Текст книги "Другая жизнь"

Когда Амелия приезжала последний раз в Элмсфорд, она познакомила их с новым другом – вполне приличным парнем, но его визит был не слишком уместным в сложившихся обстоятельствах. Умирающая мать его любимой девушки даже не нашла в себе силы задать подобающие такому случаю вопросы: «Где ты работаешь?», «Каковы дальнейшие планы?», «Откуда ты родом?». Телевизор был включен и показывал кулинарный канал, поэтому нет необходимости объяснять, почему до самого их отъезда все проговорили о картошке.

В основном о пюре: почему людям нравится шелковистая текстура блюда, в которое добавляют много сливок, а не комковатая масса с плохо растолченными кусочками. Шеп сидел и слушал. После двадцати минут обсуждения методов приготовления пюре Шеп едва сдержался, чтобы не вскочить и не закричать: «Послушай, Тедди, или как там тебя зовут. Не сомневаюсь, ты классный парень, но у нас нет времени узнавать тебя лучше. Убирайся из этой комнаты; тебе здесь не место, и твоя подружка притащила тебя сюда только для прикрытия. Чтобы спрятаться за твоей спиной, поскольку ее матери чертовски плохо, и ты последний раз приезжаешь сюда и разговариваешь с ней последний раз в жизни. Если ты позволишь себе и дальше вести разговор о КАРТОШКЕ, ты себе потом этого не простишь».

К чести дочери, стоит сказать, что она добралась до Элмсфорда всего за час, видно, из памяти еще не стерлись воспоминания о той отвратительной сцене. Когда Амелия позвонила в дверь, Шеп только закрыл сайт «Бритиш эруэйз». Он поспешил вниз встретить дочь и был чрезвычайно ей благодарен, что она приехала одна, кроме того, блесток, как и откровенного выреза, не было, накладных ресниц тоже, и волосы были естественного цвета. Худенькая, бледная, с волосами убранными в хвост, в свободных джинсах и растянутой кофте, Амелия до боли была похожа на ту маленькую девочку, которую он катал на спине по всему двору, и именно такую, лишенную нарочитой сексуальности, ему было проще обнять без всякого смущения. Глинис, предупрежденная о приезде дочери, заставила себя встать с кровати и сейчас с трудом спускалась вниз по лестнице, отрицательно помотав головой в ответ на вопросительный взгляд Шепа; она твердо давала понять, что не нуждается в помощи. Впервые за несколько недель она оделась в нормальные вещи, на ней был костюм из искусственного шелка чернильного цвета – один из ее любимых вечерних нарядов. Сверху на свободную рубашку и широкие брюки она надела длинный кардиган и тонкую длинную нитку бус из горного хрусталя. Она даже нарисовала брови. Ее стремление выглядеть лучше, как решил Шеп, не было маскировкой. Это была дань уважения, как и скромный наряд Амелии, мать должна выглядеть шикарно, а дочь соответственно возрасту.

Как только они расселись в гостиной, в дверях появился Зак. К счастью, на этот раз не было ни суеты на кухне, ни приглашенного друга, ни разговоров о пюре.

– Прости, что не приезжала чаще, – сказала Амелия, двигаясь ближе к матери. – Мне правда очень тяжело видеть, что тебе все хуже. Что ты так стараешься держаться… Больно видеть, что ты уже не можешь, как раньше, выступить в роли королевы. Я понимаю, это не лучшее объяснение. Но я старалась узнать о тебе у Зака.

Родители одновременно повернули головы к Заку, по-прежнему стоящему в дверном проеме.

– Да, она строчила мне по пять раз в день. А что вы хотите? Она моя сестра.

– А почему она не строчила мне?

– С Заком… – Амелия отвела взгляд. – Я была уверена, что от Зака всегда узнаю правду. – Она повернулась к матери:

– Ненавижу притворство. Это фальшиво, грубо, это… осквернение. Предполагалось, что мы все будем делать вид, что тебе становится лучше, и я… я не хотела запомнить тебя такой.

