Текст книги "Невольные записки"

Мужики

Это независимая категория ЗК Они, как правило, имели на воле постоянную работу, семью. Попадают сюда, в основном, за бытовуху или за несерьезные преступления, которые квалифицируются следствием намного серьезней, нежели они того стоят.

Они, как правило, ни с кем не группируются, ни во что не вмешиваются, живут особняком. К ним меньше всего претензий. Но если удается разговорить такого, то вырисовывается такой сюжет, такая трагедия, что Боже мой… Один из таких мужиков (по характеру и, по сути), с которым я просидел вместе несколько месяцев и очень близко сошелся, был Саша Сорока – один из основных обвиняемых по делу Дмитрия Холодова. (Помните этого журналиста из МК, которого взорвали спецы из МО?) Думаю, что по этому делу я знаю не меньше прокурора и уж точно знаю более реальную картину того, что произошло в действительности. (Его дело не бытовое, а более чем серьезное. Но это, скорее, исключение из общего правила…)

Внешний вид. Прикид. Стрижка

Летом на общаке и на спецу ходят полуголыми – в трусах, некоторые в шортах, в тапочках на босу ногу.

По-другому – невозможно. Этим летом температура в хате, даже на спецу, поднималась выше 45 градусов по Цельсию. Про общак – и говорить нечего. При таком прикиде резко возрастает вероятность подцепить чесотку – достаточно присесть на чью-то шконку или за дубок. Зимой, естественно, спортивные костюмы, рубашки и т. п. Но когда вызывают к адвокату, к следаку, на свиданку и т. п., то все стараются одеться получше, чтобы не позорить хату и не выглядеть, как последнее «чмо».

Гардероб в хате – самый обширный. Людей берут с воли в любое время года в том, что на них было надето: от дорогих дубленок и костюмов до домашних штанов и телогреек. Поэтому в хате можно найти все – от адидасовских эксклюзивных костюмов и сорочек от кутюрье, до поношенных кирзачей и застиранных ковбоек фабрики «Клары Цеткин». Понятно, что в хате процветает «обмен». Хорошую кожаную куртку, которая непонятно когда понадобится, могут «обменять» на тапочки, которые необходимы сегодня. Другая система ценностей. Телогрейка, чтобы было в чем сходить на прогулку зимой, порой, ценится дороже вечернего костюма от Кардена. В раздутых, как дирижабли баулах особой категории братвы можно найти выменянные таким образом целые «гардеробы», которых хватило бы, чтобы изыскано одеть десяток человек.

Большую роль играет и внешний вид. Очень многие отпускают бороду. Это практично. Во-первых, меньше травмируется кожа при бритье, а, во-вторых, – резкая нехватка и большой дефицит станков, мыла, помазков и т. д. Таким образом, борода функциональна. Форма ее, как и прическа, зависит от наличия в хате человека, умеющего стричь, и тщательно затаренных ножниц.

Стригут обычно ночью. Меньше шансов запала ножниц. «Клиента» сажают на перевернутое ведро, вместо салфетки и пеньюара – газета с дыркой, в которую просовывают голову. Половые – на страже, сразу подметают волосы, чтобы не разносить по хате. Шнифтовые и тормозные на стреме, следят за передвижением вертухая на продоле. Как только он приближается к хате, толпа, постоянно тусующаяся на пятаке, заслоняет собой стригущих, чтобы их не увидали в шнифт. Стригут не только ножницами, но и станком. Для этого выламывается предохранительная планка и этим станком «стригут», т. е. «скорябывают» волосы, стараясь придать им какую-то форму. Надо признать, что есть такие виртуозы, которые этим незамысловатым инструментом делают вполне сносные прически.

Но, в основном, в хате предпочитают брить голову.

