Текст книги "Другая жизнь"

Глава 16

Определенные обстоятельства способны убедить человека, что секс – не главное в жизни. Со временем некоторые ощущения делаются острее, тогда тактильные ощущения, стоящие титанических усилий и берущие за живое, становятся своего рода компенсацией. Отсутствие физических наслаждений позволяет сильнее прочувствовать все прочие прелести жизни, льющиеся словно из рога изобилия в фантасмагорических снах.

Мысленно застряв на этом выражении прелести жизни в фантасмагорических снах, Джексон уже больше ни о чем другом не мог думать. Какие такие прелести жизни? Работу он ненавидел. Так называемый «лучший друг» стал тем единственным человеком, которого он больше других предпочитал избегать. Старшая дочь передвигалась все с большим трудом, так что скоро придется покупать ей инвалидное кресло. Младшую невозможно было отвлечь от мыслей о полноте и оторвать от вредной калорийной пищи, к тому же на ее округлившемся лице застыло выражение оскорбленной невинности за то, что ее много лет надували с кортомалофрином, а слово «плацебо» она начисто отказывалась понимать. И жена… Она всегда рядом, но недосягаемая, словно живет в параллельном мире; у него появилось ощущение, что все его крики, махи руками, прыжки вверх и вниз с целью привлечь к себе внимание совершенно бесполезны, поскольку их никто не замечает, словно он умер. Он будто уже не жил с женой, а регулярно ее навещал. Казалось, она лишь изредка замечает, что бутерброд был съеден, а в корзине для белья появилась еще одна пара носков, и принимает это за вторжение в жизнь потусторонних сил.

Более того, каждый рекламный плакат краски для волос в метро или ролик по телевизору, эротический фильм в ночной программе или соленые шуточки на работе – все лишь подтверждало тот факт, что секс – вещь чрезвычайно значимая. С такой перспективой на будущее, внезапно ставшей чернобелой, Джексон осознал, что не понимал всей важности секса до тех пор, пока не потерял возможность его иметь. Он был изгоем, лишенным не только самого процесса, но и всего, что с этим связано в гораздо более общем смысле слова: нежных прикосновений, интимного перешептывания и многозначительных взглядов, улыбок и кокетливого желания поправить его каштановые кудри, когда пальчики, словно невзначай, касаются лба, а он потом весь день напряженно вспоминает этот момент. Больше всего он скучал именно по этим намекам и жестам, ему не хватало той энергии, которой они заряжали, секс – это не цель, это топливо для ее достижения. Джексон не ощущал вкус еды и стал есть больше. Выпивка больше не вызывала эйфории восторга, а, напротив, делала его желчным; все же, не теряя надежды, что еще одна бутылка пива вернет ему ощущение радости былых лет, он пил все больше. Странно, но, когда он полез в холодильник за очередной бутылкой, Кэрол бросила на него пронзительный взгляд, заметив который он подумал, что его несуеверная жена начала верить в привидения. Но не только его жизнь наполнилась муками голода, существование Кэрол тоже стало блеклым, бесцветным, пустым, она была жертвой собственной ошибочной комбинации, построенной на нежелании прощать.

Кроме того, из-за долгов по кредитной карте у него появилось ощущение, что за ним следят. На улице Джексон краем глаза замечал рядом очертания незнакомой фигуры или отмечал шорох в кустах за спиной, мучился ощущением присутствия кого-то, но, поглядев по сторонам, видел лишь соседскую собаку или покачнувшуюся от ветра ветку на дереве. Однако ощущение не покидало его. Сумма долга была куда внушительнее, чем предполагала Кэрол. Последнее время он стал лично оплачивать коммунальные счета, а жена занималась только страховкой. Чтобы она не была в курсе его долгов, он завел еще две карты, и счета приходили в офис; по остальным трем он платил через Интернет. Он постоянно думал о том, что чувство собственной порочности, бесполезности и неминуемо надвигающейся катастрофы сродни проявлению рака у Глинис. Он не умалял всей серьезности ее заболевания, но сходство их положения казалось очевидным; у Джексона был фискальный рак. Даже когда он думал о своем положении дел в целом, о той несправедливости и испорченности, поедавшей его изнутри, должно быть, он испытывал то же чувство, что и Глинис, просматривая рецепты по телевизору, которые она никогда не будет готовить, и ощущение несправедливости и испорченности поглощало и ее. Смертельная болезнь стала причиной ее человеческой несостоятельности. И Глинис, и Джексон с ужасом ждали, что наступит тот день, когда в дверь постучатся сотрудники коллекторского агентства и потребуют отдать все, что у них осталось.

