Текст книги "Пушкин – имя ратное. Потомки поэта во Второй мировой"

Лариса Черкашина
Пушкин – имя ратное. Потомки поэта во Второй мировой

Брату Николаю Черкашину,

капитану I ранга,

историку Великой Отечественной

В оформлении книги использованы портреты и фотографии из собраний Государственного музея А.С. Пушкина, Российского государственного архива кинофотодокументов (РГАКФД), Студии военных художников имени М.Б. Грекова, Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны (Минск), частных архивов.

Все цитаты в книге приводятся с сохранением орфографии и пунктуации оригинала

© Черкашина Л.А., 2022

© ООО «Издательство «Вече», 2022

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2022

Сайт издательства www.veche.ru

Предисловие
Расстрелянный Пушкин

 
И сердце колотилось безотчётно,
И вольный пламень в сердце закипал,
И в свисте пуль, за песней пулемётной,
Я вдохновенно Пушкина читал.
 

Эдуард Багрицкий

Один из самых, быть может, страшных артефактов Великой Отечественной – пробитый фашистскими пулями знаменитый пушкинский портрет, что встречает гостей Минского музея войны.

В каком страшном сне могло привидеться Пушкину, что в него будут метить немецкие солдаты? Он, как и легендарная Брестская крепость, первым принял на себя гитлеровский удар. Расстрелянный Пушкин…

Легко представить, как хохоча, бравые Ганс и Курт вбивали пули, одна за другой, соревнуясь в меткости, в пушкинские голубые глаза…

Одной пули Дантеса оказалось мало, чтобы убить Пушкина. Явились новые «дантесы». Фашисты. И как без жалости метили в представителей иной расы, – но по их воззрениям, внушенным фюрером, – всего лишь «унтерменшен», «человекообразных», – точно так же метили и в славянскую культуру.

Вот уж, поистине, горькой иронией обратилось шутливое предсказание поэта:

 
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет…
 

Знать бы Александру Сергеевичу, что те весёлые строчки через столетие обратятся грозным пророчеством!

Исторические параллели: пистолет, что разрядил в поэта морозным январским днем 1837-го, в Петербурге, у Чёрной речки, полуфранцуз и полунемец Жорж Дантес, был немецким, сработанным оружейником из Дрездена.

Где, в какой белорусской школе, со стены какого класса взирал на притихших за партами учеников поэт с портрета Кипренского?! Этому славному портрету выпала редкостная судьба – быть воспетым самим Пушкиным.

 
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых Муз…
 

Портрет, обретший славу тотчас же, как только вышел из мастерской живописца. Его появление первого сентября 1827 года на выставке в Императорской Академии художеств тотчас стало событием. О нём говорили в светских салонах и на петербургских улицах, – обсуждали достоинства живописи, поражались живому взгляду поэта, верно схваченному выражению, восторгались.

«Вот поэт Пушкин, – по самым первым впечатлениям записал в дневнике профессор Петербургского университета, цензор А.В. Никитенко. – Не смотрите на подпись: видев его хоть раз живого, вы тотчас признаете его проницательные глаза и рот, которому недостаёт только беспрестанного вздрагивания: этот портрет писан Кипренским».

Простреленный фашистами портрет Пушкина – экспонат Музея истории Великой Отечественной войны в Минске

Шотландский плед, небрежно переброшенный через плечо Александра Сергеевича, незримым образом трансформируется в его поэтическое кредо. Клетчатый плед на портрете Пушкина не просто деталь одеяния, некий романтический штрих, прихоть поэта, нет – это и символ свободы, и ответ, вызов его гонителям.

Живописец свершил чудо: в век, далёкий от фотографии и кино, оставил потомкам живого Пушкина, со светло-задумчивым взглядом, устремлённым в вечность, и с небрежно перекинутым через плечо шотландским пледом…

Расстрелянному портрету (по счастью, лишь копии прославленного творения!) суждено было стать одним из самых значимых и горестных экспонатов музея Великой Отечественной войны в столице Беларуси.

Пушкинский портрет как символ минувшей войны. И символ победы света над мраком!

