Текст книги "Мать Мария (Скобцова). Святая наших дней"

Слушаю бред их, то слезы, то смех,/ и хочется душу отдать мне за всех,/ и сил нет от этой жестокой печали…

В результате публикации статьи русская диаспора решила организовать Комитет помощи русским душевнобольным. Нашлись волонтеры, которые объехали все психиатрические учреждения Франции, а сама м. Мария в течение года посетила еще семнадцать больниц. Русский Комитет установил 400 нуждающихся в лечении, и французское правительство обещало помощь. К сожалению, начало войны свело на нет все государственные начинания. В столь же отчаянном положении находились и туберкулезные больные. Митрополит Евлогий лично посещал госпиталь Ларошфуко и отмечал: «Они обрекались оставаться годами в больницах без надежды вырваться оттуда и часто повторно там заражались. Эта обреченность доводила до отчаяния». Один из больных горько сетовал: «Мы томимся здесь годами, нас забыли… хоть бы одному из нас попасть в санаторий – и то был бы просвет в нашей темной жизни».

В 1937 году во Франции были проведены реформы, в результате которых к началу войны эмигранты получили те же права в здравоохранении, что и французы, а также официальное разрешение на работу. С целью оказания действенной помощи туберкулезникам мать Мария приобрела небольшую усадьбу с парком и огородом в восточном пригороде Парижа Нуази-ле-Гран, где был открыт санаторий. Первым директором стал Ф. Т. Пьянов. Через митрополита Евлогия она обратилась к министру здравоохранения Франции Э. Лафону с просьбой взять на обслуживание русских больных наряду с французами и добилась положительного решения. После этого дом в Нуази из санатория был переоборудован в дом отдыха, в котором 30 процентов посетителей обслуживались бесплатно, за счет государства.

В результате конфликта, который произошел у нее с м. Евдокией и м. Бландиной, а также с о. Киприаном, где столкнулись не только сильные личности, но принципы и взгляды на монашеское послушание, мать Мария задумала написать текст, в котором она обрисует два разных подхода к монашеству. Так рождается пьеса-мистерия «Анна». Как и в других произведениях, автор исходит из собственного опыта, стараясь предоставить читателю самому выбрать истинно правильный ответ на поставленные вопросы. В одной из своих статей 1937 года она пишет: «Нельзя осуждать идущих другими путями, условными, не жертвенными, не требующими самоотдачи, не открывающими всей тайны любви. Но молчать о них тоже нельзя».

Понятно, что в пьесе м. М. защищает свой путь и не очень оправдывает монастырские кельи. Ее героиня Анна видит смысл в «материнской любви к миру», погрязшему в грехе, страданиях и искушениях. Образ Анны – это сама м. Мария, описанный в первом действии пьесы конфликт между двумя монахинями (Анной и Павлой) – практически неразрешимый спор сурового монастырского устава и монашества в миру. Первое действие происходит в монастыре, где у Анны назревает внутренний конфликт, она не желает жить в затворе и пытается обосновать свой взгляд Павле:

«…если в мире тяжело живется, – пусть будет тяжело в монастыре.

Мы крест мирской несем на наших спинах. Забрызганы монашеские рясы земною грязью, – в мире мы живем…»

Она убеждена, что монах не может отгородиться от мира:

«Коль Божий Сын людьми не погнушался и снизошел до перстной нашей плоти, то нам ли чистотой своей гордиться?»

Рассудить обеих монахинь призван архимандрит, который приезжает в монастырь. Он признает, что есть «различные пути», но каждый должен испытать себя, а потому посылает Анну в мир, а Павла остается в монастыре. Второе действие разворачивается уже в миру, где Анна встречается с 300-летним скитальцем, он скорее напоминает мистический образ Мельмота, который, как и фаустовский персонаж, подписал договор: на протяжении столетий он будет спокойно жить, но по окончании срока попадет на суд Сатаны. Так же как и в «Мельмоте», свое избавление от грядущих страданий он может получить только при условии замены себя на другого человека до окончания отведенного срока. Он многих уговаривал, сулил богатства, но так и не нашел замены. Возлагая на себя грехи и предстоящие адские муки, Анна соглашается на обмен, после чего старик мирно умирает. Сострадание к человеку, пребывавшему в грехе, избавляет Анну от страшной судьбы. Своей любовью она упраздняет зло. Господь сильнее Сатаны!