Человек вполне способен, например, начать курить, зная, что смертельно болен… Совсем юные девушки отказываются от контрацептивов, потому что уже однажды забеременели… Больной ожирением подумает, что уже весит шестьсот фунтов, так зачем отказываться от куска кокосового кекса, если так хочется… Джексон настолько глубоко провалился в финансовую яму, что не очень бы переживал, стань она на пару дюймов глубже. Кроме того, имела место петля с обратным действием: долги заставляли страдать. Чем больше будет сумма долга, тем спокойнее он будет к нему относиться. Он должен был бы чувствовать себя хуже от осознания мысли, что поставил под угрозу не только собственное будущее, но и будущее жены, детей, поэтому, чтобы наказать себя, он еще больше влезал в долги. Ему требовалась то новая рубашка, то именно то, что рекламировали в магазине, Джексон с удивлением и удовольствием выяснял, сколько денег можно потратить, не улучшив при этом своих жизненных условий и не купив ничего ценного. Мотовство стало для него своеобразной игрой, некоторым развлечением в общем процессе самобичевания. А самое главное, что никто и ничто не могло его остановить. Будучи словно одурманенным, он мог в порыве щедрости потратить пятнадцать тысяч долларов на десять минор, при этом указать номер счета и пароль на сайте интернет-магазина.

Естественно, дом потерять он не хотел. Дело не только в том, что сумма займа на дом была огромной, но еще и в том, что они до конца не выплатили ипотечный кредит. Но все это казалось абстрактным. Они жили в доме. Туда возвращался каждый день после работы. У него был ключ. В шкафах висела его одежда; в холодильнике хранилась купленные им продукты; почта ежедневно приходила на этот адрес. Дом представлялся в его воображении трехмерным огромным пространством, до которого так просто дотянуться рукой, в котором он провел большую часть супружеской жизни, лишиться которого совершенно невозможно, а раз он этого не понимает и не допускает, значит, этого не случится.

Иногда Джексон мысленно возвращался во времена работы в «Наке» и с горечью вспоминал, как они с Шепом работали бок о бок – тогда они фактически вместе управляли компанией и сами выполняли работы, лишь изредка нанимая водопроводчиков или электриков, де-факто они были компаньонами. Продав «Нак», Шеп просто обязан был отдать его долю. Оформить на бумаге то, что существовало на практике. Фирма была продана за миллион, и он получил бы свои пять сотен штук, что позволило бы ему без проблем выплыть из этого океана долгов. Впрочем, будь он партнером, он мог бы и воспротивиться продаже, и Шеп, наняв управляющего, мог бы спокойно удрать в навозную кучу в любой стране третьего мира. Но он мог на него повлиять, – тогда у них еще были вполне доверительные отношения, – заставить признать, что Пемба, как и все его прошлые сумасбродные идеи с отъездом, – всего лишь сумасшедшая фантазия, которую не следует вносить в реальную жизнь. Тогда и по сей день они управляли бы фирмой, которая благодаря Интернету выросла в несколько раз в цене, и не какой-то чертов Погачник, а он, Джексон Бурдина, был бы сейчас весьма состоятельным человеком.

