Текст книги "Али и Нино"

Глава 11

У палки два конца: верхний и нижний. Переверни палку, и верхний конец окажется внизу, а нижний – наверху. Палка же ничуть не изменится. То же самое можно сказать обо мне. Я такой же, что и месяц или год тому назад. В мире все также воюют и те же самые генералы одерживают победы или терпят поражения. Но те, которые раньше называли меня трусом, теперь при встрече со мной опускают глаза: друзья и родственники хвалят меня за мудрость, а отец с восхищением поглядывает на меня. Но палка сама ничуть не изменилась. Однажды по городу пронесся слух, будто его величество султан Великой Османской империи Мехмед Рашид решил объявить неверным войну. Его победоносные войска продвигались в восточном и западном направлениях, чтобы освободить мусульман от русского и английского ига. Кругом говорили, что началась священная война, а над дворцом халифа развевалось зеленое знамя пророка. Я превратился в героя. Ко мне стали наведываться друзья, с восхищением отзываясь о моей дальновидности. Все же прав был я, отказавшись идти воевать. Мусульмане никогда не должны идти против султана. Наши братья турки прибудут в Баку, а объединившийся с турками наш народ превратится в единую нацию верующих.

Я молча кивал, не отвечая на их похвалу. Мудрый человек не должен реагировать на хвалу или хулу. Друзья развернули карты. Они, ссорясь, выясняли, каким маршрутом воспользуются турки, чтобы въехать в город. Я положил конец этим ссорам, заявив, что независимо от маршрута турки, по всей вероятности, войдут сюда через армянский квартал. Друзья опять восхищенно посмотрели на меня и похвалили за дальновидность.

Человеческая душа меняется за ночь. Ни один мусульманин больше не горел желанием взяться за оружие. Ильяс-беку война вдруг наскучила, и Зейнал-аге пришлось заплатить огромную сумму, чтобы он попал в Бакинский гарнизон. Бедолага как раз до объявления турками войны сдал экзамен на чин офицера, и каким-то чудом даже Мухаммеду Гейдару удалось выдержать его. Теперь они оба были лейтенантами и проводили дни в казармах, снедаемые завистью по отношению ко мне, не присягнувшему на верность царю. У них уже не было пути назад. Да и не принуждал их никто. Сами ведь знали, на что шли, и я первый отвернулся бы от них, измени они этой присяге.

В те дни я больше отмалчивался, чтобы придать какую-то четкость своим размышлениям. Лишь изредка я выходил по вечерам из дому и быстрым шагом направлялся к небольшой мечети около крепости. Там, в старом доме, жил мой старый школьный товарищ Сеид Мустафа, который являлся потомком пророка. У друга было рябое лицо и маленькие узкие глаза, и подпоясывался он зеленым кушаком, как подобало людям с его саном. Отец Сеида был имам небольшой мечети, а дед – знаменитым мудрецом на пире имама Рзы в священном городе Мешед. Он молился пять раз в день и выводил имя безбожника халифа Езида мелом на подошве ступней, чтобы изо дня в день втаптывать в грязь имя того, кто презрел истинную веру. На десятый день мухаррама, в траурный день Ашшура он бичевал себя цепями до крови. Нино считала его фанатиком и презирала за это. Мне же он нравился за ясность мысли, поскольку он, как никто другой, мог отличить добро от зла, правду от лжи. Он приветствовал меня радушной улыбкой:

– Ты слышал, Али-хан? Богач Ягуб-оглы закупил двенадцать ящиков шампанского, чтобы распить их с первым турецким офицером, который войдет в город. Шампанское! Шампанское – в честь священного джихада!

Я лишь пожал плечами:

– И это тебя удивляет, Сеид? Мир сошел с ума.

– Аллах сводит с пути тех, на кого Он обратил свой гнев, – хмуро констатировал Сеид. Он подскочил, губы его дрожали. – Вчера восемь мужчин сдались на милость султану. Восемь! Скажи мне, Али-хан, о чем они думают, эти восемь дезертиров?

– Головы их пусты, как желудок голодного осла, – осторожно предположил я.

Ярости Сеида не было границ.

