Текст книги "Али и Нино"

Глава 20

Я и сам не знаю, как все это произошло. Проснувшись однажды утром, я увидел перед собой Нино.

– До чего же ты докатился, Али-хан, – произнесла она, усевшись на мой коврик. – А хуже всего то, что ты храпишь во сне. Что за манеры?

– Так это из-за анаши, подмешанной в табак, – угрюмо произнес я.

Нино покачала головой:

– Тогда тебе придется бросить курить анашу.

– Лучше скажи мне, почему ты бьешь псину, негодница.

– Псину? Я хватаю ее левой рукой за хвост и луплю по спине правой, пока она не залает.

– А как ты назвала ее?

– Килиманджаро, – тихо ответила Нино.

Я протер глаза и вдруг снова отчетливо все увидел: Нахараряна, карабахского гнедого, залитую лунным светом дорогу и Нино в седле Сеида.

– Нино! – вскочил я. – Как ты сюда попала?

– Арслан-ага пустил в городе слух, что ты хотел убить меня. Вот я и пришла.

Она приблизила ко мне лицо с полными слез глазами.

– Али-хан, мне тебя так не хватало.

Я запустил руку в темные волосы Нино, целуя ее в опьяняющий своим теплом открытый рот. Затем я положил ее на тюфяк и одним махом сорвал цветастое одеяние. Кожа была мягкой и благоухающей. На мои нежные ласки она отвечала прерывистым дыханием, заглядывая мне в глаза. Я почувствовал дрожание маленькой груди в своей руке и, обняв ее, услышал стон. Сквозь кожу просвечивали узкие и хрупкие кости. Я положил голову на ее грудь.

– Нино, – произнес я, и это имя, казалось, вновь обрело таинственную силу, под воздействием которой исчез весь осязаемый мир.

В этих больших влажных глазах прекрасной грузинки отразилось все: страх, радость, любопытство и внезапная пронзительная боль. Она не плакала. Схватив вдруг покрывало, Нино укрылась им и отдалась во власть тепла постели. Затем спрятала лицо на моей груди, и каждое движение ее стройного тела было подобно зову земли, истомившейся по дождю. Мягким движением руки я убрал покрывало. Время остановилось…

Мы лежали тихо, уставшие и счастливые. Затем Нино произнесла:

– Я, пожалуй, пойду. Вижу, ты совсем не собираешься убивать меня.

– Ты одна сюда приехала?

– Нет, с Сеидом Мустафой. Он обещал привезти меня и убить, если ты будешь мне не рад. Вон он сидит там с ружьем наготове. Можешь позвать его, если я тебя разочаровала.

Я не стал звать Сеида, а лишь поцеловал ее.

– Ты только из-за этого приехала сюда?

– Нет, – откровенно ответила она.

– Признайся, Нино.

– Признаться? Но в чем?

– Почему ты в ту ночь, сидя в седле Сеида, не проронила ни слова?

– Из гордости.

– Тогда что тебя привело сюда?

– Тоже гордость.

Я взял ее за руку и стал перебирать розовые пальчики:

– А Нахарарян?

– Нахарарян, – медленно произнесла она. – Не думай, что он похитил меня против моей собственной воли. Я знала, на что иду. На тот момент такой выбор казался мне правильным. Теперь же я понимаю, что ошибалась. Я одна была виновата и заслуживала смерти. Вот почему я не произнесла ни слова и явилась сюда сейчас. Теперь-то ты все знаешь.

Я поцеловал ее ладонь. Она говорила правду, хотя Нахараряна уже не было в живых и эта правда представляла опасность для нее. Поднявшись, она оглядела комнату и мрачно произнесла:

– Пора домой. Тебе не придется жениться на мне. Я уезжаю в Москву.

Я направился к двери и распахнул ее настежь. Во дворе сидел мой рябой друг, скрестив ноги и вцепившись в ружье. Зеленый пояс туго обтягивал талию.

