Текст книги "Звезда и тень"

И часто она радовалась этому его скрытому вниманию: словно виноградная лоза пробивается к свету сквозь тротуар. Но сила собственных чувств тревожила его: может быть, он жаждет только ее тела, и эта жажда заставит его подчиняться ей, если он позволит?

Он шел по улицам, окутанный шумом реальных экипажей, но весь был во власти грез. Он видел ее тело. Изящный изгиб спины, чуть склоненная голова. Зная все то, что прячется в складках материи, он чувствовал почти боль, когда видел выбившийся волосок на затылке, если она склонялась над какой-либо низкой витриной.

Сон, который окутывал его после обладания ее телом, пугал Сэмьюэла. Тяжелый, без сновидений. В нем было не меньше притягательности, чем в самом обладании. Держать ее в своих объятьях и слушать, как она тихо щебечет о том, что она купила и видела в этот день… А потом летаргия окутывала его, покрывала одеялом сумерек. Он уже не мог отвечать ей. Он был уязвим и счастлив – нет, не может быть, чтобы это был он сам.

У них выработался своего рода распорядок – она вставала, только потом – он брился и одевался. Потом уходил по делам. Или вместе с ней – за покупками.

Обедали они в отдельном боксе – она слишком боялась выглядеть торопливой во время обеденного ритуала. Затем она уходила наверх, а он оставался, чтобы, как она считала, раскурить сигару и потягивать портвейн. Но он вместо этого совершал небольшую прогулку по Пиккадилли.

Однажды к нему подошла девушка, одетая в ярко-розовое платье, взяла за руку.

– Пойдем со мной, дорогой, – сказала она. Ни одна из «этих» женщин еще ни разу не подходила к Сэмыоэлу, хотя он чувствовал их взгляды, когда шел мимо. Само их существование смущало его. И одна из них осмелилась взять его за руку…

Он ничего не сказал, выдернул руку и направился в книжную лавку. Чувство стыда нарастало. Он ощутил беспокойство, думая о Леде. Ему хотелось бы сейчас быть рядом с ней, но не потому, что его обуревало желание. Просто приятно было бы видеть ее рядом на прогулке.

Он уставился на книгу, которую держал в руке, перечитал несколько страниц из немецкой философии. Вокруг – романы, рецепты для домохозяек, записки о путешествиях. Словари. Часы где-то на задней стенке магазина отбили десять раз.

Это поздно? Прошлой ночью он ждал до одиннадцати. Ее волосы были чуть влажными, он выключил лампу и поцеловал ее…

Нет, еще рано. Он должен побыть здесь. Он может погулять еще,

Его дыхание стало глубоким, но частым. Он поставил обратно на полку руководство по выращиванию овец в Новой Зеландии, сунул руку в карман и вышел из магазина. Постояв на улице, он направился к отелю. Свет был включен, когда он подошел к их номеру – он видел светлую полоску под дверью. Гостиная была пуста, но он услышал, как она спросила:

– Это ты, Сэмьюэл?

Он отозвался, но заколебался, должен ли сразу заходить в спальню.

Она появилась тотчас же на пороге, в светло-зеленом пеньюаре, с распушенными волосами.

То, как она замерла в дверях, как чуть подрагивали ее пальцы, шепнуло ему о том, что нечто изменилось. Он хотел ее. Тотчас же.

Но вместо этого он снял шляпу и перчатки.

Она взяла его вещи со стула, куда он их небрежно бросил, посмотрела на одну из перчаток.

– Ты испачкал их.

– Да. Книжная пыль.

– О, ты ходил к Хатчарду? Я бы тоже пошла, если бы знала. Ты любишь беллетристику?

– Не то чтобы очень.

– Я люблю мистера Жюля Верна. Он пишет о таких экзотических местах. А ты видал многое своими глазами. Тебе он, наверное, неинтересен?

– Конечно. Киты. Каннибаллы. И так – каждый день.

Он глянул на нее и подумал «Книги? Мы будем говорить о книгах?»

Она взяла его перчатки и пошла к двери. Он поймал ее за запястье. Она дрожала в его обьятьях.

Он не знал, что сказать, что делать. Она податлива, как воск. Его желание разгоралось все сильнее и сильнее.

Он не должен был возвращаться так рано. Он должен был идти и идти, – до самого края земли.

