Текст книги "Пушкин – имя ратное. Потомки поэта во Второй мировой"

Гвардеец Александр Пушкин

«Ах, королева, – игриво трещал Коровьев, – вопросы крови – самые сложные вопросы в мире! И если бы расспросить некоторых прабабушек и в особенности тех из них, что пользовались репутацией смиренниц, удивительнейшие тайны открылись бы, уважаемая Маргарита Николаевна».

Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита

Запретная любовь

Как всё же мудра, изобретательна и предусмотрительна природа! Сколь много в её арсенале всевозможных ухищрений, и как щедра она на всякого рода сюрпризы! Когда, казалось бы, нет никакой надежды…

17 октября 1997-го ушёл из жизни Григорий Григорьевич Пушкин, последний правнук поэта. И вместе с ним, в тот же день и час, оборвалась в России ветвь прямого родства с поэтом.

Генеалогия – весьма строгая учёная дама. Её законы незыблемы – родовая фамилия передаётся лишь по мужской линии. Прямых потомков поэта, законных носителей пушкинской фамилии в нашем Отечестве более не осталось. Только в Бельгийском королевстве живёт праправнук поэта Александр Александрович Пушкин. И тоже, увы, последний, – наследников у него нет.

Природа, как известно, не терпит пустоты, – и новоявленные лже-Пушкины (ах, как магически звучит в России это имя!) щедро раздают интервью журналистам, собирают конференции. А настоящий потомок поэта тихо и несуетно жил до недавнего времени в подмосковном городке, неподалёку от родовых дедовских могил…

Григорий Григорьевич по своей природе был неразговорчив. Предстояло пройти особого рода испытания, чтобы, заслужив доверие, получить заветный «пропуск» в мир его воспоминаний.

А мне хотелось, и как можно скорее, расспросить правнука поэта о детстве, родителях и особенно о необычной романтической истории их любви.

Григорий Григорьевич никакого романтизма в отношениях своего отца и матери не видел.

Офицерская вечеринка. Внизу – Юлия Бартенева, за ней – Григорий Пушкин. Третий сверху – Александр Катыбаев. 1900-е гг.

– Ну да, отец любил мать, а она вышла за его полкового товарища Катыбаева. Однолюб был, – она рожала, а отец ждал, – говорил он, посмеиваясь. – Правда, ждать пришлось не очень долго. Катыбаев оказался ну очень весёлым человеком, в карты и на бегах проиграл всё приданое жены. И мать с ним разошлась.

– И всё-таки, – продолжала настаивать я, – взять женщину с тремя чужими детьми – это более чем поступок! Как же надо было любить её, да и кто сейчас способен на такое!

– То, что отец благоговел перед матерью, с этим я не спорю. Но взял-то он её с двумя пасынками…

– Как же так, – горячилась я, – везде, во всех книгах о потомках поэта написано – с тремя: Фёдором, Николаем и Александром Катыбаевыми!

– Мало ли, что написано, – невозмутимо отвечал Григорий Григорьевич, – двое Катыбаевых, это верно, – у них и лица вытянутые, худые, а Сашка был наш, Пушкин. Нашей пушкинской крови! Вот взгляни на снимок, где четверо моих братьев рядком сидят в одинаковых «матросках». Александр более всех лицом на отца походил. Да и когда возмужал – и ростом, и статью, – весь в него вышел. Такой же крепкий, коренастый. Но отец не делал различий, кто из нас пятерых Катыбаев, а кто Пушкин. Всех как родных сыновей воспитывал.

Задумался, помолчал. И вновь, словно точку в споре поставил, упрямо повторил: «Сашка был наш, пушкинской крови!»

Давний тот разговор не забылся, остался в памяти. Да и, честно говоря, не придала я ему тогда столь большого значения. Эх, расспросить бы мне его подробнее! Да некого… Нет Григория Григорьевича на белом свете. Так и не исполнилась его давнишняя мечта – дожить до двухсотлетнего юбилея своего великого прадеда. Он умер осенью, любимой пушкинской порой, в преддверии заветного дня Лицея…

Уж не его ли, незнаемого своего правнука, пытался представить лицеист Александр Пушкин? В шестнадцать-то лет!

