулась во всю свою гигантскую длину здоровенной пятилетней девочки. Аня осторожно передвинула Стешу на отдельную, её собственную подушку, накрыла одеялом. Матрас у них был очень широкий.

Так вот куда мои сигары делись. Надо было сразу курить, – подумал Костя. Его вдруг отпустило, как отпускает холодильник, когда он перестаёт напряжённо бормотать и затихает. Костя мгновенно провалился в сон.

и Аня уже полуспала

полудремала

ей снились сады, статуи

и как она ехала обратно на трамвае 41

из края ландшафтного дизайна

фонтанов, статуй и садов

обратно в их край пыльных тротуаров,

буроватых фасадов и вывесок

ехала, мерно покачиваясь, на трамвае 41

и Стеша опять спала, покачиваясь, в слинге у неё на плече

тогда ещё волосёнки у Стеши были не такие, как сейчас – солидные

а были они как пух

пахло пылью, зеленью, бензином

городской окраиной

Аня засыпает

только покачивается от сквозняка

пыльная кусудама на лампе

только Стеша во сне тонко улыбается

Костя спит, приоткрыв рот, запрокинув кадык

в лучах длинного лунного света

самой длинной ночью

луна заглядывает в их двор

нет, это не луна

да как это может быть луна

скорее, это звезда Бетельгейзе

или что-нибудь ещё такое же малозначительное

и поэтому в комнате Кости и Ани так светло

и поэтому в ней так темно

13

Утром, когда Аня ещё не вернулась из детского садика, куда отвела Стешу, раздался стук в дверь.

Костя открыл: на пороге стоял управдом. Выглядел он бодрым и встрёпанным. Битва была выиграна. Управляющая компания ушла несолоно хлебавши.

– Герр профессор, – сказал управдом, – предлагаю альтернативную активность: подзарядиться, сбрасывая снег с крыши. Навалило хуеву кучу, машинки убрали, Валентине Васильевне скоро уходить, а Джем со своими по телефону, гад такой, не отвечает. Выручите?

Костя скептически вздохнул. Это должно было означать: да что толку этот снег сгребать, ежели опять нападает не меньше. Всё же он не захотел спасовать перед управдомом, натянул куртку, надел ботинки, и они пошли наверх.

Управдом открыл большим ключом дверь чердака. Там было морозно и темно. Управдом протопал куда-то во мрак, и сбоку открылся параллелограмм холодного света. Костя пошёл на свет, по дороге наткнулся на ведро, оно загрохотало, но Костя удержался на ногах. Из дыры веяло сырым морозцем. Начинало подтаивать. Небо над крышами было голубоватое, нежное.

Управдом сел ногами в дыру, потом встал на крыше, так что Костя видел только его ноги. Над головой заскрипело и загрохотало. Костя выждал и протянул управдому лопаты, потом полез в дыру сам. Ему было тревожно; не страшно, а именно тревожно, он очень волновался; этот чердак и эта дыра что-то напоминали ему, он и сам не понимал что, но что-то страшное, словно бы он когда-то уже лез в такую вот дыру, и за этим следовал такой же холод, белый, мокрый и мягкий снег. Он сел на краю; джинсы на попе сразу промокли. Костя ухватился за верхний край дыры, встал и перебрался к управдому на конёк. Повсюду лежал снег, крыши в снегу; переулка и двора, за их узостью, видно не было, только верхний этаж противоположного дома, в котором почти все окна светились.

Управдом принайтовил к трубе трос, защёлкнул карабины, подскочил к самому краю и гаркнул:

– Поехали!

Снизу донёсся приглушённый крик Валентины Васильевны (Костя представил, как она там стоит на занесённой мостовой, выставив два стула, чтобы никто не шёл и не ехал, и машет руками тем, кто появляется из подъезда, выходящего на улицу). Управдом у черты воздуха гребанул первую лопату и отправил снег вниз. Костя тоже спустился к краю и принялся за работу. Управдом махал могуче, Костя не так размашисто. Снег летел куда-то вниз, не было видно улицы в узком ущелье, даже с самого края крыши только противоположный тротуар. Руки замерзали – рукавиц или перчаток Костя взять не догадался. Небо светилось над ними. Наконец они очистили скат и стали ждать, когда Валентина Васильевна перетащит стулья во двор.

