Текст книги "Другая жизнь"

Они вошли в парк, и Джексон вспомнил, как они гуляли здесь около года назад, оживленно болтали, и Шеп тогда восклицал, что никогда бы не допустил, чтобы у Глинис была какая-то дешевая страховка; он переступил через себя, обеспечил ей первоклассное медицинское обслуживание, сыграв роль коронованного Ангуса, а Глинис все равно умирала. Собственная неспособность помочь не казалась ему малодушием, просто он был человеком чувствительным. Почему судьба только пополняла список невзгод, которых он стремился избежать: Флике с каждым днем становится все хуже; Глинис может не выдержать битвы с раком; Хитер стала еще толще и страдает, что не может найти парня, в довершение всего он вынужден был признаться Кэрол в непомерных долгах и в том, что на их доме вскоре может появиться табличка «Продается»; и все это помимо неурожаев, краха фондовых рынков и ураганов, информация о которых обрушивается на тебя, едва встаешь утром с кровати. Если считать, что фортуна – всего лишь редкие поблажки злого рока, то он был самым счастливым человеком на свете.

Джексон ждал, когда Шеп поднимет вопрос о потерянной страховке. Вместо этого он заговорил об отце.

– Мне стыдно, что я его почти не навещаю, – сказал Шеп. – Не могу заставить себя приблизиться к нему из-за этой проклятой си-дифф, боюсь навредить Глинис. Врачи никак не могут с ней справиться. Снова и снова пичкают его антибиотиками. Я даже не сдержался в разговоре с медсестрой несколько недель назад. Представь: я попытался объяснить ей, что им необходимо соблюдать гигиену, для начала просто мыть руки. Знаешь, как она отреагировала? Рассмеялась. Сказала, что они проводили лабораторный эксперимент. Если в чашке Петри смешать вещества, содержащие си-дифф, и дезинфицирующие средства, число бактерий увеличивается.

– Разве эта дрянь не должна их уничтожать? Эй, друг, такими организмами надо восхищаться. Сейчас много пишут о том, что когда-нибудь на Земле появится иная форма жизни, более развитая. Я считаю, будущее за микроорганизмами. Через несколько тысяч лет на Земле не останется ничего, кроме плесени, вшей, вирусов и стрептококков.

– Ты говоришь так, будто рад этому.

– Да, – сказал Джексон. – Безмерно.

– Папа еще больше похудел, говорят, это очень плохо. Когда я с ним разговаривал последние несколько раз, он поразил меня такими высказываниями, что я усомнился, действительно ли он стал немощным стариком. Он заявил, что больше не верит в Бога.

– Не может быть, – поразился Джексон. – У него просто было плохое настроение, или он решил над тобой поиздеваться.

– Он был совершенно серьезен. Сказал, что чем ближе подходит к концу, тем отчетливее осознает, что ждать нечего. Говорил, что сам не понимает, почему ему потребовалось столько времени, чтобы понять такую простую истину – раз ты умер, значит, умер. И еще добавил, что после стольких лет преданного служения Богу и церкви он заслужил лишь унижения, много месяцев унижений – лежать в дерьме и терпеть грубость толстой нервной медсестры-китаянки с холодной грубой губкой в руках. Он вспоминал о том, что прихожане много раз говорили ему об этом, когда в семье умирал ребенок или когда люди переживали страшную аварию и буквально возвращались с того света, но он их не слушал, а теперь сам все понял.

– Весьма изощренно.

– Я считаю это ужасающим.

Джексон остановился и повернулся к другу:

– Я всегда думал, что ты далек от этой христианской ерунды.