Так сложилось, что в день кончины Григория Григорьевича, я обычно приезжаю на улицу Маршала Тухачевского, в дом, где он прожил последние годы: вместе со Светланой Александровной, его приёмной дочерью, вспоминаем былые дни…

Григорий Пушкин в чём-то повторил судьбу своего отца – взял в жену женщину с двумя детьми, Марию Ивановну, Машу, вдову погибшего друга-сослуживца, инспектора уголовного розыска Александра Ростина.

Александр (справа) с братьями Николаем и Фёдором (слева) Катыбаевыми. Царское Село. 1900-е гг.

Светлана всю свою жизнь, с четырёхлетнего возраста, прожила в одном доме с правнуком поэта. С отцом, как она его всегда называла, который по-своему её любил – не ласкал, но и не наказывал. Случалось, даже защищал от материнского гнева. С ним было легко и надёжно – никогда, ни при каких обстоятельствах не терял он твёрдости духа и природной весёлости. И с бабушкой Юлей, Юлией Николаевной, сохранившей в свои девяносто ясность ума и стройность фигуры, прожила Светлана под одной крышей не один год…

Однажды я, припомнив давний тот разговор, не удержалась, спросила: слышала ли она что-либо о единоутробном брате отца, Александре Катыбаеве?

– То, что он Пушкин? И то, что родной брат? Слышала и не раз. Но не от бабы Юли. Та никому ничего не рассказывала и тайну свою унесла в могилу. Да и в семье о том не принято было говорить. А сам Саша погиб на фронте, в Великую Отечественную.

Любовный треугольник в царскосельском интерьере

Что ж, молчание Юлии Пушкиной вполне объяснимо. Вряд ли она желала афишировать рождение своего ребёнка вне брачных уз. Как бы пострадала её безупречная репутация в обществе и семье! И можно ли было допустить подобное для дворянки, бывшей воспитанницы Екатерининского женского института? К слову сказать, попечителем института был не кто иной, как старший сын поэта генерал Александр Александрович Пушкин, в будущем – свёкор Юлии.

В пору своей юности Юлечка Бартенева считалась одной из самых завидных московских невест. Очаровательная барышня, дочь известного и весьма состоятельного юриста (Николай Арсеньевич Бартенев возглавлял московскую таможню), она получила в приданое десять тысяч золотыми. Отошла к Юле и та часть наследства, что прежде предназначалась её сестре Соне, скончавшейся в восемнадцатилетнем возрасте.

Первый супруг Юлии Александр Катыбаев, служивший в том же гвардейском полку, что и его товарищ Григорий Пушкин, славился своими чудачествами. Бравировал своей внешней схожестью с государем Николаем II, стараясь подражать тому во всем, – даже и усы, и бородку отпустил «под императора». Любил погарцевать на боевом коне в парадном офицерском мундире по аллеям Царского Села, наводя священный трепет на обывателей. За что однажды и был посажен на гауптвахту.

Помимо этой причуды скоро открылась и другая, не столь безобидная. Александр Фёдорович Катыбаев оказался весьма азартным игроком: за несколько лет в карты спустил все бартеневские капиталы.

Как заметил некогда Александр Сергеевич, страсть к карточной игре – одна из самых сильных. «Игра несчастливая родит задор», – вывел поэт гениальную формулу картёжного азарта. Да и сам Пушкин, как известно, не избежал цепких объятий сей пагубной страсти.

Александром Катыбаевым она завладела всецело, – месяцами он мог пропадать где-то за карточным столом. И, возвращаясь домой, после очередного проигрыша, слёзно умолял жену простить его в «самый последний» раз.

Юлия Николаевна гневалась, плакала и… скучала.

В одну из таких долгих отлучек мужа и стал навещать Юлечку, свою прежнюю любовь, друг семьи капитан лейб-гвардии Второго стрелкового батальона Григорий Пушкин. В небольшом Царскосельском гарнизоне, где бурный любовный роман проходил на глазах сослуживцев, отношения Юлии Катыбаевой и Григория Пушкина секретом не стали. Можно только представить, как злословили по этому поводу первые полковые дамы, как «перемывали косточки» влюблённой паре. Ведь в семье Катыбаевых уже подрастали двое сыновей: четырёхлетний Фёдор и двухлетний Николай.