 
И я смеюся над могилой,
Ушед навек от смертных уз.
 

Есть в том некая символика: во временную рамку из двух пушкинских юбилеев вместились годы Великой Отечественной! Временной отрезок в двенадцать лет. Сакральное для христиан число. Да и двенадцать потомков поэта, фронтовиков, равно как двенадцать апостолов Христа, готовы были положить свои молодые жизни на алтарь Победы.

Время всё верно расставило по местам: предвоенный грустный юбилей 1937-го, столетие со дня гибели поэта, и послевоенный 1949-й – полтора столетия со дня рождения, праздничный юбилей. В том мирном году день рождения российского гения словно слился с радостью великой Победы! Его отмечали столь же радостно и бурно, с поистине всенародным размахом.

И вновь задумчиво взирал Пушкин со своего прославленного портрета (нерасстрелянного, нет!) на своих неведомых героических потомков.

 
Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных.
Сердца их мщеньем зажжены.
 

Доброволец Пушкин… Звучит необычно для века девятнадцатого, тогда в ходу было иное название, полное божественного смысла, – жертвенник! Но в грядущем столетии, двадцатом, добровольцами будут именовать потомков поэта, – тех, кто первыми в 1941-м, ещё до военного призыва, поспешили в военкоматы и на сборные пункты.

Ратоборцы
Партизан и разведчик Григорий Пушкин

 
Семейным сходством будь же горд…
 

Александр Пушкин

Григорий Григорьевич Пушкин. Он был единственным в мире правнуком поэта, дожившим до конца двадцатого столетия. И, смею утверждать, – любимейшим. Во-первых, родной дед Григория Григорьевича, храбрый генерал Александр Пушкин, был любимым сыном поэта. А во-вторых (или тоже, во-первых?), свою жизнь Григорий Пушкин прожил честно и достойно, не запятнав имени великого прадеда.

Удивительный был человек. Мудрец и великий насмешник. Прямой и бескомпромиссный, он не любил менять ни убеждений, ни привычек, ни друзей. Всех почитателей своего великого прадеда строго делил на две категории: пушкиноведов и «пушкиноедов». Наверное, так оно в жизни и есть.

Григорий Пушкин не нарушил ратных семейных традиций, продолжив воинскую эстафету рода Пушкиных: воевал на фронтах Финской и Великой Отечественной.

Григорий Григорьевич Пушкин. Возможно, единственный из нас, кто мог назвать своих предков в двадцатом или даже в тридцать первом коленах. Но это и великая ответственность «принадлежать именем к длинному ряду предков…».

По родству Григорий Григорьевич – самый близкий к Пушкину человек. Никто не знает, каким был бы Александр Сергеевич в старости. Правда, однажды поэт изобразил себя в преклонных летах. И теперь, когда я вижу этот пушкинский автопортрет, кажется, что поэт нарисовал не себя, а своего будущего правнука…

Он не отличался словоохотливостью. Зато его разговор, как писал некогда Пушкин, «стоил несколько страниц исторических записок и был бы драгоценен для потомства». Эта наша беседа состоялась 19 декабря 1996 года в квартире правнука поэта, в день его рождения, в обычном московском доме, что на улице Маршала Тухачевского.

– Григорий Григорьевич, Вы родились в Нарве, а дедушка Александр Александрович Пушкин жил в то время в Москве. Он Вас видел?

– Я деда точно видел, только в… «перевёрнутом виде». Меня младенцем родители привозили ему в Москву напоказ. На белый свет я появился в декабре 1913 года, а он умер в июле 1914-го. Так что встреча состоялась…

Григорий Пушкин – боец Красной Армии. Фотография. 1937 г.

И дед мой, старый генерал, обрадовался, – это мне матушка рассказывала, – что внука Григорием назвали. Ведь имя наше, родовое. Идёт ещё от основателя фамилии Григория Пушки, жившего в XIV веке.

– Что из детства Вам запомнилось?

