Текст книги "Звезда и тень"

Леди Кэтрин обняла Леду, как только леди Эшланд завела ее по ступенькам.

– Мы так благодарны вам!

– Но я уверена, вам не за что меня благодарить! – Леда сделала шаг назад, крайне удивленная. Леди Кэтрин схватила ее за руку.

– Возможно, вам это кажется пустяком, но Сэмьюэл для нас – это все, это целый мир. Мы чуть с ума не сошли, когда он не явился к завтраку. Мы думали, что случилось что-то ужасное. Никто не мог вспомнить, видели ли его накануне вечером, а он никогда-никогда не опаздывает.

Слуга распахнул дверь, и Леда не успела перевести дух, как оказалась внутри дома, хозяева которого явно собирались куда-то уходить. Ее тут же представили самому лорду Эшланду, величественному джентльмену, чей черный строгий костюм, белый галстук и белые перчатки чрезвычайно подходили к серебристым волосам и аристократическим чертам лица. Леду представили также сыну хозяев, лорду Роберту, который был на несколько лет старше Кэтрин. Обворожительная открытая улыбка двенадцатилетнего юноши была не менее привлекательна, чем улыбка его сестры.

Когда Леда глянула на лорда Эшланда, она поняла, от кого они ее унаследовали. Леди Эшланд взяла Леду за руку.

– Сегодня приходил доктор. Опухоль уменьшилась. Он сказал, что все идет нормально. Завтра будет сделана перевязка. Доктор велел поблагодарить вас за вашу смекалку и сказал, что никогда не думал, что свернутые газеты могут обеспечить необходимую неподвижность.

– Хорошо, но это не моя…

– Сейчас он спит, – сказала леди Кэтрин. – Хочу сказать, что он все еще испытывает боль, хотя и не признается в этом. Я велела положить снотворного в его обед.

– Кэт! – возмутилась леди Эшланд. – Разве так можно?

– Он не заметит, – ответила дочь.

Леди Эшланд смирилась.

– Возможно, не заметит, но если он не хочет принимать снотворное, ты не должна на этом настаивать и обманывать его.

Кэтрин закусила губу.

– Да, но это я уже сделала. Он спит, возможно, утром он будет мне за это благодарен.

Леди Эшланд все же была недовольна и, нахмурившись, отвернулась. Леда видела, что хозяин дома наблюдает за женой но не вмешивается в разговор. Он только сказал:

– Возможно, мисс Этуаль хотела бы пройти в свою комнату?

– Мою комнату?

– О, да! Я провожу, – воскликнула Кэтрин и взяла Леду за руку, – мы еще успеем на обед, нам идти всего один квартал.

– На обед? Вы не должны опаздывать ни на минуту! – она высвободила свою руку.

– Но кто-то мне сказал, что в этом городе прибыть вовремя не считается хорошим тоном.

– О, нет! Только не на обед. Возможно, речь шла о бале. Что же касается приглашения на обед, то нужно прибыть вовремя, а если точнее – то даже немного раньше.

Леда уловила, что в ее голосе звучат нотки мисс Миртл, но явно эта милая симпатичная девушка нуждается в знакомстве с некоторыми принятыми правилами света.

– А я и не знала, – очень дружелюбно откликнулась леди Кэтрин.

Лорд Эшланд взял за руку Леду, не сняв свою белую перчатку:

– Слуга вас проводит, мисс Этуаль. Чувствуйте себя, как дома.

– До свидания, – сказал его сын, точно так же пожав ее руку и улыбнувшись столь же ободряюще.

Когда они уже шли к двери, леди Эшланд обернулась к Леде и сказала:

– Я хочу поблагодарить вас еще раз. Я так рада, что вы пришли.

Леда улыбнулась, все еще не очень осознавая происходящее. Лорд Эшланд остановился, чтобы пропустить остальных вперед. Когда его сын вышел, Леда неожиданно для себя подошла к лорду Эшланду и шепнула ему на ухо:

– Простите меня. Простите, сэр, но, возможно, вы не знаете… джентльмен снимает перчатку, когда предлагает руку даме.