В Царском Селе жила и родная сестра Григория Ольга Александровна, ведавшая Школой образцовых нянь, именованной в честь императрицы Александры Фёдоровны, патронессы школы. Имена Ольги и Юлии упоминаются в переписке сестёр Пушкиных: в январе 1909-го Вера спрашивает Анну: «Как Оля с Катыбаевой?» Что крылось в этом вопросе – ссорилась ли Ольга Павлова с будущей невесткой, ладила ли с ней? Одно бесспорно – о «царскосельском романе» Гриши в семье знали.

Вскоре любовь принесла и свои заметные земные плоды – Юлия Николаевна оказалась в интересном положении. Ждали появления на свет младенца и два соперника, два гвардейца: Григорий Пушкин и Александр Катыбаев. Первый – с восторгом и нетерпением, второй – со страхом и отчаянием.

И вот в 1910-м, в Царском Селе, ровно за год до столетия пушкинского Лицея, родился младенец, наречённый Александром.

Юлия Николаевна с детьми. Первый ряд – братья Николай и Фёдор Катыбаевы, второй ряд – Александр, Григорий и Сергей Пушкины. 1910-е гг.

Известно (со слов невестки Юлии Веры Владимировны Катыбаевой), что, взглянув на новорожденного, Александр Катыбаев лишь сказал: «Это не мой сын». Впрочем, он мог произнести эти слова, не глядя на младенца, – ведь прошло больше года, как супруги разъехались.

В церковных метриках против имени и фамилии отца младенца Александра поставлен был… прочерк.

К чести обманутого мужа надо сказать, что он не стал устраивать бурных семейственных сцен, – ушёл в отставку и срочно уехал в Рязань. Но прежде на Высочайшее имя супруги Катыбаевы подали прошение о разводе.

Милостивейшее монаршее соизволение пришло через полтора года. И тотчас, в августе 1911-го, перед алтарём царскосельской церкви предстали новобрачные: внук поэта Григорий Пушкин и его избранница. Со свадьбой следовало поспешить, так как Юлия Николаевна вновь оказалась в счастливом ожидании, и Григорию Пушкину вовсе не хотелось, чтобы и второй его сын носил чужую фамилию. Вскоре полковник Григорий Пушкин (он был повышен в звании в декабре 1910-го) вместе со своим семейством отбыл на новое место службы – в Нарвский гарнизон тогдашней Петербургской губернии. В феврале 1912-го у Юлии Николаевны родился четвёртый сын – Сергей Пушкин. А в следующем, последнем мирном году появился на свет ещё один младенец – пятый по счёту.

И когда счастливый отец зашёл в больницу навестить роженицу, та горестно ахнула: «Гриша, опять мальчик!» Врач, принимавший роды, рассмеялся: «Что ж, быть ему посему Григорием». И хотя рождение правнука поэта пришлось на день зимнего Николы Угодника, назвать младенца в честь его небесного покровителя не решились – в семье подрастал маленький брат Коля. Николай Катыбаев.

«Штаб-офицер отличный»

Семейная идиллия Пушкиных была нарушена ходом самой истории – разразившейся Первой мировой. Уже в сентябре 1914-го во главе своего 91-го пехотного Двинского полка Григорий Пушкин выступил на запад – на боевые позиции русско-германского фронта. В его командирской аттестации значилось: «Полковник Пушкин лично храбр и мужественен. В бою спокоен, хладнокровен и распорядителен. Заботлив о подчинённых и требователен, но подчас недостаточно строг, что является следствием любви своих подчиненных. Штаб-офицер отличный…»

На походном полковничьем мундире засверкали первые боевые награды – ордена Святого Владимира 4-й степени с мечами и бантом и 3-й степени с мечами.