– Ну, детство-то, оно долгое и счастливое. Жили мы большой семьей в Лопасне, старинном имении Васильчиковых. Бывший его владелец, генерал-майор Николай Иванович Васильчиков, герой Отечественной войны 1812 года, передал имение своим внучкам, двоюродным теткам отца, сестрам Гончаровым. Они были дочерьми Ивана Гончарова, старшего брата Натали, и, следовательно, приходились и ей, и Александру Сергеевичу племянницами.

В 1915 году, когда уже шла Первая мировая война, сёстры Гончаровы пригласили мою мать к себе. Отец с первых дней войны ушёл на фронт, а ей одной с детьми приходилось в то время несладко.

Нас пятеро было у матери, и все мальчишки. Трое сыновей от первого брака: Фёдор, Николай и Александр Катыбаевы (так принято считать, но с Александром – случай особый: на самом деле – он наш, пушкинской крови!), и двое нас, Пушкиных, – брат Сергей и я, самый младший.

– Какие-то пушкинские рукописи хранились в Вашем доме?

– Почти все документы, письма поэта находились у моего деда. Однажды, при переезде Александр Александрович оставил на временное хранение сундуки с рукописями своего отца у Гончаровых, в Лопасне.

Помню, в детстве с приятелем Лёшкой Ларичевым на чердаке дома нашли чёрную шкатулку. В ней было много бумаг, исписанных размашистым почерком. Оказалось, что это рукописи прадеда.

– Расскажите об отце…

Родился он в 1868-м в Гродненской губернии, где в то время служил Александр Александрович Пушкин. Учился в том же Царскосельском лицее, что и поэт, его родной дед. Правда, название было уже иное – Императорский Александровский лицей. Отец в Первую мировую воевал на русско-германском фронте, командовал 91-м Двинским полком, потом перешёл на сторону Красной Армии.

В последние годы жизни работал в отделе рукописей тогдашней Ленинки, – разбирал богатейший пушкинский архив. В памяти многих своих сослуживцев остался «человеком чистой совести и исключительной доброты».

– Григорий Григорьевич, а как сложилась Ваша судьба?

– Много чего за жизнь было: учился на зоотехника, а довелось стать оперативником угрозыска, потом партизаном. Воевал, а после войны работал печатником. В жизни своей за большими чинами не гнался…

– Григорий Григорьевич, а как Вы оказались в уголовном розыске? Ведь учились-то на зоотехника…

– Время было такое. Вызвали в райком. Вручили путёвку на службу в Московский уголовный розыск – МУР. Спросили, правда, не откажусь ли: работа опасная, а то могут и в музей направить, там спокойней будет. Я им ответил, что Пушкины никогда от опасной службы не бегали. И фамилия у нас военная, боевая. Дед мой, Александр Александрович, генерал, воевал в Болгарии в Русско-турецкую войну, правда, тогда был в чине полковника. Да и отец стал боевым офицером, полковником.

Честно скажу, не люблю вспоминать те годы. Работал на Петровке, 38, оперативником в Октябрьском районе Москвы. Ловил жуликов, бандитов, нечисти много было разной. А когда немцы к столице подступили, добровольно ушёл в партизаны, а затем на фронт.

– Как-то я все пыталась расспросить Вас о партизанских подвигах, а Вы на все вопросы отвечали: «В общем, задание было выполнено».

– Я и сейчас так отвечу.

– Тогда придётся мне рассказать Вам о партизане Григории Пушкине – то, что довелось узнать от Вашего боевого друга Александра Кишкина. Итак, 30 сентября 1941 года ваш отряд близ станции Дорохово освободил более двухсот девчат, отобранных немцами для отправки в Германию. Партизаны разделились на группы, чтобы безопасней было выводить бывших пленниц. Выбирались к своим лесными тропами, голодные – еды не было. Девушки, и без того истощённые, буквально валились с ног.

Григорий Пушкин (слева) с друзьями-однополчанами. 1937 г.