– В принципе да. Вернее, так оно и есть. Неплохая сказка, но все это кажется слишком фантастичным – истории о Сыне Божьем, непорочном зачатии и прочем. И во всех религиях речь идет лишь об одном виде жизни, только на этой планете, вращающейся вокруг единственной яркой звезды, словно это центр всего мироздания, венец творения – возникают подозрения, что это не так, верно? Когда поднимаешь глаза к небу и видишь так много всего? И еще то, что мы с Глинис неоднократно наблюдали в поездках по бедным, действительно очень бедным странам: зловонные стоки, болезни, маленькие дети, гибнущие от несметного количества микробов в воде… Разве это не наводит на мысли, что никто этим не управляет – по крайней мере, не вселенская мудрость. Несмотря на веру отца, мне всегда было спокойнее думать, что это не так. Если я считаю, что ничего высшего не существует, а теперь и он пришел к такому выводу… Я не знаю. Все непросто. У меня какое-то странное ощущение. Я задумываюсь о том, что должен делать, если меня волнует судьба отца. Иногда мне кажется, что надо поговорить с ним и заставить вновь поверить в то, во что, впрочем, сам не верю. Порой у меня такое чувство, что я должен почитать ему Книгу Иова. Или пропеть песню «Выносящие снопы» по телефону. Мне очень тяжело вести с ним такие разговоры. Господи, я всегда считал, что люди, наоборот, обращаются к религии, когда страшатся смерти.

– С Глинис этого тоже не случилось.

– Она вообще человек своеобразный. Даже если и увидит свет в конце тоннеля, сделает вид, что не заметила, только чтобы позлить сестер. Кроме того, она не верит в то, что умирает, поэтому отказывается даже бояться.

– Если бы все зависело от силы воли, Глинис жила бы до ста лет.

– А ты веришь в загробную жизнь?

– Не-a. Да мне она и не нужна. Кто еще захочет продлить такое?

– Я так полагаю, дело не в мезотелиоме или «хэндимэн-точка-ком».

– Даже если и так. Я просто устал, дружище.

– От чего?

– От всего. От всего, черт возьми.

Шеп вновь окинул его подозрительным взглядом.

Они миновали загон, в котором молодая женщина выгуливала лошадь. Она с удивлением посмотрела на мужчину в дубленке и шортах, но не выразила беспокойства, видимо решив, что этот коренастый парень все же не производит впечатления психа. Центральная аллея была пустынной и казалась заброшенной, тусклое небо, посыпающее землю мелкими холодными крупинками, дополняло мрачную картину. Обледенелые дорожки были покрыты слоем соли. Пожалуй, зимой городу не нужны парки.

Освобождение Шепа представлялось таким же мрачным, как и окружающий пейзаж.

– Настало время объявить себя банкротом.

Джексон, до этого момента пребывавший в состоянии меланхоличного уныния, не заметил, как они оказались у выхода на Пятнадцатую улицу. Но, услышав слова Шепа, едва не налетел на бордюр тротуара.

– Не может быть! Со всеми теми деньгами, что ты получил за «Нак»?

– Ты забыл о состраховании, это сорок процентов. И папа. Страховка Амелии. Кроме того, я уже продал все, что мог, на интернет-аукционе «И-Бэй»: машину Глинис, свои рыболовные снасти, коллекцию аудиозаписей; уже был готов продать Свадебный фонтан, но, боюсь, его купят, чтобы просто переплавить серебро, рука не поднимается. Все это ушло на текущие расходы; суммы едва хватило на анализы и ПЭТ. Да я и не был богат. Миллион долларов – не такие огромные деньги.

– Значит ли это, что Глинис… если Глинис?..

Шеп перехватил его мысль с тем благородством, с каким взял у него около машины коробки, вынесенные из «Умельца Рэнди».

– Теперь умрет раньше? Да, это возможно. Я много об этом думал. Тут уж ничего не поделать. Должно быть, это мое наказание. Не представляешь, как ужасно это осознавать.

– Может, так будет лучше и для нее, в определенном смысле?

– И что ты предлагаешь, задушить ее подушкой? Это не мне решать. Она еще жива. Несмотря на все лекарства, мизерные порции еды, которые я с трудом в нее запихиваю, она все еще жива. Значит, она этого хочет. Всего один месяц без страховки, и я пропал. Даже еще хуже. Я буду по самое горло в дерьме, а теперь еще и без зарплаты.

– Может, ты получишь выходное пособие.