Это и гигиеничней: хоть какая-то защита от вшей. Особенно когда до суда еще далеко и красоваться не перед кем. Однажды и я обнаружил у себя в голове «живность», мгновенно побрился наголо и чуть не сошел с ума от боли, сразу же после бритья протерев голову крепким раствором соды. Последние полгода мне везет, и меня стригут те, кто более-менее умеют это делать. Надеюсь, что приду на суд не полным чучелом. Если вообще доживу до этого суда…

Наколки и кольщики

Первоначальный «говорящий», информационный смысл наколок давно утерян. Подавляющая часть «портачек», т. е. наколок имеет, скорее, декоративный, «эстетический» характер и просто говорит о принадлежности к преступному миру. Без обозначения (четкого) своего места и ранга в этом мире и своей масти (профессии). Речь, естественно, идет не о старых наколках и об их носителях, а о тех, которые сделаны за последние 10–15 лет у членов «бригад» и т. д. Описывать эти наколки бессмысленно. Их огромное множество. Кто во что горазд. От репродукций с икон, открыток и книг до, как правило, безграмотных надписей «призывною» характера. Очень заметна в этой «нательной живописи» роль организаций фашистского и националистического толка. Огромное количество фашистских крестов, свастик, эмблем РНЕ и т. п. Причем никто не понимает их истинного значения. Рядом наколки Христа, храмов, православных крестиков и тут же черепа, фашистская символика. Почти все утверждают, что делали наколки «по малолетке, по глупости», но стоит появится в хате «кольщику», к нему мгновенно образуется очередь за «дополнением» и новыми сюжетами.

Кольщик всегда фигура в хате заметная. Как правило – многоход, научившийся колоть в зоне или в тюрьме. Умеющих рисовать и наносить эскиз – единицы. В основном колют по трафаретам, которые носят всегда с собой и тщательно оберегают. Кольщик всегда будет иметь и чай, и сахар, и время, и место отдохнуть. Поэтому «специальность» берегут и, по возможности, совершенствуют. Поменялся и инструмент. Это – уже не простая игла, а механизм из переделанной электробритвы. «Машинка» затаривается и бережется от любого шмона не менее тщательно, чем «общак». Кольщик работает, в основном, по ночам, когда нет вызовов, и больше возможность контролировать движение по продолу. Первые клиенты, естественно, братва. Сложный и обширный сюжет колется несколько ночей. Нередко – цветной (в зависимости от наличия «сырья»). Раньше кололи «жженкой», т. е. от обуви отдирали резиновый (обязательно) каблук, сжигали его, золу размельчали в пудру, смешивали с кипяченой водой и этой краской черного цвета кололи тюремную «нетленку». Теперь все более «совершенно». Через «ноги» загоняются разноцветные пасты, и наколки могут быть (в зависимости от связей хаты с волей) более красочными. Но, вместе с тем, следуем отметить, что основные носители наколок – молодежь среднего и низшего звена нынешнего криминала. Более серьезные люди стараются избегать всего того, что служит «особыми приметами».

Вызовы, боксики, торпеды

Вертухай бьет в тормоза, называет фамилию и кричит:

«На вызов». Это значит: к адвокату, к следователю, к оперу – куда угодно. Время на подготовку – 15–20 минут. Нужно одеться, собрать, все материалы по делу, затарить то, что ребята передают с тобой – письмо на волю, номера телефонов, по которым просят позвонить через адвоката, малявы, которые можно передать напрямую при встрече в боксике с людьми из других корпусов.

Стараешься взять с собой побольше разных бумаг и записей. Вертухаи при шмоне не вникают в содержание твоих бумаг и среди них легче растусовать то, что необходимо пронести с собой. При выходе из хаты – шмон. Иногда поверхностный, иногда доскональный.

