Текст книги "Секретное досье"

20

Водолей (20 января – 19 февраля). Действия ваших друзей могут показаться странными, но помните, что ваше дурное настроение может на них повлиять.

Офицерская столовая была длинным зданием, сборным, как всё на Токве, и одноэтажным. Я прошел через ресторан – мимо простых накрахмаленных рубашек, единообразных коротких причесок. Обрывки немецких и фрагменты отрывистых венгерских фраз нитями паутины ложились на рубленую гарвардскую речь и растянутые гласные мужчин, так долго пробывших в Окридже, что он стал их постоянным домом. Я двигался медленно, прислушиваясь всем своим существом. Никто не проследил за мной взглядом, когда я вышел в салон, заставленный стульями, на мрачный трубчатый каркас которых были надеты толстые пластмассовые сиденья в цветочек, безжалостно неудобные. У окна я увидел Джин; на нее тесным боевым порядком шла группа летчиков. Я обратил на них внимание в баре накануне вечером, зная, что это ведущие экипажи САК – Стратегического авиационного командования. Именно ведущие экипажи имели наивысшие показатели в бомбометании и навигации. Становясь ведущим экипажем, они получали повышение в звании, а значит, эти ребята были майорами и подполковниками. Один из экзаменов, который они сдавали дважды в год, включал в себя заучивание наизусть одного полного целевого инструктажа. Завалив экзамен, они возвращались к своему прежнему званию. В 1944 году проверка была сложной, но при Б-52 с восемью двигателями и скоростью 600 км/час, требующим перед взлетом тридцатиминутной проверки по внутренней связи, это стало космической задачей! Встреча с авиадозаправщиком, команда которого, можно надеяться, была столь же умелой в навигации, дозаправка в воздухе при движении на скорости сваливания всего в трех футах за дозаправщиком, а затем полет до города, известного только по фотографиям, и сброс термоядерной бомбы – все это было испытанием математических навыков, быстроты, памяти и уверенности в точности суждений своих руководителей, не имевшим себе равных со времен Миланского эдикта Константина, по которому христиан перестали выводить на арену вместе со львами. Советское воздушное пространство часто нарушалось в то время, когда ожидались взрывы или пуски ракет. Эти люди из САК должны были наблюдать за нынешним взрывом с воздуха для сравнения. Узнав о том, какие советские наземные цели выучили эти экипажи из трех человек, мы получили бы очень ценный «разведывательный результат». Шансы, что Джин удастся выудить из них такие сведения, были слабыми, но я сел через несколько кресел от нее и занялся старыми непроверенными счетами по представительским расходам и документами с отрывными копиями, которые Элис сунула в мой кейс в последний момент без моего ведома. Джин делала то, чему агентов-мужчин обучают. Большинство женщин проделывают это совершенно естественно. Она не участвовала в беседе, слушала и при необходимости направляла ее. Надеюсь, Джин не станет сидеть со странно застывшим взглядом, который появлялся у нее в минуты сосредоточения, потому что от этих ребят он не укрылся бы. Они, можно сказать, наперебой стремились перед ней высказаться.

– Да, сэр, – говорил лысеющий мужчина лет тридцати восьми, со слишком маленькими глазами, но крепким и загорелым подбородком.

– Но для меня Нью-Йорк – город. Мне нравится путешествовать, правда, но нельзя же просто болтаться по маленькому старому Нью-Йорку, парень!

– Нью-Йорк мне нравится, но я бы сказал, что он немного похож на Чикаго. Новый Орлеан – вот это город, вот это город!

– Значит, ты никогда не был в Париже, во Франции.

– Парле франсе. Я полгода прожил в Париже. Это последняя страна в мире, где женщины подчиняются мужчинам.

– То же самое и в Индии. Ты знаешь, что в Афганистане верблюд стоит дороже жены? Этот старик ехал верхом на своем верблюде. Я встречал его и раньше и знал, что он немного говорит по-английски. Я догнал его. У меня тогда был маленький красный английский «Эм-джи-эй», летал как птица. «Почему ты не подвезешь и свою жену, Чэс?» – спросил я. Мы все называли его Чэс. «Нет, рядом с аэродромом минные поля», – ответил он. «Значит, пусть твоя жена идет пешком?» И он ответил: «Да, это очень дорогой верблюд». Представляешь? Он сказал: «Это очень дорогой верблюд».