В одной из статей она продолжает тему «Анны» и пишет: «Пустите за ваши стены беспризорных воришек, разбейте ваш прекрасный уставной уклад вихрями внешней жизни…»

 
Постыло мне ненужное витийство.
Постыли мне слова и строчки книг,
Когда повсюду кажут мертвый лик
Отчаянье, тоска, самоубийство.
 

Не в первый раз образы героев ее литературных произведений высвечивают судьбу самой м. Марии. Ималли и Анна, как верстовые столбы на дороге, последнего жертвенного пути, по которому ей предстоит войти в газовую камеру Равенсбрюка и подтвердить свои детские предчувствия об «огнепальном конце». Ее грезы наяву о собственной гибели удивляют прозрением. Будто недели и часы, которые она проведет в лагере через пару лет, были уже заранее описаны: «Господи, на этой вот постели, – /(не другую ж, в самом деле, ждать), – /пролежу предсмертные недели, /медленно я буду умирать…»

Основной смысл жизни мать Мария видела в самозабвенной благотворительной работе, но при этом оставалась артистом в высшем смысле этого слова и говорила, что «человечество к творчеству обязывается». Она писала стихи и статьи, но не придавала им особого значения, для нее это было скорее обдумывание собственных мыслей, выяснение отношений с самой собой, с собственными заблуждениями. Творчеству она посвятила работу «Истоки творчества» и эссе «О творчестве». Задолго до наших споров XXI века о том, каким должно быть истинное творчество и как отличить божественное в искусстве современности от замаскированного под правду, м. Мария размышляет в статье: «Мы видим сплошную цепь отклонений в человеческом творчестве, которое искажает Божественный замысел, делая его немощным и бледным. Плоды человеческого творчества несут на себе печать субъективных искажений и уклонений в такой степени, что перед нами встает вопрос о Злом Творчестве.

И на первый взгляд наличие этого Злого творчества как бы уничтожает всякую возможность говорить о Божественном происхождении Творчества вообще».

В 1936 году исполнилось 15 лет со дня смерти А. Блока. Она не могла остаться равнодушной и написала воспоминания «Встречи с Блоком»[199]199
  М. Мария. Встречи с Блоком // Современные записки. 1936. № 62.


[Закрыть]. Практически вслед за этим, в 1937 году в берлинском издательстве «Петрополис» вышел сборник «Стихи». Обе книги были своего рода реквиемом. Призраки прошлого вышли из небытия – встреча с Толстым, отъезд и смерть Гаяны, рыжий туман ее нелюбимого города, где она пережила смерть отца, первую любовь к поэту и разочарования, – все это в совокупности стало толчком к воспоминаниям о поэте, хотя дата была некруглой, неюбилейной.

За свою литературную дерзость она получила много порицаний со стороны церковных начальников. Чересчур мирские откровения монахини вызвали шквал осуждений. Но были и ценители ее «документального мемуара». Исследователь жизни и творчества А. Блока литературовед, специалист по русской поэзии XIX – начала XX века Д. Е. Максимов отметил: «…в этих талантливых, поэтически насыщенных воспоминаниях есть свой вполне индивидуальный аспект, который заставляет читателя признать их значительность и отнестись к ним с интересом и вниманием <…>. Воспоминания ее интересны не объяснением и истолкованием личности Блока и его эпохи, а поэтическим рассказом о них человека, вышедшего из недр этой эпохи, несущего в себе ее противоречия, но умеющего видеть, глубоко чувствовать и по-своему оценивать виденное. Все это гарантирует ценность мемуаров <…> как поэтического документа истории»[200]200
  Воспоминания о Блоке Е.Ю. Кузьминой-Караваевой // Вступ. ст.Д. Е. Максимова. Тарту, 1989.


[Закрыть].

 
Не все ль равно? Сначала заболею,
И близких не узнаю. Будет жар…
Иль смертью уподоблюсь я злодею,
Иль дух уснет, от дней устал и стар.
 