– Ты только посмотри! – вскричал он. – Шииты воюют на стороне суннитского халифа! Ведь Езид пролил кровь внука пророка. Ведь Моавиа убил Али! Кто же наследник пророка? Халиф или незримый Имам Вечности, в чьих жилах течет кровь пророка? Шииты веками носили траур, кровь проливалась между нами и вероотступниками, который хуже кяфиров. Шия здесь, Сунна там, и никакого моста между нами. Не так давно по приказу султана Селима были зверски убиты сорок тысяч шиитов. А теперь? Шииты воюют на стороне халифа, похитившего наследие пророка. Все кануло в Лету: кровь праведных, таинство имамов. Здесь в нашем шиитском городе люди с нетерпением ждут прихода суннитов, которые разрушат нашу веру. Что нужно туркам? Энвер уже продвинулся к Урмие. Иран разделят надвое. Истинной вере пришел конец. О Али, приди же со своим огненным кинжалом и накажи этих вероотступников! О Али, Али! – Сеид со слезами на глазах бил себя кулаком в грудь.

Потрясенный, я не сводил с него глаз. Чему верить, а чему нет? Турки действительно были суннитами. Но я все равно с нетерпением ждал вступления войск Энвера в наш город. Что это означало? Кровь наших мучеников была пролита зря?

– Сеид, – произнес я, – турки одной с нами крови. У нас один язык. В наших венах течет одна туранская кровь. Может, поэтому легче умереть под знаменем с полумесяцем халифа, чем под царским крестом.

Сеид Мустафа вытирал слезы.

– В моих венах течет кровь пророка Мухаммеда, – с гордостью произнес он. – Туранская кровь? Ты, наверное, не помнишь даже той толики знаний, которую получил в гимназии. Кто живет сейчас на Алтае или на границе с Сибирью: кто живет там? Такие же, как и мы, турки, говорящие на одном языке с нами, в чьих жилах течет туранская кровь. Аллах не дал им истинной веры, превратив их в язычников, молящихся богу воды Су-Тенгри, богу неба Теб-Тенгри. Если бы эти якуты или алтайцы стали могучими и направили на нас свои войска, пришлось ли бы нам, шиитам, радоваться только потому, что они одной с нами крови?

– Что же нам теперь делать, Сеид? – спросил я. – Иранский меч заржавел. Все, кто воюет против турков, воюют за царя. Нам что же, теперь во имя пророка Мухаммеда защищать царский крест от халифского полумесяца? Как нам поступить, Сеид?

На Мустафу нашла глубокая печаль. Он взглянул на меня, и казалось, в его взгляде сосредоточилось все отчаяние умирающего тысячелетия.

– Что нам делать, Али-хан? Я не знаю.

Он был в агонии и даже в таком состоянии не прятался за пустыми словами.

Я в растерянности молчал. Керосиновая лампочка чадила. В маленьком обруче света мерцал радугой коврик для намаза – словно лужайка, которую можно свернуть и взять с собой в дорогу. А Сеид Мустафа жил в этом мире так, как будто был здесь проездом. Потому-то так легко ему было осуждать людей за грехи. Через десять или двадцать лет он станет имамом в пире Резы в Мешеде, одного из мудрецов, которые вершат судьбу Ирана. Уже сейчас он смотрит на мир уставшими глазами человека, осознающего свой преклонный возраст и смирившегося с ним. Он ни на дюйм не отступился бы от своей истинной веры, хотя таким образом мог сделать Иран вновь великим и могучим. Лучше погибнуть, чем найти призрачную мечту земных наслаждений, пройдя через трясину греха. Поэтому он молчал и не знал, что предпринять. Поэтому я люблю его, этого одинокого стража истинной веры.

– Наша судьба в руках Аллаха, Сеид Мустафа, – произнес я, меняя тему разговора. – Да наставит нас Аллах на путь истинный!.. Но сегодня вечером я хотел поговорить о другом.

Сеид Мустафа рассматривал свои ногти, окрашенные хной, перебирая янтарные четки. Он взглянул на меня, ухмыляясь во весь рот:

– Я знаю, Али-хан, ты хочешь жениться.

Я аж подпрыгнул от удивления. Ведь на самом деле я хотел поговорить о создании организации юных шиитов. Но было поздно. Он уже вел себя как мулла.

– Откуда ты знаешь, что я хочу жениться, и какое тебе до этого дело?