Высокий светловолосый майор разбавил свой напиток, плеснув в него воды со льдом.

– Милый друг, который был французом и знал о женщинах все…

– Ты знаешь, что он использует наихудшую в мире смесь?

Джин приоткрыла глаза на одну восьмую дюйма.

– Аляска – это самый большой штат. Спроси любого техасца. – Лысеющий засмеялся.

– А я скажу, что ответит тебе техасец – «нефть».

Майор, который знал о милом друге, возразил, подняв свой стакан:

– Видишь эту выпивку? Измеряя крепость этого напитка, ты учтешь лед? – Он помолчал. – Не учтешь. Так же и с Аляской. Она вся изо льда.

Дверь салона открылась, смешки оборвались; полный майор вопросительно оглядел комнату, темные очки делили его большое, круглое лицо пополам. Рядом с ним под прямыми, откровенно плотоядными взглядами такого количества опытных мужчин смущенно переминалась с ноги на ногу ладненькая девушка – армейский секретарь в рубашке и слаксах защитного цвета, сознательно подобранных примерно на размер меньше. В надежде разрядить сгустившуюся, как остывающая помадка, атмосферу вновь прибывший спросил, не видел ли кто-нибудь его штурмана. Никто не ответил, а кое-кто недобро усмехнулся, явно констатируя отчужденность, которую вызвал его светский успех. Он неловко развернулся в дверях, и кто-то дружелюбно произнес:

– Передай привет жене и детям.

Лысеющий, воспользовавшись паузой, продолжил:

– Мой папаша любил говорить: «Пей скотч чистым, добавь в рожь немного воды, бурбон, смешай с чем-нибудь крепким, с чем-нибудь по-настоящему крепким». – Он громко засмеялся. – С чем-нибудь по-настоящему крепким, – повторил он.

– Мне нравится Германия. Тамошняя еда нравится. И выпивка. Мне нравятся немецкие девушки.

– Я жил в Скандинавии.

– Это не одно и то же. В Скандинавии все другое.

– Я училась в школе в большом городе на севере Скандинавии, – сказала Джин, живо вступив в беседу, как и должен агент, и говоря правду, как следует агенту.

– В Нарвике, – сказал лысеющий. – Я очень хорошо его знаю. В прошлом году в это время я знал каждый бар в Нарвике. Так? – спросил он.

Джин кивнула.

– И сколько же их? Три? – спросил мужчина, который знал милого друга.

К тому времени как летчики покинули салон, попрощавшись и в разных выражениях пожелав друг другу удачи, я разобрался с большей частью счетов на ленту для пишущих машинок, на магнитофонную ленту и разнообразный ежедневный хлам. Джин подошла, встала позади меня и коснулась моей макушки. Неожиданная интимность физического контакта с ней так же поразила меня, как если бы Джин публично разделась. Когда она переместилась и села напротив, я изменил мнение о ее отношении ко мне. Ей не терпелось что-то сообщить мне, подбодрить.

Безусловная эффективность подбадривания не позволяла довериться ей. Возможно, она была моим Долобовски. Джин предложила мне одну из тех сигарет с ментолом, что отдают пятновыводителем. Я отказался.

Она сказала:

– Ведущие экипажи САК, летающие на Б-пятьдесят два, вылетают с Бодо в Норвегии и с нового поля рядом с Гератом. – Она не спеша прикурила от маленькой серебряной зажигалки. – Я бы сказала, заученные цели, те стартовые площадки к западо-юго-западу от озера Балхаш и подводный порт для ядерных субмарин на востоке Новой Земли, где работал Бобби. Вы, вероятно, уже видели модифицированные бомбовые отсеки на двух самолетах.

Я кивнул.

– В двух командах есть бывшие военно-морские артиллеристы; возможно, устройство задержки, действующее под давлением воды.

Высоко задрав подбородок, она пустила струю дыма вертикально в потолок в необычно театральной манере. Джин, раздобывшая где-то летнее платье ЖВС[23]23
   Женская вспомогательная служба сухопутных войск США. – Примеч. пер.