– Тогда и ты меня прости, – сказала Глинис, взяв дочь за руку. – Но сейчас мы уже не притворяемся, так? У меня для тебя кое-что есть. На память обо мне. – Глинис достала из-за диванной подушки коробку, которую, должно быть, припрятала еще до приезда Амелии. Он увидел нечто похожее на собственный потертый ящик с инструментами. – Это одни из моих первых украшений, – продолжала Глинис. – Я сделала их до того, как заинтересовалась столовыми приборами. Они несколько театральны, и многие женщины, как ты только что сама сказала, «выступать» в них не смогут. Но ты сможешь. В тебе есть величие, ты справишься с этой ролью.

– Ух ты! – воскликнула Амелия с детской непосредственностью, и глаза ее заблестели, когда она надевала массивные браслеты на тонкие руки. Это были именно они. Те самые украшения, в которые Шеп изначально влюбился, как потом и в булавки для галстука, похожие на хрупкие птичьи косточки. – Я любила мерить их в детстве, когда тебя не было дома. Тайно. Я скрывала, но потом несколько раз брала их, когда шла на свидание, ужасно боялась, что ты мне голову оторвешь, если узнаешь. И еще очень боялась поцарапать их. Все друзья были в отпаде, когда я в них приходила, а я говорила: «Это сделала моя мама». Никто не верил. Ах, спасибо, спасибо тебе! Я даже не мечтала об этом.

Мать и дочь предались воспоминаниям, хвалили достоинства друг друга, но, дабы не удаляться от реальности, вспомнили несколько неприятных обеим случаев. Они немного помолчали, вспоминая о том, что еще должны сказать, чтобы после не ругать себя за забывчивость. Затем Амелия на одном дыхании произнесла одну из тех «речей», которые так злили ее мать. Пожалуй, впервые Глинис сидела и спокойно слушала и принимала комплименты. Казалось вполне естественным говорить о том, что она вскоре должна умереть.

Их разговор был столь теплым и добрым, что не стоило затягивать его надолго.

– Желаю вам хорошо провести время в Африке, – сказала Амелия, вставая. – Надеюсь, вы доберетесь до Пембы до того… – Она смутилась, но потом воспрянула духом. – До того, как ты умрешь. И надеюсь, что конец не доставит тебе страданий. Надеюсь, что хоть и не все получилось так, как ты хотела, но все же у тебя была счастливая жизнь, мама.

Шеп боялся, что жена уйдет от серьезного ответа и произнесет нечто в духе Погачника, например: «Что ж, она была такой, какой была». Вместо этого Глинис мельком взглянула на мужа, прежде чем внимательно посмотреть на дочь.

– Да, моя милая, – сказала она. – Я тоже думаю, что это была счастливая жизнь.

Когда они обе стояли у входной двери, этот сложный момент показался всем невероятно простым – даже элегантным. Они обнялись. Ни одна из них не расплакалась. Обе вели себя достойно, это было одно из тех обычных прощаний после вечеринки, когда никто из гостей не забывает свитер.

– До свидания, мама, – сказала Амелия.

– До свидания, Амелия, – ответила Глинис с легкой улыбкой. – Мне было приятно общаться с тобой.

– Да, – сказала Амелия. Улыбка ее была чуть натянутой, голос суховат от осознания того, что они обе так похожи и обе тяготятся родством друг с другом. – Мне тоже было приятно общаться с тобой.

Глава 19

Шепард Армстронг Накер

Номер счета в «ЮБП» 837-Пи-Оу-4619

Состояние на февраль 2006

Баланс: $ 771 398,22

Путешествие было похоже на то захватывающее мероприятие, когда доблестная группа инвалидов взбирается на Монблан; они словно демонстрировали спонсорам проекта, что их разношерстная партия из семи членов получила многие тысячи по весьма уважительной причине.