– Сеид, – позвал я, – иди за муллой и еще одним свидетелем. Через час я женюсь.

– Зачем нам мулла, – ответил Сеид, – достаточно двух свидетелей. Я сам вас поженю. У меня есть такое право.

Я закрыл дверь. Нино сидела в постели, с распущенными по плечам черными волосами. Она стала смеяться.

– Ты хоть отдаешь себе отчет в своих действиях, Али-хан? Зачем тебе жениться на распутной женщине?

Я прилег рядом с ней.

– Ты на самом деле хочешь жениться на мне? – спросила Нино.

– Если только ты сама согласна. Ты же знаешь, что я кровник и преследуем врагами.

– Знаю. Но сюда-то они не доберутся. Мы останемся здесь.

– Нино, значит, ты останешься здесь со мной? В этом горном ауле, в этом домике и без слуг?

– Да, – ответила она. – Я хочу остаться здесь, потому что тебе нельзя покидать это место. Буду заниматься домом и печь хлеб, как примерная жена.

– И тебе все это не наскучит?

– Нет, – ответила она. – Ведь мы будем спать в одной постели.

В дверь кто-то постучал. Нино накинула на себя мой халат. Вошел Сеид Мустафа, в завязанном на новый лад эммаме, и представил двух свидетелей. Затем уселся на полу и вытащил из пояса медную чернильницу и перо. На крышке чернильницы было выгравировано: «Лишь во имя Аллаха». Он развернул лист бумаги и разложил его на левой ладони. Затем окунул камышовое перо в чернильницу и стал выводить: «Во имя Аллаха Всемилостивого».

– Ага, как ваше имя? – спросил он.

– Али-хан Ширваншир, сын Сафар-хана из рода Ширванширов.

– Какого вы вероисповедания?

– Я мусульманин и принадлежу к шиитской секте имама Джафара.

– Каково ваше желание?

– Я хочу жениться на этой женщине.

– Ханум, как ваше имя?

– Нино Кипиани.

– Какого вы вероисповедания?

– Я принадлежу к грекоправославной церкви.

– Каково ваше желание?

– Я хочу стать женой этого мужчины.

– Вы намерены сохранить свою веру или желаете принять веру мужа?

Нино на мгновение заколебалась, затем подняла голову и гордо и решительно ответила:

– Я намерена сохранить свою веру.

Сеид записал ее ответ. Лист бумаги скользил по ладони, постепенно заполняясь красивой вязью арабских букв. Брачный договор был готов.

– Подпишитесь, – велел Сеид.

Я поставил свою подпись.

– Какое имя мне следует написать? – спросила Нино.

– Твое новое имя.

Она твердой рукой вывела: «Нино-ханум Ширваншир».

Затем подписались свидетели. Сеид Мустафа вытащил свою печать и приложил ее к бумаге: «Раб Божий Хафиз Сеид Мустафа Мешеди». Он передал мне документ, затем обнял меня и произнес на фарси:

– Али-хан, я плохой человек. Но Арслан-ага сказал, что один, без Нино, ты сопьешься в горах. Это грех. Нино попросила привезти ее сюда. Если то, что она говорила, правда, люби ее. Если нет, мы завтра же убьем эту женщину.

– Она солгала, Сеид, но мы не станем убивать ее.

Он растерянно взглянул на меня. Затем оглядел комнату и рассмеялся. Через час мы торжественно сбросили мой кальян в пропасть. И на этом наша свадебная церемония завершилась.