[Закрыть], обладала, подобно Долби, умением хорошо выглядеть в любой одежде. Она ждала похвалы, как маленький ребенок, – приосаниваясь и собираясь отрицать мастерство или эффективность. Дни, проведенные под тихоокеанским солнцем, сделали ее лицо темно-золотистым, и губы Джин казались светлыми на фоне темной кожи. Она сидела, долго изучая равномерность покрытия лака на ногтях, а потом, не поднимая глаз, спросила:

– Вы учились в Гилфорде?

Я кивнул.

– В первую неделю, когда идет одна физическая подготовка и тесты на ай-кью, а ты в основном сидишь и ждешь, что с тобой будут беседовать и уговаривать не оставаться на вторую неделю, была там лекция об устройстве тюремных камер и о побегах.

Я знал, что она знала, что никто о таких вещах не говорит. Я надеялся, что в салоне не было прослушки. Я не остановил ее.

– Так вот, Элис – мой единственный официальный связной, через нее вы были моим долговременным контактом. Насколько мне известно… – Она помолчала. – С тех пор я не пользовалась никаким другим, как говорит тот человек в рекламе мыла «Перз».

Я сидел молча.

– Сложности моей работы здесь серьезнее, чем в Макао. Серьезнее, чем я подозревала, – очень тихо произнесла Джин. – Я не представляла себе, что делаю это. – Она кивнула в ту сторону, где сидела прежде. – Но я сумею с этим справиться. Однако должен быть предел в том, что касается отдельной личности. Я женщина. Я не могу легко менять свою лояльность и биологически не способна противостоять группе.

– Может быть, вы совершаете большую ошибку, – сказал я скорее из желания выиграть время, чем изречь нечто важное.

– Не думаю и покажу вам почему, – сказала Джин, – если у вас есть примерно час.

У меня был. Я вышел вслед за ней на улицу и проследовал к автостоянке. Джин села за руль «форда» с откидным верхом, металл и кожа нагрелись настолько, что издавали тошнотворный запах. К светозащитному козырьку над водительским сиденьем был прикреплен серый металлический ящичек: одна сторона перфорированная, размер чуть больше пачки двадцатифунтовых банкнот. Радиоперехватчик, передающий разговор к приемнику в трех милях отсюда и с помощью встроенного компаса показывающий направление пути транспортного средства. Он был обязателен для всех автомобилей на Токве. Крепился он на двух магнитах. Я отодрал его от металлической части козырька и зарыл в большую коробку с упаковками «Клинекса» на заднем сиденье розового «шевроле», припаркованного рядом. Я надеялся, что никому в голову не придет настраиваться на нас. Если же это сделают без визуальной проверки, мы будем просто еще одним молчаливым автомобилем на парковке рядом со столовой.

Шины неприятно заскрежетали по гравию, когда Джин включила сцепление и, крепко сжав, крутанула руль, оснащенный усилителем. Никто из нас не произнес ни слова, пока, проехав милю по дороге, мы не остановились, чтобы поднять верх. Я внимательно огляделся поверх лобового стекла и верхушек деревьев.

– Думаю, сейчас все чисто, но все равно давайте будем осторожны… здорово вы придумали взять машину с откидным верхом.

– Я узнала, что ни в каком другом автомобиле обниматься не стоит, это обошлось мне во флакон духов «Арпеж» объемом в четыре унции.

– Внесите это в список расходов, – сказал я.

Приблизительно с милю дорога была первоклассной и за исключением пары полицейских джипов совершенно пустой. Джин твердо жала на акселератор, и я слышал слабые всхлипы из коробки передач, когда автоматически переключались скорости, пока извилистая дорога не превратилась в поглощаемое нами марево, а рев ветра в поворотных фарах и антенне не начал невыносимо бить по барабанным перепонкам. Маленькие летающие существа врезались в ветровое стекло и взрывались уродливыми кляксами. Откинув голову, Джин держала руль уверенно и свободно, непривычно для водителей-женщин. Я смотрел, как несется мимо берег, пока мы не начали снижать скорость. Я почувствовал, что Джин сняла ногу с акселератора. Она прекрасно оценивала расстояние и почти не пользовалась тормозами. Мы оставили дорогу, которая уходила налево в глубь острова, к Административному центру, и свернули направо. Широкий, на сверхмягких амортизаторах автомобиль, покачиваясь, перевалил через рыхлый край дороги, и его большой голубой нос задрался, когда покрышки встретились с грубой почвой грунтовки. Теперь мы ехали гораздо медленнее, и нам понадобился почти час, чтобы добраться до островка подлеска, к которому, как мы видели, ведет след от шоссе. Джин заехала поглубже под невысокие растения и выключила двигатель. Мы покинули засушливые секторы, где были выстроены и Административный центр со столовой, и жилые здания. Эта подветренная сторона острова, защищенная от преобладающего ветра, была одета пышной растительностью, перемежавшейся с острыми как бритва слоями вулканического камня. Повсюду начинали складывать свои свежие лепестки конические горчично-желтые цветы.