– Оно все уйдет на оплату долгов.

– Ну, может, разорение тебе сейчас кстати. Пусть счета копятся, складывай их в папочку. Отчерти линию. Начни сначала. В этом и прелесть банкротства. – Джексон подумал, что такой вариант подошел бы и ему самому для решения проблемы долгов, но быстро отклонил его. Не из-за боязни позора. Просто это было слишком волнующе.

– Я привык всегда оставаться самим собой, – сказал Шеп. – Ты ругал меня, что я позволяю таким людям, как Берил, пользоваться мной, но я не обращаю на такие вещи внимания. Для меня главное – высоко держать голову, чувствовать, что способен помочь тем, кто от меня зависит. А ты предлагаешь мне стать таким же разгильдяем, как все.

Вспыхнувшее было возмущение словами друга быстро сменилось тоской. Он бы непременно сказал Шепу Накеру, что считает его финансовый крах несправедливостью, но это уже не интересовало друга. Высокооктановая смесь различных эмоций, служившая ему топливом всю сознательную жизнь, – презрение, возмущение, страх – внезапно стала вытекать, как из бензобака автомобиля. Он бы с удовольствием поддержал Шепа и сам мечтал, чтобы все вновь пошло своим чередом, как и их неспешная прогулка по парку. Но сколько ни думал, подходящая фраза никак не выстраивалась в голове.

Они прошли весь маршрут длиной четыре мили, последние из которых оба молчали, погруженные в собственные мысли. Когда они вернулись к машине Шепа, Джексону захотелось сказать что-то мудрое и запоминающееся, но на ум не шло ничего лучше: «Береги себя», хотя и это должен был кто-то произнести. У них не было привычки долго прощаться, пожимать руки и похлопывать друг друга по плечу, но сейчас, стоя у водительской двери, Джексон крепко обнял Шепа, и они стояли так достаточно долго. Расставшись с другом, Джексон пошел вниз по улице, размышляя о том, что дружеские объятия – то, что нужно в такой ситуации. Это куда лучше, чем умные речи.

Вернувшись домой в середине дня, в подтверждение слов о взятом «отгуле», Джексон ощущал ту же легкость и безмятежность, что и Шеп, когда слушал самый страшный для себя приговор в «Умельце Рэнди». Ему казалось, что он очистился, – словно Гэб Накер ошибался, и когда-то один мученик все же принял смерть за людские грехи; словно он только вышел из душа и смахнул банным полотенцем всю мерзость, притаившуюся в паху. Джексон больше не переживал о долгах по кредитной карте; пропало ощущение, что за ним следят. Ситуация с Каприз казалась ему теперь комичной, и он даже пожалел, что отказался зайти с ней в бар и раскошелиться на пиво. Он был расстроен, что Шеп уволен и разорен, но это была уже мягкая, спокойная грусть, густая и плотная, как серое небо в пасмурный день. Случай с Шепом еще раз подтверждал, что не существует никакой зависимости между добродетелью и вознаграждением и не было никогда. Осмысление было легким и простым, он воспринимал это спокойно и без колебаний, как напоминание купить бумажные салфетки.

Отсутствие тревоги лишь еще больше обозначило, в каком нервном напряжении он провел последний год, если не существенную часть жизни. Оглядываясь в прошлое, он понимал, что должен был давно позволить себе передышку на острове. Шеп – гений. У каждого человека должна быть в душе своя Пемба.

Мысли, словно целебный бальзам, обволакивали его раны. Он ощущал усталость, однако это было приятное чувство, как после долгой тренировки в спортзале. Он неожиданно вспомнил темы, на которые так любил рассуждать в прошлом: минимальный альтернативный налог, низкие стандарты образования, парковки для «слуг народа» в Нижнем Манхэттене, сейчас они не вызывали в душе никаких эмоций. Его не интересовали слишком строгие строительные нормы и совсем не заботило положение дел в Ираке. Ему было все равно, что рабочие залили цементом площадку для патио прямо перед дождем, а на панелях гипсокартона остались следы от пневматического молотка. Положа руку на сердце, сейчас его не беспокоило даже то, что однажды утром он не сможет разбудить Флику, поскольку заснуть и не проснуться – хороший способ уйти в мир иной, а она все равно должна скоро умереть. Он не волновался, что из-за него Кэрол оказалась в финансовом кризисе и ему придется уйти от нее, она ведь очень привлекательная женщина и еще найдет себе достойного мужа.