 
Не все ль равно? Чрез месяц иль сегодня,
Вот в эту саму глухую ночь
Дотянется до глаз рука Господня
И отберет весь свет от взора прочь.
 

Трудно представить себе художника, который был бы абсолютно равнодушен к творчеству своих собратьев. Это в полной мере относится и к матери Марии. Ей была присуща восторженность и непосредственный интерес ко всему новому, в искусстве она любила открывать для себя незнакомые имена.

Ее друг и соратник Б. В. Плюханов вспоминал позже:

«Монахиня Мария не раз порывалась сопровождать меня (в те годы студента) на художественную выставку эпохи итальянского Возрождения, открытую в то время в Лувре (июль 1935 г. “От Чимабуэ до Тьеполо”). Но ежедневные, ежечасные заботы об общежитии и других делах Объединения не давали ей возможности совершать эти, как она говорила, “походы для души”. Зато она была очень довольна, когда, узнав, что я собираюсь на открытое заседание религиозно-духовной академии, посвященное искусству эпохи Возрождения, смогла пойти со мною вместе. С докладом на заседании выступали Н.А. Бердяев и Б. П. Вышеславцев[201]201
  Вышеславцев Борис Петрович (1877–1954, Женева) – русский философ, мыслитель. Один из основателей издательства «YMCA-Press» и журнала «Путь». Преподавал историю новой философии и нравственное богословие в Св.-Сергиевском Богословском институте в Париже.


[Закрыть]. Мы сидели вдвоем с монахиней Марией в первом ряду. Она любила живопись, понимала ее, хорошо знала не только русское, но и западно-европейское искусство и часто повторяла, что “только через язык формы и пластики можно еще глубже проникнуть в сущность людей, событий, вещей”. К этому она стремилась и в своих работах. Рассматривая картины других художников, она всегда выделяла основную мысль произведения, умела тонко проанализировать детали, с поэтической проникновенностью описать изображенное»[202]202
  Плюханов Б. В. РСХД в Латвии и Эстонии. 1993.


[Закрыть].

Во время своих многочисленных разъездов, которые она окрестила «русской географией Франции», посещая больницы и тюрьмы, м. Мария не упускала случая познакомиться с музеями, памятниками старины, витражами и шпалерами. В ее стихах нередко встречаются описания готической архитектуры, шпили соборов Страсбурга она образно называет свечами.

 
Эти крутые, крылатые башни
Все заместили, и реки, и пашни…
Солнце все топит в своей позолоте.
Мерная мера таинственных готик
Ввысь устремилась, за небом в охоте…
Здесь не боятся готических лестниц
До самого Рая, до ангельских песен.
 

В марте 1939 года она вновь оказалась в Страсбурге, где ее застало известие о предстоящей операции о. Сергия Булгакова. Все знали, что у него рак, и никто не надеялся на благополучный исход операции. Написанные сердцем спонтанные строки – это крик ее души, страх очередной смерти дорогого человека:

 
Руководитель, друг, отец,
Неужто и тебя терять навеки?
Какие огненные реки
Влекут туда, где дням конец?
 
 
Когда вернусь, куда? Бог весть.
О многолюдная трущоба,
Лишь здесь, где горечь, боль и злоба,
Мне надо знать – ты в мире есть.
 
 
Приемлю радость и беду
Я средь метелицы слепящей.
Отец и друг – руководящий,
Прощай и будь, – я в мглу иду.
 

О том, что французская и итальянская живопись оказала на нее влияние и что она была к ней небезразлична, говорят ее собственные работы; большой гобелен «Жизнь царя Давида», безусловно, сделан под влиянием вышивки королевы Матильды из г. Байё, ее лагерная равенсбрюкская косынка и икона тоже были навеяны западноевропейской живописью.

Нельзя исключать и того, что мать Мария была знакома с работами Жоржа Руо. В его творчестве периода 1917–1935 гг. преобладает религиозная тематика. Его живопись маслом, акварели и знаменитые витражи, сделанные для храма в Асси, отличаются яркой цветовой гаммой и экспрессионизмом, их стиль схож со стилем Н. Гончаровой, а следовательно, они, несомненно, были близки м. Марии.