Вернувшись домой и поднявшись в спальню в один февральский день, Джексон понял, что это был еще и День святого Валентина. В голове даже мелькнула мысль, что стоит воспользоваться моментом и постараться совершить поступок, способный растопить сердце Кэрол, невзирая на то что все предыдущие его попытки провалились. Он даже представил: дюжина роз в красивой вазе, жест эффектный и не требующий особых усилий. Шоколадные конфеты, предусмотрительно спрятанные на самую верхнюю полку, где их не найдет Хитер. Поцелуй в щеку, почти формальный. «Зачем, Джексон, впрочем, очень мило», – сказано равнодушно, как-то бесцветно, таким тоном жена отвечала на звонки с номеров, которые были внесены в семейный «черный список». Кроме того, она лично внесла в этот список и собственного мужа.

Неужели он не заслужил подарок на День святого Валентина? Почему вместо очередной фланелевой рубашки не надеть что-то более привлекательное и не преподнести ему то, по чему он так соскучился?

Джексон никогда раньше себе такого не позволял, но, поскольку Погачника не было в офисе и Шеп взял очередной «отгул», он наплевал на протекающие краны и завел в поисковой системе «эскорт-услуги» и «бруклин нью-йорк».

Сердце бешено колотилось, пульс зашкаливал, он сидел и ждал последнего оплаченного кредитной картой заказа в кофейне «Старбакс» на Пятой авеню. Девушка, которую он выбрал по фотографии на сайте, была длинноволосой шатенкой с пышной грудью и томным выражением лица. Он скучал по игре в кошки-мышки, когда жена дразнила его, кокетливо сопротивлялась, и ему очень хотелось вспомнить об этом вновь. Он несколько минут оглядывал посетителей, стучащих по клавишам портативных компьютеров, расположившихся рядом с чашками капучино, и смог узнать свой подарок ко Дню святого Валентина только по красным колготкам, упомянутым ею во время разговора по телефону. Правда, она заметила его первой и бодро помахала рукой; он похолодел и успел лишь бросить безнадежный взгляд на дверь, через которую еще мог спастись бегством – Каприз (или как там ее зовут) уже стояла перед ним.

– Извини, – сказал Джексон, машинально отодвигая стул, о чем немедленно пожалел, поскольку намеревался скорее все выяснить и покончить с этим. – Ты не девушка с фотографии.

– Ах, дорогой, так всегда бывает, – сказала она и рассмеялась. – Понятия не имею, где они берут это фото. Хочешь кофе?

Он бы предпочел двойной бурбон. Однако Джексон позволил ей заказать кофе, решив лучше ее рассмотреть, и через некоторое время понял, что она склонилась над ним, вопросительно подняв бровь, ожидая купюры. У него была только десятка. Пока она стояла в очереди, он разглядел, что фигура у нее неплохая, но задняя часть тяжеловата. К счастью, он сделал заказ на одном из самых дорогих сайтов, поэтому девушка не явилась на встречу в вульгарном наряде с перьями, а надела стильный черный костюм, выгодно подчеркивающий фигуру. Его расстроила подмена, но, по крайней мере – слава богу – Каприз была белой. Ее даже можно было считать блондинкой – волосы она красила, – и Джексон с тоской подумал о тех днях, когда женщины держали такие вещи под большим секретом и никогда не выходили из дому, если был виден хоть миллиметр темных корней, а вот у его сопровождения они отросли уже на целый дюйм. Грудь, как он заметил, приглядевшись внимательно, была ненатуральной. Возможно, любая женщина кажется хорошенькой, когда ей чуть за двадцать, но у этой пропорции лица были далеки от совершенства. Конечно, люди уже привыкли к чертам, например, Джулии Робертс, но, разглядывая уличную проститутку, невольно критикуешь ее большой рот.

Пока он попивал самый дорогой кофе за день – чашка стоила всего пару долларов, но она не вернула сдачу, – до Джексона внезапно дошло, что встреча была назначена в публичном месте ради того, чтобы она могла к нему присмотреться. Самый верный путь, который должен казаться нормой, представлялся невообразимо скучным.

– Итак, давно занимаешься… этой работой?