Костя выпрямился. Вокруг были снежные крыши. Воздух мерцал. Пространство виделось огромным и голубым, небо прохладно-синеватым, а окна жёлтыми. Начинало светать. Пахло снегом. Костя подошёл к краю крыши и заглянул вниз. Там, далеко внизу, всё тоже было завалено, и отсюда непонятно было, где машины, где кусты, где просто сугробы; только по тропке на тротуаре пробиралось несколько человек, да посередине дороги, где проехала машина, протянулись параллельные оттаявшие прямые.

Костя глубоко вдохнул густого воздуха, который цвёл, благоухал, был налит синевой. Он чувствовал холод и усталость, и ему как будто кто-то говорил ласково и строго: «Тебе холодно, ты устал». Тревога Кости разошлась, но откуда-то возникло другое, давно не испытанное им чувство трепета, робости, покорности и покоя. Внутри разжались железные тиски. Растворился ужас последних недель, стоявший в нем замёрзшим столбом. Костя стоял, дышал, смотрел и мёрз. Всё вокруг превращалось в некую спокойную и счастливую страну, налитую густым минорным воздухом. Костя даже знал от Ани, что это си-минор, небесный. Это была страна не без неба, страна с непустым множеством небес. Верх стал центром тяжести, и потому Костя спокойно, свободно стоял у края крыши; пустота рядом не была тяжёлой, не тянула вниз, да и не была она пустотой, а лишь самой дальней от неба частью неба, самой далёкой, разреженной, почти незаметной голубизной, скорее серебристой, чем голубой, но всё же и в ней были частицы неба, которое Костя здесь, близко к нему, ощущал густым и насыщенным.

Телефон управдома затейливо запищал и затрещал.

– Джамшут! – он повернулся к Косте спиной. – Ну чё такое-то, ёлы-палы! Договаривались… я из-за тебя жильца сорвал помогать… идёшь? Давай уже сюда! Джем придёт сейчас, спасибо вам, – он подал Косте руку, помог взобраться к чердачному окну и отщёлкнул карабин. – Благодарность в веках! И вам активный отдых, и дело полезное сделали, снежок посбрасывали. Раздолбаи, – мотнул он головой, имея в виду Джема и его работников. – Спасибо! – донеслось до Кости, когда он, повернувшись к дыре спиной, пробирался на ощупь через чердак.

* * *

Костя ненавидел ходить в детский сад, оттого и заболел; думал – отсидится дома, читая Стивенсона и Дюма (ему было шесть лет, а на вид не давали и четырёх). Но перестарался. То есть не то чтобы он старался болеть, просто не старался выздороветь, вдавался в свою болезнь и слишком поздно понял, что так и умереть можно. Тогда он испугался и захотел выздороветь, но было поздновато, и его пришлось положить в больницу. Первую неделю, когда он лежал один и к нему постоянно шастали врачи, он не скучал по маме. Он как будто решил казаться и быть совершенно взрослым; в один из тех первых дней Костя и почувствовал тот запах снега: он лежал, повернув голову набок, его как будто обнулили – и не спеша, медленно думал о том, как похож этот запах на запах кубиков, сделанных из сосны, крашенных в синий и зелёный цвет. Эти кубики Костя любил поворачивать перед своим носом, заставляя их замирать в разных позах: то гранью к нему, то ребром. Тут кубиков никаких не было, но они как будто были; вся палата была этот кубик – и Костя поворачивал её перед глазами и, даже закрыв глаза, всё продолжал вертеть. Потом он начинал пересчитывать кафельные плитки. Вскоре был им открыт нехитрый закон таблицы умножения, затем он задумался о длине диагонали (которую, конечно, так не называл, изобретая новые слова для общепринятых, но неизвестных ему понятий).

