Текст книги "Актриса"

Особенно ученикам нравились её театральные встречи, которые она устраивала сообща с ними, где каждому находилась роль по душе. Умела Марина предвидеть сущность человеческую. Ненавязчиво подталкивала детей к деятельности, профессионально у неё это выходило: каждого к своей роли вела она незаметно, исподволь. Многие из учеников, заканчивая школу, шли по её стопам. А получив профессию, приходили за советом опять же к ней.

Многие в коллективе, глядя на эту любовь, весьма противоречиво были настроены к Марине: одни сторонились, иные не понимали, третьи не принимали всерьёз. «Слишком уж много на себя берёт! Выпендривается!» – в итоге заключали они. Ну это ничего.

Она всё равно была на своём месте. Ответственная, выполняла множество поручений по службе, всё тащила на своих плечах. Сама себе даже казалась стойким оловянным солдатиком, мужу – вечной улыбкой весны, дочери – теплом всех песков необъятных пустынь, одновременно ранимой, милой, робкой, как дитя.

Как эта женщина могла попасть в террариум, на зону, в этот ад, по мнению многих? Кому-то, может, и ад, а для неё – спасательный круг, место уединения и возможности приложить свой талант. А попала она туда совершенно случайно.

Будучи ведущей театральной студии для школьников в театре кукол, имела группу увлечённых ребят, попадались и способные, одарённые природой к сценической работе.

Ходил к ней на занятия один юноша, очень артистичный. Ему удавались любые роли. «Прирождённый актёр,» – говорят о таких…

Играл он, на удивление всем, живо и реально, но в душе, как и у Марины, да и любого, наверное, жили потаённые мысли, неразрешимые вопросы. Постоянно жаловался он своей руководительнице, что уроки литературы в школе пропадают из-за частых болезней учителя. «Нет, вы не подумайте, учителя жаль, но мы-то за что страдаем?»

Марина удивлялась, вспоминая свою школьную жизнь, когда бывали редкие случаи болезни или отсутствия по другой причине учителей, и как этому радовались ученики: урока не будет! Значит, можно общаться с одноклассниками, читать книгу, да что хочешь делать – твоё время пришло, вдруг высвободившееся по счастливой случайности.

А тут на тебе: парень горюет даже, что не проходят уроки. Через неделю и вовсе сообщил о том, что теперь они, его любимые уроки, совсем не ведутся: учитель уволилась. И обмолвился о своей идее:

– Может, вы к нам хоть на время придёте? Вот было бы здорово! Вы и литература! Это же предел мечтаний для нас. Путёвых уроков не было месяц. А так хочется иногда пофилософствовать на свободные темы, а тебя – то снег чистить гонят, то спортивные снаряды разгружать, то ещё какую хозяйственную работу выполнять. Что мы, грузчики что ли?

А то, бывает, физика присылают на литературу к нам. Тоска, одним словом. С физиком разве поговоришь о Пушкине или Толстом.

– Как это? – изумлялась Марина.

– А вот так! Вам не жаль юное поколение, умирающее без искреннего русского слова? – ёрничал он, а Марина слушала и думала, думала и слушала. А он заливался соловьём о путешествиях Чехова, его больших и малых делах, утончённой натуре и глубине прозы.

– Мне-то жаль, но у меня же нет педагогического образования…

– А я папу попрошу, чтобы за вас потопал…

– Ну ладно, умник. Я подумаю.

– Пока вы будете думать, паровоз может сойти с рельсов, а лодочка отчалить от берега, тут расторопность нужна, – уже по-взрослому рассуждал он.

– И в кого ты такой умный?

– Да в папу. Он же у меня в школе и работает.

Ребёнок сказал и ушёл, а она задумалась. Но длились её размышления недолго. Произошло то, что подтолкнуло её к решительным действиям.

С тех пор её подиум у классной доски, а зрители – ученики средней школы, в которой когда-то учился её кружковец.

Сцена – вот место её полёта. Вдохновение и старание, талант и трудоспособность были её главными качествами. Хотя по сути, учитель – это тот же актёр, и наоборот.