И тут, на счастье, попался немец. Он вёз на бричке коробки с галетами и шнапсом. «Возничий» был явно навеселе и не сразу понял, что попал к партизанам. Придя в себя, стал уверять, что не желает России зла и что до войны учился в Берлинском университете, изучал Пушкина и даже читал «Евгения Онегина». Тут уж партизаны расхохотались и кое-как втолковали ему, что его-то и взял в плен сам Пушкин, только правнук поэта! Немец долго отказывался этому верить, – был твердо убеждён, что всех потомков Пушкина, как дворян, расстреляли или сослали на Соловки…

– А как закончилась эта история, знаешь?

– Нет.

– Так вот, в 1965-м, когда праздновали двадцатилетие Победы, меня как участника Великой Отечественной пригласили в Центральный дом литераторов на торжественное собрание. Были там и иностранные гости. Один из них попросил переводчика помочь отыскать… правнука Пушкина. Тот и указал ему прямо на меня. Так я встретился с сыном Карла Мюллера, того самого пленного немца, любителя Пушкина. Выходит, что Пушкин спас ему жизнь! К слову, и мне тоже.

– Придётся рассказать, Григорий Григорьевич…

– Случилось это позже. Меня при форсировании Днепра в сентябре 1943-го довольно-таки сильно контузило. Отлежался в госпитале, и снова в строй. Разговорчивый командир попался: всё допытывался, не родственник ли я Пушкину? Сначала я отмалчивался, потом пришлось признаться…

Он даже за голову схватился, закричал: «Эх, убьют же тебя там!»

Давай, говорит, я тебя учиться на офицерские курсы отправлю.

Я отказывался, обещал, что после войны буду учиться. Но майор настоял, – так я попал в Харьковское военное училище. Уже позже узнал, что готовилась Корсунь-Шевченковская операция, и, скорей всего, стал бы я одним из двадцати тысяч павших там наших солдат…

Вот так фамилия спасла. А вернее – прадед.

– Невероятная история! Впрочем, чего в жизни не бывает!

– Это верно. Жил обычно, как и все, а оказался в родстве с коронованными особами! В том числе и с английской королевой!

Перед её визитом в Россию я получил телеграмму из Букингемского дворца, где Елизавета II и её супруг принц Филипп извещали меня о своём приезде.

Не знаю, правда, о чём бы я говорил с королевой, – жизненные пути у нас очень уж разные. Думаю, что о прадеде. Ведь Елизавета II знает и любит пушкинскую поэзию и, кроме того, состоит в дружеских и кровных связях с моими дальними родственницами – герцогинями Александрой Аберкорнской и Наталией Вестминстерской. Наталия, названная так в честь моей прабабушки Наталии Гончаровой, стала крёстной матерью принцу Уильяму, внуку королевы. А шафером на свадьбе Елизаветы II был тоже мой родственник, праправнук Пушкина, маркиз.

– Действительно, необычное родство. Григорий Григорьевич, а Вы сами – счастливый человек?

– И счастливый, и богатый. Только богатство моё особенное. Это не коттеджи, и не лимузины, и не солидный счёт в банке, а старинное родословное древо. И ему, берущему своё начало от первого славянского князя Рюрика, могут позавидовать сильные мира сего. Это твоему отцу, Андрею Андреевичу, низкий поклон и светлая память! Его Бог сподобил – полное пушкинское родословие составить. Более трёх с половиной тысяч имен! Доведись прадеду такое раскидистое фамильное древо увидеть, как бы он возрадовался!

– Григорий Григорьевич, а сколько потомков поэта ныне здравствует?

– На сегодняшний день более трёхсот по всему миру. Одни рождаются, уже седьмое поколение появилось, другие уходят. Жизнь идет. Мне странно сознавать, что я уже старше и Александра Сергеевича, и Наталии Николаевны. Сейчас я и сам стал прадедом и понимаю, какое это близкое родство.

Моя фамилия, весёлая, звучная! Скажешь – Пушкин, и люди улыбаются, тянутся к тебе. Это огромная радость, но и тяжкий жизненный крест. Теперь, когда перешагнул за восьмидесятилетнюю отметку, без ложной скромности могу сказать: я его достойно пронёс. Честь прадеда не посрамил.

– А сколько же Пушкиных – носителей родовой фамилии?