В зависимости от настроения вертухая. При выводе на вызов ищут обычно малявы, письма и т. п. При возвращении от адвоката шмон всегда более тщательный. Ищут деньги (в первую очередь), мелочи (шоколадки, витамины, хорошие сигареты, авторучки и т. п.). Здесь вертухаи шмонают на совесть, залезая даже в анус, так как все найденное «по праву» принадлежит им. Итак, после шмона при выходе из хаты ведут на следственный корпус. Там – больше десятка боксиков, в которых можно просидеть от получаса до 6–8 часов. Есть одноместные боксики-стаканы, есть те, в которые забивают по 20–30 человек вплотную друг к другу. Нигде – ни окон, ни вентиляции, ни туалета. Дышать вообще нечем. Летом это ад!!! Я сам несколько раз терял сознание в таких стаканах. Адвокаты ждут свободных кабинетов, или клеток (нововведение на «Матроске»…), а их всегда в два – четыре раза меньше, чем необходимо, а ты ждешь в своем стакане, когда адвокат получит место и вызовут тебя. Любой адвокат подтвердит, что нередко приходится ожидать от двух до четырех часов. Но это ерунда по сравнению с тем, сколько нужно ждать, пока тебя отведут в хату после адвоката (или следователя). Вертухаям лень водить небольшими группами (по 5–10 человек) на корпус. Ждут, пока наберемся команда человек в 15–20. Тогда сразу и ведут… Это ожидание может продлиться до 6–8 часов. Естественно, без туалета и практически без воздуха. О такой «мелочи», как еда, даже не вспоминают.

Если попадаешь в общий боксик, то есть возможность напрямую передать в другие хаты те малявы, которые принес с собой, обменяться новостями, узнать о новых слухах, прогонах, косяках и т. п. Впрочем, и через стаканы тоже можно отогнать (и получить) нужные малявы. Есть своя технология.

Если был вызов к следаку – все ясно. Он нападает, кричит, что «все доказано», что «запрессует» и т. д. и т. п. Ты, в зависимости от состояния и настроения, вяло (или активно) защищаешься… Если адвокат – другое дело. Выясняешь, что и как дома, читаешь письма (если адвокат принесет), передаешь свои и те, которые принес с собой. (Если адвокат согласится их взять.) Нормальный адвокат чувствует и понимает все. Он может принести с собой и бутерброд, и шоколадку, и витамины…

Но это если адвокат «свой», если ты доверяешь ему, а он – тебе. Это – необходимое условие. Все, что передает адвокат, – тщательно и весьма изобретательно затаривается. По понятным причинам я не могу описывать способы проноса в хату торпед и другого, но в 60–80 % удается протащить очень многое. Иногда специально «светишь» то, что заинтересует вертухая. Вертухай, получив свою добычу, успокаивается, и дальнейший шмон носит формальный характер. Некоторые просто сразу предпочитают отдать вертухаю его «долю» и вообще избавить себя от шмона. Мне лично больше нравится игра «найдет, – не найдет». Тьфу-тьфу (чтоб не сглазить), за полтора года я «прокололся» всего три – четыре раза. Почти рекорд!

Интересный, чисто психологический момент: при возвращении в хату возникает ощущение, что ты «дома». Даже дышать «легче» (по сравнению с боксиком). Тебя уже ждут. Рассказываешь об удачных перебросах, делишься новостями и т. п. Через какое-то время (2–4 часа) возбуждение после вызова проходит, все вновь «становится на свои места», ты вновь часть «броуновского движения», часть вечно живого агонизирующего организма твоей хаты.

Часть II. Из «Матросской тишины» в Рязанскую зону (ИК-2. Мервино. Рязань)

Этап (с «Матроски»)

Я уже писал, что в тюрьме нельзя ничего планировать больше чем на ближайшие два – три часа. Вот и сейчас. Меня заказали на этап в 2 часа ночи. Но, – «по-человечески». Дали целый час на сборы. Хата быстро, но без суеты (процедура отработана) собирает мне «этапный баул» – мыло, пасту, чай, курево, сахар – понемножку от всего того, что есть на общаке. Будят близких, заваривается чифир. Я бреюсь, запихиваю в баул растусованные по хате вещи – книги, постельное белье, фаныч, весло… Получается немало – два баула и сумка с продуктами. Когда это я успел так прибарахлиться?..