Здесь каждый день новая роль, и зритель сегодня искушённее, чем вчера. Но Марине такие подмостки были к лицу. Публичность, к которой она привыкла в театре, нисколько не пугала в школе.

Как актер, так и учитель воздействует на чувства и ум зрителей-учеников, адресуясь к чувству, памяти, мысли, воле слушателя. И еще много схожих моментов: заразительность, убедительность, артистизм…

Все это как у актера, так и у учителя, может обеспечить успех.

Первый, допустим, в процессе репетиций, как и второй на уроке, должны обладать способностью яркого эмоционально-волевого воздействия. Нужно «захватить» интерес слушателей с первой секунды и держать до самого конца.

Не менее важно для учителя построить логику учебного процесса так, чтобы материал был воспринят и понят учениками. Актёр так же выстраивает драматургическую логику будущей роли. Вот и получилось, что Марина легко взаимодействовала с детьми и их родителями, потому что умела это делать по роду своей бывшей профессии.

Ни ссор, ни мелких разборок, как у других коллег, имеющих классное руководство, с ней не случалось. Очень наблюдательная, она переключала и фокусировала своё внимание в зависимости от ситуации.

Обычный человек никогда не задумывается во время разговора, как стоять или сидеть, как управлять голосом, но для неё речь, жесты, мимика всегда имели значение, поэтому при смене событий она меняла и направляла своё восприятие.

Таким образом, от работы никогда не уставала. Да и как от неё можно устать? Школа для Марины Арнольдовна стала образом жизни, необходимостью. Взяли её сразу, без раздумий и испытательного срока. Почему?

О таких говорят: «Позвоночники». Их берут сразу на работу, им предоставляют всё, что нужно только потому, что кто-то за них просил, то есть «звонил» нужному лицу, авторитетному. За Марину не просто звонил друг отца её подопечного, но и сам отец ходил к директору и убеждал его в обязательности иметь такое сокровище, как Марина Арнольдовна. Долго умное начальство убеждать не пришлось, дыру нужно было чем-то закрывать, вот директор и не раздумывал, взял Марину учительствовать.

Но хоть за Марину и просил отец ученика, она и без просьб соответствовала всем требованиям, предъявленным к ней новым руководителем, не подвела и благодетеля внимательная и умеющая угодить всем.

Трудоголики видны с дальнего расстояния. А уж при ближнем рассмотрении вызывают восторг и уважение у начальства. «Чего ж такую не взять – пусть целину возделывает!» – думал директор её нового места работы. Так и сказал об этом Марине. Вот она там и задержалась по сю пору.

Глава 3

Мать и отец

Инесса Юрьевна была весьма привлекательной женщиной. Но один недостаток вносил дисбаланс в её жизнь. Организм, привыкший к тёплому климату, очень остро реагировал на сквозняки.

Однажды на одной из прогулок по реке, которые каждый выходной устраивал для неё очередной муж, она, находясь на катере, стояла, обдуваемая ветром. Он баловался то её яркими локонами, раздымая их в разные стороны, а они стебали в глаза и прилипали к накрашенным губам, то норовя заглянуть под пышную шёлковую юбку-клёш, теребя её куполом вверх так, что хозяйке приходилось вскрикивать и обеими руками сдерживать подол от колебаний.

А иногда шалун-ветрище проникал под прозрачную шифоновую блузу в проём расстегнутых двух верхних пуговичек до самых лопаток, обнимая стан со всех сторон холодком и свежестью. А Инесса красовалась собой, выставляя все прелести то правой гранью, то левой.

– Спускайся внутрь, простудишься, – намекал ей муж.

– Нет уж! Отсюда лучше видно, – противилась она и поступала по-своему. Делая всегда так, как хочется, не отступила и на этот раз от соблазна быть на виду, в центре внимания.

А ветер навстречу дул, не останавливаясь. И лишь усиливая свои потоки, перемежался с капельками волны, иногда попадающими к нему в струю из-под кормы. Но Инесса этого не чувствовала за своими желаниями.