В 1916-м, получив тяжёлую контузию и ранение в боях с австрийцами, Григорий Пушкин попал на больничную койку Петроградского лазарета, а затем уехал долечиваться в Нарву, к семье. В том же году полковник Пушкин был командирован в Москву, и вместе с ним перебралось в древнюю столицу и всё его большое семейство. Поначалу Пушкиных приютила мачеха Юлии Людмила Анатольевна Бартенева в доме на Малой Молчановке. Затем переехали на Спиридоновку, там снимали квартиру. Видимо, бедственное положение семьи и побудило Григория Пушкина принять непростое решение – расстаться с самой дорогой семейной реликвией – пушкинским портретом кисти Кипренского. Именно тогда внук поэта продал знаменитое полотно Третьяковской галерее, получив за него десять тысяч рублей.

Григорий Александрович Пушкин с супругой

Вряд ли обесцененные войной деньги, вырученные за славный дедовский портрет, стали надёжным капиталом для семьи, – жить в Москве с пятерыми ребятишками становилось все тяжелей. И сердобольные тётушки Гончаровы, племянницы красавицы Натали, пригласили все семейство Пушкиных-Катыбаевых на жительство в свою родовую усадьбу – в село Лопасню Московской губернии Серпуховского уезда.

«История Петра» и канарейки

Вот здесь-то, летом 1917 года, приключилась история, которой суждено было войти первой строкой в летопись пушкинистики двадцатого столетия! Как ни парадоксально, но свою лепту в открытие века внесли обыкновенные… канарейки. Тётушки Гончаровы слыли большими любительницами канареечного пения, в гостиной, недалеко от камина висела большая клетка с голосистыми птахами. Как-то тётушки давали урок французского старшим мальчикам – братьям Катыбаевым. Десятилетний Николай первым приметил листы плотной голубоватой бумаги, проложенные между прутьями клетки и обоями так, чтобы птицы их не щипали. Странные листы были сплошь исписаны какими-то коричневыми чернилами. После занятий Николай попросил у горничной точно такой же бумажный лист, нужный ему якобы для воздушного змея. Горничная отвела мальчика в подвал, в кладовую, где из деревянного, окованного железом сундука и вытащила заветный листок.

Едва дождавшись субботы, когда из Москвы со службы приехал отчим Григорий Александрович, Николай взахлёб рассказал ему все – и о канарейках, и о старой бумаге, и о потайном сундуке. Тот, только взглянув на исписанный лист, воскликнул:

– Дети! Да ведь это рукопись моего деда и по всему, вероятно, «История Петра»!

Так были спасены от бесславной кончины исторические заметки поэта о Петре I, составившие позже целый том в пушкинском собрании сочинений. И названные «находкой века»!

«Кроме повестей, о которых в письме вашем упоминать изволите, – предварял Александр Сергеевич свои знаменитые «Повести Белкина», – Иван Петрович оставил множество рукописей, которые частию у меня находятся, частию употреблены его ключницею на разные домашние потребы. Таким образом прошлою зимою все окна её флигеля заклеены были первою частию романа, которого он не кончил».

Не предвидение ли то и печальной судьбы собственной рукописи?!

Рукопись «История Петра» оказалась в подмосковной Лопасне не случайно. Как и все пушкинские автографы, письма и документы, она перешла по наследству к старшему сыну поэта – генералу Александру Александровичу Пушкину. Когда тот перевозил фамильный архив в своё имение в Бронницком уезде, то часть его оставил на хранение у Гончаровых, в Лопасне. Позже все сундуки с бумагами генерал забрал, а один каким-то чудом затерялся…

И ещё одна история обретения бесценной пушкинской рукописи связана с Лопасней. Единственный сбережённый дневник Александра Сергеевича! Долгие годы его ревниво хранил в своём кабинете, под замком, лишь изредка показывая родным и близким друзьям, старший сын поэта. После смерти старого генерала Александра Пушкина в 1914-м, в день объявления войны, семейная реликвия перешла к его сыну Александру Александровичу-младшему. Через два года умер и он, и дневник стал собственностью старшей дочери поэта Марии Гартунг. Мария Александровна, перед кончиной (шёл страшный девятнадцатый год), передала его племяннице Анне Пушкиной, а та, в свою очередь, на сохранение – Юлии Пушкиной, жене любимого брата Григория.