Все, кого касается мой отъезд, – близкие, те, с кем общался, тусовался, чем-то помогал, – проснулись. Набралось немало – человек 25–30. Чифир уже готов. Садимся в кружок и молча, пустив фаныч по кругу, чифирим. Традиция…

Шныри быстро убрали матрац и подушку. Могут потребовать сдать. Но, поскольку в хате ни матрасов, ни подушек на всех не хватает, понятно, что никто ничего не сдает. Объяснения для вертухаев – порвался – носит формальный характер. Они и сами особенно не требуют. Матрасы кишат клопами. Тащить рваный, с вываливающимися кусками слежавшейся влажной вонючей ваты матрас на склад никто не станет… Отсутствие «постельных принадлежностей» просто отмечают в карточке. По идее, потом на зоне стоимость этих «принадлежностей» должны вычесть из моего заработка.

Точь-в-точь как детская идиотская игра в карты – «веришь – не веришь». Как минимум, у 80 % зеков ни матрасов, ни подушек формально нет. Все – по хатам. Если СИЗО и получает новые, то куда они деваются, никто не знает. Я почти за два года не видел ни одного не только нового, но и относительно целого матраса. О подушках вообще молчу.

На зонах тоже никто ничего «возмещать» не будет. Работой обеспечены не более 25–30 % зэков. Живут на баланде и тем, что посылают родные в дачках. Но «круговорот постельного белья» в системе неизменен, как сама природа.

Дернули меня в 3.30 ночи. Шныри вытащили на продол мои баулы. Последние похлопывания, пожелания здоровья и фарта, и… тормоза захлопываются.

Ощущение двойственное. С одной стороны, сошелся с ребятами, есть какой-то авторитет, устоявшийся тюремный камерный быт – все это отсечено тормозами. С другой – начинается новый этап тюремной жизни – все сначала. И неизвестно, хватит ли сил и здоровья пройти его до конца. Но все это эмоции. А я обещал обходиться без них. Только фиксировать происходящее, только факты, только то, что происходит со мной и с теми, кто рядом.

Все как всегда. Сборка, на которой еще более тесно (все – с баулами), чем обычно.

Сегодня – 22 февраля. Несколько человек одеты совсем по-летнему. Их брали в прошлом году летом. Идут на этап в том, в чем приехали в «Матроску». По идее, в СИЗО им должны выдать бушлат, шапку, ботинки, но это – «по идее»…

Знакомый вертухай говорит, что раньше 10–10.30 не повезут. Время есть. Опять чифирим, благо дров навалом (из баулов), да и чайком на этап хаты подогрели. Базары только на одну, волнующую всех, тему – зона. Кого куда пошлют, никто не знает. По УИКу (Уголовно-Исполнительный Кодекс) должны «по месту постоянного проживания на момент ареста». Но по тому же УИКу нам положено от 100 г мяса (или рыбы) в день, но… (недофинансирование, невыдача зарплат, и персоналу тоже жить надо).

«Вездеходы» (те, кто побывали уже на многих зонах) делятся информацией. «Прогонять» (то есть врать) здесь не следует. Можно попасть с кем-то из присутствующих на одну зону, а там за «порожняк» придется ответить.

Рассказывает один из «синих». Он три года назад снялся с одной из мордовских зон. Много всякого… Общим знаменателем может служить такая деталь: туалеты в стороне от бараков – метрах в 80–100. После отбоя (то есть 22 часов) быть в одежде запрещено (расценивается как подготовка к побегу). Только в трусах и майке. И в тапочках-шлепках (ходить в бараке можно только в шлепках) на босу ногу. Зимой морозы за 20 градусов. Вот в таком виде – в трусах, майке и в шлепках – бегают за 100 метров в холодный сортир. В мороз.

Очень укрепляет здоровье…

Или такая деталь, но уже в «Козлограде» (по-другому Волгоград вообще никто в СИЗО и в зонах не называет): из бараков на этих зонах выгоняют в 7 утра, и в них запрещено заходить до 19 часов. (Только больным при температуре не ниже 38, и то на полчаса перед обедом.) Весь отряд – до 150 человек – находится все ЭТО время в локалке (что-то типа дворика примыкающего в бараку и огороженный решеткой). Сидеть негде. Да и холодно зимой сидеть 12 часов. Так и слоняются каждый день, зимой и летом, по 12 часов в локалках. Работы нет. «Подогреться» из дачек можно только после 19 часов. Хранить продукты можно не более недели со дня получения передачи. Шмон – каждую неделю. Полный. Неиспользованные за неделю продукты отметают.