После девяноста минут пути Шеп наконец въехал на парковку для длительной стоянки автомобилей и подумал: «Очень длительной». (Ориентированные на приобретение, американцы сами себя обманули, лишив восхитительного права отречения от материальных благ, дарующего намного больше радости. Отдаляясь от принтеров и джинсов, Шеп чувствовал нарастающую легкость, и к тому моменту, когда они подошли к выходу ЗА, он был способен самостоятельно долететь до Пембы без всякого самолета.) После стольких часов сборов, суеты и толкотни им предстояло лететь семь часов, не сомкнув глаз, в Лондон на «Бритиш эруэйз», затем провести три с половиной часа в аэропорту Хитроу, затем вновь лететь восемь с половиной часов на «Кенийских авиалиниях» до Найроби, еще четыре часа ожидания рейса, но уже без кондиционеров, что при невообразимой жаре могло стать для Флики катастрофой, получасовой тряский перелет на самолете на двадцать мест и в довершение всего час в мини-вэне, двадцать минут на скоростном катере и дорога от него до двери – в общей сложности тридцать три часа.

Список развлечений был весьма ограничен: помочь отцу справить нужду в стесненных условиях самолета; сверкать глазами в сторону пассажиров, делающих вид, что они не пялятся на Флику, когда она задирает рубашку и прилаживает бутылочку с водой к трубке на животе; отклонять холодные предложения бортпроводников помочь, которые на самом деле значили: «Черт возьми, почему я?» и «Какого черта эти убогие калеки куда-то летят, лишь бы не померли в мою смену»; время от времени доставать дыхательный аппарат для Флики; наперебой с Кэрол напоминать ей же постоянно глотать; перебирать три набора лекарств и раскладывать их по цветам, подбирать их с пола, ползая под креслами рядом с пассажирами, когда во время турбулентности пузырьки и блистеры разлетаются по всему салону; умолять дать еще несколько пледов, которыми обычно никто не пользуется, чтобы помочь Глинис согреться; покупать накидку кикоис в грязном аэропорту в Занзибаре, чтобы смочить ее холодной водой и завернуть в нее Флику, чтобы спасти от перегрева, именно в тот момент он вспомнил, что прихватил с собой маленький вентилятор, который прикреплял к компьютеру в «Умельце Рэнди». Вентилятор их всех и спас – спасибо тебе, Погачник.

Последний отрезок пути, проделанный на «Зан эйр», был ухабистым и муторным, вентиляция практически отсутствовала, горячий воздух затруднял дыхание. Все обмахивались ламинированными листками инструкции по безопасности, которую, если задуматься о возрасте самолета, им было бы лучше внимательно изучить. Крепко сжав руку жены, Шеп слушал свой первый урок суахили: «пристегните ремни» – фунгу миканда, «не курить» – усивуте сигара. Три говорящих на этом языке пассажира сидели совсем рядом с ними, так что можно было не волноваться на случай внезапной гибели. Оглушительно нарастающий рев двигателей, резкие покачивания из стороны в сторону заставляли Шепа усиленно молиться о том, чтобы его первое приземление на Пембе не стало падением с высоты пяти тысяч футов.

Наконец, дряхлый самолет стал снижаться над островом – бескрайняя алебастровая гладь воды небесно-голубого цвета с изумрудными и аквамариновыми бликами, подобное богатство красок невозможно было передать на экране компьютера, – затем проплыл вдоль ажурной береговой линии со сверкающими на солнце белыми пляжами.

– Ух ты! – воскликнула Флика, опираясь на колено Хитер и вытягивая шею, чтобы выглянуть в иллюминатор.

– Эй, ты меня всю перепачкала своими слюнями! – возмущалась Хитер, хотя сама уже давно испачкала рубашку йогуртом с бананом и гуавой.

Глинис тоже не могла оторваться от окна.

– Шепард, как красиво, – вздохнула она. – Возможно, ты был прав.

– Благослови нас Боже, сынок, – послышался голос Гэба с сиденья у окна в соседнем ряду. – А я уже решил, что проведу последние дни жизни, любуясь картинами Томаса Харта Бентона на стенах «Твилайт Глене».

– Можно было и в Гугле найти такую картинку и не лететь на четырех самолетах, – проворчал Зак, предпочитавший сидеть в стороне от всех с мрачным выражением лица.