– Догадался по твоему взгляду, и, конечно же, мне есть до этого дело, поскольку я твой друг. Ты хочешь жениться на христианке Нино, которая меня недолюбливает.

– Да, это так. Что скажешь?

Сеид бросил на меня испытующий взгляд:

– Я говорю «да», Али-хан. Мужчина должен жениться, и лучше всего на женщине, которая ему нравится. Ей не нужно отвечать ему взаимностью. Умный мужчина не станет ухаживать за женщиной. Женщина – всего лишь земля, а мужчина – сеятель. Следует ли полю любить крестьянина? Достаточно и того, что она любима крестьянином. Женись, но не забывай: женщина всего лишь земля.

– Значит, ты полагаешь, что у женщины нет ни души, ни разума?

Он с жалостью посмотрел на меня:

– Что за вопрос, Али-хан? Конечно же нет. Куда там ей?! Ей достаточно быть целомудренной и производить на свет детей. В шариате говорится: «Свидетельство одного мужчины перевешивает свидетельство трех женщин». Не забывай об этом, Али-хан.

Я был вполне готов услышать проклятия праведника Сеида Мустафы в свой адрес за то, что хотел жениться на христианке, которая его недолюбливала. Поэтому меня тронул такой ответ. Он еще раз доказал честность и мудрость Сеида.

– Значит, ты не против того, что она христианка? Или ей следует принять ислам? – мягко спросил я.

– Да зачем это ей? – задался он вопросом. – У создания без души и разума и так нет веры. Женщину не ждут ни в раю, ни в аду. В момент смерти она лишь расщепляется и исчезает в никуда. Сыновья же должны быть шиитами.

Я кивнул в знак согласия. Сеид встал и подошел к книжному шкафу. Своими длинными, как у старой обезьяны, руками он выудил пыльную книгу. Я взглянул на обложку – «Dshainabi: Tewarichi Al-Y-Sildjuk» («История династии сельджуков»). Сеид развернул книгу.

– Вот. Страница двести семь, – произнес он и стал читать вслух: – «В шестьсот тридцать седьмом году хиджры в своем дворце Кабадие скончался султан Ала-ад-Дин Кей-Губад. На трон сельджукидов взошел Гияс-ад-Дин Кей-Хосров. Он взял в жены дочь грузинского князя и воспылал к этой грузинке такой любовью, что повелел на монетах чеканить рядом со своим профилем изображение супруги-христианки. Однажды мудрецы и святые люди явились к нему со словами: „Султан не должен нарушать шариат. Это грех“. Всемогущий султан пришел в ярость и произнес: „Аллах поставил меня повелевать вами. А ваше дело – подчиняться мне“. Мудрецы и святые люди ушли в глубокой печали. Но Аллах открыл глаза султану. Он призвал мудрецов к себе и произнес следующее: „Я не нарушу священных законов, возложенных на меня Аллахом. А посему повелеваю отныне чеканить на монетах изображение льва, сжимающего в передней лапе меч, – это буду я. А солнце, сияющее над моей головой, – моя любимая жена“. С тех пор на гербе Ирана лев и солнце… А мудрецы утверждают, что «нет женщин красивее грузинок».

Мустафа закрыл книгу и усмехнулся:

– Вот и ты теперь идешь по следу Кей-хосрова. Ни один закон не запрещает этого. Грузинки – часть трофеев, которые, согласно наказу пророка, правоверные должны были «пойти и взять». Так написано в книге.

Его мрачное лицо внезапно смягчилось, а маленькие злые глаза засияли. Он был счастлив разрешить скромные сомнения двадцатого века с помощью священной книги. Пусть знают неверные, где находится настоящий прогресс. Я обнял Сеида, поцеловал и отправился домой. В темных переулках шаги мои звучали твердо и уверенно. Священная книга, старый султан и мудрый Мустафа были на моей стороне.