Что же касается последующих отношений с налоговыми службами, его хитроумный и злой план даст ему возможность получить налоговые льготы. Он сам себе их предоставит. Эти сволочи заслужили, чтобы его примеру последовало и все работающее население страны. Что тогда будет с сатрапами? Они будут похожи на выброшенную на берег рыбу. «Ох, ох, куда делись все эти рабы, где мой завтрак?»

Эти мысли вызвали еще более глубокое всепоглощающее чувство удовлетворения и счастья – словно ты находишься в комнате, полной игрушек, из которых уже вырос, а все твои друзья мечтают их иметь. Такие ощущения могут казаться банальными, только если тебе уже лет девяносто, и если это верно, то только ради этого стоит мечтать скорее приблизиться к этой дате. Похожее происходило с ним, когда он увидел дома в районе Виндзор, роскошь начала двадцатого века поразила его. Объем работ, проделанных, чтобы украсить крыльцо деревянной филигранной отделкой, казался невероятным; еще впечатляло то, что все это было идеально отреставрировано; любуясь великолепием архитектурных деталей, Джексон подумал: они могут себе это позволить. Такая щедрость сродни тому, когда вы, разбирая одежду в шкафах, не раздумывая, отбрасываете в кучу ненужных вещей чуть стоптанные, но все еще хорошие ботинки и испытываете при этом не боль, а радость от возможности так поступить. Они могут себе это позволить: не только обед по воскресеньям в Бей-Ридж, чтобы продемонстрировать родителям, что он не неудачник, – правая рука Шепа Накера, а потом и менеджер, – но и в любой другой день обедать так, как в воскресенье. Благодарственные письма, тайком утираемые пятна от соуса; термостойкие упаковки, которые возможно разрезать лишь садовыми ножницами, лучшее программное обеспечение. Рамадан, День Колумба, пикники. Самостоятельность, рецепты бананового хлебы, «Амазон-точка-ком». Прыжки на эластичном канате, нападения террористов и влюбленность. Космические станции, хиджаб, мужское облысение. Демонстрации в защиту прав, холодильники, не требующие разморозки, соблюдение необходимой длины в одежде; ароматизаторы для новогодней елки, покушение на президента, выставка работ, посвященных апартеиду. Микрокредиты, лечение пиявками, объединения, выступающие против экспериментов над животными. Проблемы в секторе Газа и генномодифицированная кукуруза; договоры на использование ядерного оружия, программа сокращения потребления соли, обогащенная вода. Наркотики, поддельные лекарства, вандализм на автобусных остановках; счастливые номера, любимые цвета, коллекции пуговиц. Племенные шрамы и музыкальные премии; чайные церемонии, стрижки под машинку и альтернативная энергетика. Художественные фильмы, пятая поправка, прогноз погоды; разведка в арктических районах и мобильные телефоны. «Диета южного пляжа», грубость старшим, сражение при Ватерлоо; паранджа, полог кровати, семейные ценности, стельки и Европейский союз. Самодельные взрывные устройства, ВВП и MP3, обувь «Гортекс», сокращение поставок газа, советы по садоводству: его тошнило от всего этого. От людей и их мерзости.

По тому, что верхний замок был заперт, Джексон понял, что дома никого нет. У Хитер после школы был семинар, а Кэрол повезла Флику на консультацию к диетологу. Он поспешил спуститься в подвал. Достал металлический ящик, в котором в трех картонных коробках хранились деревянные дубовые доски, оставшиеся после того, как они меняли пол в комнате Хитер, поскольку поставщик не согласился принять их обратно. Он ошибся в измерениях площади небольшой спальни и заказал слишком много материала. Он потом еще долго возмущался, что пришлось потратить лишних пятьсот долларов из-за того, что компания отказалась забрать излишки; ведь это была его арифметическая ошибка. Он много сил тратил в жизни впустую; если его энергию можно было бы использовать для освещения дома, то они бы жили при ярком свете совершенно бесплатно.