– Не волнуйся, не вечность, – отмахнулась она, и Джексону на мгновение показалось – как это можно было понять всего через минуту? по выражению глаз? – что она совсем не глупа. – Зарабатываю на обучение в колледже в Бруклине, буду специалистом по подбору кадров. Знаешь, то, что называют «менеджер по персоналу». Вот я и решила, что такая работа – самый лучший способ узнать людей и получить базовые знания по вопросам подбора кадров.

Похоже, она не впервые использовала эту шутку, по крайней мере, она сработала и немного разрядила обстановку. Когда они выходили из кафе, он рассказывал ей о своей (на удивление нудной) работе, добавив, что в свободное время пишет книгу. Тем и хороши случайные встречи, что всегда можно приврать. Ведь совсем не обязательно признаваться, что он пока придумывает заголовок. Он даже проверил, как она отреагирует на один из последних: «Миф законопослушного гражданина»: Как нам, легковерным тихоням, забивают мозги дерьмом, или Вы даже не представляете, сколько всего вам может сойти с рук, если у вас есть яйца.

– Книга будет о том, как нами манипулируют, чтобы мы все действовали по одной программе, – объяснял он, с присущей ему живостью и энтузиазмом, когда они уже были на улице. – Знаешь это реалити-шоу «Всемирное полицейское видео»? Какой-нибудь лузер на пикапе мчится со скоростью сто миль в час по встречке, а за ним наши доблестные люди в синем. Разве злодеям удавалось уйти от блюстителей закона? Ни разу! В конце клипа их всегда ловят и валят мордой в грязь. Это и есть социальная инженерия без всяких тонкостей. Преступникам не откупиться. Нет шанса избежать наказания. То же самое показывают и в сериалах типа «Закон и порядок». Никто никогда не уходил от них с добычей. Все это обычная пропаганда.

Он стоял на холодном ветру с проституткой и рассуждал о полиции. Ее это явно позабавило.

– Знаешь, у тебя нет причин для беспокойства.

– Я и не нервничаю, – сказал он. – Я так всегда разговариваю.

– Тогда неудивительно, что тебе понадобились услуги эскорт-агентства.

Она опять шутила. Ему должно было это нравиться. В конце концов, он не сможет сделать это без эмоций, холодно и равнодушно; не в его характере. Ему хотелось казаться привлекательным. Хотелось произвести на нее впечатление, хоть это и звучит высокопарно.

– Гонорея не заразна, – произнес он, и слова набатным звоном отдались в голове. – Ох, я хотел сказать логорея. Понимаешь, моя жена, что называется, человек немного холодный. – Она промолчала, но не смогла скрыть улыбку. – Да, да, ты уже слышала. Моя жена фригидна. Нет, она не фригидна. Все дело во мне. Она просто великолепна. – Он едва сдержался, чтобы не добавить: «И выглядит в сто раз лучше тебя».

– Не стоит извиняться, Джонатан. Ну что, может, выпьем и поедим?

– У меня мало времени. Давай сразу к делу?

Он звонил Кэрол сегодня днем и сказал, что задержится на пару часов, что ему надо проконтролировать, как мастера перевесят полки на кухне, потому что там надо было оставить еще место для холодильника всего два фута шириной, а они сразу этого не сделали. Он объяснялся долго и путано, хотя был уверен, что Кэрол его вовсе не слушает. Самым страшным оказалось то, что врать для него ничуть не сложнее, чем говорить правду. Последнее время они оба только и делали, что лгали друг другу, перегружая речь большим количеством ненужных деталей. Вот почему ложь при создании литературного произведения приносит человеку облегчение. Это честная ложь.

Каприз привела его в чистенькую гостиницу, расположенную на Юнион-стрит, от трогательного вида которой внутри все сжалось. Он был весел и бодр, когда оформлял номер, стоимость которого заставила его еще больше превысить лимит по кредитной карте «Виза». Номер был наверху, тканевый абажур лампы с кистями; по-домашнему милое покрывало в технике синели на кровати, литографии с изображениями Бруклинского моста 1883 года. Помещение, как ни странно, было очень уютным.