Он отпустил ее, подошел к окну, раздвинув занавески, облокотился лбом о перекладину. Пальцы сжали бархат.

Она почти торжественно сказала:

– Я должна сказать – я больна. Он резко повернулся.

– О, дорогой сэр, не смотрите так! – она всплеснула руками. – Это всего лишь… недомогание… всего несколько дней… каждый месяц… Это так ужасно! – Она беспомощно посмотрела на него.

– Ах, да, – пробормотал он.

– Извините, – тихо сказала она, – я не хотела вас волновать.

Он глубоко вздохнул. Потребовалось несколько секунд, чтобы подавить волнение. Он имел весьма смутное представление об этих женских слабостях, но было ясно, что она не хотела бы, чтоб он трогал ее в этот период.

– Я лягу в гардеробной, – сказал он.

Она хмуро посмотрела на него, словно возражая.

– А что бы ты хотела?

– Я не хотела бы причинять вам неудобства. Ее колебания, казалось, сведут его с ума. Он взял ее за плечи и сильно поцеловал. Напряжение ее спало. Она склонила голову ему на грудь. Движение его губ стало более нежным.

– Скажи мне, что ты хочешь? – спросил Сэмьюэл.

– Может быть, ты просто будешь рядом? В нашей кровати. А я – может быть, тебе это понравится, сделаю тебе массаж спины.

– Нет, – он отстранился. Она опустила голову. – Ну хорошо, хорошо, если ты этого хочешь, Леда.

Он почувствовал, что внутри него закипает нервная 'дрожь, но постарался подавить ее в зародыше. Она посмотрела на него. Взяла за руку.

– Если ты этого не хочешь, то я не хочу тоже. Облегчение обрушилось на него. Он испытал необъяснимое желание поблагодарить ее.

– Только дай мне обнять тебя. И все. Обнять. И ты расскажешь мне все о новых тарелках.

Она помолчала минуту, глядя на свои опущенные руки.

– И тебе хотелось бы узнать о кувшинах и столовых приборах?

– Конечно, и о столовых приборах.

– И тебе, конечно, хочется уснуть, как только я стану рассказывать? И ты быстро захрапишь.

– Боже, я храплю?

– Прошлой ночью ты захрапел, стоило мне только начать описывать мебельный гарнитур для столовой. Я большой знаток подобных гарнитуров, но боюсь, что не каждый разделяет мой энтузиазм.

Он поцеловал ей нос, рука скользнула по бедру.

– Ты уверена, что больна?

– Убеждена.

– Черт возьми! – и он закрыл ей рот поцелуем прежде, чем она успела его открыть.

30

Ему хотелось бы показать Леде Америку во всем естественном блеске ее диких гор и небес, но вместо этого она увидела нечто хоть и естественное, но весьма бесславное.

Соединенные Штаты представились мрачным прибежищем дождя и снега, а в небольшом поселке на берегу единственными местными жителями, которых довелось разглядеть, оказались две лошади да желтоватая безобразная собака.

На борту парохода у них даже не было общей каюты. На зимний период количество судов сильно сокращено. На тех же, которые продолжали свои рейсы, не было приличной каюты на двоих. Потому Сэмьюэл заказал Леде каюту на женской половине парохода в экстра классе. Он в глубине души гордился ею: она не жаловалась на качку. К счастью, Леда оказалась невосприимчива к морской болезни, держалась бодро. Но погода была столь неважной, что Сэмьюэл в конце концов посоветовал ей не покидать женской половины корабля даже во время обеда, на который она приходила в столовую.

Он мало видел ее во время путешествия. Когда они достигли Нью-Йорка, то жены и дочери его корабельных попутчиков, с которыми он посиживал за столом красного дерева, беседуя о золоте и процентах, нефти и лесе, увели ее в женские, магазины Бродвея. Он мало принимал участия в беседе, только иногда вставлял несущественные замечания. Он, например, ничего не сказал об инженере Парсонсе из Нью-Кастла, который должен поставить ему паровые турбины, кто разработал проект корабля со скоростью в тридцать узлов.

Он без усилий улыбался, заходя с каким-нибудь бизнесменом в кафе на Пятой Авеню, ему было приятно слышать мягкий акцент вспыльчивых американских леди. Голос Леды не грассировал, не дрожал от восторга. Под этот голос было приятно засыпать – и эта мысль тоже заставляла его улыбаться.