На самом деле она хотела одного, чтобы ею любовались. Затмевать остальных – вот что было её жаждой. Что удивительно: у неё это всегда выходило на «отлично».

Но в этот раз произошла осечка. Что сильно простыла, Инесса поняла не сразу. Лишь через три дня, утром, когда, проснувшись, не смогла открыть глаз, в судороге металась по ванной комнате с целью хоть какой-то компресс сделать.

Посмотрев скрупулёзнее на себя со стороны, обнаружила ячмень, который уже созрел, как на дрожжах. Зеркало кричало о срочных мерах, и Инесса побежала в больницу. В ту, где работала много лет вместе с первым мужем, жаль его, погиб после одной из операций.

Врачом же он стал лишь после несчастного случая, закончившегося счастьем. Гоняя с друзьями во дворе, почувствовал резкую боль в боку. Стыдно было признаться ребятам, что не может он продолжать игру, но сделать такой вывод пришлось друзьям сами, когда Венька свалился наземь, свернувшись клубком. Так и провалялся бы до полусмерти, если бы не умные товарищи. Страшно было всем, когда Вениамин начал терять сознание. А было им всего по тринадцать лет.

У Вениамина случился приступ аппендицита. Операцию делали под местным наркозом, рана заживала долго и болезненно. С тех пор он и влюбился в профессию хирурга по-настоящему. Тут-то и решил, что только такой, как он, сможет помогать людям, исцеляя их. И уже ничего: ни запах эфира, ни вид крови не остановил его в выборе своей будущей профессии.

Работал на износ, но, казалось, не уставал. Рассчитывал на свою молодость и поддержку любимой жены, с которой познакомился на новогодней вечеринке в коллективе.

Боль – ница! Почему это место имеет такое название? Только ли пациенты испытывают боль, поступая туда за помощью?

Инесса рассмотрела в Венике, как она его называла, нестандартность и даровитость, он в ней – то же самое. Поженились скоро. Но быт налаживать было некогда, да и некому, потому что каждый из молодожёнов был занят своей историей: муж медициной, а жена собой. И что интересно: каждый из них считал свою стезю самой важной, главенствующей по сравнению с другой. И никто из двух не собирался отступать от намеченного: ни жена-эгоистка, ни муж-хирург. Она пользовалась для достижения целей своими инструментами, а он своими.

У хирурга при работе их два: голова и руки. Молоток и пила не его стихия. Инесса не очень была довольна этим и частенько стала указывать Венику на его недостатки как в роли мужа, так и мужчины.

Нарисованные ею самой, эти недостатки и ему казались весьма правдоподобными, и он стал даже верить в свою неполноценность рядом с ней.

Вениамин был человеком уравновешенным и всегда справлялся со своими эмоциями. Но однажды перед операцией повздорил с женой: она взяла билеты в оперу, а его вызвали на работу как раз в этот момент. Он пытался ей доказать первостепенность самой жизни, а не желаний сиюминутных, но кто бы его слышал?!

По дороге на работу Вениамин чувствовал нехватку кислорода, онемение конечностей. Понимал, что может в любой момент наступить непоправимое. Предчувствия не обманули. Сердце прихватило, но, приехав в больницу, он принял лекарство.

Ему казалось, что стало лучше. Коллеги предлагали отказаться оперировать, но Вениамин этого не сделал. Хотя состояние его указывало обратное. Наверное, следовало искать замену врачу, еле держащемуся на ногах. Но если Веня начинал что-либо, он обязательно доводил это до конца. «Пока не закончу, не уйду», – строго заметил он своей ассистентке.

– А начать вы сможете? – несмело поинтересовалась она.

– Меньше слов. За работу, – как всегда, отрывисто командовал он, надевая перчатки на руки при помощи всё той же ассистентки.

Руки хирурга не должны быть впереди головы. Попробуйте взять школьную линейку и подержать её минут пять в вытянутой руке. Наверняка, заметите, что линейка дрожит. Так устроены человеческие руки.