Повернув ключ, который много месяцев бесполезно болтался на цепочке, он снял висячий замок и вытащил коробки. Джексон восхищался страной, которая так просто дает возможность гражданам получить желаемое – не говоря уже о том, что с него еще даже не потребовали 639,95 доллара, тогда как он уже задолжал больше стоимости дома. Черт, может, США все же свободная страна.

Поднявшись на кухню, он открыл ящик. Гнев оттого, что он не нашел искомого, даже для него стал неожиданным сюрпризом; от злости он так сильно дернул за ручку, что ящик рухнул на пол. Грохот ложек, венчиков и лопаточек отдавался звоном в голове, разлетевшиеся в стороны подставки для яиц, ситечки для заварки, пресс для чеснока и кокотницы для жюльена еще раз подтвердили его новый девиз: они могут себе это позволить. Он удивился своему спокойствию, с каким складывал всю утварь во второй ящик, где и обнаружил стальной точильный прибор. Многие понятия не имеют, как им правильно пользоваться, и только портят ножи. Он вспомнил, сколько сам мучился, пока, наконец, не стал настоящим мастером заточки, и сейчас ему было приятно, что он приобрел определенный опыт к тому моменту, когда это пригодилось.

Сталь: вот что в переводе с баскского означает его фамилия Бурдина. Стальной прибор для проверки себя самого. Смешно, но он не представлял, чего еще ему может не хватать под жарким южным солнцем. Хотя, возможно, он будет скучать по некоторым словам – конфискационный. Стыдно, что он так и не написал книгу. Зато какие заголовки! Только благодаря этому он, Джексон Бурдина, мог прославиться.

Логистика – дело непростое, но, наконец, он разложил приобретение (еще одно слово, которое ему очень нравилось, только если оно не означало очередную ненужную вещь) на разделочной доске на столе в кухне. Расстегнув ремень, Джексон стащил штаны, чтобы они не мялись, упав на пол. Его никогда не заботил внешний вид и манера подачи. Когда он готовил, например, его блюда выглядели грубо и непривлекательно, он не утруждался украсить тарелку, подать стейк с шариками охлажденной дыни или пряным маслом, а рыбу с кружочками лука.

Замахнувшись, он резко опустил тесак, он долго тренировался на куриных ножках, чтобы отделить бедра от голеней. Он не стремился разыгрывать мелодраму; этот жест должен был служить гарантией того, что обратного пути для него нет. Тем не менее вид раскромсанных кусков на разделочной доске его порадовал. «Месть», – мелькнула в голове мысль, и он вставил дуло пистолета в рот и спустил курок.

Глава 17

Шепард Армстронг Накер

Номер счета в «Мерил Линч» 934-23F917

1 января 2006 – 31 января 2006

Стоимость портфеля ценных бумаг: $3492,57

Добравшись до шоссе на западе, Шеп подумал, что хорошо быть уволенным. Движение в середине дня было свободным.

Он решил позвонить соседке по мобильному телефону, что было строжайше запрещено за рулем. Но внутри его что-то неуловимо изменилось. Да и каждый житель Нью-Йорка нарушает это правило, Шеп не хотел признавать себя исключением.

Обычно он побаивался звонить Нэнси. Человек, к которому люди всегда обращались за помощью, он с трудом представлял себя в роли просителя. Хотя сам всегда с удовольствием делал одолжение, сейчас он был бы рад узнать, что соседки нет дома. Заколотой антибиотиками – опять – Глинис разрешили выписаться из больницы и вернуться домой, Шеп мог забрать ее по дороге в Элмсфорд. Всегда готовая прийти на помощь, Нэнси казалась разочарованной, узнав, что нет необходимости ехать в «Каламбиа пресвитериан». Они никого не заставляли их любить. Черт, он даже не будет больше ничего заказывать в «Амвэй».