В 30-е гг. в Тулузе мать Мария увидела фреску художника Марселя Ленуара (Жюля Ури), на которой была изображена Богородица с крестообразно распластанным Младенцем Христом. Эта фреска произвела на нее сильное впечатление, впоследствии она легла в основу той иконы, которую мать Мария не успела закончить, находясь в лагере. Изображение Младенца с раскрытыми руками, как бы ожидающего будущее распятие, встречается и в фламандских примитивах XIV–XV вв. В ранней итальянской живописи можно увидеть изображение Богородицы со спящем на коленях Младенцем, запеленутым в покрывало. Покрывало одновременно предвосхищает и плащаницу Христа Спасителя, и образ Пьеты.

Памяти Марселя Ленуара, который скончался в 1931 году, мать Мария посвятила стихи с описанием фрески:

Белый цвет и цвет коричневый.

Синий лишь у Матери хитон,

Ангельские одеяния сини.

Сбоку видны воинские латы, —

В них коричневый светлеет тон,

Легче в них волне спокойных линий…

* * *

10 мая 1940 года немцы вторгаются в Бельгию и Голландию, а 21 мая премьер-министр Франции Поль Рено объявляет по радио о взятии Арраса и Амьена. Мать Мария была спокойна, как бывают спокойны верующие люди перед лицом неминуемой опасности: «Я не боюсь страданий и люблю смерть». Мочульский спрашивал ее: «А как будет после смерти?» И она отвечает: «Не знаю… просторно. И там мы узнаем маленькую тайну, что ад уже был».

Несмотря на грядущие военные события, она решает остаться на Лурмель, а потом пробраться на восток пешком, с эшелонами, куда глаза глядят: «Уверяю вас, что мне более лестно погибнуть в России, чем умереть с голоду в Париже. Я люблю Россию. Патриотизм – глупое слово. Это совсем другое. Вот Илюша Фондаминский настаивает, чтобы я уехала из Парижа. Ну, в крайнем случае немцы меня посадят в концентрационный лагерь. Так и в лагере люди живут»[203]203
  Мочульский К. Воспоминания «Монахиня Мария» (машинопись в архиве Кривошеиных).


[Закрыть].

18 июня 1940 года генерал Шарль де Голль по радио из Лондона обратился ко всем французам с призывом объединиться для борьбы с агрессором: «Пламя французского сопротивления не должно погаснуть и не погаснет!» К сожалению, во Франции мало кто услышал тогда эту первую лондонскую речь генерала. 28 июля 1940 года английское правительство признало де Голля главой движения «Свободная Франция». Повсеместно на оккупированной территории, в основном в лесах, стали возникать отряды maquisards (партизан) и franc-tireur (подпольная организации Сопротивления). Первоначально они появились в Париже и в угольном бассейне Па-де-Кале. После подписания перемирия между Францией и Германией и прекращения военных действий во Франции часть жителей, покинувших Париж, вернулась обратно, но это был уже совсем другой город, чем тот, каким он был до войны. На Эйфелевой башне и на всех официальных учреждениях был вывешен красный флаг со свастикой. В отеле «Мажестик» у площади Этуаль разместилось гестапо. В городе было введено берлинское время (стрелки часов переведены на 2 часа вперед); установлен комендантский час: с 9 часов вечера (а с 6 июля 1940 года – с 23 часов) до 5 часов утра выходить из дома запрещалось. Все лето автобусы и такси в городе не работали, многие станции метро, магазины и рестораны были закрыты. В опустевшем городе появились велосипедисты.

Естественно, новые правила отразились на жизни пансионата матери Марии, на всей ее благотворительной деятельности. На очередном заседании «Православного дела» в августе 1940 года разговоры велись в основном о ценах, о запасах овощей, картошке и капусте. Она кормила голодающих, ездила на рынки, носила тяжелые мешки с овощами, рукав ее пыльной рясы был разорван, на ногах она носила стоптанные мужские башмаки… В сарае мать Мария устроила продуктовый склад и дешевый рынок. В эти же дни столовая на Лурмель была признана муниципальной, и м. М. выступила с предложением перейти к практической работе по оказанию материальной помощи нуждающимся: «Сейчас не до идеологии. Зимой будет голод. Нужно спасать погибающих…»

20 сентября начались круглосуточные налеты и бомбежки городов Англии. Мать Мария просит К. Мочульского записать ее предсказание: «Вот начались равноденственные бури. Англия спасена. Германия проиграла войну».