Жизнь вдруг снова обрела смысл. Весь аул улыбался, когда я шел по улице и отвечал ему улыбкой. Пусть знают, какой я счастливый, даже счастливее, чем раньше. Я бы всю жизнь провел на этой крыше с Нино, у которой были крошечные ступни и ярко-красные дагестанские шаровары, подобранные у коленей. Нино быстро привыкла к жизни в ауле. Никто бы не догадался, что она могла жить, думать и действовать иначе, нежели остальные женщины аула. В ауле никто не держал слуг, поэтому и Нино отказалась от них. Она готовила еду, болтала с женщинами и пересказывала все деревенские сплетни. Я выезжал на охоту, принося домой подстреленную дичь, и поедал все блюда, рожденные воображением и вкусом Нино.

Дни наши протекали так: рано утром я наблюдал, как Нино босиком сбегает к роднику с пустым кувшином в руке. Затем она возвращалась, осторожно ступая босыми ступнями по острым камням. Кувшин покоился на правом плече, обхваченный тонкими руками хозяйки. До сих пор она лишь однажды споткнулась и уронила кувшин. Сколько горьких слез было пролито по поводу пережитого позора и сколько утешений получено от соседских женщин! Каждый день Нино, как и все женщины аула, приносила воду. Они стройной вереницей поднимались в гору, и я даже издалека видел босые ступни и устремленный вперед серьезный взгляд Нино. Она не оборачивалась, да и я старался глядеть мимо. Таков был крепко усвоенный закон горцев: никогда, ни при каких обстоятельствах не проявлять при посторонних свою любовь. Она входила в темный домик, закрывала за собой дверь и опускала кувшин на пол. Потом приносила мне чашу с водой и ставила передо мной хлеб, сыр и мед. Мы ели руками, так как это делали все жители аула. Нино вскоре научилась сидеть по-турецки и, закончив есть, облизывала пальцы, обнажая ряд белых, блестящих зубов.

– По здешним обычаям я должна мыть тебе ноги. Но поскольку нас никто не видит и за водой к роднику ходила я, мыть тебе мои ноги.

Я погружал эти крошечные, кукольные ноги в воду, а она начинала шлепать ногами и разбрызгивать воду мне в лицо. Затем я садился на тюфяк, а Нино располагалась у моих ног, напевая какую-нибудь песню или просто молчаливо глядя на меня. Я же никогда не уставал разглядывать лик моей Мадонны.

Каждый вечер она, подобно маленькому зверьку, сворачивалась в постели клубком.

– Али-хан, ты счастлив? – спросила она меня однажды ночью.

– Очень счастлив. А ты? Не хочешь вернуться в Баку?

– Нет, – серьезно ответила она. – Я хочу доказать, что не хуже любой азиатской женщины могу услужить своему мужу.

Когда керосиновая лампа гасла, она лежала, уставившись в темноту и размышляя о важных вещах: нужно ли ей было добавлять столько чеснока в блюдо с жареной бараниной и была ли у поэта Руставели любовная связь с царицей Тамарой? И что бы случилось, разыграйся у нее вдруг здесь, в горах, зубная боль? И почему, на мой взгляд, соседская женщина так лупила веником своего мужа?

– Столько тайн в жизни, – грустно констатировала она и засыпала.

Ночью она просыпалась, ударялась о мой локоть и гордо и хвастливо заявляла:

– Я – Нино!

Затем снова засыпала, и я укрывал ее худенькие плечи одеялом.

«Нино, – думал я, – ты достойна лучшей жизни, чем жизнь в этом дагестанском ауле».

Однажды я отправился в ближайший городок Гунзах и вернулся с плодами цивилизации: керосиновой лампой, лютней, граммофоном и шелковым платком. При виде граммофона лицо Нино засияло. Жаль, что во всем Гунзахе мне удалось найти лишь две пластинки: танец горцев и арию из оперы «Аида». Мы крутили их целыми днями до тех пор, пока не перестали различать мелодии.

Изредка приходили новости из Баку. Родители Нино продолжали умолять нас переехать в более цивилизованную страну, грозя в противном случае лишить нас своего благословения. Однажды приехал и отец Нино. Увидев, в каких условиях живет его дочь, он взорвался:

– Боже мой. Немедленно уезжайте отсюда! Нино заболеет в этой глуши!