– А я всегда считала, что Африка – это пустыня, – задумчиво сказала Кэрол. – А этот остров такой зеленый!

И правда, Пемба была вся покрыта зеленой растительностью, холмистый пейзаж с зарослями широколистных фикусов и плантациями банановых пальм, которые сверху казались разбросанными по земле многоугольными звездочками. Небольшие лоскутки сельскохозяйственных угодий были соединены красными грязными линиями дорог, которым в будущем предстояло заменить им Уэст-Сайд-хайвей. Под крылом самолета проносились гофрированные жестяные крыши, переливающиеся на солнце серебряным блеском, словно местные жители приветствовали вновь прибывающих резидентов на азбуке Морзе.

Их приземление в аэропорту Глинис назвала «восхитительным». Крошечные полосатые сторожевые башни, выкрашенные в оранжевый, словно фанта, цвет и нежно-голубой, были похожи на детские игрушки. Терминал аэропорта по площади был не больше скромной однокомнатной квартиры учителя при сельской школе. После напряжения последнего года открывавшийся взору пейзаж, где размер привычной глазу цивилизации западного мира сокращался до размеров детской площадки для игры, которую можно было построить из конструктора Лего, Шеп почувствовал блаженный покой.

Покинув самолет, Шеп пересадил Глинис, отца и беспокойное семнадцатилетнее чадо, находившееся теперь под его опекой, в кресла-каталки, предусмотрительно отправленные «Фунду лагун», – все были так измотаны, что даже Флика не стала спорить, – ив этот момент испытал первое неожиданное разочарование. В плотном, едком воздухе, напомнившем о раскаленном городском асфальте, он различил знакомый цветочный аромат, смешанный со зловонием топлива, но – он не ощутил запах гвоздики. Даже когда они с помощью водителя – крепкого мускулистого парня – погрузились в мини-вэн, Шеп продолжал сосредоточенно втягивать воздух, высунувшись из окна машины, и не мог справиться с нахлынувшим разочарованием. Эта мысль так прочно засела в его голове сразу, как только он прочитал об этом на сайте, что он был уверен: остров Пемба должен пахнуть как свежевыпеченный тыквенный пирог.

Тем не менее вид из окна был прекрасен. Аэропорт Чака-Чака и порт Мкоани соединяла асфальтированная дорога, позволяющая ехать с достаточной скоростью, чтобы картинки за окном быстро сменяли одна другую: деревья, ветки которых склонялись под тяжестью папайи, чья форма напомнила Шепу отвисшие яички его отца, еще не созревшие манго показались похожими на фасоль лима, а шарики плодов хлебного дерева заставляли вспомнить об игольчатых морских минах. Судя по любопытным взглядам женщин в ярких накидках кангас, шедшим по обочине, движение на дорогах не было оживленным. Шеп внимательно изучал местные здания, прикидывая, стоит ли строить имение Накеров из бетонных блоков, из которых построены современные дома, или последовать примеру местного населения и использовать для строительства более традиционные методы – глиняные стены на деревянном каркасе и крыша из пальмовых листьев. Такие дома, по утверждению водителя, могли простоять лет сорок и отлично сохраняли прохладу внутри. По мере их приближения к порту по краям дороги стали появляться плетеные циновки от зеленовато-болотного до темно-коричневого цветов. Их становилось все больше – на окраине города они были уложены сплошным ковром и даже вылезали на проезжую часть – салон автомобиля наполнился ароматом свежего тыквенного пирога. Гвоздика, выложенная на солнце для просушки. Глубокий вдох, и Шеп удовлетворенно откинулся на спинку сиденья. Последующая жизнь началась.