В первые месяцы оккупации Франции «пламени борьбы», о котором говорил де Голль, еще не было. Были лишь отдельные вспышки. Первые проявления Сопротивления были весьма скромными. Так, в июле на скамейках парков появились наклеенные плакаты: «Долой оккупантов». В августе было совершено покушение на немецких солдат в Булонском лесу. На стенах зданий появились «бабочки»-листовки.

Первая организованная группа Сопротивления возникла в Париже летом 1940 года в Музее человека. В нее вошли представители научной интеллигенции. Главой организации был молодой и талантливый ученый-этнограф, русский эмигрант Б. В. Вильде[204]204
  Вильде Борис (1908–1942) – родился в Санкт-Петербурге в православной семье, в 1919 г. семья переехала в Эстонию. Лингвист, этнограф, работал в Музее человека в Париже. Участник французского Сопротивления и основатель газеты «Résistance». Арестован гестапо и расстрелян 23 февраля 1942 г. в форте Мон-Валерьен. См.: Вильде Б. Дневник и письма из тюрьмы. 1941–1942. М.: Русский путь, 2005.


[Закрыть]. У группы имелся ротатор, на котором печатались «бабочки» и другие материалы. В частности, здесь были отпечатаны знаменитые «33 совета жителям оккупированной зоны». Члены группы добывали секретные сведения о немецких военных объектах, которые передавали голлистам в Англию. Вели они и другую активную работу.

15 декабря 1940 года вышел первый номер подпольной газеты «Résistance» («Сопротивление»). Название газеты дал Вильде (видимо, с учетом призыва первой речи де Голля). Он же написал и передовицу, в которой говорилось: «Сопротивляться! Этот крик идет из глубин ваших сердец <…>. Это голос всех, кто не смирился, всех, кто хочет выполнить свой долг <…>. Сопротивляться – это уже значит не сдаваться ни умом, ни сердцем, сохранить себя. Но главное – действовать…»[205]205
  См. раздел «Из архивов».


[Закрыть].

В день нападения гитлеровской Германии на СССР – 22 июня 1941 года, в Париже было арестовано около тысячи русских эмигрантов. Среди них оказалось много друзей монахини Марии и ее соратников по «Православному Делу»: Ф. Пьянов, Л. Зандер, И. Фондаминский. Русские арестованные этой группы попали, как и сотни других, в лагерь Компьень. В их числе был и И. Кривошеин. Он был освобожден в начале сентября 1941 года, и товарищи по заключению попросили его организовать помощь как им, так и их семьям. Для более эффективной организации помощи Игорь Кривошеин обратился к С. Ф. Штерну (он был известен как человек исключительной доброты), более того, у него был практический опыт – он годами занимался сбором пожертвований для нуждающихся эмигрантов. Штерн сразу согласился помочь и посоветовал пойти на Лурмель к матери Марии. Она ласково приняла И. Кривошеина и сразу включилась в дело. Так началось знакомство и сотрудничество Игоря Александровича Кривошеина с м. Марией, продлившееся полтора года.

На Лурмель был организован Комитет помощи, в который вошли м. Мария, С. Ф. Штерн, И.А. Кривошеин, о. Димитрий Клепинин, С.В. Медведева и Р. С Клячкина. В сборе продовольствия и упаковке посылок принимали участие все, в том числе и родственники заключенных. Раз в неделю О. А. Игнатьева отвозила посылки в Компьень. Для их перевозки организация Красного Креста предоставила м. Марии грузовик. Кроме посылок, материальной помощи и документов для лиц, преследующихся и скрывающихся от немецкой администрации в Париже, на Лурмель давали кров и пищу всем нуждающимся. Люди жили во флигеле, в сарае и просто на полу в зале.