– Я никогда не чувствовала себя так хорошо, – ответила Нино. – Как ты не можешь понять, отец, что мы не можем уехать отсюда. Мне еще не хочется становиться вдовой.

– Но существуют же и другие страны, такие как Испания например. Там вас не достанут эти Нахараряны.

– Но, отец, как мы доберемся до Испании?

– Через Швецию.

– Я не собираюсь ехать в Швецию! – гневно отвечала Нино.

Князь, вернувшись в Баку, стал каждый месяц слать посылки с бельем, сладостями и книгами. Нино оставила лишь книги, раздав остальное добро. Однажды приехал и мой отец. Нино приняла его с застенчивой улыбкой, как улыбалась, решая уравнения с множеством неизвестных в лицее. Уравнение вскоре было решено.

– Ты готовишь?

– Да.

– Приносишь воду?

– Да.

– Я устал с дороги. Помоешь мне ноги?

Она принесла таз и помыла ему ноги.

– Спасибо, – поблагодарил он и, вытащив из кармана длинную нить розового жемчуга, повесил ее на шею Нино. Затем он съел приготовленное Нино блюдо и заявил: – Жена у тебя хорошая, Али-хан, но стряпуха из нее никудышная. Я вышлю тебе кухарку из Баку.

– Не присылайте, пожалуйста! – выкрикнула Нино. – Я сама хочу обхаживать мужа.

Он рассмеялся и, уехав в Баку, прислал ей сережки с крупными бриллиантами.

Жизнь в нашем ауле протекала спокойно. Лишь однажды Кази Мулла прибежал с новостями: на окраинах аула поймали вооруженного человека, по всей видимости армянина. Волнение прокатилось по всему аулу – я был гостем, и смерть моя запятнала бы честь каждого жителя на всю жизнь. Он действительно был армянином, хотя никто не смог бы точно сказать, был ли он Нахараряном. Аксакалы посовещались и решили выгнать этого мужчину из аула, предварительно выдрав его. Будь он Нахараряном, он предупредил бы остальных членов семьи. Если же он не принадлежал к этой семье, Аллах все равно понял бы намерения крестьян и отпустил бы им грехи.

Где-то на другой планете гремела война. До нас же не доходило никаких вестей. Горы переполняли легенды и мифы о временах Шамиля. Время от времени друзья присылали мне газеты, но я выбрасывал их, даже не прочитав.

– Ты все еще не забыл, что идет война? – спросила как-то Нино.

Я рассмеялся:

– Честно говоря, Нино, я напрочь забыл о ней. Лучшей жизни, чем здесь, я и представить себе не мог, даже если это был всего лишь отрезок межу прошлым и будущем, дарованный Аллахом Али-хану Ширванширу.

Затем я получил письмо. Его доставил обессиленный всадник на взмыленном коне. Письмо было не от отца и даже не от Сеида. На конверте было написано: «Али-хану от Арслан-аги».

– Что ему нужно? – спросила изумленная Нино.

– Скоро вы получите и другие письма, хан, – ответил всадник. – Арслан-ага хорошо заплатил мне, чтобы я доставил его письмо первым.

«Вот и пришел конец сельской идиллии», – подумал я и открыл письмо.