Глава 12

Степь – врата в таинственный и непостижимый мир. Под копытами моего коня вьется пыль и стучат камни. Подо мной мягкое, словно набитое пухом, терское казацкое седло. В таком седле казаки могут спать, ехать стоя и лежа. Все нехитрое казацкое имущество хранится в притороченных к седлу мешках: каравай хлеба, бутыль водки и сума с золотыми монетами, награбленными в кабардинском селе. Мои же мешки пусты. Неистовый степной ветер уносит меня в бескрайние серые пески. С плеча моего свисает епанча – черная кабардинская войлочная накидка, защищающая от зноя или холода. Разбойники и странники придумали епанчу для грабежей и походов. Она не пропускает ни солнечных лучей, ни капли дождя. Епанчу с легкостью можно превратить в палатку, а затем спрятать все награбленное добро в ее черных складках. Похищенные девушки заворачиваются в широкую войлочную епанчу и напоминают попугаев в клетке.

Я скакал к воротам Боз-Гурд. Эти две серые, поврежденные ветром скалы воздвигли недалеко от города посреди степи доисторические титаны. Предание гласит, что Серый Волк, прародитель тюрков, однажды провел османское племя через эти прочные узкие ворота к зеленым равнинам Анатолии. В полнолуние шакалы и степные волки собираются у скал и воют, как собаки на покойника. У них неимоверное чутье на смерть. Они могут чувствовать смерть, даже когда человек еще жив. Наверно, и в луне они видят мертвеца. Собаки сродни волкам, как и мы, подданные Российской империи, находимся в родстве с волками, которых Энвер-паша ведет на Кавказ.

Я скачу по большой пустыне в сопровождении отца. Когда отец сидит в седле, он будто сливается со своим конем и становится похожим на кентавра.

– Сафар-хан, – зову я его охрипшим голосом. Я редко зову отца по имени. – Сафар-хан, мне нужно с тобой поговорить.

– Говори на скаку, сынок. Легче говорить, когда конь и всадник представляют одно.

Уж не смеется ли отец надо мной? Я неистово хлещу коня. Отец поднимает брови и, слегка пришпорив коня, сравнивается со мной:

– Я слушаю, сынок. – Голос его кажется насмешливым.

– Я хочу жениться, Сафар-хан.

Воцаряется долгое молчание. Мимо свистит ветер. Из-под копыт моего коня вылетают камни.

– Я построю тебе дворец, – наконец отвечает отец. – И уже приглядел место у моря. Полагаю, там и конюшня есть. Летом ты можешь оставаться в Мардакяне. Первенца твоего назовем Ибрагимом, в честь нашего предка. Я куплю тебе автомобиль, если захочешь. Хотя при нынешнем состоянии дорог ездить на нем нет смысла. Лучше построить конюшню.

Снова воцаряется тишина. Ворота Боз-Гурд остались позади. Мы скачем к морю в направлении поселка Баилов.

– Тебе подыскать красивую жену или уже присмотрел кого-нибудь? – словно издали звучит голос отца. – В наши дни юноши довольно часто сами выбирают себе жен.

– Я хочу жениться на Нино Кипиани.

Ни единый мускул не дрогнул на лице отца. Правой рукой он ворошит конскую гриву.

– Нино Кипиани, – произносит он. – У нее слишком узкие бедра. Хотя я думаю, у всех грузинок такие бедра. Несмотря на это, дети у них рождаются здоровыми.

– Отец!

Я не совсем понимаю причину своего раздражения. Он искоса поглядывает на меня и улыбается.

– Ты все еще очень молод, Али-хан. Женские бедра имеют куда большее значение, чем знание языков. Ну и когда ты женишься на ней? – спрашивает он с абсолютным равнодушием.

– Осенью, после того, как Нино окончит школу.

– Очень хорошо. Тогда в мае следующего года у вас уже будет ребенок. Май – удачный месяц.

– Отец!

Я вновь почему-то прихожу в ярость. Мне кажется, отец издевается надо мной. Я не женюсь на Нино из-за ее бедер или знания языков, я женюсь на ней, потому что люблю ее. Отец улыбается. Затем он останавливает коня и говорит:

– Степь широка и пустынна. Мы можем остановиться на любом холме и позавтракать. Я голоден. Давай передохнем здесь.

Мы сходим с коней. Отец вынимает из мешка каравай хлеба и овечий сыр. Но я не голоден. Мы лежим на песке, он ест и глядит вдаль. Затем лицо его становится серьезным, он поднимается и садится, скрестив ноги, прямо как будто аршин проглотил.