Он посмотрел на нее с изумлением, затем покраснел до корней волос.

– Боже мой, и кто выдумывает все эти условности? Спасибо, я предупрежу Роберта. Она заколебалась, затем добавила:

– Вы можете снять перчатки в коридоре и отдать слуге вместе со шляпой и тростью.

– Дворецкому?

– Дворецкому, конечно, а он передаст лакею. Лорд Эшланд покачал головой и направился к двери. Леда никогда еще не видела столь элегантного джентльмена.

На пороге он обернулся:

– Я должен знать что-нибудь еще?

– Нет, сэр, – сказала Леда, смущенной улыбкой ответив на его подмигивание. – Вы выглядите великолепно.

Леда стояла посреди изящнейшей спальни. Все предметы словно излучали какое-то сияние. Белые и голубые статуэтки, голубовато-розовый ковер на полу и изящно вырезанные стулья с роскошными сиденьями. Повсюду были цветы, но не в вазах, а в горшках. Блестящая влажность живых листьев обрамляла белые, розовые, нежно-кремовые цветы. Орхидеи источали приятный аромат.

На вопрос экономки Леда ответила, что у нее нет багажа. Она понимала, что это может показаться странным, но та только сказала:

– Очень хорошо, мисс. В дом только что провели электричество. Если вам понадобится, нажмите вот на эту кнопку, и зажжется свет. Я пришлю поднос с ужином в вашу комнату, если вы не возражаете.

– Да, я буду очень признательна.

Леда с недоверием посмотрела на кнопку и решила, что не осмелится ею воспользоваться. Она сняла шляпу и перчатки, подошла к открытому окну. Вечернее движение было оживленным: экипажи сновали взад и вперед по Парк Лейн, джентльмены прогуливались парами – их шелковые шляпы отражали отблески уличных фонарей; была слышна музыка – видно, неподалеку развлекаются гости. Мягкие лепестки орхидей вдыхали вечернюю свежесть.

Всю неловкость своей ситуации Леда хотела забыть. Наверняка, мистер Джерард нарисовал ее героиней, коей она и представлялась его друзьям или семье, она точно не знала, кто для него эти люди – лорд и леди Эшланд.

Кажется, они поверили ему на слово. Эта комната явно ждала ее, как будто бы он знал, что это будет ей нужно, и он будет нужен.

Единственное, о чем она сожалела, так это о серебряной щетке и зеркале, оставленных в Бермондси. И уже не было возможности вернуть их: без сомнения, миссис До-кинс продаст ее вещи, как только представится возможность.

Сама экономка, а не служанка вошла с подносом. Поставила его на стол и сказала:

– Я принесу вам халат и ночную рубашку, а также теплую воду, мисс, после ужина.

– О да, – сказала Леда, будто халат и ночная рубашка для гостей дома были совершенно обычным делом. Она увидела на подносе сложенную записку и закусила губу.

– Пока мне больше ничего не нужно.

Экономка кивнула и вышла. Леда развернула записку.

«Я хотел бы увидеть вас сегодня вечером. В любое время, поскольку, как вы легко можете предположить, я никуда не выхожу.

Ваш покорный слуга Сэмьюэл Джерард».

Хотя она была голодна, Леда с трудом проглотила превосходно запеченного лосося и холодные устрицы. Когда экономка вернулась за подносом, Леде пришлось спросить, где она может найти мистера Джерарда. Она небрежно помахала запиской, желая показать, что не несет никакой ответственности за это приглашение.

– Я могу вас проводить, мисс, – лицо ее было бесстрастным.

Леда спустилась за ней на первый этаж. Они пересекли большой, хорошо освещенный зал, украшенный турецкими коврами, и подошли к двери.

На стук отозвался мужской голос, и Леда почувствовала, что у нее все внутри похолодело.