Приветствую Вас, во имя Аллаха, Али-хан! Как Вы поживаете, как поживают Ваши кони, вина и Ваше окружение? Со мной, моими конями, винами и слугами все в порядке. Послушайте: в нашем городе произошли большие перемены. Заключенные сбежали из тюрьмы и разгуливают свободно по городу. Предвижу Ваш вопрос: «А куда смотрит полиция?» Будьте уверены, полиция сейчас находится там, где сидели заключенные: в тюрьме у моря. А солдаты? Солдат тоже больше нет. Вижу, как Вы покачиваете головой, друг мой, и задаетесь вопросом, куда же смотрит губернатор. Расскажу-ка я Вам все по порядку: вчера наш мудрый губернатор решил сбежать. Годы правления таким неблагодарным народом утомили его. Он оставил лишь несколько пар старых брюк и кокарду. Вы сейчас, наверное, смеетесь, Али-хан, и думаете, что все это мне приснилось. Ха, не тут-то было. На этот раз я говорю правду. «Почему же царь не посылает новую полицию и нового губернатора?» – можете спросить Вы. А нет больше царя. Вообще никого больше не осталось. Не знаю, как назвать все это, но вчера мы хорошенько вздули директора гимназии, и никто не вмешался. Я Ваш друг, Али-хан, поэтому-то мне и захотелось сообщить Вам все эти новости, даже если сейчас многие строчат Вам письма. Нахараряны уехали домой, а полиции больше не существует. Оставайтесь с миром, Али-хан. Ваш друг и покорный слуга Арслан-ага.

Я поднял голову. Нино побледнела.

– Али-хан, – произнесла она дрожащим голосом, – дорога открыта, мы уедем, уедем отсюда!

Она продолжала повторять эти слова в каком-то странном экстазе. Затем повисла на моей шее, всхлипывая: «Мы уедем!» – и стала отбивать такт голыми ступнями на песке.

– Да, Нино, конечно же мы уедем.

На меня одновременно нашли счастье и печаль. Голые скалы сверкали в своем желтом величии. Маленькие домики висели над бездной, как улей, а минарет безмолвно призывал к молитве и медитации. Это был наш последний день в ауле.

Глава 21

На лицах людей смешались тревога и радость. Вдоль улиц тянулись алые транспаранты с довольно бессмысленными лозунгами. На перекрестках скапливались товарки, требуя свободы для американских индейцев и африканских бушменов. Ход событий на фронте принял другой оборот: великий князь исчез и толпы солдат в лохмотьях шатались по городу. Ночью слышалась перестрелка, а днем народ грабил магазины.

Нино проводила дни за рассматриванием атласа.

– Я ищу спокойную страну, – сказала она однажды, водя пальцем по разноцветным линиям границ.

– Может, Москва или Петербург, – предложил я, поддразнивая ее.

Она пожала плечами и остановила палец на Норвегии.

– Я не сомневаюсь, что там спокойно, – произнес я, – но как мы туда доберемся?

– Да уж, – вздохнула Нино, – может, в Америку?

– Ага, к подводным лодкам, – съязвил я.

– В Индию, Испанию, Китай, Японию?

– А эти либо находятся в состоянии войны, либо туда вообще не добраться.

– Али-хан, мы попали в западню.

– Ты совершенно права, Нино. Нет смысла бежать куда-либо. Нам придется запастись здравым смыслом и ждать прихода турков.

– Какой прок от того, что я жена героя! – укоризненно воскликнула Нино. – Мне не нравятся знамена, лозунги и речи. При таком раскладе я, пожалуй, убегу и Иран к твоему дяде.

– Так не может продолжаться долго, – успокоил я ее и вышел из дому.

В Исламском благотворительном обществе проходило совещание. Среди присутствующих не было тех аристократов, которые несколько месяцев тому назад в доме моего отца так рьяно пеклись о будущем народа. В дверях я столкнулся с Ильяс-беком. Он и Мухаммед Гейдар только вернулись с фронта. Отрекшись от престола, царь освободил их от клятвы, и вот эти загорелые, гордые и сильные мужчины находились в Баку. Война пошла им на пользу. Эти люди, казалось, побывали на том свете и собирались сохранить это чувство в своих душах навсегда.

– Али-хан, – произнес Ильяс-бек, – нам нужно что-то предпринять. Враг уже подступил к крепостным воротам.

– Да, мы должны защитить себя.

– Нет же, мы должны перейти в наступление.