– Очень хорошо, что ты решил жениться. Я трижды был женат. Но жены умирали, как мрут мухи осенью. Теперь же, как видишь, я не женат. Но когда ты женишься, может, и я женюсь. Твоя Нино христианка. Не позволяй ей являться к нам со своей верой. Женщина – хрупкий сосуд. Не забывай об этом. Не бей ее, когда она беременна. Но помни: ты – хозяин, а она всего лишь твоя тень. Ты же знаешь, что каждый мусульманин может иметь по четыре жены. Но тебе лучше довольствоваться одной. Разве что если у Нино не будет детей. Тогда другое дело. Не изменяй жене. Жена твоя имеет право на каждую каплю твоего семени. Прелюбодея ждут вечные муки. Будь с ней терпелив. Женщины как дети, только хитрее и злее. Это тоже важно знать. Осыпь ее подарками, если хочешь, одень ее в шелка и украшения. Но если тебе когда-нибудь понадобится совет, обратись к ней и поступи наоборот. Наверное, это самое важное из того, что тебе следует знать.

– Но, отец, я люблю ее.

Он качает головой:

– Вообще-то, любовь к женщине не поощряется. Мужчина должен любить родину или войну. Некоторые любят красивые ковры или редкие виды оружия. Но любовь мужчины к женщине все-таки случается. Отсюда песни о любви Лейли и Меджнуна или любовные газели Хафиза. Всю свою жизнь Хафиз воспевал любовь. Всезнающие люди говорят: «Хафиз ни разу не спал с женщиной. А Меджнун был всего лишь сумасшедшим». Поверь мне: мужчина должен заботиться о женщине, но любить должна женщина. Такова воля Аллаха.

Я молчал, да и отец не произнес больше ни слова. Возможно, он был прав! Любовь не самое важное занятие в мире для мужчины. Просто я еще не дорос до отцовской мудрости. Вдруг отец рассмеялся и весело воскликнул:

– Ну хорошо, я завтра же отправлюсь к князю Кипиани и поговорю с ним об этом. Или, может, сегодняшняя молодежь предпочитает сама делать предложение?

– Я сам поговорю с Кипиани, – быстро ответил я.

Мы вновь оседлали коней и поскакали в поселок Баилов. Вскоре показались нефтяные вышки Биби-Эйбата, напоминающие зловещий черный лес. В воздухе витал запах нефти. У фонтанирующих скважин стояли грязные рабочие. Проезжая мимо баиловской тюрьмы, мы вдруг услышали выстрелы.

– Кого-то расстреляли? – спросил я.

Нет, на этот раз это был не расстрел. Выстрелы раздавались со стороны казарм Баиловского гарнизона. Там проходили военные учения.

– Хочешь увидеться с друзьями? – спросил отец.

Я кивнул. Мы въехали на учебный плац, где Ильяс-бек и Мухаммед Гейдар проводили занятия в своих ротах. С их лиц стекал пот.

– Направо! Налево! Направо! Налево!

Мухаммед Гейдар выглядел очень серьезным. Ильяс-бек же напоминал покорную чужой воле марионетку. Они подошли к нам и поздоровались.

– Ну, как тебе нравится в армии? – спросил я.

Ильяс-бек молчал. Мухаммед Гейдар оглянулся назад.

– Как бы то ни было, здесь лучше, чем в школе, – угрюмо заявил Мухаммед Гейдар.

– К нам приезжает новый командир. Граф Меликов из Шуши! – заявил Ильяс-бек.

– Меликов? Я знаю его. Не тот ли это Меликов, владелец гнедого?

– Именно он. По гарнизону уже ходят легенды о его коне.

Мы молчали. На учебном плацу лежал толстый слой пыли. Ильяс-бек мечтательно взглянул на ворота, всем своим видом выражая зависть и сильное желание оказаться по ту сторону. Отец хлопнул его по плечу:

– Не завидуй свободе Али-хана. Тем более он уже собирается проститься с ней.

Ильяс-бек смущенно рассмеялся:

– Да, но он подарит свою свободу Нино.

Мухаммед Гейдар с любопытством вытянул голову:

– Ха, самое время жениться.

Он был мужем с большим стажем. Жена его носила чадру. Ни Ильяс-бек, ни я не знали о ней ничего, кроме ее имени. Он снисходительно посмотрел на меня, нахмурил и без того низко расставленные брови и произнес:

– Теперь ты узнаешь, почем фунт лиха.