Номер люкс за 1250 долларов в сутки, расположенный в отдалении от остальных бунгало, гарантировал уединение и тишину, однако был не тем местом, где Шеп хотел бы остаться навсегда. С такими ценами курорт просуществует не более двух лет, хотя стоит отметить, что атмосфера роскоши очень способствовала полноценному отдыху: отменное питание, доставляемое в номер, банные полотенца размером с простыню из высококачественного египетского хлопка, а также полный комплект необходимых вещей, о которых Шеп даже не подумал: широкополые соломенные шляпы, шампунь с экстрактом сандалового дерева, органический чай с гибискусом, средство от насекомых, противомоскитные пластины, пляжные сумки и журналы «Нэшнл джиогрэфик» с выпусками «Птицы Африки», и, разумеется, нельзя не упомянуть о бутылке охлажденного шампанского, ожидавшей их в номере.

Именно шампанское вдохновило его на принятие незамедлительного решения, что делать с Фликой, давление которой сильно поднялось при столь жаркой погоде. Бассейн во дворе был тем же ведерком для вина, только большего размера – отличное место, где девочка может спокойно плескаться в прохладной воде весь день. Изучение с маской и трубкой красот рифа, уроки подводного плавания, катание на скоростном катере в предрассветной прохладе, когда дельфины разрезают плавниками водную гладь, сможет увлечь Зака, и он перестанет, наконец, ныть, что ему нечем заняться; как только сын вошел в бунгало, сразу достал компьютер, видимо решив, что пот, струящийся по лицу, – ломка из-за долгого отказа от пользования Интернетом. Отец мог погрузиться в газеты и развлекать себя сам, однако он сразу же занял место на шезлонге в тени и разделся до трусов. Потягивая шампанское, он наблюдал, как даос и мтумбис медленно проплывали вдоль линии горизонта, и, казалось, был совершенно счастлив возможности избежать жалкого существования в четырех стенах «Твилайт Глене» с неизменной «Нью-Йорк тайме». Вместо этого он извлек Рут Ренделл и Уолтера Мосли, которые сын предусмотрительно припрятал в своем чемодане – огромный выбор подобных художественных произведений пропадал сейчас в доме Гэбриэля Накера на Форест-стрит. Подробно исследовав номер и ванную, поиграв с душем на улице, вскарабкавшись на второй этаж и рассмотрев шторы из мангровых косточек, Хитер натянула купальник и ринулась в океан. Кэрол не спускала с нее глаз, но начался отлив, и Хитер шла уже минут десять, а вода не доходила ей выше колена. За первый час, проведенный на Фунду, Хитер сделала больше физических упражнений, чем за последние десять дней, что они прожили вместе.

Шеп уложил Глинис на мягкий белый матрас под балдахином. Услужливый официант принес высокий стакан со свежевыжатым соком маракуйи и соломинку, по его просьбе, кроме того, он убедил жену сделать пару глотков шампанского из его бокала. Шеп решил загладить тяжелое для нее расставание с велюровым домашним костюмом – единственным, что могла выносить ее кожа последние месяцы, – и надел на нее легкое муслиновое платье, которое нашел в магазинчике при отеле. Глинис провела рукой по идеально гладкой, без единой складки, простыне и, подняв голову, оглядела собранную москитную сетку.

– Вот и мое смертное ложе, – произнесла она, на удивление буднично.

– Куда лучше того гнезда из пледов и одеял на Крессент-Драйв, правда? И здесь нам не надо платить, чтобы прогреть комнату до девяноста градусов.

Она улыбнулась:

– А как мне быть без кулинарного канала?

– Рецепты, которые я нашел в Интернете, подойдут? Рыба ваху на гриле, тайский салат с говядиной, запеченное лимонное суфле. Ты живешь в окружении рецептов кулинарного канала.

– Хм, это здорово, Шепард. Хоть дорога и была ужасной.

– Я знаю. Я знал, что так будет.

– Я бы еще раз такого не вынесла. Избавление от необходимости возвращаться – одно из преимуществ билета в один конец.

– Для меня это тоже поездка в один конец.

– Ты так уверен, что останешься здесь? – Это было первое с ее стороны проявление беспокойства о Шепе. О его Последующей жизни. Жизни без Глинис. – Все же это несколько часов на самолете.