Он взобрался на помост и заговорил громким, командным голосом:

– Мусульмане, я хочу еще раз прояснить ситуацию, сложившуюся в городе. После начала революции фронт развалился на части. Вокруг Баку слоняются вооруженные русские дезертиры всех политических партий и только и ждут, чтобы разграбить город. У нас лишь одно мусульманское войсковое соединение – это мы, добровольческая «Дикая дивизия». Нас меньше, чем русских, и оружия у нас не так-то много. Второе войсковое соединение в нашем городе – это боевые отряды армянской националистической партии «Дашнак-цутюн». Лидерами ее являются Степа Лалай и Андроник, с которым мы сегодня говорили. Они собирают армию из армянского населения Баку и хотят увести ее обратно в Карабах и Армению. Мы согласились с созданием такой армии с последующим переселением армян в Армению. Поэтому армяне вместе с нами выдвинут русским ультиматум. Мы требуем, чтобы русские солдаты и беженцы больше не проходили через наш город. Если русские отвергнут этот ультиматум, мы сможем вместе с армянами добиться своего военным путем. Мусульмане, вступайте в ряды «Дикой дивизии» и беритесь за оружие. Враг стоит у наших ворот.

Речь Ильяс-бека отдавала кровью и войной. Вот уже несколько дней я практиковался в управлении орудием на плацу. Теперь можно будет применить эти знания на практике. Рядом со мной стоял, поигрывая своим патронташем, Мухаммед Гейдар. Я обратился к нему:

– Приходи вместе с Ильяс-беком после собрания ко мне домой. Сеид Мустафа тоже будет. Нам нужно обсудить сложившуюся ситуацию.

Он кивнул, и я отправился домой.

Друзья явились ко мне вооруженными, даже Сеид Мустафа подвесил к зеленому поясу кинжал. Нино заварила чай, и в комнате воцарилась странная тишина. Накануне боя город выглядел таким незнакомым и давящим. Народ продолжал выходить из дому либо по делу, либо просто прогуляться. Но все это каким-то образом выглядело нереальным и призрачным, словно люди уже знали, что будни скоро превратятся в нечто абсурдное.

– У тебя достаточно оружия? – спросил я Ильяс-бека.

– Пять винтовок, восемь револьверов, одно орудие и боеприпасы. Есть еще подвал для женщин и детей.

Нино подняла голову.

– Я не собираюсь прятаться в подвале, – твердо произнесла она. – Я буду защищать свою родину вместе с вами.

Голос ее звучал жестко и решительно.

– Нино, – обратился к ней тихо Мухаммед Гейдар, – мы будем стрелять, а ты – перевязывать раны.

Нино склонила голову и опустила плечи:

– О боже, наши улицы превратятся в поле боя, театр станет штаб-квартирой, и скоро пройтись по Николаевской улице будет так же невозможно, как уехать в Китай. Нам придется сменить политические убеждения или разбить армию, чтобы пройти в гимназию Святой царицы Тамары. Я уже представляю, как вы ползком пробираетесь через Губернаторский садик, вооруженные до зубов. А возле озера, где мы с Али-ханом встречались, будет стоять пушка. В каком же странном городе мы живем.

– Я уверен, что сражения не будет, – произнес Ильяс-бек. – Русские примут наш ультиматум.

Мухаммед Гейдар мрачно рассмеялся:

– Забыл рассказать вам о своей встрече с Асадуллой по дороге сюда. Он говорит, что русские отказываются принять ультиматум. Они требуют, чтобы мы сдали все свое оружие. Мое-то они уж точно так просто не получат.

– В таком случае нужно готовиться к войне, – заключил Ильяс-бек. – Нам и нашим армянским союзникам.

Нино молча глядела на окно. Сеид Мустафа поправлял свой эммаме.