А если человек этот «на взводе», а ему нужно приходить и делать работу, где четверть миллиметра влево или вправо – граница между жизнью и смертью. Веня справился.

«Спасая человека, убил себя», – говорили потом коллеги. Они и нашли тело уже после операции в ординаторской. Но, оказалось, что слишком поздно. К сожалению, во время уже с большей силой повторившегося приступа никого не оказалось рядом с ним, а ведь могли спасти.

Инессу потом жалели: молодая ещё была и уже одна осталась, даже ребёнка не успела завести, хотя именно с этим делом она как раз и не спешила. Траур Инесса долго не носила.

Вышла замуж за одного больного в их отделении, который оказывал внимание ей весьма усиленно, проходя курс реабилитации. Коллеги недоумевали поначалу, но потом свыклись с мыслью, поданной ненароком Инессой и даже стали выдавать её слова за свои: «Не кочевать же одной остаток дней. Пусть будет спутник! Всё веселей!» А Инесса и не противилась такой идее, самой же подкинутой в топку вечно жаждущей толпе посудачить о чужой личной жизни.

На работе, сказать к слову, её все уважали как хорошего уровня специалиста. Шли на процедуры только к ней, поэтому со временем она завела «своих» людей в каждом отделении.

Вот в тот злополучный день, когда со своей болячкой Инесса только вошла в один из кабинетов, ей предложили всё, что могли: и лечение, и операцию.

Не раздумывая, Инесса согласилась на второе, поскольку лекция квалифицированного врача о бережном отношении к зрению в целом ей не показалась утешительной. Привыкшая доверять докторам знающим, Инесса безоговорочно пришла к решению, подсказанному именно ими.

Как и полагалось, операция прошла успешно. Но было одно «НО!» Рядом с местом вмешательства скальпелей, ножей, ножниц был небольшой, по мнению прекрасной пациентки, прыщичек. Впоследствии он оказался родинкой, корешок которой при операции был довольно глубоко затронут.

Пришлось всё это хозяйство прижигать, а глаз-то рядом. Вот и досталось ему по заслугам. Приговор врачей был жестоким: «Глаз потерян навсегда!» Как о̀рган его оставили, но видеть им Инесса больше не смогла.

Завистницы радовались, подруга по физиотерапевтическому кабинету утешала:

–Ты мастер своего дела. Будешь работать, как и раньше.

– Да я же вижу только одним глазом, а тут столько у нас работы, что глаз да глаз. Как я теперь?

– Справишься, не падай духом.

И она старалась. Но второй муж её в итоге оставил. Мучился поначалу с её приступами ревности, уговаривал её, что, мол, любить меньше не станет, но она и слышать не хотела, а только раздражалась от таких слов. Навязчивые идеи одна за другой посещали её голову, будто муж нашёл лучшую, моложе и здоровее, а главное – зрячую.

Спокойной жизни настал конец. Да и как этому не случиться? Все, кто доселе её знал, не мог не заметить изменений во внешности ранее шикарной женщины. А так как добрые люди никогда не переведутся на Руси, то они, не скрывая любопытства, не страдая наличием культуры и такта, напрямую интересовались причиной изменений:

– Что это с вами, Инесса Юрьевна?

– Где это вы так, Инессочка, дорогая?

– И кто это вас так, миленькая?

Ну одному отшутишься, другому съязвишь, а постоянно терпеть не будешь. Плакала, мучилась, злилась. Но судьбу не обойдёшь, результат был не в её пользу.

Что только не пыталась сделать со своей внешностью Инесса, чтобы переключить внимание любого смотрящего на неё с глаза на какое-нибудь другое яркое пятно, более красивое в ней.

Она красила волосы в рыжий цвет, серый и даже красный. Завивала его, выпрямляла, делала разные стрижки, начёсы, необычные причёски, меняла гардероб основательно, носила очки разных конфигураций. Но скандалы по поводу: где был и почему не с ней, не прекращались, а становились нормой, поэтому Сергей всё-таки ушёл.