– Я был уверен в этом еще до того, как остановились пропеллеры самолета. А по дороге в Мкоани… Они здесь много работают. У многих есть мобильные телефоны, но все вокруг так примитивно. Повозок и велосипедов больше, чем машин. Захотелось рыбы – иди поймай. Хочешь банан – сорви. Меня это устраивает. А ты видела мужчин на обочинах – ремонтируют старую обувь, возятся с древними велосипедами, разбирают холодильники? Я так устал оттого, что в Штатах мне постоянно твердили, что ремонтировать невыгодно, проще купить новую вещь. На Пембе импортные товары стоят дорого, труд дешев, а люди бедны. Поэтому они ремонтируют вещи, и те продолжают им служить. Это больше соответствует моему характеру. Это же рай для мастера. Возможно, я начну понимать жизнь. Не думаю, что я когда-то понимал ее.

– Наверное, я тоже не понимала, – грустно сказала Глинис. – Была поглощена… Ты не художник, но в моем деле вещи могут казаться такими… противоречивыми. Находиться в противостоянии не только со всем миром, но и с тобой. Терзания по поводу того, что не создал ничего стоящего. Возможно, Руби права. Надо работать, делать одну вещь, потом другую. Все очень просто. В принципе нет большой разницы с мастером, который занимается ремонтом. Если бы я понимала это с самого начала.

– Какой смысл сейчас думать о том, какие столовые приборы ты сделала, какие нет? Забудь обо всем. Посмотри вокруг. Разве все это имеет значение?

Веревочные шторы покачивались на ветру, косточки легонько постукивали, касаясь друг друга. Мартышка-верветка отважилась спрыгнуть на стол и утащила наполовину недоеденный сэндвич Гэба. Солнце спустилось совсем близко к горизонту, затухающие лучи окрасили все вокруг в нежный цвет выдержанного рислинга.

– Нет, не имеет, – сказала Глинис. – В этом воздухе есть нечто томное. Здесь вообще сложно представить, будто что-то имеет значение.

– Я скажу тебе, что единственно важно. – Шеп с тоской посмотрел на жену. – Нам надо было переехать сюда в 1997-м.

За следующие несколько дней – они казались вечностью, хотя прошло меньше недели, – Глинис почувствовала себя бодрее, и он было решил, что Филипп Гольдман ошибся в своих прогнозах. Они долго гуляли по пляжу, собирали причудливые ракушки. Наблюдали, как крабы прячутся в свои норки, птицы порхают над деревьями, стаи рыб выпрыгивают из воды рядом с пирсом и тут же ныряют обратно, рассекая рябь на поверхности и заставляя брызги взметаться вверх. Ближе к вечеру, когда безжалостно палящее солнце, смилостивившись, становилось ласковым, он брал жену за руку, и они заходили в море, ступая по чистому мягкому песку, играя с волнами прогревшейся за день воды.

В просторной душевой кабинке из дерева, устроенной на улице, он тщательно намылил ее тело, чтобы смыть соль с кожи, и промыл ступни, чтобы между пальцами не осталось ни одной песчинки. Освоившись в местном магазинчике, перед ужином он купил ей платье-рубашку из почти прозрачного хлопка и индийский шарф на голову. Чтобы ей не мешали москиты, он помазал ей за ушами специальным пахучим маслом, которое вполне можно было использовать как духи. На закате они вышли на пирс и устроились в баре, где Глинис неожиданно, без всякой причины заказала сложный коктейль с водкой и папайей. Возможно, не стоило пускаться во все тяжкие, но близко подкравшаяся смерть дает ощущение полной свободы, одно из того, что не имеет уже никакого значения, – потребление алкоголя.

У Глинис появился аппетит, за ужином она отломила несколько кусочков киша с лангустами, наколола на вилку несколько колечек кальмара и попробовала немного королевского горбыля из его тарелки. Они вспомнили свои давние исследовательские поездки; Глинис сказала, что Пемба напоминает ей о бухтах в Пуэрто-Эскондидо на побережье Мексики. («Напомни мне, – сказал Шеп, – что было не так, как ты хотела, в Пуэрто?» – «Слишком много американцев, – ответила Глинис».) В конце она спросила о его планах – какой дом он хочет построить и где. На третий день она даже заметила довольно игриво:

– Ты не монах по натуре. Я должна знать. Поскольку она остается… Ты считаешь Кэрол привлекательной?