В его устах эта фраза прозвучала очень глупо. Что Мухаммед Гейдар и его укрытая чадрой жена могли знать о жизни? Я распрощался с друзьями, и мы ускакали.

Вернувшись домой, я разлегся на диване. В азиатской комнате всегда прохладно. В ночное время она наполняется прохладой, как родник водой. А в полуденный зной кажется, что окунулся в холодную воду. Вдруг зазвонил телефон. Это была Нино.

– Али-хан, я умираю от жары и математики. Поможешь?

Через десять минут Нино протягивала мне тонкие руки. Ее нежные пальчики были испачканы чернилами. Я принялся целовать эти чернильные пятна.

– Нино, я поговорил с отцом. Он согласен.

Нино затрепетала и рассмеялась. Затем она смущенно оглядела комнату и покраснела. Мы стоим так близко, что я заглядываю в ее расширенные зрачки.

– Али-хан, я боюсь, я так боюсь, – шепчет она.

– Чего ты боишься? Неужели экзамена?

– Нет.

Она отворачивается и смотрит на море. Затем проводит рукой по волосам и читает: «Али-хан, поезд направляется из города Икс в город Игрек со скоростью пятьдесят километров в час…»

Любимая! Я склоняюсь над ее учебниками.

Глава 13

Густой туман с моря окутал город. Фонари на перекрестках горели тусклым светом. Я бежал по бульвару мимо то появляющихся, то исчезающих равнодушных или испуганных лиц. Споткнувшись о деревянную доску, брошенную поперек дороги, я упал на портового рабочего – амбала, сидевшего на корточках. Глаза его были подернуты пеленой и уставились куда-то вдаль. Большой рот подергивался, он жевал гашиш и пребывал в забытьи. Я стукнул его кулаком по спине и побежал дальше. Окна портовых домишек подмигивали мне. Я наступил на стекло, которое тут же сломалось под ногами, и увидел перекошенное от ужаса лицо какого-то иранца. Вдруг передо мной вырос живот. Зрелищность этой жирной человеческой плоти совсем вывела меня из себя: я изо всех сил ударил его головой. Живот был мягким и жирным.

– Добрый вечер, Али-хан, – добродушно произнес голос.

Я поднял голову и увидел над собой улыбающееся лицо Нахараряна.

– Черт побери! – воскликнул я и уже готов был убежать, как он схватил меня за руку.

– Вы чем-то расстроены, друг мой. Останьтесь здесь, – предложил он по-дружески.

Я вдруг почувствовал ужасную усталость и, обессиленный и весь истекающий потом, не смог двинуться дальше.

– Пойдем к Филипосянцу, – предложил он.

Я кивнул. Мне было все равно. Он взял меня за руку и повел вдоль Барятинской улицы к большой кофейне. Когда мы погрузились в глубокие кресла, он сочувственно сказал:

– Горячность, кавказская горячность. Возможно, из-за этой угнетающей жары. А может, есть другая причина, по которой ты куда-то так стремительно бежишь?

В этой кофейне с мягкими креслами и обтянутыми красным шелком стенами, прихлебывая горячий чай, я рассказал Нахараряну обо всем, что стряслось: как я позвонил супругам Кипиани, попросив разрешения явиться к ним сегодня, как Нино украдкой выбежала из дому, как я поцеловал руку княгине и пожал руку князю, как я им поведал о нашем старинном происхождении и доходах нашей семьи, как я просил руки княжны Нино на таком идеальном русском, что даже сам царь бы позавидовал.

– И что же, друг мой? – искренне поинтересовался Нахарарян. – А потом?

– Нет, ты только послушай! – Я стал имитировать движения и легкий грузинский акцент князя: «Сын мой, уважаемый хан. Поверьте мне, лучшего мужа, чем вы, своей дочери я не пожелал бы. Какой счастливой должна быть та, на которую пал выбор такого мужчины, как вы. Но Нино еще молода. Она все еще школьница, в конце концов. Что может девочка в ее возрасте знать о любви? Ведь мы не собираемся перенимать обычаи индусов и отдавать дочерей замуж в таком возрасте. И потом, существуют еще различия в религии, воспитании, происхождении. Я говорю это ради вашего же блага и уверен, что ваш отец согласился бы со мной. И потом, в такое тяжелое время, когда кругом воюют… Бог знает что с нами со всеми будет. Я не хочу препятствовать ей в выборе. Но давайте оставим пока все как есть, давайте подождем конца войны. Да и вы оба к тому времени подрастете. И если вы не измените своего решения, мы вернемся к этому разговору».