– По мужской линии двое. Я и Александр Александрович Пушкин, праправнук поэта, живущий в Брюсселе. Его родовая ветвь идет от Николая Александровича, внука Пушкина. Мой сын, Александр Григорьевич Пушкин, умер, а у «брюссельского» Александра Пушкина детей, к сожалению, нет… Впервые встретились совсем недавно, он приезжал ко мне в гости. Молодец, что не забыл русский язык…

Фронтовые друзья Григорий Григорьевич Пушкин и Андрей Андреевич Черкашин пушкинист-генеалог в Михайловском. 1988 г.

Мне посчастливилось стать свидетельницей встречи двух «последних Пушкиных» в мире, что прошла в декабре 1996-го в скромной московской квартире Григория Григорьевича. Слышать их семейные воспоминания, остроумный живой разговор…

Время быстротечно – новые поколения по неизбывным законам бытия сменяют прежние.

 
Придёт, придёт и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас…
 

«Живи, душа моя, надеждами дальними и высокими, трудись для просвещённых внуков», – напутствовал некогда Антон Дельвиг друга Александра.

Нет в живых более внуков поэта. Последним из них покинул мир Николай Пушкин в 1964 году. Далеко от России, в Брюсселе, куда забросила его эмигрантская судьба.

Последний правнук поэта Григорий Пушкин, фронтовик, умер в октябре 1997-го, в преддверии славной лицейской годовщины.

У памятника поэту во время шествия «Бессмертного полка». Слева – портрет Григория Григорьевича Пушкина, правнука поэта. Фотография. Москва. 9 мая 2016 г.

Так уж совпало, что между горькими датами – годами смерти поэта и его правнука – пролегло сто шестьдесят лет.

В среду Григорию Григорьевичу сделали операцию в московском госпитале ветеранов войн (Александр Пушкин был смертельно ранен в среду на Чёрной речке), в пятницу его не стало.

В пятницу окончил земной путь и его великий прадед. Такая вот, почти мистическая, перекличка…

 
Не весь я предан тленью;
С моей, быть может, тенью
Полунощной порой
Сын Феба молодой,
Мой правнук просвещённый,
Беседовать придёт…
 

«Мой правнук просвещённый…» Быть может, и для него Пушкин так яростно отстаивал честь своего рода, своего имени – это бесценное достояние – от злобных нападок и наветов.

Герои одной картины

И вы их видели, врагов моей отчизны!

Александр Пушкин

Всего немного не дожил Григорий Григорьевич до двухсотлетия великого прадеда, о коем так мечтал. Ранее в 1957-м, ровно за сорок лет до кончины правнука поэта, народному художнику России (и подполковнику в отставке!) Владимиру Переяславцу пришла счастливая мысль: написать картину «Потомки Пушкина – участники Великой Отечественной войны».

 
Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны…
 

На фронтах Второй мировой сражались и зарубежные потомки русского гения. В рядах армий Великобритании и Франции воевали праправнуки поэта: капитан Джордж Майкл Александр Уэрнер, – он погиб в декабре 1942-го в Северной Африке, в Тунисе, и Георгий Михайлович Воронцов-Вельяминов – был тяжело ранен под французским Дюнкерком.

Потомки А.С. Пушкина – участники Великой Отечественной войны.

Художник В. Переяславец. 1957 г. Слева направо: О.В. Кологривов, Г.Г. Пушкин, С.Е. Клименко, С.Б. Пушкин, Б.Б. Пушкин, А.В. Кологривов

Не всех фронтовиков удалось собрать тогда художнику, и причины на то были весомые. Всего же на историческом полотне – шестеро героев. Мне довелось знать четверых, запечатлённых кистью портретиста: Григория Григорьевича Пушкина, Сергея Евгеньевича Клименко, братьев Сергея Борисовича и Бориса Борисовича Пушкиных.

Вот вкратце о боевом пути каждого из них:

Григорий Григорьевич Пушкин (1913–1997), правнук поэта.

Призван в армию в 1934 году и направлен рядовым в стрелковый полк, находившийся в подчинении печально известного Генриха Ягоды. Служба началась в Виннице, затем в Славутиче.