Юлия Николаевна оказала пушкинистам огромную услугу, приняв единственно верное, согласованное с мужем решение – доставить дневник поэта в столицу. Летом того же 1919-го она совершила весьма рискованное по тем временам путешествие – из Лопасни в Москву. Приложив к животу толстенную книгу, зашитую в холст и спрятав её под платьем, она лихо, по примеру баб-«мешочниц», вскарабкалась на крышу товарняка. «Барыня, беременная, а туда же лезешь!» – шикали на неё со всех сторон. Пушкинский дневник был благополучно довезен ею и передан с рук на руки хранителю Рукописного отдела Румянцевского музея Георгиевскому. А на вырученные керенки закуплены крупа и картошка для голодных ребятишек, – Юлии Николаевне приходилось вновь одной заботиться о сыновьях.

Супруг Григорий Пушкин, мобилизованный на Гражданскую, сражался на деникинском фронте… Уже как красный командир.

Под большевистские знамена революции внук поэта перешёл вполне осознанно, в отличие от младшего брата Николая. И служил старый командир советской республике, как прежде, – верой и правдой. Лишь в июне 1920-го Григорий Александрович, выйдя в отставку по болезни и контузии, вернулся в родную Лопасню. Дома его поджидала горькая весть – в феврале от менингита умер восьмилетний сын Серёжа. За удивительную схожесть с его великим прадедом смуглого и курчавого мальчишку во дворе дразнили «арапчонком».

Наступили и другие печальные перемены – родовой особняк по решению местных властей отобрали, а бывшие его владелицы сестры Гончаровы вынуждены были перебраться в Москву. В старом доме открыли школу. И Юлия Николаевна учила там сельских ребятишек немецкому языку. По сему случаю семейству Пушкиных-Катыбаевых выделили в барском особняке угол.

Жизнь продолжалась. В семье бывшего полковника Пушкина, а в ту пору скромного бухгалтера, подрастали четверо сыновей. И лишь один, самый младший, Григорий носил его родовую фамилию.

Местные власти искоса поглядывали на Григория Александровича, – как-никак, а дворянской, голубой кровушки бывший красный командир. Да и кресты царские имеет. В один из нерадостных дней сорвал Григорий Пушкин со старого полковничьего кителя, что давно уже за ненадобностью пылился в гардеробе, все боевые награды, выслуженные не в штабных кабинетах, а на передовой, с потом и кровью, в атаках с германцами, и – вышел из дома. Подошёл к кромке большого лопасненского пруда, что не раз переплывал в детстве, размахнулся и закинул кресты и ордена в самую его середину. Только круги по воде разбежались…

Гвардии рядовой

В 1933-м всё семейство перебралось в столицу, где по решению Моссовета внуку поэта, на Рождественке, выделили квартиру, – страна готовилась к печальному юбилею – столетию со дня гибели поэта. По случаю грядущих торжеств наконец-таки власти вспомнили о здравствующих внуках Пушкина!

В отцовский дом в Москву переехал и Александр Катыбаев. Но не один, а вместе с молодой женой Верой и годовалым сынишкой Сашей. Александр Катыбаев-младший родился в Лопасне в том же 1933-м, а крёстным ему стал дедушка Григорий Александрович Пушкин. В столице семейная жизнь у Александра-старшего почему-то не заладилась – с женой он развёлся, и та уехала к родным, в Лопасню. А вскоре покинул Москву и Александр Катыбаев – под щемяще-бравурные звуки «Прощания славянки», в солдатской теплушке воинского эшелона, уходившего на запад.

Григорию Пушкину не пришлось провожать сына, не довелось и встречать третью в своей жизни войну – Великую Отечественную, – старый полковник умер за год до её начала – в сентябре сорокового. Но успел стать свидетелем начала грозных событий Второй мировой…

В первом же бою доброволец Александр Катыбаев был тяжело контужен, почти оглох. Но чуть пришёл в себя, стал из госпитальной палаты проситься на передовую. Даже положенным отпуском не воспользовался, не заехал к матери в Москву попрощаться. По причине контузии рядового Катыбаева определили санитаром, но новой службы тот стеснялся и таки добился своего – был отправлен в боевую часть пулемётчиком.