Шеп был не настолько глуп, чтобы решить, что его жена решила выступить в роли свахи. Обладая собственническим и эгоистичным характером, она до последней недели не допускала мысли, что муж переживет ее. Поэтому у него был единственный вариант ответа:

– Ни в малейшей степени.

– Ты уверен? – подзадоривала его Глинис. – Она была первой красавицей в Северном – а теперь уже в Южном – полушарии.

– Я люблю женщин невысокого роста.

– Тебе приходилось любить.

– Кроме того, она слишком хорошая. – Он покачал головой. – Не хватает темных пятен.

Хотя лично он считал, что после того, что она увидела последний раз в кухне дома в Виндзор-Террас, «темные пятна» у нее непременно появятся.

– У тебя самого не так много недостатков, – сказала Глинис.

– Именно. Поэтому мне необходим хотя бы один.

Шеп был чрезвычайно признателен ей за возможность поговорить о будущем без нее. Он противился этим мыслям, но постоянно возвращался к ним и всегда испытывал вину, но никогда не думал о суевериях, будто бы хотел сглазить ее или мечтал остаться вдовцом. Теперь, когда тема перестала быть запретной, он удивился, поняв, что может даже относиться к этому с юмором.

– Знаешь, я планирую похоронить тебя во дворе, – весело сказал он после десерта. – Как домашнюю собаку.

Когда они легли в постель, постоянные перебранки между Фликой и сестрой в соседней комнате заглушал щебет цикад и гогот обезьян, прыгающих по деревьям. Он читал ей вслух Хемингуэя. Он спел ей колыбельные, которые помнил с детства, когда мама пела их им с сестрой на ночь; у мамы был высокий чистый голос, он незримо присутствовал рядом, даря ощущение покоя и защищенности: День прошел. Устало солнце. Тихо скрылось за оконце. За моря, за поля, за озера и моря… Все хорошо. Сладко спи. С нами Бог.

Вечером четвертого дня он зажег свечи и стал массировать ей ноги с маслом лемонграсса, ступни стали гладкими после долгих прогулок по песку. Он поднимался выше, проводя руками по худым икрам, и касался бедра, удивляясь, что красивую форму ее ног не смог испортить даже рак, но одновременно поражался, как мало плоти лежит сейчас в его ладони, как сморщилась кожа. Он прервался и взял пузырек с маслом. Когда его ладонь легла ей на живот, она сжала его запястье. Он знал, как болезненно она относится к шраму, оставшемуся после операции, и не любит, когда его трогают. Однако она опускала его руку все ниже, к тому месту, где потеря волос воспринималась им особенно остро. Он вопросительно посмотрел на жену.

– Эта москитная сетка, – тихо произнесла Глинис, – она ведь не похожа на свадебный балдахин?

Напротив, очень похожа.

Ее преображение впечатляло, несколько дней, за которые африканское солнце сумело добавить красок лицу его жены, заставляли забыть о тяготах долгого путешествия. Шеп знал, что для него эти несколько дней наедине с Глинис дороже двух миллионов долларов. Однако передышка была не долгой. Проснувшись утром, он увидел, что все простыни красные от крови. Менструации Глинис закончились много месяцев назад. Кровь текла из прямой кишки.

Закончились их прогулки по пляжу, поскольку она могла дойти самостоятельно лишь до ванной, а позже только с его помощью. Ей было нестерпимо больно, и именно тогда Шеп открыл пузырек с жидким морфином.

Шеп был вместе с Глинис в Марокко, когда у мамы случился инсульт, от которого она так и не оправилась. Джексон ушел внезапно, остальные его ровесники были еще крепкими людьми. К его стыду, о смерти он знал лишь из фильмов или телевизионных передач. На экране смертельно больные герои смиренно лежали на больничной кровати, неясно бормотали что-то трогательное. Все заканчивалось быстро, и умереть казалось таким же простым делом, как выключить свет.