Солнце к этому времени стояло низко на западе, и острые листья пальм разрезали темно-синее небо. Из отделения для перчаток Джин достала фонарик в резиновой оплетке, и мы пешком продолжили наш путь по той же дорожке. Мы шли сквозь подлесок, тысячи насекомых вились в густом воздухе, производя звук, похожий на тиканье дешевых наручных часов.

– Не хочу показаться любопытным или параноиком, – начал я, – но в чем дело?

Ответила она далеко не сразу, и я предположил, что у нее было столько же сомнений и смущения, как у любого из нас в то время.

– Прошлой ночью я была здесь с Долби. Он взял меня с собой, чтобы любой, увидевший нас не на дороге, принял бы за милующуюся парочку. Я возвращаюсь по собственному желанию. Вы поехали заодно покататься. Хорошо?

– Хорошо, – сказал я. Что еще я мог сказать?

Мы продолжили наш путь в молчании.

Затем она проговорила:

– Прошлой ночью меня оставили в машине. Теперь я хочу увидеть то, что пропустила.

Я помог ей перебраться через ржавеющие кольца колючей проволоки. С дороги нас больше не было видно, и если не приглядываться, то и машина была надежно укрыта. Уходившая направо от основной дороги береговая линия была завалена мусором, оставшимся от Второй мировой войны. Золотисто-коричневый узор ржавчины вырос на разбитом судне для высадки десанта. На одном из его дальних боков зияли прямоугольные дыры, словно кто-то попытался утилизировать металл с помощью фрезы, но посчитал рыночную стоимость непропорционально низкой по отношению к работе. Ближайшее ко мне судно, предназначенное для высадки танков, обгорело спереди. Стальные двери покорежились от жара, как жестяная игрушка под детской ногой. Ниже ватерлинии густая влажная зелень волновалась под плещущим, чистым движением воды. Земля здесь была самой неровной и явно предоставляла возможность для упорной обороны. Японские инженеры настолько хорошо вписали свои оборонительные сооружения в местность, что я не разглядел огромного японского бункера, пока не увидел Джин, стоявшую на входе в него. В высоту он достигал почти двадцати пяти футов и выстроен был из бревен с опорами из стальных рельсов. Влага разъела некачественный цемент, и растительность разрослась буйно. Вход был низкий даже для японцев, и алые цветы, стоявшие по пояс, покрывали огромные обугленные шрамы на древесине, как будто растение получало особое питание из обгоревшего дерева.

Туфли Джин на резиновой подошве оставляли на песке сетчатые следы, а там, где земля была более влажной, я заметил следы Долби, более глубокие, особенно отпечатки каблуков.

– Он был тяжелый… – сказал я.

– Ящик, который он нес? Да, выглядел он тяжелым. Как вы узнали?

– Подумал: Долби не останавливался полюбоваться видом и, сосредоточенный на чем-то, не заметил, что вы позади.

Она посторонилась, когда я пробрался в частично заваленный вход.

– Он велел мне ждать в машине, но мне было любопытно. Я проследила за ним до проволочного заграждения.

Ее голос изменился и эхом разнесся на середине предложения, когда мы вошли в форт – прекрасно выстроенное сооружение. Этот остров относился к числу хорошо подготовленных островных баз внешнего периметра, не затронутых до последних дней войны. Начинавшийся от входа узкий коридор под небольшим наклоном вел вниз, в непроглядно темную комнатку площадью футов двенадцать. Воздух был холодным и влажным. Мы стояли там молча и слышали размеренный хруст и шипение прибоя, постоянное зудение насекомых. Я снял темные очки, и моя способность видеть медленно улучшилась.