Каждому человеку хочется спокойствия, а мужчине, живущему постоянно, как на вулкане, вдвойне. Нет, сначала это кажется необычным, даже манящим, но потом тревожным и угрожающим. Нашёл и этот более безопасную бухту.

Сынишку после суда оставил с Инессой, она настояла, думала, что этим сделает Сергею больно. Но это чувство, видимо, осталось только с ней и, как оказалось, навсегда.

Боль сначала делает тебя слабой, потом, проникая в глубины сущего, убивает окончательно, не оставляя ничего живого внутри. Инесса расстраивалась недолго об уходе и второго мужа. «Не нам судьба – судья, а мы судьбе – хозяева», – думала Инесса.

Возможно, бывает так, что женщина, выйдя замуж, живёт с человеком всю жизнь, даже если он покидает её пространство, всё равно она не может найти ему достойной замены, лишь тешится воспоминаниями о первом и единственном, считая такую позицию долгом, памятью святой, вечной любовью. Но эта история не про Инессу. Для неё важней всего было не остаться в одиночестве. И какая разница, с кем идти дальше. Случай не преминул подвернуться.

Арнольд, живший на одной площадке с ней, давно поглядывал в её сторону. Семья для него была первостепенна, но он её долго не мог завести, поскольку пока была жива его мама, она не видела достойной спутницы для сына. Кого бы он ни приводил для утверждения кандидатуры, всё отрицалось, даже не рассуждая, почему так, а не иначе. А он не мог сопротивляться, уважая мнение старших. Воспитание!

Теперь же ничего не мешало воссоединению хоть с кем-то: мама покоится в иных мирах. Почему же не попробовать с соседкой наладить связи и зажить сладкой жизнью. Далеко ходить не надо. Все удовольствия под боком.

У Инессы были совершенно иные цели. Что тут поделаешь, если ей хотелось только внимания со стороны противоположного пола, денег и веселья. Арнольд разборчивой «невесте» показался хоть и не очень интересным, но весьма щедрым.

Сосед всё чаще стал проявлять внимание, выражаемое в материальном: то стульчик купит для сына Инессы, то бусики для неё янтарные преподнесёт, то чайную пару к столу.

Его ухаживания были красивыми, иногда заканчивались минутами поэзии, и своё конкретное отношение к персоне соседки в итоге Арнольд однажды прямо изложил:

– Ты одна, и я не занят. Ну почему мы должны таиться. Давай оформим наши отношения.

– У меня есть сын, ты же в курсе?

– Ну и что!

– Мой сын – тебе чужой человек. А вдруг не срастётся? – делала вид, что противится, Инесса на самом же деле только разжигала аппетит соседа.

– Дочь заведём, и всё станет на место, был неуёмен Арнольд.

– А сын?

– Ой, ну разве это плохо, когда есть и дочь, и сын?!

«А почему нет?!» – в итоге решила Инесса, глядя на букет роз, который сменялся назавтра ромашками или лилиями.

Так, продав однокомнатную его и двух её, они приобрели общую жилплощадь, где и появилась уже Мариночка, милая, с вздёрнутым носиком, как у отца. Она была вся, будто сделана под копирку, даже голос отца, его бледная кожа сероватого оттенка достались ей по наследству.

Арнольд был настройщиком роялей, поэтому и дочь рано пристрастилась к музыке. А отец от этого только ликовал, о матери же нельзя было сказать подобное.

– Смотри, дорогая, – обращаясь к жене, говорил Арнольд, – дочь артисткой будет. Как поёт! Ноты берёт верхние, ты послушай! Ведь её растянутые связки утончаются и уже могут вибрировать с большей частотой. Это же верхний регистр…

– Верхний что?

– Регистр, дорогая.

– То-то я смотрю: вся в тебя – бездельница.

Муж умолкал, гладя дочь по голове и надеясь, что её одарённость не пройдёт даром, а даст свои плоды. Мариночка помимо общеобразовательной, посещала спортивную, художественную и музыкальную школы.