– И как вы собираетесь поступить, хан? – спросил Нахарарян.

– Похитить Нино и увезти ее в Иран. Я не потерплю такого унижения! Отказать Ширванширу! Кем он себя возомнил? Я чувствую себя опозоренным, Нахарарян. Род Ширваншир древнее рода Кипиани. Во времена шаха Аги Мухаммеда мы разгромили всю Грузию. Тогда-то любой Кипиани с радостью согласился бы выдать дочь за Ширваншира. Что он имеет в виду, говоря о различии в вероисповедании? Христианство лучше ислама? А как же моя честь? Собственный отец станет смеяться надо мной. Христианин отказался выдать за меня свою дочь. Мы, мусульмане, – волки, потерявшие зубы. Сто лет тому назад…

Ярость душила меня, мешала говорить. Ну и ладно. Я и так наговорил столько всего. Нахарарян тоже был христианином. Он имел полное право обидеться, однако отнесся ко мне с пониманием:

– Я понимаю вашу ярость. Но он же вам не отказал. Конечно же, глупо ждать окончания войны. Он просто не понимает, что его дочь уже выросла. Вы правильно решили похитить ее. Очень старый и добрый обычай и вполне соответствует традициям нашей страны. Хотя, конечно же, к этому следует прибегнуть лишь в самом крайнем случае. Кто-то должен объяснить князю культурно-политическое значение этого брака. Тогда бы, я уверен, он смирился.

– Кому же доверить эту роль?

Нахарарян похлопал себя широкой ладонью по груди и воскликнул:

– Я сам займусь этим! Можете полагаться на меня, хан!

Я, пораженный, посмотрел на него. Что затеял этот армянин? Он уже во второй раз вмешивается в мою жизнь. Может, он пытается завести друзей среди мусульман, прознав о том, что к городу продвигаются турки. А может, он действительно собирается объединить кавказские народы. Мне до этого нет никакого дела. Очевидно, он был союзником. Я протянул ему руку. Он задержал ее в своей:

– Предоставьте это мне. Я буду держать вас в курсе. И никаких похищений. Оставьте это на крайний случай.

Я поднялся, чувствуя, что этому человеку можно доверять. Я обнял его и вышел из кофейни. На улице я понял, что кто-то идет за мной. Обернувшись, я увидел старого друга отца Сулейман-агу. Он сидел в кофейне и заметил нас. Рука тяжело опустилась на мое плечо:

– Какой позор. Ширваншир обнимает армянина.

Я открыл от удивления рот. Но он уже растворился в тумане. Я пошел дальше. Как хорошо, подумал я, что я не рассказал отцу, почему ходил в дом Кипиани сегодня. Я ему только скажу, что не говорил с ними. Уже вставляя ключ в замочную скважину двери, я задумчиво покачал головой:

– Ну не глупо ли так ненавидеть армян.

Все следующие недели моя жизнь вертелась вокруг телефонного аппарата. Эта штука с большой кривой ручкой вдруг приобрела огромное значение. Я день за днем проводил дома и бормотал что-то невнятное, пока отец не спросил меня, почему я тяну с предложением. Время от времени черное чудовище издавало звон, я снимал трубку и принимал от Нино сводки с поля боя:

– Это ты, Али? Слушай, Нахарарян сидит с мамой, обсуждая поэмы ее деда, поэта Илико Чавчавадзе.

И чуть позже:

– Али, ты слышишь меня? Нахарарян говорит, что на эпоху Руставели и Тамары сильно повлияла иранская культура.

И опять через некоторое время:

– Али-хан! Нахарарян пьет чай с папой. Он только что сказал: «Вся прелесть этого города в мистической связи между нациями».

Через полчаса:

– Он проливает мудрость, как крокодил слезы. Говорит: «Баку – кузница мирных кавказцев».

Я рассмеялся и повесил трубку.