Ей представлялось, что это будет кабинет или гостиная, или какая-нибудь нейтральная территория. Но то, что ей придется войти в спальню, где мистер Джерард лежит в кровати, заставило ее замереть на месте.

– Входите, мисс Этуаль.

Его золотые волосы лежали на подушке. Экономка закрыла за собой дверь, но Леда схватилась за ручку.

– Все в порядке, – сказал мистер Джерард, – закройте дверь, миссис Мартин, спасибо.

– О, я не думаю, что это… так нужно… – запротестовала Леда, не давая закрыть дверь. – Утром, когда вам будет лучше, а вся семья соберется дома, возможно, мы поговорим.

– Я чувствую себя так же хорошо сейчас, как буду чувствовать утром, уверяю вас.

– Леди Кэтрин сказала, что вы, должно быть, спите, – отчаянно проговорила Леда.

– Ах, да, но я не сплю, не так ли? – он выразительно посмотрел на экономку. Та покраснела и опустила глаза.

– Это не повторится, мистер Джерард, я обещаю вам. Я поговорила с поваром.

– Спасибо. Леди Кэтрин об этом знать не должна.

– Да, сэр, – ответила экономка.

– И закройте дверь, если сможете.

– Да, сэр.

Она вырвала дверь из рук Леды, и та с шумом захлопнулась.

Пальцы Леды вновь вцепились в дверную ручку…

Как это смущает, что лицо его так прекрасно, ей даже трудно отвести глаза.

– Это неудобно. Я не должна оставаться здесь.

– Но я просил вас придти.

– Но это еще хуже!

Он пошевелил ногой под простынями, согнул здоровую ногу.

– Разве мы не пригласили вас?

– Пригласили, я благодарна.

– Хорошо. Он улыбнулся, его рука скользнула по простыне. Казалось, что разглаживание на ней морщинок – самое важное для него занятие.

– Я надеюсь, ваш приход сюда означает, что вы согласны принять предложение о службе?

– Я полагаю… что это так.

Какую-то долю минуты он молчал, все еще разглаживая простыню и не глядя на Леду.

– Я сказал им, что с подводы упала бочка прямо мне на ногу, потом я потерял сознание, а когда очнулся, то вы были рядом и сделали все необходимое. Совершеннейшая случайность. Я воздал должное вашему благородству и опустил детали. Прошло гладко. – Он взглянул на нее из-под ресниц. – Вы понравились им еще в ателье.

Леда стояла все еще у двери.

– А почему тогда я не проводила вас домой, если уж я такое благородное сокровище?

– А вы отказались принимать какую-либо благодарность. Проводили меня к доктору, а затем ушли, испарились, словно добрый ангел. А я дал вам свою визитную карточку и предложил место в моей фирме.

Она недоверчиво усмехнулась.

– Забавно, что ваша голова столь хорошо работает даже тогда, когда вы страдаете.

– О, к тому времени вы уже сделали с моей ногой все, что нужно, и я не очень страдал.

– Видимо, вы живете с весьма доверчивыми людьми, мистер Джерард.

– Они лучшие друзья в мире.

Он посмотрел на нее с холодным вызовом, как будто ожидая возражений. Леда опустила глаза.

– Значит, вам очень повезло. Но я действительно должна уйти.

– Как ваш новый работодатель, мисс Этуаль, я хочу попросить вас остаться.

– Мистер Джерард, сейчас самое неудобное время и место, чтобы заниматься делами. Я должна попросить вас извинить меня.

– Я понимаю, почему вы уволились с прежней работы, мисс Этуаль, если даже первое поручение вы встречаете в штыки. Вы собираетесь продолжать в том же духе?

– Меня не уволили, я сама ушла.

– Почему?

– Это мое дело.

– Но вы только что поступили ко мне на работу. Мне кажется, что теперь это и мое дело.

– Ну, хорошо. Мадам Элиза хотела, чтобы я выполняла поручения, которые… я не могла выполнять.