В 1937 году старшина Григорий Пушкин получил увольнение. Случай был особенный: в Большом театре шёл торжественный вечер, посвящённый столетию со дня гибели великого поэта. В президиуме, устроенном на сцене, Григорий Пушкин оказался рядом с Климентом Ефремовичем Ворошиловым, легендарным героем Гражданской, а в то время – наркомом обороны СССР. Разговорились, – Ворошилов живо интересовался службой правнука поэта. Дал указание командиру полка, где служил Григорий Пушкин, предоставить старшине краткосрочный отпуск, чтобы тот смог поклониться праху поэта. Так, волею наркома, впервые довелось Григорию Пушкину побывать в Михайловском, в Святых Горах, – возложить цветы на могилу великого прадеда.

Участвовал правнук поэта и в освобождении Западной Белоруссии в 1939-м. Довелось Григорию Пушкину повоевать и с финнами. Служил в прожекторном полку, недалеко от советско-финской границы. Особое беспокойство тогда у советского командования вызывала концентрация финской авиации в районе линии Маннергейма. Нужно было срочно усилить противовоздушную оборону, – для этого, помимо зенитных расчётов, действовал и прожекторный полк.

Затем для Григория Пушкина началась служба особого рода – в Московском уголовном розыске. В должностной характеристике лейтенанта милиции Пушкина скупо сообщалось: «Проявляет большое желание глубоко познать обязанности оперативного уполномоченного». В самом начале войны Григорий Пушкин, оперативник знаменитого МУРа, ушел добровольцем в партизанский отряд особого назначения, действовавший под Москвой, в районах Наро-Фоминска и Волоколамска. Участвовал в рейдах по тылам немецких войск в Подмосковье, на самом опасном тогда направлении.

Отряду ставились задачи: разведка в тылу врага и нарушение неприятельских коммуникаций. Не один вражеский состав с боевой техникой и горючим был пущен тогда под откос партизанами. Потерь отряд почти не нёс, и всё же партизан и разведчик Григорий Пушкин не уберёгся от немецкой пули: был ранен под Волоколамском, лежал в госпитале.

Сохранилась его коротенькая записка матери Юлии Николаевне, отправленная в первый месяц Великой Отечественной: «Дорогая мама! Родина в опасности, и я буду защищать её, как мой отец (Григорий Александрович Пушкин, полковник царской армии. – Л.Ч.), не жалея жизни».

Орденоносец Григорий Григорьевич Пушкин. Фотография. 1980-е гг.

Среди документов минувшей войны, ныне рассекреченных, уцелел и этот наградной лист: «В боях с немецкими захватчиками на Западном фронте под Наро-Фоминском гвардии старшина Пушкин получил задание разведать огневые точки и силы противника на станции Дорохово, уничтожить два населённых пункта с гарнизонами противника и доставить “языка”. Задание было выполнено в указанный срок. Захвачены два “языка” и уничтожена боевая техника в этом районе…»

Одним из захваченных немецких солдат и оказался тот самый Карл Миллер, беспечно везший в подмосковном лесу на бричке галеты и шнапс. Судьба взятого правнуком поэта пленника сложилась удачно: отбыв в советском плену, он счастливо вернулся в родную, уже не фашистскую Германию… Что ж, ему невероятно повезло.

После ранения под Волоколамском Григорий Пушкин воевал на Северо-Западном фронте. Те бои особо врезались в память. В военных сводках о них сообщалось скупо: «В районе Старой Руссы противник активности не проявлял, шли бои местного значения».

Но местные бои, не менее чем большие сражения, таили тяжелейшие испытания для солдат: приходилось вести артобстрел, чуть ли не по пояс зарывшись в болото. Распутица, что особо разбушевалась в марте 1943-го, сделала непроходимыми дороги для наших танков и артиллерии.

Но и здесь Григорий Пушкин смог отличиться: «Презирая смерть, во главе группы бойцов-разведчиков ночью пробрался в тыл к врагу и с боем захватил «языка» – так говорилось о нём в донесении командования.