О военной его судьбе известно мало. Погиб в 1943-м под Харьковом.

В послужной карточке красноармейца Катыбаева местом рождения назван город Пушкин. Царское Село незаметно трансформировалось в Детское Село, а позднее, волею советских властей, обратилось городом Пушкиным.

 
Нам целый мир чужбина,
Отечество нам Царское Село!
 

Единственный правнук Пушкина, родившийся в Царском Селе! Как ликовал бы поэт, уже в юности (как то ни странно!) думавший о судьбах потомков. И об имени, сем драгоценном наследстве, что мыслил им, незнаемым, оставить.

Знакомые строки полнятся ныне иным, пророческим смыслом. Но есть в том своя символика: правнук Пушкина родился в городе имени своего великого прадеда!

Сохранилась призывная карточка добровольца Катыбаева:

«Катыбаев Александр Александрович

дд.мм.1910—26.08.1943

Место рождения

Ленинградская обл., г. Пушкин

Место призыва

Коминтерновский РВК, Московская обл.,

г. Москва, Коминтерновский р-н

Место службы

п/п 29090|213 сд

Воинское звание

Красноармеец».

Небольшое пояснение: Коминтерновским в довоенное время назывался район между Петровкой и Цветным бульваром. Именно там находился военкомат, куда в июне 1941-го обратился доброволец Александр Катыбаев.

И туда же, впрочем, как и матери Юлии Николаевне Пушкиной, пришло скорбное извещение, что красноармеец Катыбаев «в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…»

Известно также, что служил он в 213-й стрелковой дивизии, позднее получившей почётное наименование «Новоукраинской». В конце июля 1943-го стрелковая дивизия отдельными отрядами форсировала реку Северский Донец, захватила плацдарм на его западном берегу и до начала августа вела тяжёлые бои за его расширение. В первых числах августа советским солдатам удалось сломить сопротивление гитлеровцев на правом берегу Северского Донца и начать преследование отступавших немецких частей.

Вот почти и все сведения, что остались от недолгой жизни бойца. Ничего не успел свершить в ней важного и значительного Александр Катыбаев. Не его в том вина.

Не вина, что прожил жизнь под чужой фамилией, словно под псевдонимом, да вдобавок и под чужим отчеством…

Нет точной даты его рождения. Не указана она и в документе, – видимо, та «забывчивость» каким-то образом связана с «царскосельским романом» Григория и Юлии Пушкиных, зато известен день гибели их сына.

Хроника Великой Отечественной. День за днём отсчитывал календарь – не бумажными отрывными листками, а тысячами оборванных солдатских жизней. Вот он, последний в судьбе Александра Катыбаева – 26 августа 1943 года – семьсот девяносто шестой день войны:

«Советским войскам предстояло прорвать сильную оборону 2-й немецкой армии. Противник почти полгода укреплял и совершенствовал свои оборонительные позиции. <…> Утром 26 августа после мощной артиллерийской и авиационной подготовки войска Центрального фронта (К.К. Рокоссовский) перешли в наступление. Главный удар наносили на новгород-северском направлении 65-я армия (П.И. Батов) и 2-я танковая армия (С.И. Богданов). Их продвижению должны были способствовать фланговые соединения 48-й и 60-й армий, примыкавшие к ударной группировке. <…> Уже в самом начале соединения Красной Армии совершили глубокий прорыв в районе Севска. В течение первого дня враг несколько раз переходил в контратаки. Его авиация наносила бомбовые удары по наступавшим советским частям.

Совинформбюро. В течение 26 августа наши войска, наступающие западнее Харькова, продвинулись на отдельных участках вперёд от 4 до 6 километров и заняли несколько населённых пунктов. В Донбассе, в районе юго-западнее Ворошиловграда, наши войска вели бои по улучшению своих позиций».