– Какие поручения?

Леда молча посмотрела на него.

Он встретил ее упрямый взгляд и через секунду, кажется, понял, что она имеет в виду. Рука вновь начала расправлять простыню. Леда почувствовала, что краснеет.

– Могу ли я считать себя уволенной?

– Вы боитесь меня? – спросил он низким голосом. Леда сама не знала, боится она или нет. Пальцы на дверной ручке занемели.

– У меня есть причины? – голос ее дрожал.

– Вы слишком стремитесь уйти, – его слова прозвучали сухо.

– Это очень неловкая ситуация. Я не знаю, какие правила в вашем мире, но здесь, чтобы леди находилась в комнате джентльмена, в его спальне… Это неприлично. Слуги начнут сплетничать.

Он рассмеялся.

– Уверяю вас, слугам и в голову не придет, что я могу покушаться на вашу честь.

– Тоща они вас слишком плохо знают, – резко сказала она, – я вас знаю несколько лучше.

Она ожидала насмешливый ответ, но с удивлением увидела, как темная краска заливает его лицо. Мистер Джерард рассматривал собственный кулак.

– Я прошу у вас прощения. А также извините за то, что задержал вас сегодня, чем скомпрометировал. Вы можете идти.

Он посмотрел прямо ей в глаза, и они оба вспомнили о том, что он был в ее комнате, когда она одевалась. Леда почувствовала обиду и покраснела. Он хотел что-то сказать, но девушка уже открыла дверь.

– Спокойной ночи, – сказала она.

– Мы увидимся завтра в библиотеке в девять утра, мисс Этуаль, если это отвечает вашим представлениям о достойном поведении.

– Завтра воскресенье, – напомнила она. Он усмехнулся.

– Конечно, я полагаю» вы хотите неделю отгулов в честь празднования?

– Конечно, нет, – ответила она. – В девять часов в понедельник – самое подходящее время. Спокойной ночи, сэр. Не дожидаясь ответа, она плотно закрыла за собой дверь.

12

Гавайи, 1874

Сэмьюэлу снились женщины. Они снились ему почти каждую ночь, и ему это казалось столь стыдным, что он никому не обмолвился об этом.

Днем он занимался учебой, исполнял поручения Дожена, совершенно не щадя себя, тренировался до тех пор, пока не научился прыгать с пятнадцатифутовой высоты головой вниз, а потом приземляться на ноги в сухой песок. И вечером он мог повторять стихи из Библии или тренировать дыхание по способу Дожена, или читать «Вокруг света за 80 дней», но все же снилось ему то, отчего утром его лицо заливала краска, и он чувствовал, что в нем есть что-то ужасное и ничтожное.

В школе у него не было друзей. Он не хотел их иметь; он предпочитал идти домой присматривать за Кэй, развлекая ее до ужина, затем начинались его тренировки с Доженом: подъемы, болезненные падения, перекаты, прыжки, и Сэмьюэл чувствовал, что его тело становится все быстрее, что падать с высоты порой так же легко, как решать задачу, если ответ тебе уже известен.

Прошел год. Он мог теперь упасть с обезьяньего дерева и встать невредимым, и вновь взбираться. И так двадцать раз. Дожен оставил свое место слуги у леди Тэсс и лорда Грифона. Он переселился в маленький домик у подножья горы Танталус, где папоротники были размером с дерево, а бабочки – с ладонь Сэмьюэла. Из лачуги Дожена мальчик мог видеть Бриллиантовую гряду и Жемчужную гавань. Танталус походил на земной рай: серо-зеленый массив орехового леса подступал к городу, проплывала сверкающая Дымка, радуга многоцветным мостом связывала берег моря и дальний горизонт.