Вечерами он выслушивал от Леды отчеты о вульгарных французских товарах, позолоченных, с наивными завитушками, которые ее новые друзья рекламировали ей. Нет, эти люди очень милые, но ценят вещь только по тому, сколько она стоит, словно забывая о качестве и вкусе. А вещи в Нью-Йорке не дешевые. Даже этот отель, наверное, сжигает сотни тонн угля, чтобы обогреть все комнаты. А еще теплая вода в ванне!

А самое ужасное – эти, как их называют, плевательницы. Такое неприятное слово. Леда надеялась, что Сэмьюэл не будет пользоваться ими, табак – вещь, которая противоречит привычкам истинного джентльмена.

О плевательницах она впервые упомянула в Денвере. Леда глянула на Сэмьюэла несколько озабоченно, чуть повернув голову на подушке. Он вертел в пальцах ее локон и пообещал, что никогда не будет жевать табак. Не такая уж большая жертва, но тоже требующая награды…

В Сан-Франциско он повел ее в Китай-город – они как раз попали на встречу китайского Нового года. Когда, выйдя из тумана, они очутились в блеске красных и золотых огней, на ее лицо стоило взглянуть! Он специально не предупредил ее ни о чем заранее. Они шли рядом сквозь толпу китайцев, закутанных в аляповатый шелк, держась за руки.

Повсюду – красные, оранжевые бумажные ленты, терпкие кухонные запахи. Ряды резных фонариков свешиваются с балконов. Лавки светятся розоватыми огнями, повсюду – китайские иероглифы.

Сэмьюэл остановился у прилавка с лентами, вазами и разукрашенными тарелками. Рядом – корзины с фруктами. Продавец в черной шапочке, с которой ленты спускались вплоть до ремня вдоль спины, приветливо закивал головой. Сэмьюэл поздравил его с Новым Годом на китайском: «Пиджин!», отчего приветливость продавца перешла в полный восторг.

Он быстро вскочил на табуретку и снял одну из гирлянд, на которую указал Сэмьюэл. На ней были какие-то буквы.

– Мы повесим ее над нашей дверью, – Сэмьюэл осветил гирлянду, подставив ее под фонарь. – Здесь текст пожеланий – здоровья, богатства, долголетия, светлой любви и естественной смерти.

– Ты умеешь читать это? – она глянула на него с изумлением.

Продавец протянул ей апельсины:

– Кун Хи Фэт Чой!

Сэмьюэл увидел, что ее брови удивленно изогнулись:

– Это подарок. Тебе. К Новому Году. Апельсин означает – удача!

– О, – со смущенной улыбкой она поблагодарила продавца. Тот сложил ладони и низко поклонился. – Счастливого вам Нового года, сэр!

Продавец протянул Сэмыоэлу несколько красных пакетиков.

– Хлопушки, мистер? Доллар – пять пакетиков. Тот покачал головой.

– Нет. Идем смотреть.

– Ах, смотреть! Хорошо! Ах, шум! Миссис понравится!

– А о чем вот эта надпись? – Леда указала на другую гирлянду.

Сэмьюэл поколебался, внезапно ощутив желание сказать ей. Она смотрела на него с ожиданием, ее рот был чуть приоткрыт. Продавец прочитал надпись по-китайски. Сэмьюэл прочел ее еще раньше, но просто считал глупым ей об этом сказать вслух. Он с удовольствием повесил бы эту гирлянду где-нибудь за дверью в их доме, где только он сам мог бы ее видеть.

– Ты не можешь это прочесть?

– Просто пожелание, в честь Нового Года.

– Какая красивая гирлянда! Я бы хотела знать, что там написано.

Он не стал сдерживаться:

– Люби самого себя. Ее ресницы дрогнули.

– Это всего лишь изречение, – он взглянул на остальные гирлянды. – Вот пожелания счастья, мира, наград, долголетия. Или: пусть у вас будут богатые посетители. И подобные.

– Да, да, понятно, – она уткнулась носом в искусственные цветы.

Ему показалось, что он идет по веревке с завязанными глазами. Впереди скала… Под ним – воздух. И пропасть.