– Аллах, Аллах, – произнес он. – Я никогда не был на фронте. И не так умен, как Али-хан. Но я знаю Коран. Мусульманам ни в коем случае нельзя полагаться на верность неверных в битве. На самом деле вообще не следует ни на кого полагаться. Так гласит Коран, и таковы законы жизни. Кто возглавляет армянские войска? Степа Лалай! Я знаю его. Его родители в тысяча девятьсот пятом году были убиты мусульманами. Сможет ли он когда-нибудь забыть такое? В любом случае я не думаю, что армяне станут воевать с нами против русских. Кто эти русские? Всего лишь толпа, анархисты и разбойники. За лидера у них Степан Шаумян, который тоже армянин. Армянские анархисты и армянские националисты договорятся гораздо быстрее, чем мусульманские националисты и армянские националисты. Это упирается в тайну крови. Разлад неизбежен, это ясно, как Коран.

– Сеид, – произнесла Нино, – дело не только в единстве крови, тут следует учитывать и здравый смысл. Если выиграют русские, они не станут либеральничать со Степой Лалаем и Андроником.

Мухаммед Гейдар громко рассмеялся:

– Извините, друзья. Я только представил себе, как в случае победы обойдемся мы с армянами. Если Армению наводнят турки, мы-то уж точно не встанем на ее защиту.

– Об этом не может быть и речи, – разозлился Ильяс-бек. – Армянский вопрос решится очень просто. Батальоны Лалая отправятся в Армению вместе со своими семьями. Через год в Баку не останется ни одного армянина. Каждый народ будет жить в своей стране. Мы станем просто соседствовать.

– Ильяс-бек, – обратился я к нему, – Сеид прав. Ты забываешь тайну крови. Родители Лалая убиты мусульманами. Каким же мерзавцем надо быть, чтобы забыть об этой мести.

– Или политиком, Али-хан, который сможет преодолеть зов крови, чтобы спасти свой народ от кровавой смерти. Если ему хватит ума, он встанет на нашу сторону во имя собственных интересов и интересов своего народа.

Мы проспорили до наступления сумерек.

– Кем бы вы ни были, политиками или просто мужчинами, я только надеюсь, что через неделю вы вновь соберетесь здесь целыми и невредимыми. Потому что, если в нашем городе развернутся бои… – Нино остановилась.

Ночью Нино лежала рядом со мной. Губы ее были полуоткрытыми и влажными. Она тихо уставилась на окно. Я обнял ее. Она повернулась и спросила:

– Ты собираешься воевать, Али-хан?

– Конечно, Нино.

– Да, – повторила она, – конечно.

Вдруг она обхватила мое лицо обеими руками и, прижав к груди, стала осыпать его поцелуями. Глаза ее были широко открыты, ее охватила безумная страсть. Она прижималась ко мне с вожделением, покорностью и страхом смерти. Лицо выражало принадлежность к какому-то иному миру, дорогу к которому она должна была одолеть в одиночку. Внезапно откинувшись и уставившись мне в глаза, Нино едва слышно произнесла:

– Я назову сына Али.

Затем она снова замолчала, обратив затуманенный взгляд на окно. В бледном свете луны возвышался изящный минарет. Угрожающей тенью припали к земле старые крепостные стены. Издалека доносился звон железа – кто-то многообещающе точил свой кинжал. Зазвонил телефон. Я поднялся и, спотыкаясь, нашарил в темноте аппарат. На проводе был Ильяс-бек:

– Армяне объединились с русскими. Они требуют, чтобы мусульмане завтра до трех часов дня сдали оружие. Мы, конечно же, не примем их условия. Ты с пулеметом займешь позицию у крепостных ворот, слева от ворот Цицианашвили. Я пошлю тебе еще тридцать человек. Подготовься как следует к обороне ворот.

Я положил трубку. Нино сидела на кровати, уставившись на меня. Я вытащил кинжал и проверил его лезвие.

– Что случилось, Али?

– Враг у ворот, Нино.