Джексон принялся изучать картины на стенах, медленно расстегнул две верхние пуговицы на рубашке, дальше не смог.

– Знаешь, через неделю после открытия этого моста произошла трагедия. Кто-то из зевак крикнул, что мост рушится. И все в панике бросились бежать. Затоптали двенадцать человек.

Каприз прижалась к его спине и сунула руки в карманы брюк.

– Что ты говоришь!

– Смеешься надо мной.

– Ты прав, – с готовностью признала она.

Джексон резко повернулся к ней лицом и сжал руками бедра, удивляясь непривычным очертаниям. Через тонкую ткань блузки он ощущал жар ее тела, ведь именно этого он так хотел. Он не любил запах духов; Кэрол была равнодушна к парфюмерии, но вот что действительно его волновало, так это терпкий мускусный аромат ее кожи, он чувствовал его, когда она весь день возила туда-сюда Флику, вытаскивая и опять сажая ее в машину, – глубокий, тяжелый запах гнилой древесины. Уж если бы он задался целью повторить все до мельчайших деталей, должен был заставить Каприз надеть грязную футболку Кэрол.

– Ты тоже никогда не целуешься? Я читал, вы не очень это любите.

– Ты читал. – Она слегка коснулась его губ. – Думаю, проблема в том, что ты очень любишь книги, дурачок.

Дурачок.

– Опять смеешься.

– Ты, наверное, еще читал, что все это отвратительно и грязно. Знаешь, иногда я по-настоящему получаю удовольствие. А ты забавный.

Джексон повалил ее на кровать, едва она скинула узкую юбку и жакет, по-домашнему аккуратно повесив вещи на стул. Красное белье и чулки сделали свое дело, очень умелый ход.

Кэрол носила белье попроще… Не стоит думать о Кэрол, хотя выбора у него, похоже, нет.

Скоро настанет момент, когда нужно выключить свет.

Каприз прижалась к нему. У нее красивые ноги. У Кэрол бедра стали… Ого, а девочка верно выбрала себе дело. Кэрол никогда… Восхитительные колени скользнули по его ноге… Джексон вздрогнул, когда она слишком сильно надавила на ширинку, но все же это было нежно и приятно, и он подумал, что нет ничего страшного, что мужчина испытывает определенные чувства. Она расстегнула его рубашку и брюки, легкая прохлада, долгожданное освобождение от трусов, может, она сначала поработает ртом, давай, крошка…

Каприз вздрогнула и отпрянула:

– Это что?

– А ты как думаешь?

Она встала на колени.

– Что-то случилось или ты родился с дефектами?

– Я родился совершенно нормальным! – По крайней мере, Кэрол пыталась убедить его именно в этом.

– Слушай, извини, но я не могу. – Каприз встала и принялась натягивать блузку.

– Почему? Денег мало? Тебе надо всего лишь трахнуть меня, а не полюбить.

– Не могу, он слишком… Послушай, мне не до такой степени нужны деньги, ясно? Не думаю, что тебе вернут деньги за отель, но в агентстве я договорюсь. Есть и другие конторы… Попробуй договориться с теми, кто специализируется на инвалидах – на особых случаях.

Джексон вскочил и натянул брюки.

– На особых случаях? Это же просто рубец, я не идиот!

– Как бы то ни было, это не моя печаль.

Женщина в панике собиралась. До недавнего времени невозмутимая, она нервничала настолько, что на лице появилось выражение, с которым обычно главная героиня в триллере ловко открывает дверной замок шпилькой для волос, а в следующую минуту в окно врывается киллер.

– Удачи с книгой! – На выходе она вспомнила о вежливости. – Буду искать ее на прилавках.