«Погода не улучшилась, – писала Леда на Южную улицу. – Но я особенно не жалею. Скоро отправимся на Песчаные Острова. Мы отплываем на этот раз на лучшем корабле моего мужа – „Кэйси“. На этом огромном судне, – здесь она заглянула в записи Сэмьюэла, которые он набросал для нее, – размещен мотор в 17000 лошадиных сил, тоннаж – 8600 тонн, стальные пропеллеры, и вообще – все самого высшего класса. Вам будет приятно узнать, что достоинство этого парохода в том, что он развивает скорость 21 узел, что превышает скорость корабля „Орегон“, который завоевал награду в скоростном соревновании „Голубая Атлантика“ между Ливерпулем и Нью-Йорком. В Тихом океане не проводилось пока подобных соревнований, но я уверена, что „Кейси“ выиграла бы подобные гонки.

Я могла бы еще очень много написать об этом пароходе, но мистер Джерард советует мне не перегружать письмо техническими деталями».

Леда оторвалась от письменного стола и огляделась. Потом продолжала: «Мы занимаем аппартаменты владельца корабля – это три просторные комнаты: столовая, гостиная и спальня, к которой примыкают ванная и туалет. Для отделки использованы дорогие породы деревьев. На стенах – обои с китайскими птицами и цветами, а фон – розовый, говорят, этот цвет оберегает от злых духов. Изящные вазы полны цветов – они приклеены к полу или к полкам. Но это незаметно. Трудно даже представить, что это – на корабле. У нас с мистером Джерардом есть стюард, который к нашим услугам, стоит только нажать кнопку электрического звонка.

Я заканчиваю писать, поскольку лодка, которая должна доставить это письмо в Сан-Франциско, скоро покидает нас. А скоро мы проплывем через знаменитые Золотые Ворота, думаю, даже погода не убавит торжественности зрелища. По моему почерку вы можете заметить, что наша каюта каким-то способом (который мне не совсем понятен) оберегается от качки. Верно и то, что ужасная погода как-то мало ощущается здесь.

Остаюсь искренне ваша, Леда Джерард.»

Она с удовольствием посмотрела на свое новое имя, написанное на бумаге, затем сложила и запечатала письмо, добавив его к записочкам в ответ на письма от леди Тэсс и от Кэй. Последнее, только что законченное, было ответом на письмо мисс Ловат, которое она написала от лица всех трех дам.

Леда позвонила стюарду, который появился мгновенно – высокий человек по имени Видал, очень приличный и обходительный. Он взял ее письмо и помог ей надеть прорезиненный плащ и огромную шляпу с полями, которые были приняты на «Кейси» для прогулок по палубе.

Одна из двух их кают выходила на своего рода балкон, с которого был Хорошо виден мыс корабля. Но поскольку там не было крыши, то мистер Видал, перекрикивая шум дождя, предложил ей спуститься на капитанский мостик. Она была рада, что стюард помог ей преодолеть спуск, который вел в командирскую рубку и на нижние этажи.

Дождь не утихал, и Золотые ворота казались только смутными очертаниями. Она чувствовала себя в безопасности на борту корабля, который строил ее муж. Не исключено, что ее однажды назовут «бывалой морячкой».

Ей очень пришлось по душе сидеть на «юго-востоке» – в углу командирской рубки, окна которой были из плотного стекла, потягивать теплое какао из маленького кувшинчика, в то время как капитан корабля отдает приказы, бортинженер кричит что-то в какую-то трубку, а корабль несется по волнам Тихого океана. Само название «Тихий» как-то внушало оптимизм, о чем она решилась сказать Сэмьюэлу в тот самый момент, когда сильный толчок сбросил ее со стула.

Сэмьюэл успел подхватить ее и усмехнуться, прижав к какому-то ящику. Леда не считала подобную позу в данный момент самой подходящей, но все были заняты своими делами и не обращали на нее внимания.

Лодка с письмами отчалила, курс был отлажен. У Сэмьюэла были дела с капитаном, и Леда решила воспользоваться сопровождением Видала и погулять по палубе первого класса. Сэмьюэл все еще держал ее за плечи, когда она пожала руку капитану, пожелала удачи, на что он ответил:

– Вы – морячка, мадам. Настоящая морячка.

Покраснев от удовольствия, Леда спустилась по предательски скользкой лестнице. Все – более ста пассажиров парохода – попрятались в свои каюты. В салоне тоже никого не было, за исключением парнишки, который тяжело дыша, откинулся на бархатном кресле, а рот его исказила болезненная гримаса.