Я оделся и позвал слуг. Каждому из этих широкоплечих, сильных и неуклюжих мужчин я роздал по винтовке и спустился к отцу. Он стоял перед зеркалом и ждал, пока слуга не закончит чистить его черкеску.

– На какую позицию тебя направили, Али-хан?

– К воротам Цицианашвили.

– Отлично. Я буду в штабе – в зале благотворительного общества.

Загремев саблей, он поправил руками усы.

– Будь смелым, Али. Враг не должен переступить ворота. Если они дойдут до площади за стеной, воспользуйся орудием. Асадулла приведет крестьян из деревень, они атакуют врага с тыла на Николаевской.

Отец вложил револьвер в кобуру и устало прищурился:

– Последний пароход отходит в Персию в восемь часов. Нино следует обязательно воспользоваться этим. В случае победы русских они обесчестят всех женщин.

Я вернулся в свою комнату. Нино говорила по телефону.

– Нет, мама, я остаюсь здесь. Никакой опасности. Спасибо, папа, не беспокойся, у нас достаточно продуктов. Да, спасибо. Но, пожалуйста, не беспокойся. Я не приеду, не приеду! – Она повысила голос на последнем слове, срываясь на крик. Затем положила трубку.

– Ты права, Нино, – сказал я. – В родительском доме ты тоже не будешь в безопасности. Пароход в Иран отходит в восемь часов. Собирай свои вещи.

Она густо покраснела:

– Ты отсылаешь меня, Али-хан?

Никогда прежде мне не доводилось видеть Нино такой возмущенной.

– В Тегеране ты будешь в безопасности, Нино. В случае победы враги обесчестят всех женщин.

– Я не позволю им обесчестить себя, Али-хан, – ответила она с вызовом, гордо вскинув голову.

– Отправляйся в Иран, Нино, пожалуйста! Отправляйся, пока еще есть время.

– Прекрати, – сурово остановила она меня. – Али, я очень боюсь врага, сражений и всех неприятных событий, которые произойдут. Но я останусь здесь. Я ничем не могу помочь тебе, но мое место здесь. Я должна оставаться рядом с тобой, и точка.

Целуя ее глаза, я почувствовал гордость за свою жену, не поддавшуюся моим уговорам.

Я вышел из дому, когда только начинало светать. В воздухе стояла пыль. Я взобрался на стену. Слуги пробирались ползком сквозь каменные бойницы, с винтовками наготове. Тридцать черноусых загорелых воинов Ильяс-бека, неуклюже расположившись, безмолвно и напряженно наблюдали за пустой Думской площадью. Пушка с маленьким дулом походила на вздернутый русский нос с широкими ноздрями. Вокруг нас все было тихо. Время от времени вдоль стены бесшумно пробегали вестовые. Где-то далеко аксакалы и представители духовенства все еще старались добиться в последний момент чуда и договориться о перемирии.

Взошло солнце, и со свинцового неба на стены обрушилась жара. Я посмотрел в сторону нашего дома. Нино сидела на крыше, обратив лицо к солнцу. В полдень она пришла к нам с едой и питьем. Она с ужасом и любопытством разглядывала пушку и, расположившись в тени, стала смотреть по сторонам, пока я не отослал ее обратно домой.

Часы пробили час дня. С минарета послышался заунывный и торжественный призыв Сеида Мустафы к молитве. Затем он присоединился к нам, неуклюже волоча свою винтовку и заткнув за пояс Коран. Я посмотрел на Думскую площадь, расположенную по ту сторону стены. Через пыльную площадь спешили несколько человек. Они пригнулись, словно опасаясь немедленной атаки. Крича и спотыкаясь, бежала какая-то покрытая чадрой женщина – мать детей, играющих посредине площади.

Один, два, три. Бой часов на городской управе разрушил тишину. В тот же момент послышались первые выстрелы с окраин города. Словно этот бой каким-то образом открыл дверь в другой мир.