Следующим утром, когда Шеп приехал на работу, Джексон был уже в офисе. Шеп опоздал – уже не в первый раз. Джексон хотел его перехватить, но в дверях уже подстерегал Погачник. Провожаемый насмешливыми взглядами коллег, Шеп прошел на свое место, снял дубленку и остался в яркой гавайской рубашке. Джексон обратил внимания, что короткие рукава позволяют разглядеть все еще крепкие мышцы рук, которыми он сам теперь не мог похвастаться. Тем временем Шеп стянул теплые брюки, под ними были легкие шорты, такие предпочитал носить Погачник летом, правда, сейчас был февраль. В довершение всего он включил маленький портативный вентилятор. Причиной этой многолетней войны был термостат (уже в 10:00 он показывал почти девяносто градусов), и если уж Шеп хотел этим окончательно настроить босса против себя, то стоило появляться вовремя. В поведении друга что-то казалось непривычным, он стал неуравновешенным и беспечным, но при этом оставался тихим, манера поведения и состояние Шепа очень подходило под его выражение из нового названия для книги: Мозги его были забиты дерьмом. Все в офисе сидели, молча уставившись в экраны мониторов, предоставляя Шепу и Погачнику сконцентрироваться друг на друге.

– Рад, что ты к нам присоединился, Накер, – сказал начальник. – Не могу поверить, что ты нас осчастливил. Чем мы заслужили такую честь? Великолепный лорд Тунеядец снизошел до трущоб и явился на работу.

– У жены вчера была очень высокая температура, – спокойно ответил Шеп, не поворачивая головы, и поправил вентилятор. – Какая-то инфекция. Я всю ночь провел в больнице.

– Хронические опоздания и прогулы – повод для увольнения, это признает любой суд, в который ты меня потащишь.

– Да, сэр. Я согласен, в случае, если человек просто любит поспать подольше, надо принимать решительные меры. Но это не относится к тому, кто даже не ложился.

– Значит, при том, что ты являешься сюда, когда соблаговолишь, я еще должен и сочувствовать тебе?

– Нет, сэр. Я полагаю, вам следует принять во внимание исключительные обстоятельства, сложившиеся в моей семье, что я и жду от такого разумного руководителя, как вы.

– Но я не разумный. Ты уволен, Накер.

Шеп похолодел. Он смотрел на экран невидящим взглядом.

– Сэр. Мистер Погачник, я понимаю ваше недовольство и обещаю впредь являться вовремя и работать столько дней в неделю, сколько позволят сложившиеся обстоятельства. С вашего разрешения, сейчас я хотел бы заняться своими прямыми обязанностями. Накопилось очень много жалоб на брак в работе. – Он замолчал, и Джексон, казалось, слышал, как он добавил про себя: «Некогда безупречной, а теперь некачественной». – Надо отреагировать. Как вы знаете, жизнь моей жены зависит от страховки, которую оплачивает эта компания. Посему я умоляю вас пересмотреть свое решение.

– Не повезло тебе, Накер. Я не жену твою нанимал, и я не держу хоспис. Если у тебя проблемы, обращайся в конгресс. А теперь собирай свои манатки и убирайся.

Погачник угрожал и раньше, но на этот раз все было по-другому. И не имеет значения, что босс и сам был человеком не вполне пунктуальным; игра закончена.

Осознав, что этот веснушчатый толстяк не собирается идти на уступки и такой опытный работник уже никому не нужен, Шеп неожиданно расправил плечи и расслабленно опустил руки. Всем своим внешним видом он давал понять, что совершенно спокоен, как давний приверженец йоги. Губы растянулись в загадочной улыбке. Он выглядел невозмутимым. Джексон все понял. Когда на протяжении долгого времени ты постоянно находишься в страхе, то, когда положение дел меняется и тебе уже нечего бояться, наступает облегчение. И ты принимаешь это. И радуешься даже плохому, поскольку нет ничего хуже постоянного страха. А то, что уже позади, больше не пугает.