Мистер Видал осведомился, не хочет ли мальчик присоединиться к своим родителям, но тот прошептал, что путешествует один, что в его каюте ему невыносимо. Затем он разрыдался.

Леда взяла его за руку.

– Пойдем со мной наверх. Там не очень качает. Ты полежишь и почувствуешь себя лучше.

Его пальцы благодарно сжали ей руку. Втроем они начали подниматься в каюту Леды. Лицо мальчика, который цепко держался за руку миссис Джерард, бледнело все больше и больше. В гостиной Леда усадила его на софу, но он наклонился, и его стошнило прямо на брюки.

– О, дорогой! – Леда потерла нос. – Снимай все это быстро! И ложись!

Но мальчик, даже всхлипывая, оттолкнул ее руку.

– Я не могу в вашем присутствии. Вы – леди!

– Ну, хорошо! Мистер Видал, помогите, пожалуйста, ребенку раздеться, я подожду в коридоре. Повесьте потом брюки на дверь.

– Да, мадам, оставьте его вещи на лестнице, а я дам ему одеяло.

Леда взяла пострадавшие брюки и пошла к лестнице, держась за перила, затем свернула их и положила на верхнюю ступеньку.

Услышав резкий голос Сэмьюэла, в котором звучала непривычная злоба, она замерла за дверью, возвращаясь в каюту. От резкого толчка изнутри дверь распахнулась, ударив Леду. Мистер Видал всем телом вывалился за порог. Сэмьюэл стоял в плаще посреди комнаты и смотрел на стюарда с ненавистью.

– Убери свои грязные руки, – в его голосе прозвучала угроза. Холод, казалось, исходил из глубины его души. – Убирайся? А то я убью тебя!

Леда уставилась на мистера Видала. Синий пиджак его был порван вдоль воротника.

Мальчик лежал на кушетке с широко открытыми глазами. Его голые ноги были укрыты одеялом. Он смотрел на Сэмьюэла, как будто тот был чудовищем из преисподней.

– Сэмьюэл! Да что же это… – Леда уцепилась за косяк. Разорванный пиджак слуги и злобное выражение лица мужа испугали ее.

– Что я сделал? – мистер Видал казался изумленным. – Сэр, что?

Сэмьюэл не шелохнулся.

И тут она начала понимать… Разрозненные мысли стали складываться в единую догадку – раздетый мальчик, плачущий от боли, мужчина рядом, злобное лицо Сэмьюэла…

– О, Сэмьюэл, ты неправильно понял! – воскликнула Леда. – Я попросила его. Я попросила их обоих. Мальчику было плохо. Его стошнило на брюки. Видал помогал мне.

Напуганный ребенок натянул на себя одеяло.

Леда увидела, что приступ ярости Сэмьюэла проходил, краска бросилась ему в лицо. Он посмотрел на мальчика, мистера Видала, на Леду. Затем все чувства словно покинули его.

Спокойно, точно рассчитанными движениями он стал снимать мокрый плащ. Как будто ничего не случилось, он протянул его мистеру Видалу. Тот заколебался.

– Вам больно? – тихо спросил Сэмьюэл. Лицо стюарда вздрогнуло.

– Нет, сэр.

– Вы принимаете мои извинения?

– Сэр, – мистер Видал выпрямился. – Что я сделал?

– Ничего, – лицо Сэмьюэла стало каменным – Я могу поговорить с капитаном о вознаграждении, компенсации…

– Если я сделал что-то, чем заслужил…

– Спасибо, мистер Видал, – вмешалась Леда. – На сегодня все. Если только вы принесете чистые брюки мальчику. Как тебя зовут? Какая у тебя каюта?

– Дикки, мадам. Каюта Б-5, мадам. Можно мне принести мою подушку? Она лежит на моей кровати.

– И захватите его подушку. – Леда повернулась к ребенку. – Тебе лучше?

Тот завернулся в одеяло, все еще не отрывая взгляда от Сэмьюэла.

– Немного. Но в горле ужасный привкус. И хочется пить. А почему он швырнул его за дверь, если мистер не сделал мне ничего плохого?

– Это было недоразумение, – сказала Леда.

– Я принесу также лимонад, мадам, – мистер Видал поклонился и вышел.