Дожен стал плотником. Он делал мебель из дерева коа, его руки быстро и умело скользили по светлой поверхности. Нет, дерево отливало различными оттенками – от золотистого до шоколадного, лучшим Сэмьюэлу казался красно-коричневый оттенок (это дерево использовали для изготовления скрипок): знаменитый «курчавый коа». Каждый день после школы Сэмьюэл собирал ветви и относил их на плече в горы, к хижине Дожена. Тот научил его работать руками ловко, осторожно. Обучаясь обрабатывать фигурную ножку стола, мальчик в то же время изучал «шуджай» – изумительную систему японских и китайских иероглифов. Но Дожен сказал, что Сэмьюэл не имеет склонности к письму, что ему вряд ли стоит заниматься «шодю» – искусством магической каллиграфии, которому человек должен посвятить всю жизнь.

Но Сэмьюэлу нравилось работать с деревом, нравился запах распиленных стволов, запах краски и масла. Дожен часто подходил к нему, давал советы. Одну из досок мальчик украсил сказочными птицами и цветами и взял домой для Кэй. Она взглянула на доску, нашла узор очень забавным, полюбовалась им минут пятнадцать, а потом попросила покатать ее на пони и посмотреть, как она плещется в пруду.

Потом он сделал целую картину из коа, бережно завернул ее в одеяло и отнес вниз для леди Тэсс. Она повесила ее в своей спальне прямо над кроватью.

В школе он играл в команде синих масок. Обе команды приглашали его в свой состав, потому что он был одним из самых сильных, ловких и крупных парней. В одной из стычек парень из его команды упал прямо ему под ноги. Сэмьюэл легко откатился, но тут на него навалилась лавина красных маек. Он лежал лицом вниз под этой кучей, стараясь унять дыхание.

Прозвенел звонок, и все разбежались, за исключением одного парня, который сидел на спине Сэмьюэла, тяжело дыша ему в ухо.

Мальчику на какое-то мгновение показалось, что реальный мир исчез, вокруг чернота. Все, что он слышал в этот момент, было ужасными звуками. А когда он пришел в себя, они стояли на коленях в высокой траве, все еще дрожа от возбуждения и тяжело дыша.

– Черт! Что такое? – спросил парень из команды красных маек, неуклюже вставая. – Ты сбил меня с ног, негодяй. Ты еще нахлебаешься собственной крови.

Сэмьюэл молча смотрел на него, опасаясь, что его стошнит.

– Извинись! – потребовал парень.

Руки Сэмьюэла дрожали. Потом он встал на ноги. Он был выше, сильнее, но в горле словно застрял какой-то комок, мешающий дышать.

– Извини, – пробормотал он.

– Что? – парень поставил руки на бедра.

– Извини, – закричал Сэмьюэл. Парень ухмыльнулся.

– O'кей!

Он протянул руку. Сэмьюэл не шевельнулся, но парень взял его за плечи, чтобы отвести к школе. Пройдя два шага, Сэмьюэл оттолкнул его руку, сел в траву и закрыл лицо ладонями.

Один из учителей что-то кричал с крыльца. Парень побежал к школе. Когда Сэмьюэл вошел в класс, учитель появился следом и спросил, не болен ли он.

Сэмьюэл тяжело вздохнул и сказал:

– Нет, сэр.

Учитель положил руку ему на лоб.

– Ты немного вспотел. Иди посиди на улице несколько минут. Вилсон, принеси воды.

СэмыоВл отодвинулся, не желая, чтобы его касались.

– Все в порядке, – сказал он, забыв прибавить «сэр».

Все посмотрели на него с любопытством.

Белые рубашки ребят в темноте классной комнаты казались бледными мотыльками в густом папоротниковом лесу.

Когда Сэмьюэл днем поднялся на Танталус, его все еще трясло.

– Болен? – спросил Дожен.

Мальчик поднял резец, который назывался «номи». Ему было стыдно рассказать Дожену обо всем. Он не хотел, чтобы тот знал о его другой жизни, да и не было слов, чтобы объяснить, что произошло там, на школьном поле.

– Нет, Дожен-сан, у меня все в порядке. Дожен взял резец у него из рук.