Большую часть помещения занимали металлические ящики оливкового цвета, на которых можно было прочитать бледные английские слова, например, «Завод», и ряд цифр. В дальнем углу лучи солнечного света выхватывали разбитые деревянные ящики, большие металлические обоймы от патронов и гниющие кожаные ремни. На уровне моей макушки по всей ширине бункера шла платформа, обеспечивая бойницы для пулеметов и стрелков. Фонарик Джин желтыми овалами метался по стене с оборудованной огневой позицией и задержался в одном месте почти над входом. Она видела, как фонарик Долби светился именно в этом отверстии. Я передвинул зеленые металлические ящики, освобождая проход. Краска надписи, нанесенной по трафарету на дно верхнего из двух ящиков, была свежей: «.5 Пулемет. Армия США. 80770/GN/CIN/1942». Я взял второй ящик, чтобы поставить на первый, и яркая цветная ящерица пятнадцати дюймов длиной метнулась в сторону у меня под ногами. Я забрался на платформу и медленно продвинулся вдоль осыпающегося земляного выступа. Ближайший песок был почти черный и вонял смертью и существами, которые жили на нем.

Выпрямиться здесь было невозможно, и я медленно опустился на четвереньки. Яркий дневной свет обжигал глаза сквозь узкую щель, и я видел маленький траверс пляжа. Большая часть серого десантного судна находилась строго на одной линии со мной, и под этим углом я увидел обгоревший и помятый танк, застрявший в открытых дверях, как расплющенный апельсин во рту жареного молочного поросенка. В белую, как мел, полосу света, идущую из щели, попала красно-желтая бабочка. Я медленно добрался до угловой позиции. Здесь было темнее и более сыро. Джин бросила мне фонарик, не выключив его. Луч света описал любопытную параболу. Я посветил фонариком в толстую деревянную крышу над собой. Часть потолка пострадала, когда огнемет дал залп горящим бензином по огневой точке. Деревянные опоры обуглились, а под руками у меня остались только металлические части грубо склепанного пулемета. Я не видел ничего, что могли перемещать недавно. Посветил немного левее. Здесь стоял деревянный ящик с надписью: «Гарри Джекобсон, 1944, 24 дек. Окленд. Калиф. США». Ящик был пуст. Джин посоветовала мне заглянуть под ящик. Я рад, что послушался ее. Это была новая картонная коробка с надписью «Дженерал фудс. Один гросс 1-фунтовых пакетов замороженной клюквы». Ниже был напечатан маленький сертификат чистоты и длинный номер серии. Внутри лежала нового образца короткая семидюймовая катодная лучевая трубка, с дюжину транзисторов, белый конверт и желтая тряпка, в которую был завернут длинноствольный автоматический пистолет, блестевший свежей смазкой. Клюквы там не было. Я открыл конверт, внутри находился клочок бумаги размером примерно 2 на 6 дюймов. На нем было написано около пятидесяти слов. Указана была длина радиоволны ОНЧ (очень низких частот), компасный пеленг и какие-то математические символы, оказавшиеся для меня сложными. Я протянул бумажку Джин. Джин подняла глаза и спросила:

– Вы читаете по-русски?

Я покачал головой.

– Тут что-то насчет…

Я перебил ее:

– Все нормально. Даже я знаю, как по-русски пишется «нейтронная бомба».

– Что вы собираетесь с этим сделать? – спросила она.

Я взял бумажку, по-прежнему осторожно держа ее за край, и бросил назад в коробку из-под клюквы. Конверт я сжег и растер пепел каблуком.

– Пойдемте, – сказал я.

Мы с трудом сошли на пляж по крутому спуску. Солнце представляло собой двухмерный пурпурный диск, и закат, словно ногти и рваные золотистые раны, лежал горизонтальными полосами на пепельном лике вечера. Мне хотелось уйти от чего-то… от чего, я и сам не знал. Поэтому мы шли вдоль линии прибоя, обходя ящики, полные смерти, кока-колы и пластыря.

– Зачем кому-то, – Джин неприятно было произносить имя Долби, – понадобилось приносить сюда катодную лучевую трубку?

– Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал, как ему невыносимо пропустить серию «Каравана».

Губы Джин не дрогнули.

– Не хочется проявлять любопытство, – продолжил я, – но мне было бы гораздо проще воспринимать все это, если бы вы сказали, что он говорил обо мне.