Об обычных «мелочах» типа БУРа «за нарушение формы одежды» (не застегнутая пуговица на рубашке или бушлате, не чищенные – чем?! – ботинки и т. п.) я уже и не говорю. Многое еще можно было бы рассказать о «приближенной к европейским стандартам» системе российского ГУЛАГа начала XXI века, но, как я уже говорил, пишу только о том, что видел и испытал сам. А отступление о мордовской и козлоградской зонах – только потому, что те детали, о которых здесь написано, упоминают все, кто там побывал.

Так проходит еще два-четыре часа. По двое выдергивают на шмон. На этот раз он еще более тщателен и «беспределен», чем обычно. Ищут затаренные малявы, деньги, «дурь» и т. п. Понимают, что уже не вернешься, не пожалуешься адвокату (с этапа, что ли?), поэтому отметают «внагляк» все, что приглянется. У меня отметать нечего. Денег не везу, а малявы затарил так, что ни один шмонщик не найдет (подробности рассказывать не стану, чтобы не обогащать их опыт). После шмона еще пара часов ожидания и, наконец, выкликают по фамилиям.

Этап

До автозака, который перевезет нас с «Матроски» на «Пресню» (пересыльная тюрьма, расположенная на Красной Пресне), всего 15 шагов. Но успеваем промокнуть насквозь. Дождь вперемешку со снегом, плюс ветер.

Я уже восхищался умением конвоя утрамбовывать людей в автозак. Как мы (34 зека и минимум 40 больших баулов) уместились в одном автозаке и как доехали до Пресни – отдельная песня. Без слов. Их мне не хватает – одни восклицания…

Про свое, почти пятимесячное пребывание на Пресне, о том, чем она отличается от «Матроски», с кем не встречался, как заработал там паховую грыжу и свой первый инфаркт, напишу, если выживу, отдельно.

Этап (продолжение)

На этап с «Пресни» (на Рязань) меня дернули прямо из больнички. После нескольких серьезных приступов подряд (сердце) меня и перевели на больничку. Надо признать, что медсанчасть (больничка) на «Пресне» – самое человеческое место из всех, которые мне встречались в этом ГУИНовском аду. Чисто, у каждого есть своя шконка и, самое главное, отношение медперсонала – как к больным, а не зекам. Из этих, почти человеческих, условий я ушел на этап.

До «Столыпина» нас везет «временный» конвой. 26 июня 2000 года. Жара, духота, раскаленный автозак. Нас, в этой первой партии, 24 человека плюс баулы. Все как обычно. «Столыпин» еще не подошел. Автозак стоит где-то на путях, чуть вдали от перрона. Сюда подадут «Столыпин», нас погрузят, прицепят к пассажирскому поезду и – поехали. Но это потом. А сейчас ждем уже более двух часов. Конвой озверел. Им жарко. Но они – вне автозака, снаружи. А мы – внутри. Двери заперты. Ни щелочки. Стены раскалены, к ним не прикоснуться. Все молчат, сил нет даже переговариваться. Кладу в рот последнюю таблетку валидола. Проходит еще час. «Временный» конвой, понимая, что еще чуть-чуть и им некого будет грузить в «Столыпин», открывает двери автозака. Дышим. Так, наверное, дышат подводники после всплытия.

Наконец – «Столыпин»! Перрона, сами понимаете, нет. Ступеньки на уровне груди. Забрасываем баулы и, «подбадриваемые» дубинками, карабкаемся в вагон. Все остальное – это ощущение кофейного зерна в кофемолке. (Слишком «эстетично» – понимаю. Видимо, подобрать иное, более приземленное, сравнение мне мешает постоянная, навязчивая мечта о чашечке кофе. Даже запах снится.). Тебя просто «несет».