В рядах Первой гвардейской десантной дивизии освобождал Старую Руссу. Та боевая операция являлась частью другой, более крупной операции с романтическим, точнее, кодовым названием «Полярная звезда»; их общая цель – разгром немецкой группы армий «Север» под командованием генерал-фельдмаршала Георга фон Кюхлера. Первый этап предполагал: войска Северо-Западного фронта должны окружить и смять немецкую 16-ю армию, коей командовал генерал-фельдмаршал Эрнст Буш. Следующим этапом должен был стать глубокий удар в направлении на Старую Руссу и на Псков, прорыв вражеской обороны и выход в тыл немецких войск под Новгородом и Ленинградом.

Но с первых дней наступление наших войск было словно обречено на неудачу: войска продвигались крайне медленно, удалось прорвать лишь первую полосу немецкой обороны по реке Ловать и отбить у врага несколько сёл. Да и повторные атаки (без средств усиления!) стали провальными, – к тому же немецкие войска сумели укрепить свои рубежи под Старой Руссой.

Главная задача – окружение и уничтожение фашистских войск (немцы сумели-таки не попасться в котёл, ушли) – оказалась невыполненной, и маршал Семён Константинович Тимошенко был снят с поста командующего фронтом. На его место назначен генерал-полковник Иван Степанович Конев. Однако и Коневу не удалось добиться успеха в Старорусской операции, – слишком тяжёлые потери понесли войска.

Общим же ходом операции «Полярная звезда» руководил представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал Георгий Константинович Жуков.

Считается, что Старорусская операция завершилась 19 марта, однако атаки советских войск не прекращались ещё несколько дней. И лишь когда стало окончательно ясно, что все они обречены на провал, фронт перешёл к обороне.

В сводке Совинформбюро от 27 марта 1943 года без особого энтузиазма сообщалось о боях на Северо-Западном фронте: «Южнее озера Ильмень бойцы Н-ской части вели бои за овладение опорным пунктом противника. Два раза эти выгодные позиции переходили из рук в руки. В результате боя наши подразделения уничтожили 120 гитлеровцев, полностью очистили от противника опорный пункт и закрепились в нём. Захвачены различные трофеи».

Старорусская наступательная операция (4—19 марта 1943 года) вошла в историю Великой Отечественной как одна из самых кровопролитных: почти тридцать две тысячи убитыми (в сводках они значились как безвозвратные потери) и более семидесяти тысяч ранеными. Такой невероятной ценой были оплачены два десятка километров родной Новгородской земли, лесистой и болотистой, отбитых у врага!

И то, что правнук поэта в боях под Старой Руссой отделался лишь контузией, можно считать величайшим везением. Совсем рядом разорвался вражеский снаряд, – очнулся Григорий Пушкин уже в медсанбате…

Оправившись от контузии, с лета 1943-го он на 2-м Украинском фронте. Сражался на знаменитой Курской дуге. Освобождал Харьков, Сумы, Николаев, Керчь. Форсировал Днепр. Чудом избежал гибели в Корсунь-Шевченковском котле. И, как ни странно, благодаря своей светоносной фамилии: командир дивизиона, случайно узнав, что у него служит правнук великого поэта, буквально накануне той операции, стоившей жизни тысячам наших солдат, отправил Григория Пушкина в офицерскую школу.

Освобождал Белоруссию. После взятия советскими войсками Лиды был назначен заместителем военного коменданта города.

На лейтенантском кителе вернувшегося с войны Григория Пушкина победно блестели ордена Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды, боевые медали…

В мирное время он любил приезжать в Беларусь. Выступал с рассказами о своём великом прадеде в Минске, Лиде, Гродно, Молодечно… Знаю со слов отца, Андрея Андреевича Черкашина, пушкиниста и близкого друга Григория Григорьевича, какой горячий приём оказали им в Могилёве читатели городской библиотеки. Именно в этом белорусском городе, лежавшем на пути Александра Сергеевича, давным-давно восторженно встречали самого поэта!