Его иногда спрашивали, не скучно ли ему, но Костя в толк не мог взять, как здесь может быть скучно. Когда он не спал, для него всё был один сплошной математический день, и бред у него тоже был математический, только поначалу тоскливый, угрожающий, но вскоре уже мирный и удовлетворительный. Были серые дороги, урны, кусты, статуи, которые повторялись и чередовались, и нужно было найти – в каком порядке, по какому закону. Найдя, Костя расставлял урны, кусты и статуи по-новому. Косо лежали тени; по мере прохождения серенького солнца по небесам его умозрения они становились перпендикулярами; можно было измерять расстояния в шагах, и, в общем, кротким Костиным забавам не было конца – а если он хотел, то мог открыть глаза снова и созерцать реальность плитки, которая ещё и была косо срезана у раковины, что впервые дало Косте повод поразмыслить о том, что потом стало понятием об интегралах.

Той недели Костя никогда не забывал. До сих пор в ней было для него нечто новое: напоминание об истинной жизни, той, которая случится когда-то не сейчас и не здесь, после смерти земной и рождения в жизнь вечную.

* * *

– Мне тут Анджей написал, – сказал Костя, послюнявив кончик верёвочки и продев его в хипстерского зелёно-золотого кота из папье-маше, приобретённого Аней на благотворительном аукционе. – Его статья выходит в сборнике, в той тёмно-красной серии.

– Круто! – отозвалась Аня, держа Стешу за ноги, в то время как она, стоя на стремянке, тянулась прикрепить к стене гирлянду. – Тыщу лет про Анджея ничего не слышала.

– Семь лет, – уточнил Костя. – Семь.

– Помню, – сказала Аня.

ещё бы

как не помнить-то

как раз только что познакомились

зимой познакомились, а весной это вот всё и случилось

история была очень неприятная

Костя и Аня тогда ещё жили розно:

Костя в съёмной квартирке с приятелем,

Аня в коммуналке

шёл апрель: тихие пыльные скверы,

холодные ночи

лужи подмерзали

а днём было тепло

и вот в том апреле

к Ане в комнату въехала на пару месяцев

одна девушка

знакомая знакомых

её звали Лилит

комнатка у Ани была – девять метров

она бы, конечно, никого к себе не поселила

но знакомая клялась, что девушка очень милая и творческая

и что ей очень нужна комната задёшево

а Ане, в свою очередь, нужны были

хоть какие-то деньги

у неё обострилась давняя болезнь

и сильно мешала жить

надо было делать операцию

после которой ни кассиром, ни официанткой не поработаешь

и Аня согласилась

и Лилит въехала

Аня никогда не видела таких девушек

таких подавляющих, всепоглощающих

Лилит ходила победным шагом

смеялась громко, красилась броско

одевалась она, как саньясины

в тибетских монастырях

в бордовые или оранжевые балахоны

Лилит была стрижена в кружок

она играла на двенадцатиструнной гитаре

собственно, кроме гитары и кучи кремов

у Лилит ничего не было

и её это полностью устраивало

но, не имея вещей, Лилит полностью

заполняла пространство собой

жить с ней Ане было не просто неуютно

а очень неуютно

и страшно

ей казалось, что с появлением Лилит

в комнату входит крупная шаровая молния

парит над полом, потрескивает

что нужно забиться в угол и не подавать

признаков жизни

авось не тронет

Аня просто перестала жить у себя

она проводила бо́льшую часть времени у Кости

но как-то так вышло,

что они стали тусоваться втроём

Аня шла в сторонке, а Лилит всегда посерёдке между ними

нет, с Костей она не кокетничала

она просто с ним болтала

да и Костя в неё не влюблялся

просто тоже с ней болтал

Лилит вообще была девушка не подлая

не интриганка какая-нибудь

ничего плохого не делала

просто её было реально много

и она была такая, просто была такая

просто распространялась повсюду,

как светящийся газ

одновременно веселящий, дурманящий

и душный

как плотные восточные духи

и выходило так, что исчезали помаленьку

«Аня и Костя»

они тогда были вместе

всего лишь несколько месяцев

связь между ними ещё не была крепкой

а теперь она и подавно растворялась

таяла

и вот этот день рождения Анджея в конце апреля

Анджей обитал в той же коммуналке, что Аня

вежливый и компанейский парень

из аспирантуры ЛИТМО

набилось народу

пили дешёвое красное из коробок

заедали солёной соломкой и арахисом

окна распахнули, дымили

Лилит никого из гостей не знала

при этом общалась она свободно и раскованно

села на край скамьи рядом с Костей

двинула плечом

и весь ряд потеснился

Аня подумала, что и сама могла бы так

но ей неловко было народ двигать

а Лилит вот ловко

она уселась

потрогала Аню за край платья и спросила:

Аня, эй, чего дуешься?