Шеп встал из-за стола и прошелся по комнате в поисках картонной коробки, он на глазах превращался в того, прежнего Шепа, человека, которому Джексон, как ни стыдно признавать, старался подражать. Даже походка стала более уверенной, и он уже не напоминал пресмыкающегося перед начальством подхалима, каким был совсем недавно. «Хладнокровный Люк» вернулся. Только сейчас Джексон понял, как скучал по прежнему Шепу: сильному, самодостаточному, храброму. Человеку, на которого можно положиться в любой ситуации, который не забудет накормить вашу собаку или полить цветы, если вы уехали в отпуск, и всегда положит запасной ключ от дома на прежнее место. Всегда даст другу в долг, будь то пять баксов или пять тысяч. И никогда об этом не напомнит. Надежный, щедрый человек, относящийся к вымирающему роду в стране, где каждый стремится все получить бесплатно и не упускает случая этим воспользоваться. У него было весьма необычное хобби мастерить фонтаны, которое многие считали глупым и смешным, но Джексон прежде всего находил его опасным для Шепа Накера, поскольку они были для друга неиссякаемым источником чистоты и свежести, столь редко встречающихся в современном прагматичном мире. При всей своей доброте и работоспособности, он мечтал лишь об одном: быть свободным. Теперь хотел он или нет, но получил именно свободу, жаль только, что время было выбрано так чертовски неудачно.

Сердито сверкая глазами, Погачник, казалось, был не удовлетворен происходящим, несмотря на то что смог наконец выполнить свои угрозы: когда человек совершил то, чего долго желал, невольно испытывает сожаление, что теперь ему не о чем мечтать. Шеп тем временем обошел офис, обмениваясь веселыми шуточками с коллегами, пожимая руки, то и дело похлопывая кого-то по плечу. Несмотря на наряд бездомного бродяги, живущего на пляже, любой человек, переступивший порог офиса, сразу бы угадал в нем истинного начальника, по непонятной прихоти облаченного в гавайскую рубашку. Он таким и был. Этого Погачник и не мог стерпеть, в этом и была действительная причина увольнения. Каково бы ни было официальное положение дел, Шеп всегда был в этой конторе боссом, а Погачник был и останется простым работягой, хоть и смог, наконец, избавиться от Накера.

Благодаря запрету Погачника на «обладание личным имуществом», Шепу не пришлось складывать рамки с фотографиями и прочую мелочь, уход был довольно быстрым. Остановившись в дверях с перекинутой через руку дубленкой и парой коробок под мышкой, Шеп оглядел помещение.

Веб-дизайнер не сдержался и выкрикнул:

– Эй, Накер, что-то забыл?

– Только тебя!

В офисе раздался дружный смех.

– Возьми меня с собой!

Джексону было приятно, что Шеп попрощался с ним лично; он не хотел оставаться для него всего лишь одним из коллег.

– Давай помогу, – сказал он и взял одну из коробок с бумагами.

– Спасибо, – ответил Шеп, и они вместе вышли из офиса.

Молча они дошли до машины.

– Мне пришлось продать «гольф», на котором ездила Глинис, – медленно произнес Шеп, закрывая багажник. – Слава богу, она пока не заметила.

– Она все еще надеется опять сесть за руль?

– Видимо. Ох, понятия не имею, о чем она думает.

– Живет в своем мирке, – кивнул Джексон. – Мужественно все терпит.

– Да. Можно сказать и так. Знаешь, ты возвращайся. А то и тебя уволят. Он шанс не упустит.

– Пошел он. Не представляю, как я буду работать здесь без тебя.

– Ты еще сам себя удивишь. Не считай себя обязанным совершить ради меня какой-то поступок.

– Не волнуйся, если я и совершу поступок, то только ради себя.