В связи с очередным переездом на новую квартиру, пришлось менять не только район, но и учебное заведение. С такими переменами справиться дочери помогал отец: много разговаривал с ней, рассказывая о людях известных миру и только ему, брал её с собой на работу, играл для неё на рояле.

Арнольд много работал. В этом городе культуры и искусства он был человеком востребованным. Каждая вторая семья имела в доме инструмент, а Арнольд был одним из лучших мастеров по их настройке.

Для Марины переезд стал испытанием, потому что связь со школьными бывшими подругами прервалась, а появятся ли другие, она не знала. Страшновато было идти в новый коллектив, но Марина собралась с силами, сжавшись в комок, понимая, что выхода иного всё равно нет, и пошла.

Готовилась к худшему. Но, на счастье, открыв дверь в кабинет первый раз, увидела знакомого мальчишку. Лёшка вместе с ней занимался в музыкальной школе, только по классу баяна, даже посещал иногда тот же бассейн, где она занималась плаваньем.

Особо общения не было с рыжеволосым молчуном, как ей представлялось, а сейчас вот – удача, что встретила его. Лёшка оказался на редкость разговорчивым, внимательным и стрессоустойчивым. Таким родным он ей виделся теперь, что хотелось влипнуть в него и стать единым целым.

Лёшка за партой сидел один, поэтому тоже обрадовался появлению Марины. Как и она, переехав в другой район по семейным обстоятельствам, пришёл в школу новичком. В одни и те же условия попали оба ребёнка. По-дружески обнялись и вздохнули облегчённо, найдя друг в друге поддержку. «Так будет сподручнее справиться с любыми трудностями, которые на новом месте неизбежны», – решили они и не расставались с тех пор. Держались крепко и всегда рядом, думали, что никто им теперь не под шапку.

А вот окружающие так не считали. На первом классном собрании учитель доложила Инессе Юрьевне о том, что её дочь развязная, лёгкого поведения, и что совсем недопустимо так себя вести: с мальчиками запанибрата. А после в присутствии всех остальных родителей дала массу рекомендаций о том, что надо быть жёстче в воспитании такого ребёнка, а тем более девочки.

Вернувшись домой в совершенно разбитом состоянии, мать нелестными, местами нецензурными словами обзывала дочь, срывая свой гнев после собрания на объекте своей ненависти.

Собрав семейный совет, она выстроила вдоль стены мужа и сына, а Марину поставила по центру комнаты, как на суде. Сначала ругань, потом побои. Трепала за волосы при всех и орала, будто дочь нарушила военную тайну, не иначе.

«Виноватая» в недоумении стояла, опустив руки по швам, и плакала, не понимая, что происходит. А когда мать замахивалась на неё с ударами, Марина едва успевала увёртываться. Чтобы боль не была такой яркой, а хотя бы отдалённой, вскользь, дочь даже пыталась приседать. Но они, эти оплеухи, чаще прямые, как стежки кнута, всё равно настигали её и по плечу, и по спине, и по этой детской голове, в которой то и дело прыгали вопросы: почему, за что?

Она никак не могла взять в толк: в чём провинилась, кого подвела или предала? Пыталась анализировать, но не получалось, пока не могла этого делать в таком состоянии недоумения и страха. Только он, этот страх, был в глазах, и ни одной толковой идеи не шло из-за этого на ум. Судорожно ловила обрывки хоть малых мыслей и вспоминала всю свою детскую жизнь.

Что там было искать, когда и жизни той с горстку. Откуда браться опыту? Где взять методы борьбы с теми, кто тебе не нравится, мешает? Как обезопасить себя от вмешательства нежелательных людей в свою жизнь? Марина не знала ничего из того, что навалилось сейчас на её голову. Она просто жила, как это делают обычные дети в её возрасте.