И так продолжалось изо дня в день. Нахарарян ел, пил и сидел в гостях у Кипиани. Он ходил с ними на экскурсии, давал им то практические, то нереальные советы. Я изумленно следил за всем этим представлением в армянском исполнении.

– Нахарарян говорит, что первым олицетворением денег была луна. Золотые монеты и их власть над людьми – результат культа луны у народов Кавказа и Ирана. Али-хан, у меня больше сил нет выслушивать всю эту ерунду. Приходи в сад.

Мы встретились у старой крепостной стены. Она быстро и спешно стала рассказывать мне, как мать умоляла ее не связывать свою жизнь с диким мусульманином. Как ее отец полушутя предупредил ее, что я, конечно же, запру ее в гареме, и как она – маленькая Нино, смеялась и предостерегала родителей: «Вот увидите – он похитит меня. Что вы будете делать?»

Я гладил ее волосы. Я хорошо знал свою Нино. Она всегда добивается того, чего хочет, даже если толком и не знает, что ей нужно.

– Эта война может продолжаться двадцать лет, – сетовала она. – Ну не жестоко ли заставлять нас ждать столько времени?

– Ты меня настолько сильно любишь, Нино?

Губы ее задрожали.

– Мы принадлежим друг другу. Родители лишь все усложняют. Но я не сдамся. Более того, я действительно люблю тебя. Но заклинаю, не похищай меня.

Нино умолкла, ибо невозможно было целоваться и говорить одновременно. Затем она прокралась незаметно домой, и вновь началась телефонная игра:

– Али-хан, Нахарарян говорит, его двоюродный брат в Тифлисе написал ему о том, что губернатор выступает в поддержку смешанных браков. Он называет это слиянием восточной и западной культур. Тебе это о чем-нибудь говори?!

Нет, я не понимал этой фразы. Я лишь слонялся по дому, стараясь особо не разговаривать. Моя двоюродная сестра Айша, учившаяся с Нино в одном классе, сообщила о том, что Нино за последние три дня получила пять раз неудовлетворительные оценки и все говорят, что виноват в этом я. Мне следует больше думать об успеваемости Нино, нежели о ее будущем. Какой стыд. Я сыграл с Айшой партию в нарды и проиграл. Зато довольная Айша пообещала помочь Нино с уроками.

И снова телефонный звонок:

– Это ты? Они часами беседуют о политике и делах. Нахарарян говорит, что завидует мусульманам, поскольку те могут свободно вкладывать деньги в поместья в Иране. Кто знает, какая участь постигнет Россию. Может быть, она развалится на кусочки. Лишь мусульмане могут покупать землю в Иране. Он точно знает, что уже половина гиланских земель принадлежит семье Ширваншир. Конечно же, от любого переворота в России лучше всего застраховаться, купив поместья в других странах. Родители впечатлены. Мама говорит, что некоторые мусульмане очень даже цивилизованные.

Через пару дней армянские походы увенчались успехом. Нино смеялась и плакала по телефону. Мы получили благословение родителей. Аминь.

– Пусть твой отец сам позвонит мне. Он оскорбил меня.

– Предоставь это мне.

Все произошло именно так. Голос князя звучал мягко и елейно:

– Я прислушался к словам своей дочери. Ее чувства к вам действительно искренни и чисты. Грешно стоять поперек ее воли. Приходите к нам, Али-хан.

Я отправился к Кипиани. Княгиня заплакала и поцеловала меня. Князь торжественно заговорил о браке, употребляя фразы, отличные от того, что наговорил мне отец, который никогда не утверждал, что брак зиждется на взаимном доверии и уважении. Муж и жена должны помогать друг другу словами и поступками. И никогда не забывать о равноправии и свободе. Я торжественно пообещал не заставлять Нино надевать паранджу и не заводить гарема. Вошла Нино, и я поцеловал ее в лоб. Втянув голову в плечи, она походила на беспомощного птенца.

– Однако это решение пока не надо оглашать, – заявил князь. – Нино должна прежде всего закончить гимназию. Дочь моя, учись хорошо. Если не сдашь экзамены, тебе придется ждать еще один год.

– Не беспокойся, папа, – ответила Нино, вздернув свои словно вычерченные карандашом брови. – Я выдержу оба испытания – и в лицее, и в семейной жизни. И Али-хан мне в этом поможет.