– Это легко… он сказал: один из отделов «друзей» уверен, что вы работаете на КГБ. Они сообщили напрямую в ЦРУ, и все очень волнуются. По словам Долби, он не был так уж уверен, но ЦРУ склонно этому верить, поскольку когда-то давно вы убили пару человек из их военно-морских сил.

– Долби сказал, что это не он подал жалобу? – спросил я.

– Нет… он сказал, что один отдел дает вам более высокий уровень допуска к секретным материалам, чем сейчас у него самого… разумеется, это связано с его работой вне конторы… кстати, ему это было не очень приятно. – Она помолчала и смущенно спросила: – Вы убили тех людей?

– Да, – ответил я с долей злости, – убил. Это довело общее число убитых мной до трех, если не считать войну. Если войну считать…

– Вы не обязаны объяснять, – сказала Джин.

– Послушайте, это ошибка. Тут никто ничего не может поделать. Просто ошибка. Каких действий они хотят от меня? Написать Джеки Кеннеди и заявить, что я не хотел этого?

Джин сказала:

– Похоже, по его мнению, они ждут, выйдете ли вы на связь, прежде чем что-то сделать. Ему интересно, работает ли с вами Карсуэлл, и он радировал закодированное сообщение, чтобы Карсуэлла и Мюррея изолировали.

– Слишком поздно, – заметил я. – Они выколотили из меня отпуск как раз перед тем, как мы улетели.

– Это, вероятно, убедит Долби, – сказала Джин.

Солнце светило ей в спину, и Джин выглядела великолепно. Я пожалел, что лишь малая часть моих извилин свободна для мыслей о ней.

– Что Карсуэлл мой связной? – задумчиво произнес я. – Может быть. Но я бы сказал, что ему логичнее было бы подозревать вас.

– Я не ваш связной.

Казалось, она была не до конца в этом уверена.

– Я знаю это, красотка. Если бы я действительно работал на КГБ, то не позволил бы заподозрить себя и знал бы, кто мой связной, прежде чем попасть на такой вот остров, иначе у меня не было бы способа двойной проверки для вас. Но поскольку я не работаю на то шестиэтажное здание на улице Дзержинского, связного нет, значит, вы не связной.

Джин нарочно шлепнула ногой по воде и по-детски улыбнулась. Солнце стояло за ее головой, как открытая дверца сканторпской сталеплавильной печи. Под легким бризом с океана ее платье липло к телу, как дешевые духи. Я с трудом вернул свои мысли на землю. Джин сказала:

– Похоже, в Гилфорде я слушала не так внимательно, как вы.

Танковый трак лежал наполовину в воде, словно огромная гусеница, и волны били струйками и выплескивались сквозь затейливые переплетения литья. На расстоянии от нас лежал башней вниз в блестящей пене Б-61, танк без одного трака. Море, в которое он вернулся, описав большой непроизвольный полукруг, билось и шлепало в огромный металлический корпус с беспокойной насмешливостью. Джин остановилась и повернулась ко мне. Прилипшая к золотому лицу прядь черных волос напоминала трещину на вазе эпохи Сун. Я должен сосредоточиться.

– Предположим, вы не работаете на КГБ, но тот, кто считает иначе, хочет как-то это прекратить. Что они сделают?

– Об этом никто в нашем положении не осмеливается даже думать, – ответил я.

– Но предположим, это происходит. Затем они вынуждены об этом думать.

– Хорошо, – согласился я, – затем они об этом думают.

Голос Джин звучал хрипло, немного нервно и резко. Я понял, что значительную часть ночи она провела в размышлениях о том, как поступить со мной. К тому же, обязанный Джин, я не мог дурачить ее.

– Им не оказывают бесплатной юридической помощи в Олд-Бейли, – сказал я, – и разрешают продать свои воспоминания в издания группы «Санди», если вы об этом.

– Нет, об этом я думала, – проговорила Джин. – Это разрешается только тем, кто убил несколько человек при отягчающих обстоятельствах. – Она помолчала. – Так что происходит?

– Не знаю, – ответил я. – Со мной раньше этого никогда не случалось. Наверное, это что-то вроде: «Суньте ноги в этот мешок с влажным цементом, катер отчаливает».

Прибой обрушивал на риф мощные удары, сотрясавшие песок у нас под ногами.

– Становится прохладно, – сказала Джин. – Давайте вернемся в машину.