– Ты лгать мне, Самуа-сан. Весь болен, не тело. Слово, которое он использовал рядом с именем мальчика (как множество японских слов, совмещающих тысячу значений), значило «я люблю тебя, я сильнее, мудрее, старше, я позабочусь о тебе, Сэмьюэл».

– Я не хочу больше возвращаться в школу. Дожен продолжал обрабатывать ножку стула.

– Почему?

– Я не люблю других мальчиков, – он сцепил руки и глубоко вздохнул.

– Драться с тобой?

Сэмьюэл хотел, чтобы они просто дрались с ним. Он бы хотел убить их всех, а больше всего, парня из красных маек, который лежал на нем, тяжело дыша. Впервые за долгoe-долгое время Сэмьюэл вспомнил о песне, о темной воде, полной крови. Дожен никогда не заговаривал о песнях, мальчик уже перестал ждать, а затем забыл о них. Но теперь он знал, что Дожен учил его, показывал ему, как петь песни без слов: телом, руками, разумом.

– Нет, Дожен-сан, я не дрался.

– Иди сюда.

Сэмьюэл поднял голову, подошел к верстаку. Дожен отложил резец, аккуратно стряхнул стружки в ящик. Затем встал и изо всех сил ударил ладонью мальчика по лицу. Тот с трудом удержался на ногах, опершись руками о верстак. Он увидел, что Дожен вновь заносит ладонь, и попытался укрыться за лавочкой.

Сквозь слезы Дожен казался ему сверкающей тенью среди других теней. Щека ныла. Было не так уж больно. За время своего обучения Сэмьюэл ушибался намного больнее, но тело его дрожало, он инстинктивно отступил, когда размытое изображение вновь шевельнулось.

Дожен… Дожен ударил его… Предательство казалось таким неожиданным, что Сэмьюэл потерял способность что-либо понимать.

Японец шагнул к нему, и мальчик вновь вздрогнул. Ему казалось, что что-то важное потерпело крах, разрушилось прямо у него на глазах, а затем восстановилось и исчезло, взяв с собой какую-то часть Сэмьюэла и оставив неизгладимое чувство пустоты.

Ему казалось, что он видит себя со стороны. Слезы, бегущие по щекам, пот, струящийся по подбородку и оставляющий темные пятна на его рубашке.

Дожен теперь не пытался подойти ближе. Тот, второй, наблюдающий со стороны Сэмьюэл подумал, что Дожен удивлен, хотя на лице этого не было видно. Опустошенный же Сэмьюэл стоял и плакал.

– Самуа-сан, – подал голос Дожен. Сэмьюэл отступил.

Дожен посмотрел на него, затем вернулся к своему верстаку. Укрепил доску, начал пилить.

– Я расскажу тебе историю, – сказал он на японском. – Все японские мальчики знают ее, но, возможно, другим мальчикам она неизвестна. Ты должен услышать ее сейчас. История эта об ученике, который хотел научиться владеть мечом, решил найти самого великого мастера. Ему указали дорогу, и он направился в горы. В конце концов он нашел гробницу, а рядом хижину ветхого отшельника. Этот отшельник и был мастером, самым умелым бойцом. «Я пришел, чтобы научиться владеть мечом», – Дожен изобразил, как ученик торжественно объявил о своих намерениях. «Сколько времени потребуется, чтобы овладеть этим искусством?» Отшельник ответил: «Десять лет». Ученик был разочарован. «А если я буду работать „усердно, учиться в два раза быстрее?“ На это мастер ответил: „Двадцать лет“.

Дожен расстелил кусок материи на коленях, поставил на них заготовку. С помощью резца он начал вырезать спинку стула. Пока он говорил, ни разу не оторвал взгляд от резца.