За той скупой сводкой, за теми отвоёванными у врага километрами родной земли, отбитыми деревушками – тысячи прерванных молодых жизней, тысячи искалеченных судеб… Одна из них – Александра Пушкина. Назовем правнука поэта его настоящей родовой фамилией.

Тот августовский день – знаменательный в семейной хронике Пушкиных-Гончаровых: 26 августа (по старому стилю) – день рождения красавицы Натали, удивительным образом совпавший во времени с одним из жесточайших сражений Отечественной войны 1812 года – Бородинским. Она всегда полушутя замечала, что исторический день не даёт ей забыть о своём возрасте. Грядущий день – Натальин – также памятен, он всегда пышно праздновался в семьях Пушкиных и Гончаровых. Не единожды упоминал в письмах эти два августовских дня и Александр Сергеевич, поздравляя жену и тёщу Наталию Ивановну.

…Рассвет нового дня не довелось встретить рядовому Катыбаеву-Пушкину. Не довелось узнать, что 27 августа 1943 года Гитлер прибыл в Винницу, точнее, в свою ставку «Вервольф» (Werwolf – на немецком буквально «волк-оборотень»), что в восьми километрах севернее города.

Личное присутствие фюрера диктовалось необходимостью: во что бы то ни стало нужно было удержать тот стратегически важный для немцев район.

Генерал-фельдмаршал Фриц Эрих фон Манштейн, один из стратегов вермахта, а с февраля 1943-го по март 1944-го командующий группой армий «Юг», доложил Гитлеру обстановку: немецкие части истощены в результате непрерывных боев и что потери составляют сто тридцать три тысячи человек. Он настойчиво требовал у Гитлера придать ему ещё двенадцать дивизий. Фюрер обещал подкрепление: «передать с фронтов групп армий “Север” и “Центр” все соединения, какие можно только оттуда взять». Однако прибывший в ставку фельдмаршал фон Клюге доложил, «что не может быть и речи о снятии сил с его участка фронта». Не могла выделить ни единой дивизии в поддержку и группа армий «Север».

Под вечер того дня из радиоприёмников по всей стране прозвучал торжественно-спокойный голос Левитана: «В течение 27 августа наши войска, наступающие западнее Харькова, продвинулись на отдельных участках вперёд от 5 до 8 километров и заняли несколько населённых пунктов. <…> В Донбассе, в районе юго-западнее Ворошиловграда, наши войска продолжали успешное наступление».

Шёл 797-й день войны. Рядовой Катыбаев-Пушкин не услышал ту свежую сводку Совинформбюро…

Он погиб за украинское село Бабаи, что вольно раскинулось на правом берегу реки Уды в окаймлении вековой дубравы. Село с трёхсотлетней историей прежде называлось Архангельским, по возведённому здесь некогда каменному храму с колокольней во имя Архангела Михаила.

В конце восемнадцатого века, в доме местного священника, жил и писал свои творения славный философ Григорий Сковорода. Позднее, в том же сельском доме останавливались на ночлег, будучи проездом через Бабаи, Антон Дельвиг, близкий друг поэта, и Лев Пушкин, его младший брат.

А ныне основной достопримечательностью села, уже посёлка Бабаи, стала братская могила погибших здесь советских воинов. К чести жителей, воинский мемориал – достойный памяти героев, на его багрово-мраморных плитах выбиты имена тех, кто навеки упокоился в той украинской земле. Против фамилий всех погибших красноармейцев значится один и тот же последний их земной день – 26 августа 1943 года.

Среди бесчисленного множества фамилий есть и его, гвардии рядового Александра Катыбаева. Так и оставшегося навечно тридцатитрёхлетним…

Уже после войны братья Николай и Григорий разыскали то украинское село: именем брата-гвардейца, сложившего голову на ратном поле, была названа тогда сельская школа.