События разворачивались стремительно. Начиная с 15 июля 1942 года после указа об обязательном ношении евреями нашивки – желтой шестиконечной звезды, мать Мария и Комитет помощи решились на рискованный шаг: выдавать евреям свидетельства о крещении. Со слов И. Кривошеина: «Здесь вопрос уже шел не только о насущной помощи и крыше над головой, дело дошло вплоть до того, что на лурмельской кухне работал некоторое время, до переправки к партизанам, бежавший из лагеря один из первых советских военнопленных, и он был не последним. Долгое время скрывались двое американских летчиков, которым удалось раздобыть поддельные документы и переправить в безопасную зону. Нужно было доставать поддельные документы и для участников Сопротивления, и для евреев, которые скрывались на Лурмель и в Нуази. Из этих центров была налажена сложная цепь по всей Франции для спасения и бегства людей».

В результате м. Мария и ее организация оказались в самом центре настоящей антифашисткой борьбы, с хорошо налаженными связями с группами Сопротивления, которым удалось сохраниться вплоть до февраля 1943 года.

Старый друг монахини Марии (еще по партии эсеров в России) Илья Исидорович Фондаминский тоже был арестован и находился в Компьеньском лагере. Он был евреем, принимал активное участие в помощи «Православного дела», присутствовал на службах, но не решался принять крещение. Со слов Г. Федотова, «не болея особенно еврейскими проблемами, он не хотел разрывать связи с еврейским народом, прежде всего с кругом друзей, родных и близких, для которых религиозное и национальное были связаны неразрывно». Арест, лагерь и разворачивающиеся события, подтолкнули Фондаминского к действиям. После всенощной под праздник Рождества Богородицы (20 сентября 1941 года) священник Константин Замбржицкий, настоятель Свято-Троицкого храма в Клиши, сам находившийся в заключении, крестил его в православной церкви, устроенной о. Константином в одном из бараков. По просьбе Фондаминского крещение было совершено тайно. На следующий день немцы разобрали церковь. Праздничную литургию, на которой впервые причащался новопросвещенный Илия, пришлось служить в комнате священника. По свидетельству крестного отца, Ф. Т. Пьянова, Фондаминский был вдохновлен и радостен. «Я чувствую себя прекрасно, – писал он сестре, – и уже давно, давно не чувствовал себя таким спокойным, веселым и даже счастливым». Одному парижскому другу он писал, что он теперь готов на все («и на жизнь, и на смерть»): он познал, «что такое – благодать».

Фондаминский страдал язвой желудка. Вскоре после крещения его перевели в местный госпиталь. Мать Мария могла его навещать. Комитет помощи обдумал план его побега через «свободную» зону Франции в США. Но Фондаминский решительно отказался от этого: он хотел разделить судьбу своих братьев, родных по плоти. Как отметил Г. П. Федотов, «в последние дни свои он хотел жить с христианами и умереть с евреями». В этом решении он был непоколебим. В августе 1942-го, накануне своей отправки на восток из лагеря Дранси, он также отверг второй, не терпящий отлагательства план побега, в подготовке которого снова участвовала мать Мария. Характерно то, что в своем последнем письме к м. Марии, растрогавшем ее до слез, он прежде всего выразил заботу о том, чтобы его судьба не причинила боли друзьям: «Пусть мои друзья обо мне не беспокоятся. Скажите всем, что мне очень хорошо. Я совсем счастлив. Никогда не думал, что столько радости в Боге». «Из такого теста святые делаются», – отметила мать Мария[206]206
  Гаккель С, прот. Мать Мария. Р.: YMCA-Press., 1980.


[Закрыть].

Благодаря связям И. Кривошеина, который сам к этому времени стал активным членом Сопротивления, побег Фондаминского был тщательно подготовлен. Его должны были переправить из лагеря Дранси и спрятать в военном госпитале в Валь-де-Грас. Но к сожалению, операция сорвалась, и он был отправлен в лагерь смерти Аушвиц Слова м. Марии о Фондаминском оказались пророческими: в 2004 году Св. Синодом Вселенского Патриархата Илья Фондаминский был причислен к лику святых.