– Ученик решил не спорить, только попросил взять его на обучение. Но мастер не давал ему никаких заданий, кроме как принести хворост, убрать в хижине, приготовить еду. Не оставалось даже времени на упражнения с мечом. Прошел год, и ученик почувствовал, что ждать больше не может. «Мастер, – потребовал он, – когда мы начнем тренировки? Неужели я для тебя только раб?» Но мастер ничего не ответил, и ученику пришлось довольствоваться тем же, что он и делал, только с каждым днем он становился вес злее. Однажды он стирал одежду, подумывая о том, чтобы оставить этого сумасшедшего, но тут на него обрушился мощный удар палки. Упав на землю, он увидел над собой мастера. «Учитель, – закричал он, – я только стирал вашу одежду! Я делал нужную работу. Почему вы ударили меня?» Но мастер ничего не ответил. Ученик не мог понять, что он сделал не так, но решил работать еще лучше.

На следующий день он усердно колол дрова, и тут мастер ударил его опять. Удар был столь силен, что ученик упал на землю. «За что ты наказываешь меня?» – спросил ученик. Но мастер только молча посмотрел на него, без тени гнева на лице. Ученик стал подумывать вновь об уходе. Этот старик сумасшедший! Ученик стал наблюдать за ним, и когда тот в следующий раз занес палку, то сумел отклониться, хотя ему пришлось для этого скатиться в овраг.

После этого нападения участились, но ученик избегал удары, в конце концов он начал понимать, что же происходит. Но лучше ему не стало. Чем удачнее он избегал удары, тем с большей неожиданностью мастер их наносил. Он подкрадывался к ученику, когда тот спал, когда он мылся. Ученик думал, что сойдет с ума, но постепенно его чувства так обострились, что ему почти всегда удавалось увертываться от ударов. Но они продолжались, тысяча ударов в любое время, в любом месте, а однажды, на четвертый год, ученик склонился над костром, готовясь высыпать овощи в котел, и тут мастер атаковал его со спины. Ученик просто схватил крышку котла, парировал его удар и продолжал свое дело.

Маленькие стружки коа падали на белую ткань на коленях Дожена. Знакомый звук номи, касающегося дерева, создавал определенный неутомительный ритм.

– С этого времени ученик стал мастером, так и не коснувшись меча.

Сэмьюэл понял, зачем Дожен рассказал ему это. Захотелось стать таким же терпеливым, преданным учеником. Этого хотелось больше всего на свете. Он знал, что, если Дожен ударит его вновь, он не сможет увернуться, и единственное, что ему останется, это пойти, взять острую японскую пилу и покончить с собой.

Дожен посмотрел ему в глаза. Он увидел слезы, которые мальчик уже не мог удерживать. Казалось, отчаяние поселилось в нем и изливается наружу соленой влагой.

– Пожалуйста, – голос срывался на шопот, – Дожен-сан…

Дожен отошлет его. Сэмьюэл знал это. При обучении Дожен не потерпит слабости, уклонений, боязни руки. Дожен предлагал свое учение только так: или бери, или уходи.

Дожен смотрел на него, руки были неподвижны на коленях, в глазах ничего нельзя было прочесть. Он резко нарушил молчание.

– Я хочу обещать. Никогда не ударь. Возможно, другие парень ударять. Мне никогда.

Сэмьюэл не был уверен, что понял. Он глухо переспросил:

– Что?

Дожен коснулся рукой своей груди, затем груди Сэмьюэла.

– Мне. Ты. Не ударь. Никогда. Обещать; Да? Ты верить, тело верить Дожену, да? Голова верить. Нога верить.

Сэмьюэл только смотрел на Дожена. Японец чуть расставил ноги и занял позу «шенуен но камайя» – расслабленная степень готовности, которая позволяет ему легко переместиться в любую сторону. Когда он внезапно поднял руку, Сэмьюэл отпрыгнул. Рука Дожена замерла на уровне плеча Сэмьюэла на расстоянии примерно в фут.

– Не сдаваться, да? O'кей. Мне, ты, не сдаваться тоже.

Не глупо, да?