Александр Пушкин пал смертью храбрых под Харьковом. Странно звучит…

Как сложилась бы военная судьба Александра, носи он свою подлинную фамилию? Возможно, иначе… Ведь на том же Втором Украинском фронте воевал и его младший брат Григорий: освобождал Харьков, Николаев, форсировал Днепр. Снарядам не кланялся и от пуль не прятался… Но в 1944-м, накануне исторической Корсунь-Шевченковской операции, командир дивизиона полюбопытствовал: откуда, мол, у старшины такая звучная фамилия – Пушкин? И услышав, что Григорий Пушкин приходится правнуком самому Александру Сергеевичу, поступил сообразно со своей совестью и разумением: отправил старшину Пушкина в офицерское училище, на учёбу, в тыл.

«…Внуки будут уважены за имя, нами им переданное…» – писал некогда Пушкин. И как оказалось, – пророчески. Фамилия, подобно бронежилету, прикрыла правнука поэта от фашистских пуль.

…Александр Катыбаев знал, бесспорно, предысторию своего появления на свет. Но, видимо, доброе имя матери было куда важнее для него, чем восстановленная родовая фамилия. Ещё до свадьбы соседи подсмеивались над его невестой: «Смотри, Верка, ведь за Пушкина замуж-то идёшь!» Очень уж походил жених и лицом, и статью на своего «отчима».

Александр Катыбаев (Пушкин). 1942 г.

Всего-то и осталось от Александра Катыбаева, от его жизни – несколько старых снимков. На старинной добротной фотографии, по краю которой золотом выведена надпись: «Царское Село», годовалый малыш в ночной рубашонке нетвёрдо стоит на подушечке, уцепившись за руку кормилицы. На другой – уже в Лопасне – он, семилетний, с матерью и братьями. И ещё одна фотокарточка – пожелтевшая, с надорванным краем. На снимке, присланном с фронта, гвардии рядовой Александр Катыбаев в шапке-ушанке (с красной звездочкой) и в наглухо застёгнутой солдатской шинели. На обороте – полустёртая чернильная надпись: «1 января 1942 года». Новогодний снимок. Последний в его недолгой жизни…

Пушкинская Лопасня

Сын Александр, Шурка-младший, так звала его баба Юля, рос без отца, сохранив о нём лишь смутные мальчишеские воспоминания. А вот деда Григория Александровича запомнил хорошо. И как тот, приходя с работы (а перед войной внук поэта работал в рукописном отделе Ленинки, разбирал пушкинские автографы), обязательно приносил ему гостинец; и как любил дед в гостиной, на столе раскладывать пасьянс.

И ещё в память Александра-младшего занозой врезался давний сентябрьский день: в урне с прахом деда, что везли из Москвы на родовое кладбище в Лопасню, словно продолжало стучать его сердце. Это билась о металл оплавленная медная бляха с командирского дедовского ремня…

Родовое кладбище Пушкиных – по соседству со старым гончаровским домом, в церковной ограде. Старинная церковь Зачатия Святой Анны, где причащались и венчались дети и внуки Александра Сергеевича, по счастью, уцелела в богоборческие времена. В ней крестили одних потомков поэта и отпевали – других. Пушкинский некрополь – застывшее в мраморных надгробиях родословие: старший сын поэта Александр Пушкин, его супруга Софья Александровна, внук поэта Григорий Александрович и его младший брат Сергей Пушкин, корнет драгунского Сумского полка, застрелившийся из-за любви к юной Машеньке Бельгард.

Отец красавицы, полтавский губернатор Александр Карлович Бельгард, согласие на брак дочери дать не пожелал. По его мнению, дочь была достойна более блестящей партии. На примете уже имелся жених – Светлейший князь Святополк-Мирский, за коего впоследствии Мария и вышла замуж. Потрясённый отказом и не в силах пережить ту гибельную весть, Сергей Александрович, вернувшись в Москву, в дом отца, снял со стены охотничье ружьё и разрядил его себе в грудь… Стоял август 1898-го. Вбежавшие на ружейный выстрел домочадцы нашли распростёртым на полу смертельно раненного Сергея и его предсмертную записку, в которой он умолял отца, братьев и сестёр великодушно простить его за отчаянный поступок, а также не винить Марию Бельгард и вернуть ей её же письма, прежде адресованные ему и полные самых нежных чувств. Последнее его земное желание – и после смерти не разлучаться с портретом любимой…