Он заранее принял решение не говорить Глинис об увольнении. Нэнси удивилась, узнав, что он свободен в середине дня. Но Глинис это казалось настолько естественным, что ему не пришлось придумывать объяснения.

Эгоистичность жены достигла таких пределов, что Берил могла с легкостью стать добровольцем в организации «Спасите детей». Глинис им командовала, а он покорно позволял ей это. Странно, как болезнь подпитывает не только ее величественность и самоуверенность, но и язвительность. Это стало воздаянием за его желание провозгласить день личной декларации независимости на Пембе – лишь одним из пунктов в длинном списке его прегрешений. Прошло время, и Шеп был вынужден признать себя подкаблучником. Глинис верховодила в их доме, единолично решая все вопросы, начиная с того, какие портьеры повесить в гостиной, заканчивая выбором школы для Зака. Хотя, возможно, с ее точки зрения все было совсем не так. Он постарался взглянуть на ситуацию глазами жены: искусный мастер, она попала в ловушку своего рода патерналистического брака, тратила драгоценное время на воспитание детей и приготовление изысканных блюд, тогда как могла посвятить его созданию бессмертных творений. (И не имеет значения, что она никогда так не поступала; не имеет значения, что ее муж как проклятый без устали ремонтировал чужие убогие и безвкусно отделанные дома, дабы обеспечить ей свободу делать все, что заблагорассудится. Его карьера никогда не занимала ее мысли.) Муж был для нее прислугой, который покупал продукты, готовил, убирался, и послать его в аптеку было делом вполне естественным.

Ее недовольство, разумеется, не ограничивалось только этим. Глинис был всего пятьдесят один год, она не должна была стать потерпевшей. Она не из тех, кто должен выплачивать астрономические нравственно-душевные долги.

Шеп выехал с Девяностой улицы на Риверсайд. Лучи тусклого зимнего солнца играли в ветвях деревьев в парке, вспыхивая и затухая, как возникающие в голове воспоминания. Перед глазами всплыла сцена двухдневной давности.

Тем вечером, когда он вернулся с работы, во всем доме ярко горел свет. Он легкой походкой отправился наверх, но не обнаружил Глинис в ее «гнездышке», закутанной, по обыкновению, в пледы и одеяла. Он постучал в комнату Зака и спросил, не знает ли тот, где мама. Сын разразился криком столь громким, что наверняка смог бы перекричать канонаду, и сказал, что понятия не имеет, но уверен, что она должна быть где-то в доме. Шеп обошел первый и второй этажи, а затем спустился в подвал. Ее не было ни в прачечной, ни в его мастерской. Он даже обошел с фонарем вокруг дома. Прежде чем позвонить в полицию, Шеп вспомнил, что не поднимался на чердак. Там была лишь студия Глинис, и, насколько он знал, туда много месяцев никто не заглядывал.

Он нашел ее склонившейся над верстаком, свет рабочей лампы делал краски похожими на полотна Рембрандта: натюрморт «Болезнь и Серебро». Глинис даже смогла закрепить диск ювелирной пилы. Тонкие лезвия легко ломались; сломалось и это. Оно застряло в квадратном листе довольно толстого металла, врезавшись всего лишь на пару дюймов от края. Рядом с дрожащей рукой жены лежал чуть смятый листок, исчерченный волнистыми нечеткими линиями. Он не понял, уснула ли она или потеряла сознание, и на мгновение его охватил страх – не потеряла сознание, а еще хуже. Положив руку ей на лоб, он почувствовал, что, напротив, у нее жар. Прежде чем подхватить Глинис на руки и отнести вниз, он аккуратно убрал ее ладонь и извлек диск из металлического плена. С тоской оглядел ее последнюю работу – лист серебра с маленькой прорезью сбоку.