Для режиссеров смерть была всего лишь эпизодом, мгновением, для Глинис же она стала тяжелым трудом.

Постепенно, в течение последующих двух долгих дней, отказывали внутренние органы. В отличие от запоров, мучивших ее после химиотерапии, теперь даже жидкость не задерживалась в организме, вытекая, откуда только могла. Ее рвало кровью. Стул был кровавым. Моча стала красного цвета. Шеп предусмотрительно предупредил персонал отеля, и теперь им меняли простыни дважды в день, когда он переносил жену на шезлонг. Местные жители вели себя совершенно спокойно. Он понял, что они неоднократно с этим сталкивались – их собственное отношение к смерти было таким же, как к выключению света.

– Хотите, мы позовем врача? – спросил самый старший, отозвав Шепа в сторону. Когда он покачал головой, мужчина объяснил: – Нет, не доктора из больницы Мкоани. Уганга. Он самый сильный на Пембе. Энергетическая линия проходит как раз под вашим бунгало.

– Уганга? – Шеп знал это слово. – Спасибо, но не надо. Мы только что сбежали от своих черных магов и не собираемся бросаться к новым, пусть и немного другого типа.

Они дежурили все по очереди. Когда Глинис не спала, она кричала и тряслась, и Шеп прижимал ее к себе или клал голову себе на колени. Ее любимые диски проигрывали один за другим: Джефф Бакли, Кейт Джаррет, Пэт Метени. Отец говорил, что Глинис сейчас необходимо самое простое: участие. Тихие звуки человеческого голоса, содержание не имеет значения. Чтобы успокоить ее, он стал рассказывать о Пембе все, что узнал от носильщиков, портье, горничных и официанток, которых радовала его заинтересованность и любопытство.

– Гвоздика, – говорил он тихо и медленно. – Остров – крупнейший в мире поставщик этой пряности. Мы не так часто используем гвоздику, только в тыквенном пироге. Но гвоздика известна еще и как отличный консервант и анестетик. Знаешь, когда-то гвоздика стоила дороже, чем золото? Правительство строго контролирует урожай и обязует всех фермеров сдавать его государству по очень низким ценам, как мне сказали. Поэтому существует контрабанда гвоздики, ты представляешь? Они перевозят мешки на лодках, называемых ехаззис, в Момбасу, где могут продать товар с большей выгодой. Это очень опасно, за такие вещи сажают в тюрьму. Но самое неприятное, что спрос уже не тот, что раньше. Гвоздику больше не используют в медицинских целях. С появлением холодильников отпала нужда в ее свойствах консерванта. Сейчас ее наиболее часто используют для ароматизации табака на Ближнем Востоке.

Она повернулась к нему.

– Если нет спроса… – пробормотала Глинис, – почему же тогда сажают в тюрьму?

Он не ожидал, что она его слушает, и гордился ею еще и за то, что ее заботит происходящее вокруг и она даже способна шутить и старается изо всех сил поддерживать разговор. Шеп всегда был любителем поболтать – это одно из удовольствий, за которое люди цепляются на пороге одиночества. Он считал общение главным удовольствием в жизни и будет скучать по их разговорам.

– Я полагаю, причина в том, что даже маленькая разница в цене, что для нас в общем-то смешные деньги, для них целое состояние. На этом ведь и была основана идея Последующей жизни, верно? А знаешь, что удивительно, местное население совсем не использует гвоздику в кулинарии. Они считают ее афродизиаком. Или, как объяснил мне наш водитель, «хорошим помощником в домашних делах».

Она было засмеялась, но ее стал душить кашель. Он поднес платок к ее губам и вытер розоватую слизь.

– И я мог, – сказал он с легкой улыбкой, – пока не увидел Пембу.

Его слова были ей приятны, но Шеп ничего не заметил. Именно в этот момент он думал о том, как жаль, что он так и не поступил в колледж.