На уроках сидела тихо, скорее, не дыша. Для того чтобы ответить, всегда поднимала руку, хотя другие выкрикивали с места без разрешения. На переменах вела себя скромно. Одевалась по форме, никаких вульгарностей ни во внешнем виде, ни в поведении не было. О грубости и хамстве в общении с учителями не могло идти и речи: уважение к старшим ей было привито с раннего возраста.

«Нусечка, что ты вытворяешь, перестань, – кричал отец в ужасе, – ты же её убьёшь». А Инесса, будто не слыша этих слов, лупила дочь неистово, при каждом новом всплеске ещё сильнее замахиваясь. «Ха! – ухмылялся брат, – будет знать теперь».

Что она должна знать, Марина так и не поняла. Рыдала, уже не обороняясь от ударов и оплеух, а лишь надеялась хоть на малую долю сочувствия, ища с чьей-нибудь стороны подмоги. Брат продолжал ухмыляться, а отец…Что он мог сделать, когда мать не давала ему даже рта открыть.

– Нусечка, прошу тебя, это же ребёнок…

– Молчи, а то и тебе сейчас достанется, покатишься колбаской по Малой Спасской, – угрожая и ему, отвечала Инесса.

Отношения матери и отца всегда в тоне были оскорбительными с её стороны, а с его – молчаливыми. Тактичность, мягкость характера, размеренность в действиях и вечное спокойствие не позволяли ему переходить грань дозволенного с любым человеком, а уж тем более со своей женой, какой бы она не казалась в настоящий момент. Он всегда искал ей оправдание:

– Не суди её, Мариночка, – говорил он дочери потом, после этого случая, утирая маленькие солёные жемчужинки, застывающие на её пухлых щеках от обиды, – у неё сложная жизнь. Когда нет любви в сердце, знаешь, как тяжело?

Марина не знала этого о матери, и знать не хотела, потому что она очень любила отца. Он был ростом ниже матери на голову, круглый, как колобок, с длинными пальцами на коротких ручках, с добрыми глазами за кругленькими стёклышками очков.

Он научил её слушать мир, а потом красивые звуки запоминать и самой их пытаться издавать. Мать не понимала отношений отца и дочери. Они оба ей были, как чужие.

Она же, как гром, разразившийся в тот день на всю квартиру. Как Гулливер, возвышающаяся над вечными лилипутами – остальными, она обожала верховодить, ей это даже доставляло удовольствие. Казалось, что чем больше она кричала, тем властнее становилась, сильнее, могущественнее, и самой ей от этого действа было приятно.

Такие шумные дни смело перетекали в более громкие вечера. Эта традиция прочно закрепилась в семье Марины Дикер.

Домой из школы, как правило, идти не хотелось. Да и в школе находиться не было особого желания, как случалось часто в прежней: засиживались то за уроками, то за разговорами, то кружок завлечёт какой-нибудь по интересам, а то учителю остаёшься помогать в подготовке к завтрашней контрольной.

Каждый день, встречая своего сегодняшнего классного руководителя, она смотрела на неё и думала: «Чем же не угодила ей?» Но вскоре поняла, вернее сообразила. А помог случай, всё тот же господин, который как нельзя лучше, всегда приходит вовремя.

Училась у них в классе Лёля Шульга, племянница классухи. Умом не блистала, но зато одни пятёрки почему-то украшали страницы её дневника и строчки журнала напротив её фамилии. Противно было всем от такой несправедливости, но никто не высказывал недовольства вслух, воспитание не позволяло и Марине превысить полномочия ученицы.

Но правдолюбивый характер всё-таки проявился, когда Лёля допустила ошибку орфографическую при выполнении задания у доски, а учитель всё равно поставила пять, да ещё и утверждала, что так правильно. «Как же можно? Ведь слово «плескаться» пишется с буквой «е» в корне, потому что «плеск» является проверочным», – думала Марина.

Не стерпела некомпетентность или наглость учительскую и высказалась вслух на уроке о том, что для того и есть правила написания, чтобы их соблюдать.

– Выходи-ка к доске, раз ты такая умная, – озлобленно наступала тогда учитель, а Лёлька лишь метала искры из глаз, сидя за партой.