не дуйся

Костя хороший, он просто не с тобой

он весь в своих мыслях

и так будет всегда

вот и получается, что ты такая красивая, а одна

как же так?

тебе ведь даже сесть некуда

(конечно, Лилит обращалась на самом деле

не к ней, а к Косте)

Костя, чёрт!

Дай своей девушке сесть!

Йах, йах, йаахх! – смеялась она отчаянно,

как чайки кричат

она меня вроде не просила, – сказал Костя

(этой реплики Аня не помнила, к счастью

а вот Костя не забыл)

Потому что она стесняется!

Йах, йах, йах!

математики заржали

Аня вспомнила, как Лилит рассказывала

что была замужем за ментом

и в своё отсутствие запрещала ему ходить

по коридору коммуналки

потому что ревновала к соседке

кстати, Аня, я всё забываю тебя спросить

а чем ты занимаешься

(это был опять вопрос Косте)

она… – Костя напрягся

(на тот момент он ещё нетвёрдо знал,

чем занимается Аня)

вроде историей… музыки… так, Ань?

Лилит всплеснула руками

он не знает! (хотя Костя ответил правильно)

а ещё собрался жениться!

ну, нет, Костя, ты тест не проходишь!

на такой умной девушке

нельзя жениться, не зная, чем она занимается!

да всё равно это что-то гуманитарное

под общий гогот заявил один из математиков

это такое что-то

не для средних умов!

И все такие грохнули: оо, даа, не для средних

Йах, йах, йаааххх!.. – крикливый чаячий смех

ну, впрочем, если деньги платят

можно и дальше заниматься чем-то там

гуманитарным

Спасибо тебе, Лилит, за разрешение, —

сказала Аня

хотя при чём тут деньги, я не совсем понимаю.

Лилит никогда не берёт деньги

за выступления, – пояснил Костя

внимательно наблюдая за обеими

девочки, не деритесь

нет, пусть дерутся!

делаем ставки!

ставлю на то, что помирятся

и полюбят друг друга!

если ставки пойдут мне, готова полюбить,

йах, йах, йах!

скверно, подумала Аня

Лилит вилась вокруг и уже взяла Аню за плечи

Ане почудилось, что она дьявол

захотелось ткнуть ей вилкой в глаз,

но день рождения, и Костя здесь

уйти? но если Костя с ней не пойдёт

то всё, вместе им уже не быть

да и потом всё равно придётся возвращаться в комнату

к Лилит

да, очень скверно

да ты что, сказал Костя

как это так

не уходи

и все закричали:

не уходи! – а то Костя будет считать…

…а считать Костя умеет! – ввернула Лилит, и все опять загоготали

на радио «Шансон»

дают по пятьдесят баксов за каждую песню

от лица женщины

а раз в месяц разыгрывают миллион

ну, на миллионера Аня не тянет

но на пятьдесят баксов – как раз!

Йах, йах, йах!..

Костя, посчитай! – вскричали математики

и снова общий гогот

это было как в школе

а в школе Аню травили

за внешность

за волосы

за национальность

за сочетание упрямства и застенчивости

и за бедность, за нищету

и за музыкалку

за всё, и длилось это долго

и вот опять началось

и надо было уйти, но идти снова было некуда

они пошли гулять на крышу

цепочкой поднялись по лестнице

пробрались через тёмный чердак,

забитый хламом

вылезли по одному в слуховое окошко

сидели и курили на скате, на жестяном склоне

ночь была тёплая

на улицах горели в стекляшках светофоры

и витрины

розочки разбитых бутылок

валялись на асфальте