Представьте обычный купейный вагон поезда. Но вместо дверей в купе – решетки. Окон (со стороны купе) нет, а окна в коридоре (проходе) закрашены и забраны решетками. Вот в такое «купе-клетку» нас набивают по 22 человека. Внутри «купе» тоже напоминает обычное. Те же две полки снизу и две сверху. Только между двумя верхними еще одна полка. Таким образом, сверху что-то вроде сплошных нар с отверстием-люком, чтобы пролезть на эти нары. Непонятно, где лучше – внизу или наверху. Везде хуже. Внизу слишком утрамбовано. Но внизу можно «отлить» в полиэтиленовую бутылку или пакет (в туалет конвой водит «по настроению» – два раза в сутки). Внизу нас 15 человек. Плюс баулы. Наверху лежат (сидеть невозможно) семеро. Им чуть свободнее. Но если вдруг захочется, то – большая проблема для всех. Бывалые успокаивают: будет легче. «Легче» наступает не скоро.

Пару часов сидим впрессованные друг в друга. Еще раз повторяю: сегодня 26 июня 2000 года. Окна в коридоре забраны наглухо. С внешней стороны «Столыпин» оформлен под обычный цельнометаллический, почтово-багажный вагон. Сколько раз я проходил мимо таких вагонов, не обращая на них внимания. Да и кто из «граждан отъезжающих и провожающих» обращает внимание на герметично закупоренный и зарешеченный, невзрачный и неприметный «багажный» вагон в конце состава?

Наконец тронулись. Вагон прицепили к составу и подогнали к перрону. Слышна суета посадки. Обычные голоса. В «Столыпине» – тишина. Слушаем шум перрона. Никаких реплик, приколов. Слушаем музыку воли…

Толчок, поехали… В начале и в конце вагона конвой чуть-чуть (сантиметров на 5–7) приспустил стекла. Почти можно дышать. Конвой начинает шмон. В середине вагона одно купе-клетка свободно. Для шмона. И еще одно – для тех, кого уже обшманали. Значит, бывалый не ошибся. После шмона нас «растрясают» и заполняют эти два купе. В клетках остается (до первой остановки и доукомпановки) человек по 18. На шмон – по одному со всеми вещами.

Зэк может все! Убежден! Обычный человек никогда не сумеет в обычном (по размеру) купе, в котором 22 человека и минимум 30–35 баулов, в течение одной-двух минут найти и выдернуть из общей кучи из-под сидящих на них зэков свои вещи и протиснуться с ними сквозь узкую щель приоткрытой решетки в коридор «Столыпина». Никогда! Мы – можем. Шмонают тщательно, неторопливо, со знанием дела. По ходу, шутят, комментируют, отметают. Я проинструктирован заранее. Первым распаковываю баул с книгами, сигаретами и разными туалетными принадлежностями (мыло, кремы для бритья, одноразовые станки и т. п.). Книги, понятно, конвой не интересуют (мало знакомых букв). А вот все остальное нужно каждому. «Угощаю» шмонщиков сигаретами (блок улетел) и кремом со станками. Получаю снисходительное «правильный мужик» и – освобождение от дальнейшего шмона. Перехожу в свободное купе (там уже человек 15) и занимаю максимально удобное место у самой двери-решетки.

Достаем полученный в дорогу «сухой паек»: горсть соленых слипшихся в комок килек и хлеб. Кильки сваливаем в один общин пакет и засовываем в угол. Есть их нельзя ни в коем случае! Захочется пить, а воду конвой наливает по полфаныча дважды вдень (попутно с туалетом). Извлекаем остатки дачек и грева – едим. Закуриваем (не более двух одновременно курящих на купе и потому – сигареты по кругу). «Прикалываемся» за жизнь.

В соседней клетке-купе везут телок. На женскую зону. Их тоже утрамбовали по максимуму. Возраст, – от 19 до 56 лет. О вспыхивающей «любви», о встречах в сортире (от 10 до 20 минут, в зависимости от того, сколько и чем заплатил конвою) – отдельная глава. Если выживу…