Забавно, но его слова прозвучали невыразительно. И остроумие, и другие чувства молчали. Свет даже не блеснул. Но все сказанное было правдой, Джексон действительно не мог себе представить, как выдержит хоть день в офисе, по температуре напоминавшем южный курорт, без Шепа – для Джексона он стал местом передышки, в определенном смысле чем-то похожим на Пембу – тем единственным островком, куда он мог сбежать. Для него это стало целью, попаданием в яблочко на нарисованной им же самим мишени и не из-за отсутствия воображения или желания, а-ля Глинис, стойко переносить трудности. Это было не отрицание, а осознание: невозможно представить, что он еще раз войдет в эти двери и позволит вновь себя использовать, тупо и бессмысленно, став таким же, как большинство населения, находящегося под властью правительства, нет, потому что этого не будет. Этому никогда не бывать.

– Я подумал, – осторожно заметил Джексон, – что у меня сегодня отгул.

Шеп пожал плечами:

– Тогда, может, прогуляемся? Проспект-Парк, как в старые добрые времена. Раз уж с сегодняшнего дня у меня каждый день «отгул».

– Только если наденешь куртку. Даже смотреть на тебя холодно. – Шеп стал натягивать одежду. – И штаны тоже.

Шеп опустил голову, глянул на свои голые ноги и усмехнулся.

– Лучше не надо. Такой сумасшедший внешний вид соответствует моему настроению.

– Ты похож на психа.

– Так и я об этом.

Они пошли вниз по Седьмой авеню. И вновь в воображении мелькнул затуманенный образ далекой Пембы, словно сфокусированный в объективе камеры: Джексон внезапно отчетливо осознал, что это их последняя совместная прогулка. Сейчас они последний раз свернули на Девятую авеню.

– Ну и как ты? – задал вопрос Шеп с той же интонацией, что и Руби когда-то спрашивала сестру в больничной палате.

Джексон на мгновение прислушался к себе и отчетливо ощутил, как похолодело все внутри – долги по кредитным картам, ведь он уже давно превысил все лимиты и по «Визе», и по «Дискаверкард». Операция, последующее воспаление, желание измениться, приведшее к плачевным результатам. Он вспомнил о произошедшем на Юнион-стрит, о том, что даже за деньги женщина отказалась спать с ним. Однако об этом было поздно и долго рассказывать. А главное, его откровения уже ничего бы не изменили. Возможно, это было бы и не бесполезно, по крайней мере, появилась бы тема для разговора. Им это было необходимо; был нужен толчок. Причина была не очень подходящая, но весьма значительная, чтобы заострить на этом внимание. Что же до истинной причины, Джексон не хотел даже мысленно ее формулировать, поскольку все эпитеты казались сложными для понимания; именно сегодня он смог избавиться от Терапии Кредитными Картами и не хотел даже самому себе ничего объяснять.

Однако порыв друга невозможно было оставить без ответа, он обязан был поделиться наболевшим.

– Флика очень плоха. Это неотвратимо, помочь ей невозможно. Мой брак трещит по швам, и то, что расставание ненеотвратимо, совсем не значит, что его можно предотвратить.

– Очень тебе сочувствую. Что произошло?

Джексон старался быть откровенным, но не вдаваться в подробности. Из них двоих именно у Шепа сейчас были серьезные проблемы, он не имеет права вести себя эгоистично. Откровенно говоря, он чувствовал себя неотъемлемой частью того плана, который Шеп разрабатывал многие годы, и рассматривал перспективу обозначения собственной Пембы не абстрактно, а как существующий остров мечты. Пожалуй, впервые в жизни Джексон не казался самому себе законченным эгоистом.

– Честно говоря, я всегда считал, что не заслужил ее. Она красива и способна с честью выполнить все, что задумала, она талантлива во всем, будь то ландшафтный дизайн, работа в Ай-би-эм или уход за ребенком с такой страшной болезнью, что она встречается только еще у трехсот пятидесяти человек во всем мире. К тому же она просто хороший человек. Думаю, с годами она стала разделять мое мнение. Я ее не заслуживаю.

Джексон говорил мягким, спокойным тоном, его речь напоминала философское размышление, Шеп повернулся к другу и окинул его тяжелым взором, увиденное, а возможно, скрытое, его встревожило настолько, что он не нашелся что ответить.