Как и ожидалась, Глинис не выказала ровным счетом никакого удивления, увидев его около больничной кровати. Шеп также спокойно воспринял то, что жена стала еще тоньше, совсем как тростинка. Кости на грудине торчали, как лезвия ее пилы, словно она их проглотила. Привыкший к тому, что тело ее усыхает, он порой с ужасом ловил себя на мысли, что уже не помнит, выглядела ли она когда-то по-другому. Только фотографии пробуждали воспоминания о женщине, которую он любил двадцать семь лет, и объясняли ее нежелание сниматься. Не подкрепленный ежедневно доступной картинкой перед глазами, образ величественной женщины, на которой он когда-то женился, постепенно тускнел, стирались воспоминания о ее гибких руках, стройных ногах с манящим темным островком между ними.

Он помог ей одеться. Когда он с трудом натягивал на нее красную накидку, подаренную Кэрол, она недовольно и резко сказала:

– Отойди от меня. С твоей помощью сделать сложнее, чем самой!

Медсестра передала листок с перечнем новых лекарств.

– Гольдман решил испробовать что-то новенькое, – сказала Глинис, когда они сели в машину, и откинулась назад, положив голову в тюрбане на подголовник, закрыв при этом глаза. – Тестирование нового препарата против рака кишечника дало отличные результаты. Может, оно победит и эту заразу у меня в животе. – Глинис закашлялась; теперь она всегда кашляла. – Не сомневаюсь, у него тоже целый букет «специальных эффектов».

Он хотел спросить, стоит ли ей сейчас переходить на новый препарат, хотя сам знал все лучше ее. Глинис с сентября не видела результатов анализов и томографии.

– Здорово, – только и смог выдавить он из себя, – если эта штука действительно дает хороший эффект.

– Ах да, Гольдман рассказал мне чудесную историю! Один из его коллег сказал при встрече с пациентом, которому только поставили диагноз, как и у меня, мезотелиома: «Можете не строить планов на Рождество». Какая грубость! Так пациент поспорил с этим врачом на сотню долларов, что через два года будет еще жив. Доктор посмеялся и сказал, что у него шансы пятьдесят к одному. И теперь этот чертов врач заплатил пациенту пять штук! Я была в восторге! Слава богу, мне не приходится иметь дело с таким циником, любителем говорить правду, – лишь бы скорее вырыть другому могилу.

– Лучше бы Гольдман был немного циничнее, – сказал Шеп, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно, хоть и был возмущен поведением онколога, тому бы лучше не рассказывать всем подряд такую «чудесную историю».

Над Гудзоном висело блеклое солнце, такое же жалкое, как и их разговор.

– Шепард, – вздохнула Глинис, – то, что я с нетерпением жду, когда это закончится, не означает… Теперь я понимаю, что чувствует марафонец на двадцать шестой миле. Кажется, что, если впереди ты увидишь финиш, станет легче. Я полагала, что последнее лечение вселит в меня бодрость, – знаешь, была почти уверена. А оно оказалось еще более трудным и не таким удачным. Слова «закончено» и «почти закончено» похожи. Но это ошибочно, они противоположны по значению. «Почти» значит, что процесс продолжается. Ты мечтаешь все закончить, добраться до финиша. Нет. Тебе еще надо пробежать одну милю, и ты бежишь. Не имеет значения, какое расстояние осталось позади, поскольку миля – это тоже очень много. Иногда мне кажется, что даже еще один день я не смогу выдержать. Целый день. Ты не представляешь, каким долгим он может быть, целый день.

– Я знаю, он кажется вечностью, бесконечным. Но и он закончится. – Шеп произнес это мягко, с искренним чувством.

Глинис ждала в машине, когда он пошел в аптеку. Приятно, когда в баре тебе без вопросов наливают то, что ты обычно пьешь, но быть хорошо знакомым с фармацевтом не столь радостно. Когда они остановились у дома, Шеп подставил жене руку, чтобы она могла опереться на нее, и они медленно поднялись по крыльцу, останавливаясь на каждой ступеньке. Даже путь от машины до двери был утомительным, и он усадил Глинис на диван в гостиной, чтобы сделать передышку перед крутым подъемом. Кроме того, ему надо было отнести на второй этаж еще кое-что, строгая атмосфера гостиной представлялась более подходящей для планируемого им разговора.