Помощь, которую мать Мария и ее друзья по «Православному делу» стали оказывать людям в оккупированном Париже, была крайне опасной. Но тем казалось и лучше для нее, будто крылья у нее выросли, страха она не чувствовала, а Гитлера ненавидела. В предвоенные годы своей миссионерской деятельности, окруженная людьми не только бедными, бездомными, но и падшими, она вызывала много нареканий, бывали и столкновения с французской администрацией. После июня 1942 года при сложившейся обстановке вокруг дома на улице Лурмель ее открытые и неосторожные действия вызывали пристальное наблюдение гестапо и коллаборантов. Спасение и оказание помощи евреям поставили для м. Марии знак равенства между жизнью и смертью.

Многие, кто знал ее давно и близко, не одобряли этого риска. Один из друзей молодости – Бушен, тот самый ДДБ, которому в 1911 году в «Скифских черепках» было посвящено стихотворение, вспоминал: «Это было уже во время войны, после падения Парижа. Она вела себя… несколько вызывающе. Я ей говорил: “Лиза, тише, тише, не надо. Не надо, чтобы немцы что-то подумали, что-то узнали”. А у нее было по отношению к ним такое чувство, страшно вызывающее. Она не скрывала, что их ненавидит и с ними борется. Помню, здесь, в этой комнате, мы с Сережей Эрнстом говорили об осторожности – а она обвинила нас, что мы держимся в стороне»[207]207
  См. раздел «Из архивов».


[Закрыть].

Обвинение в неучастии было необоснованным, так как Д. Бушен и С. Эрнст оба активно участвовали во французском Сопротивлении, но не афишировали этого из соображений конспирации.

* * *

Благодаря советской пропаганде до недавнего времени в России существовало мнение, что европейское Сопротивление во время Второй мировой войны было исключительной прерогативой коммунистического подполья. Знания о «другом» Сопротивлении всячески замалчивались, потому как эти группы в Европе были сформированы людьми, далекими от коммунистической идеи. Русские французы и русские немцы, люди правого толка, верующие христиане любили свою родину и хотели освободить от Гитлера не только Германию, но и завоеванный им мир. Национал-социалистическая доктрина расового превосходства немецкого народа была известна еще до войны. Кто бы мог думать, что она окажется живучей и что идеи чистоты высшей расы до сих пор будут смущать умы.

Русская эмиграция в Европе была крайне разношерстной и представляла собой слепок русского дореволюционного общества. Обострились несогласия и противоречия: правые яростно осуждали левых (виня их в победе большевиков в России в 1917 году), монархисты в своих журналах писали манифесты против всех, им отвечали эсеры и меньшевики, единая церковь раскололась на три юрисдикции – РПЦ, РПЦЗ и малую часть, временно перешедшую под юрисдикцию Вселенского патриархата.

С началом войны разногласия не устранились, но наметился перелом. Враг занял Европу, потом напал на СССР, и против этого общего врага нужно было объединиться. Каждый, кто считал своим долгом чести встать на борьбу с нацизмом, решился на конкретные действия. Политика коллаборационизма Франции и те компромиссы, на которые пошло правительство Петена, были для многих патриотически настроенных французов неприемлемы. Русскими в рядах европейского Сопротивления двигали сложные чувства в борьбе с Гитлером: долг послужить приютившей их стране (ставшей второй родиной), надежда на победу и освобождение России, поражение не только национал-социалистов, но и крах сталинского СССР. Но победа только укрепила Сталина, репрессии и преступления против собственного народа продолжились, и этот вампир в облике Антихриста до сих пор кое-кому внушает надежды на свою «канонизацию».

В 1942 году перед русскими во Франции встал вопрос, нужно ли создавать отдельно русское «Сопротивление» или вступить в ряды французской организации. По многим причинам, которые излагает И. А. Кривошеин в «Вестнике участников Сопротивления» (Париж, 1946–1947)[208]208
  «Вестник русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления во Франции». См. раздел «Из архивов».


[Закрыть], идея создания отдельной русской ячейки была отвергнута. Самым главным аргументом было то, что такое формирование затруднило бы конспирацию и в случае провала повлекло бы удар по всему русскому делу во Франции.

Борис Вильде, Анатолий Левицкий, Вики Оболенская, Тамара Волконская, мать Мария (Скобцова), отец Димитрий Клепинин… Это только малая часть имен из списка русского «Сопротивления», блестяще образованных, православных, любящих Францию и Россию и мученически принявших смерть.