– И выйду, – вырывалась Марина с места, а Лёшка держал её за рукав формы.

– Сиди, дура, молчи, – умолял он её.

– Не буду молчать, – получилось слишком громко у Марины, так, что учитель, всё услышав, уже не могла оставить такую выскочку без внимания.

– Не молчи, милая, расскажи-ка нам лучше о знаках препинания при вводных конструкциях.

– Мы такого ещё не изучали, – начала, было, Марина.

– Это вы, значит, не изучали? Хорошо! Ну, тогда садись – два!

– За что?

– За всё хорошее. Посмотри на своё поведение. Учиться нужно, а не на мальчиков заглядываться…

И лишь спасительный звонок прервал тогда перепалку учителя и Марины. Она была повержена и оскорблена. Расплакалась и выбежала из класса. «Как можно говорить о моей непорядочности? Каких мальчиков она имела в виду», – Марина не понимала. Ведь она только с Лёшкой и общалась. Да и то он всего лишь друг. Они даже не целовались ни разу. И тут такое обвинение в её адрес!

Пережить такую обиду, нанесённую при всём коллективе, Марина не могла. Простить учителю превышение полномочий, допущенных ею, было не в её характере. С тех пор она перестала любить уроки русского языка. Но в дебаты более не вступала. Зато стало ясно со временем, почему на собрании преподнесено было её матери всё в таких густых и тусклых тонах. Всё это Марина поняла гораздо позже. Отыгралась на ней учитель – бывают такие, оказывается, мелкие людишки. Поэтому, утеряв веру в добро и справедливость, максимально тратила время на библиотеки, клубы, спортзалы, стадионы потерянная и разуверившаяся в людях Марина.

Ладно бы любые люди: сегодня ты их увидел, а завтра – вычеркнул из жизни и живи спокойно. Но семья не мусор. Выбросить сразу такой груз не удавалось никому, Марину эта участь тоже не миновала.

Так и пришлось жить ей дальше, замкнув свою душу навсегда без признания общественности, потому что учитель о ней с тех пор распространяла только недобрую славу, без материнских объятий, ласки, как это бывает в любящих семьях, потому что мать и сама-то не имела понятия о любви.

После вырывания волос на голове дочери и публичного обличения во всех грехах, мать ещё чаще стала устраивать скандалы, особенно, когда отец лишился работы. Почему это случилось, Марине было трудно понять.

Скорее всего, от неустроенности личной жизни он начал сильно закладывать за воротник, как говорили соседи. Только временный рубль попадал в его руки, и тот не доносил он в семью. Многочисленные кабаки, рюмочные, шинки с группой сочувствующих горю Арнольда ждали его больше, чем та, которую он выдержал долгих двенадцать лет.

В итоге, он её возненавидел, как и все остальные члены семейства. В душе жалел, как женщину, но как жену более не мог видеть. И желание возвращаться домой имел всё реже. Пить стал день ото дня всё больше и крепче, пропадал днями, бывало, не возвращаясь и на ночь.

Инесса не обращала на такие выходки мужа внимания. Однажды и этот мужчина пропал из её жизни. Впрочем, как и из жизни дочери.

Сын Инессы родным ему так и не стал. Отношения как сразу не заладились, так и потом родиться не смогли: не было у них ни одной точки соприкосновения, да никто и не пытался их нарисовать, эти точки, а лишь наоборот, стирая навечно, уводил к бесконечности.

Что со временем всё больше отдаляло двух мужчин одной семьи? Мать, её нежелание иметь эту семью, создавать условия для радости и счастья.

Глава 4

Как пропадают люди

Жизнь текла своим чередом, как бурная река мимо берегов тех семей, у которых так же, как и у этой реки, были пороги и повороты. У одноклассников Марины постоянно что-то случалось: то радостное, то печальное. Кто-то обзаводился сестрёнкой или братом, у кого-то уходили на тот свет дед или бабка, а у неё одно и то же: вечером крик, утром драка, или наоборот.