Он вышел, чтобы принести ей смородиновый сок, который налил в бокал для вина, хотя соломинка и придавала некоторую детскость. Она была слаба и не могла самостоятельно справиться со стаканом, поэтому он периодически отставлял его на столик, а затем вновь подносил к ее губам, призывая сделать глоток. Диван был белым, и он всегда беспокоился, что она что-нибудь на него прольет.

Он поставил стакан на столик и повернул соломинку в ее сторону, приготовил две таблетки антибиотиков и поочередно положил ей на язык. Его не покидало чувство, будто что-то происходит не так. Чего-то не хватает. Дело в том, что они оба молчали. Он посмотрел на Свадебный фонтан. Шея одного из лебедей опять покрылась желтоватым налетом, отчетливо различимым при солнечном свете. Это расстроило его еще и потому, что он до сих пор старался найти время, чтобы начистить серебро. Хуже всего, что не слышны были мелодичные звуки струящейся вниз воды, журчание, ставшее привычным фоном всех ужинов и коктейлей, смолкло. Должно быть, на прошлой неделе он забыл добавить воды.

Шеп наполнил кувшин на кухне и, вернувшись в гостиную, вылил жидкость в фонтан. Он не откликнулся на проявленную заботу. Все ясно: когда вода закончилась, он работал вхолостую, и насос сгорел. Что ж, не первый раз, не стоит поднимать шум из-за незначительной, в сущности, легко устраняемой поломки. Однако это показалось ему дурным знаком.

Сейчас был, безусловно, не самый подходящий момент, ему удалось с трудом сдержаться и не приступить к ремонту сию минуту; в мастерской всегда хранился запасной насос. Он неотрывно смотрел на неподвижную поверхность воды, в которой отражалось напряжение на его лице и беспокойство из-за невозможности исправить положение, напоминавшее боль последнего года жизни: он был не в силах починить сломанную вещь.

Поставив кувшин на пол, он опустился на диван рядом с женой и взял ее за руку.

– Мне кажется, ты потеряла счет дням. Помнишь, что завтра утром тебе предстоит давать показания против «Фордж крафт»?

Она резко вздохнула и закашлялась.

– Помню.

– Боюсь, ты не сможешь.

– Да, время не самое удачное. Жар прошел, но я еще не совсем здорова. Думаю, мы всегда можем…

– Да, мы можем перенести, но это меня и беспокоит. Я много раз откладывал встречу. Мне уже стыдно, да и промедление нам не на пользу. Ты знаешь, я никогда не верил в успех, но зачем тогда было начинать, если мы готовы проиграть. Было бы лучше, если бы ты смогла закончить дело, пока была не так слаба. Ведь это значит не просто произнести речь на камеру. Там будут юристы «Фордж крафт». Рик предупредил меня, что все может затянуться на несколько часов, да и перекрестный допрос – штука изматывающая. Однако я не буду просить еще раз перенести встречу. Либо ты завтра все сделаешь, либо вообще отзовешь иск.

– Я не хочу ничего отзывать, – с грустью сказала она. – Кто-то должен за все платить.

– Тогда завтра ты обязана дать показания.

– Мне так плохо, Шепард! Почему ты не можешь все перенести? К следующей неделе, я уверена…

– Нет. – Это было поразительно, что он требовал такого строгого подчинения правилам. Она много месяцев не слышала от мужа ни единого возражения. – Если ты так настойчиво добиваешься, чтобы «кто-то заплатил», к чему все откладывать. Дай показания. Завтра. Или мы забываем об иске.

Глинис сидела положив руки на колени и неестественно ровно держа спину, в чалме и закрытыми глазами она была похожа на мудреца, к которому пришли за советом. Ее внешний вид демонстрировал спокойствие и некоторую отрешенность, словно она медитировала, чтобы сохранить то, что давно начала растрачивать. Он коснулся ее руки, которая мелко тряслась, как включенная электрическая зубная щетка.