В уникальных изданиях двух выпусков «Вестника участников Сопротивления», одним из основателей которого был Игорь Александрович Кривошеин, он рассказывает и о своем «Сопротивлении», об аресте, пытках, лагерях Бухенвальд и Дахау и о возвращении в Париж после победы в июне 1945 года. В «Вестнике» приводятся рассказы очевидцев и воспоминания людей, знавших Бориса Вильде, Анатолия Левицкого, Вики – Веру Оболенскую, мать Марию (Скобцову), Ариадну Скрябину (Сарру Кнут) и других[209]209
  См. раздел «Из архивов».


[Закрыть]. У многих из них нет могил, они «похоронены в общих гробах», но на знаменитом кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем стараниями русской диаспоры воздвигнут кенотаф (памятник). На нем выбиты золотом имена русских героев, выгравированы их портреты.

В феврале 1941 года Вильде, Левицкий и еще несколько их соратников были арестованы немцами, а 23 февраля – расстреляны в тюрьме Френ. Еще одна антифашистская ячейка была основана К. Радищевым. В 1943 году он также был арестован и отправлен в концлагерь, где и погиб в 1944 году. В июле 1944 года в тюрьме Санте был расстрелян Н. Мхитарианц-Мхитаров, выполнявший разведпоручения Сопротивления. С 1941 г. в рядах партизан сражалась Т. А. Волконская. С. Б. Долговой был создан Союз русских патриотов, активно боровшийся с оккупационным режимом. В Сопротивлении на юге Франции принимала участие княгиня Зинаида Алексеевна Шаховская, награжденная за свою деятельность орденом Почетного легиона. Вера Аполлоновна Оболенская (как ее звали – Вики) была участницей «Подпольной организации О.С.М.», а 4 августа 1944 года она была обезглавлена в тюрьме Плетцензее в Берлине. Игорь Александрович Кривошеин под псевдонимом Фернан сотрудничал с разведсетью Ф.А.Н.А. Он собирал сведения для организации парижского восстания, устанавливал связь с различными антифашистскими организациями, завербовал служившего в экономическом отделе штаба германского военного командования во Франции офицера вермахта Вильгельма Бланке. Летом 1944 года Кривошеин был выдан предателем, затем арестован, подвергнут жестоким пыткам и отправлен Бухенвальд, из которого он вышел уже после окончания войны.

Одной из групп Сопротивления в Ницце руководил Георгий Маковецкий, покончивший с собой 6 июля 1943 года в застенках гестапо. В рядах «Свободной Франции» наряду со многими другими русскими эмигрантами сражались князья Н. В. Вырубов и Д. Амилахвари.

Что же послужило для этих людей импульсом встать на опасный путь сопротивления? Ведь в оккупированной немцами Франции можно было спокойно существовать при условии, что ты не еврей, коммунист или антифашист. Более того, часть русской эмиграции, поддавшись своим иллюзиям, почти сразу встала на путь сотрудничества с оккупантами. Но были и такие, которые, рискуя своей жизнью и жизнью своих семей, укрывали подпольщиков, евреев, беглых военнопленных, сбитых союзных летчиков, помогали с документами, переводили через границы. Сотни, если не тысячи, спасенных людей и сотни спасавших их русских сопротивленцев – имена тех и других исчезли из нашей памяти, остались лишь немногие.

И. Кривошеин познакомил мать Марию с Вильде, она поддерживала связь не только с ним. Племянница генерала де Голля Ж. А. де Голль, позже делившая с ней нары в Равенсбрюке, писала, что м. Мария имела подпольные связи и с другими участниками Сопротивления: с Ж. Рабиновичем, С. Северном, Д. Рапопортом, А. Левицким[210]210
  См. раздел «Из архивов».


[Закрыть].

С 7 июня 1942 года на всех оккупированных территориях декретом берлинской канцелярии Эйхмана стало обязательным для всех евреев ношение желтой звезды Давида. Каждому еврею старше шести лет выдавались три звезды и талон для покупки материи. До войны Франция не знала антисемитизма. Однако когда немцы приступили к геноциду евреев, французские коллаборационисты поддержали их. Мать Мария сразу же, в тот же день, написала стихи, которые передавались устно и копировались.