…Пушкину довелось побывать в Белоруссии лишь проездом – из южной Одессы в северную Псковскую губернию, в сельцо Михайловское. Вечером 7 августа 1824 года, преодолев сотни вёрст по дорогам Малороссии, он достиг Могилёва. Там на почтовой станции поэта уже встречали его горячие почитатели – офицеры гусарских полков, расквартированных в Могилёве. Дружеская пирушка, начавшаяся тут же, в станционном доме, продолжилась на квартире Куцынского, корнета Лубенского гусарского полка. Александр Сергеевич читал стихи, и ему восхищённо внимали бравые гусары.

Вот как вспоминал о той встрече один из офицеров: «“Господа, сделаем нашему кумиру ванну из шампанского!” Все согласились, но Пушкин, улыбнувшись, сказал: “Было бы отлично, я не прочь прополоскаться в шампанском, но спешу, ехать надо…” Мы всей гурьбой проводили его на почту, где опять вспрыснули шампанским…»

Не одна бутылка игристого была распита в ту ночь, а под утро вся весёлая компания проводила поэта в дорогу. В пятом часу утра Пушкин покинул гостеприимный Могилёв. Но тот знаменательный день, проведённый на белорусской земле, вошёл в летопись жизни российского гения.

Не менее восторженно чествовали и современные поклонники Пушкина его правнука, столь близкого по крови поэту. Да ещё героя-орденоносца, фронтовика, прошедшего дорогами войны и по Беларуси! Не раз тогда Григорию Григорьевичу приходили на память слова великого прадеда о белорусах как «народе издревле нам родном». Да и белорусский Новогрудок стал родиной для отца, в будущем полковника Пушкина, – ведь в том краю служил его дед Александр Александрович.

После войны долгие годы Григорий Григорьевич Пушкин работал в типографии «Правды» мастером глубокой печати. А когда вышел на заслуженный отдых, много ездил по стране, встречаясь с почитателями Пушкина и рассказывая о славной истории своей семьи.

Его восьмидесятилетний юбилей с размахом отпраздновали в Колонном зале бывшего Московского Благородного собрания, старые стены коего помнили имена Александра Пушкина и его красавицы-невесты Натали Гончаровой. Могли ли молодые счастливцы и помыслить, что спустя полтора столетия здесь же, в сердце Москвы, будут чествовать их неведомого правнука?!

«Бескорыстная мысль, что внуки будут уважены за имя, нами им переданное, не есть ли благороднейшая надежда человеческого сердца?» – и вопрошал, и веровал сам Александр Сергеевич. Сколь удивительным образом сбылось давнее чаяние поэта!

Так магически притягательно имя Пушкина, что «уважены» за него не только внуки поэта, но правнуки и праправнуки. По счастью, не только за кровную связь с русским гением, но и за свои героические судьбы.

Александр Всеволодович Кологривов (1916–1968), праправнук поэта.

Детство его, о котором он всегда тепло вспоминал, прошло в белорусском Бобруйске. «Я очень люблю Бобруйск – мой родной город», – не раз признавался друзьям Александр Кологривов.

«Бобруйск!.. Моё детство! Я вспоминаю яблоневые сады, среди которых прячутся деревянные домики, разлив Березины, развалины древней крепости… О крепости ходили легенды…

Как только в лесу появлялись первые подснежники, моя мать брала нас с братом в Киселевичский бор. Мы шли по Гоголевской улице, мимо распускающихся садов. Проходили кладбище. Отсюда начинались поля. Над полями струилось марево. В небе звенели жаворонки, а вдали чернел сосновый бор…

Летом мать тоже предпринимала с нами путешествия. Но чаще всего мы ходили в это время года на Березину. Там, в густой траве, петляла речушка Крапивка с удивительно чистой ключевой водой. Мы купались в Крапивке, брызгались, носились по лугам за бабочками и стрекозами…»

Но лишь ранние годы братьев были столь беззаботными и радужными. «У моих сыновей было страшное детство, – спустя много лет горевала мать, Софья Павловна. – Если бы кто-нибудь талантливо описал его, не одно поколение плакало бы над этой книгой».