Он начал поворачиваться. Сэмьюэл уловил движение уголком глаза. Прежде чем он успел увернуться, рука Дожена белой птицей мелькнула у его лица. Сэмьюэл прижался к стене, его глаза были закрыты, а тело сжалось перед ударом. Но его не последовало. Только поток воздуха у щеки. Когда в конце концов открыл заплаканные глаза, рука Дожена – ладонь открыта – все еще была у его лица.

Пальцы Дожена коснулись его кожи, мягкие, как пух.

– Сэмыоэл-сан. Ты верить Дожену. Я обещать. Я не лгать. Ударить никогда.

Сэмьюэл прикусил нижнюю губу, чтобы она не дрожала, как у ребенка.

– Каким словом обещают? – глухо сказал он.

– Чикай.

– Пообещай на японском, – сказал Сэмьюэл. Дожен сделал шаг назад, сложил руки и отвесил поклон.

– Я обещаю тебе, Сэмьюэл-сан, я никогда не ударю тебя намеренно, ни в коем случае.

Медленно Сэмьюэл выпрямился, он сложил ладони, повторяя жест Дожена, только поклонился ниже. Затем сказал, что он стыдится, просит прощения, будет исправляться и всей душой верит обещаниям Дожена.

Но все-таки всей душой он не верил, тем более колено Дожена мелькнуло у самого лица Сэмьюэла, когда он отвешивал поклон. Глаза его автоматически сузились, а тело откинулось, отклоняясь от удара. Но движение Дожена было точно рассчитано, он не собирался наносить удар. Сэмьюэл выпрямился и стал ждать, притворяясь, что слез облегчения, готовых заструиться по его лицу, вообще не существует.

Дожен словно ничего не замечал. Он сел на свой стул и вновь принялся за работу.

– Не подходи мальчики в школе, – сказал он так, будто никакой стычки вообще не было.

– Я думаю, все не так плохо, – ответил Сэмьюэл. И действительно, все стало казаться не столь уж ужасным, особенно по сравнению с тем, что он чувствовал раньше.

– Школа – время, когда много мальчики драться. Драться плохо, Сэмьюэл-сан. Дожен не любить драться. O'кей. Но мальчики не драться, только знать две вещи; мальчики бояться – одна вещь, хороший мальчик – не проиграть. Ты боялся?

– Я не боюсь.

– Ты сказал боишься. Не хотеть идти обратно в школу. Сэмьюэл взял заготовку стенки ящика. Его щеке все еще было больно от пощечины Дожена.

– Ты – не бояться. Ты драться хорошо, да? Сэмьюэл наждачной бумагой начал тереть доску. Ритм все учащался.

– Я никогда не дрался.

– Я учить тебя драться. O'кей? Дожен чертовски драться хорошо. Песня тигра, Сэмьюэл-сан. Помнишь песню тигра?

– Я помню.

Удар пришел словно бы ниоткуда, кулак Дожена вдруг очутился под его подбородком. Сэмьюэл отдернулся, весь похолодев, но рука только коснулась кожи. Мальчик даже не слышал, как японец подошел к нему.

Дожен медленно попятился.

– Время уже идти. Слушай хорошо. Он разжал руку и дунул на ладонь, как будто бы прогонял муху.

– Один только вещь плохо, Сэмьюэл-сан. Ты драться, кто-то ударит. Меня не ударит, «чикай», честь, тебе не ударить. Дожен учить весь день хорошо драться. Работать, работать, работать. Сэмьюэл-сан научится, как драться номер один. Затем ты уйти – «котсун»!

Он сложил ладони, издав резкий звук:

– Ты ударишь больно, ты прекратишь драться, ты один мертвая утка.

Сэмьюэл на это ничего не сказал. Он опустил голову и продолжал наждачной бумагой тереть дерево, думая о том, как сделать дыхание ровным и успокоиться.

– O'кей, – сказал Дожен. – O'кей. Однажды ты идти вниз в Китай-город, найти кто-нибудь ударить тебя.