– Это было так ужасно. Он летел отсюда туда, – мальчик указал рукой на расстояние между кушеткой и дверью.

– Жаль, что ты так испугался. Это просто ошибка.

– Но он же сказал, что убьет его. Вы слышали? Она сжала губы.

Сэмьюэл ничего не сказал. Он резко распахнул дверь и вышел, оставив Дикки и Леду в гостиной.

Дождь забрался ему за воротник плаща. Он думал сейчас только о скользких ступенях под ногами, ветре за спиной, сильной качке. Пустая палуба расстилалась перед ним – капли отскакивали от бревен.

Сэмьюэл нашел убежище в одном из проходов. Облокотился о стальную перегородку. Пальцы озябли.

Долго он смотрел на бушующее море. Его начало трясти.

Холодно, его трясет от холода, так решил он. – Черт побери, – прошептал он, – дьявол! Сэмьюэл стукнулся головой о перегородку, почувствовал боль. Он сжал зубы и стукнулся еще раз. Боль наполнила его целиком.

Откуда она знает? Он понял это, взглянув ей в глаза. Никто в здравом уме не сделал бы того, что сделал он. Никто… нормальный. Боже, даже Видал ничего не понял.

Сэмьюэл швырнул человека через всю комнату, а тот ничего не понял.

Но Леда поняла.

Чудовище! Чудовище! Он поступил, как безумный. Ни на секунду не задумался… Как он мог так выдать себя? Леда, но ты не должна, ты не можешь этого знать…

Корабль вздымался на волнах. Три четверти миллиона долларов – мотор, сталь и все остальное. Здесь ему принадлежит каждый дюйм. Шестьсот человек получают зарплату по чекам с его подписью. Ежегодный доход в четыреста тысяч поступает на его имя в банк. Вернее, на то имя, которое он выбрал для себя из книжки.

Он помнил ее. «Происхождение норманнских имен». Это – единственное, что он нашел подходящим в школьной библиотеке. Итак, ему нравилась норманнская раса. Он глянул на себя в зеркало и решил, что у него германский нос, норманнские серые глаза. Он выдумал для себя семью и родословную. Как его предки пришли вместе с завоевателями, как его пра-пра-прадедушка был убит, командуя сводным полком, как семья жила в древнем замке, а потом агент по земельной недвижимости обманул их. И они были разорены. Но когда-нибудь придет письмо, и все разъяснится. И все пойдет должным чередом. Но все это были фантазии. Ничего не случилось. Леди Тэсс и лорд Грифон пытались найти его родителей…

Фантазии. Сны и туман. Леда! Ему вновь показалось, что почва уходит у него из-под ног. Он познал уже это чувство – в пятнадцать или четырнадцать лет, – никто толком не знает, сколько ему, – когда выяснилось, что никакие родители не ищут его.

Она не должна знать!

Не должна! Он смотрел на море, холодная влага забралась за воротник. Нет, сама она ни за что бы не догадалась. Она вышла за него замуж, связала его с собой. Интуиция?

Боже, теперь он понял! Она не угадала. Она не могла догадаться. Ей сообщили. Приходили письма. Тэсс написала ей. На какое-то мгновение ему это показалось предательством, которое нельзя пережить. Но потом он понял. Он сам виноват. Леди Тэсс никогда бы его не предала, но он сам мог себя выдать. Он мог… И выдал. Если бы он только мог забыть обо всем, что говорил Дожен, пойти к Леде, лечь с ней рядом… И пусть темнота обнимет их.

Его ошибка.

Он сделал это. Он потерял Кэй. Потерял все, ради чего трудился.

А как этот ребенок смотрел на него? Как будто он был одним из тех, кого надо бояться.

Он вновь стукнулся головой о перегородку.

Снова его душу нужно собирать и лечить. Он даже не понял, как далеко зашел. Океан чувств. Бездна. Дожен чувствовал ее. Сэмьюэл не должен прибывать в Гавайи вот таким…

«Ты – воин, сердце твое – лезвие».

Дожен. Сэмьюэл прижался лбом к перегородке, чувствуя холод и влагу. Порыв ветра обдал его разгоряченное тело – чистый и беззаботный. В этих волнах есть обезличенная справедливость Вселенной. Дожен дал ему возможность увидеть это, дал силу, подчинить эти волны себе. Терпение и смирение – и тысячи путей, чтобы найти убежище в сумерках.