Текст книги "Невольные записки"

Шмон на пересылке в Рязани

Ливень продолжается, но нам повезло: автозак стоит вплотную к ступенькам, ведущим в помещение. Выгружаемся, взваливаем на себя баулы и под покрикивание и «постукивание» конвоя бредем куда-то внутрь. Всех нас (24 человека) втискивают с вещами в комнату-шкаф, около 10 квадратных метров. Не знаю, как удается Игорю Кио запихать трех девиц вместе со львом в узенькую клетку, но и он бы спасовал перед задачей разместить 24 человека и не менее 30 больших баулов в глухой, без окон, шкаф. Вертухаи в Рязани справились с этой задачей играючи. Скамеек, понятно, нет. Стоим. Несмотря на вопли нескольких некурящих, закурили почти все.

Проходит час, второй, третий… Наконец вызывают по двое на шмон. Отметают все: иголки, нитки, зажигалки, лекарства… Это уже третий шмон за сутки (на «Пресне» при отправке, во время этапа и здесь, в Рязани). С собой в хату разрешено взять туалетные принадлежности, немного сахара, чая, простыню (последнее – издевательство! В хате № 54 (Рязанское СИЗО), как и в других, нет и никогда не было ни матрасов, ни подушек – голые деревянные нары или струны). После шмона все баулы, мешки, сумки нужно отдать «на хранение».

Далее происходит нечто такое, что выглядит неправдоподобным идиотизмом. Не пропустите детали. Выписывается «квитанция» – клочок обычной бумаги, на котором пишется только фамилия зека, сдавшею сумку (о перечне содержимого сумки не может быть и речи). Потом эта «квитанция» засовывается внутрь самой сумки. В журнал под очередным номером тоже пишется только фамилия. На руки дают кусочек картона (половина спичечного коробка) с написанным от руки, еле читаемым (прошел тысячи рук) номером. Но это не номер сданного баула, это только очередной номер человека, сдавшего свой баул. Причем, не важно, сколько и что именно он сдал – один баул или три. Потом после честного предупреждения, что за «вещи никто не отвечает» (потому что – крысы), баулы забрасываются в общую кучу из полутора-двух сотен таких же сумок, баулов, пакетов. Никаких пометок, номеров и т. п., повторяю, на самой сумке нет.

Как мы получали свои вещи при уходе на этап (зону), как копались в этом «навале», разыскивая свой хабар (открывали десятки сумок, пытаясь по лежащим сверху вещам определить свои), – отдельная поэма. Описать ее я не смогу никогда. Для этого нужен талант Зощенко.

А в каком виде мы находили свои шмотки? Слезы! Прогрызенные крысами дыры, из которых сыплется вермишель супов «быстрого приготовления», остатки мыла, обрывки бумажек былых приговоров и не отправленных жалоб. Самое смешное, что картонка с номером лежит сейчас, когда я вспоминаю и пишу все это, прямо передо мной. У меня ее никто даже не спросил…

Хата № 54

Если «Матроска» – рукотворный ад, то транзитная хата № 54 в Рязани (думаю, что и другие транзитные хаты – 50,51,55… – не лучше) – БУР в этом аду.

Сводчатый, не просыхающий, вечно сырой подвал. Даже не подвал – подземелье. Естественной вентиляции – естественно, нет. Принудительная (небольшая, с тетрадный лист, решетка в стене, с которой со стороны продола смыкаемся жестяная труба) включается «согласно расписанию» на один час в день. Как часто наступает этот «один час» и «один день», не знает никто. Вентиляцию включает корпусной в зависимости от настроения. «Старики», т. е. те, кто ожидает в этой хате своего этапа более двух-трех месяцев, утверждают, что пару раз включали. Хата даже не набита. Она утрамбована нами. Июль 2000 года.

Наш этап – 24 человека. В хату удалось впихнуть 17. Последнего, семнадцатого, утрамбовывают тормозами. Остальных повели куда-то дальше. Минут 20 стоим, пережидаем, пока в хате стихают вой и крики о беспределе, вызванные нашим появлением. Потихоньку рассасываемся, «утрясаемся» по свободному еще пространству.

Удивительное это понятие – хата в тюрьме. Когда кажется набита уже до предела, когда носом упираешься в чей-то затылок, – все равно находится место еще для нескольких человек. Даже вагон в метро, даже автозак имеет свой предел, после которого втиснуться невозможно. А хата – нет. Воистину резиновая…

Осматриваемся. Шконок нет. Сплошные, в два яруса, нары. Часть – деревянных, с выломанными давно досками, часть – железных со струнами. Нижние нары приподняты над полом сантиметров на двадцать. Полы – деревянные, прогнившие, со щелями, в которые может провалиться нога. Жестяные заплаты на полу – жалкие попытки прикрыть крысиные норы. Крыс много до привычности к ним. Я сам сгонял стайки крыс со ШКОНКИ (все еще называю нары шконкой) и спихивал с наваленных в углу мешков и пакетов с теми вещами, которые разрешили забрать с собой в хату.

Отступление

Удивительное существо – человек. И бессмертна мудрость, начертанная на перстне Соломона. «И это пройдет». Нет ничего, к чему бы человек ни смог привыкнуть. Со снисходительным умилением вспоминаю свои первые часы в ИВС, на сборке в «Матроске», на общаке. Вспоминаю, как брезгливо «поджимался», видя шевелящиеся от тараканов стены, или вшей на воротничке рубашки, или клопов…

«Ничего, привыкнешь, перестанешь обращать внимание», – говорили мне сокамерники.

Привык… Привык механически прятать заточку в матрас, на ощупь запаивать маляву, плести канатики, стряхивать клопов с подушки, докуривать бычки и делиться ими…

У меня уже не кружится от свежего воздуха голова на прогулке, не тошнит от запаха и вида остывшей баланды, не «передергивает» от гниющих язв. Мне даже помогает «от живота» (действительно!) давно просроченная таблетка аспирина. Я лихо «прикалываюсь и откусываюсь», разбираю рамсы, по вкусу отличаю «вторяки» от «нифелей». И мои «родные» хаты в «Матроске» кажутся мне привычными и удобными по сравнению с транзиткой в Рязани.

А после встреч с адвокатом в «Матроске», после многочасовых ожиданий в стакане, я, тарабаня в тормоза, кричал вертухаю: «Командир, пошли домой». Я искренне кричал это. Провонявшая, без воздуха и сантиметра свободного места хата, вечно застилающий потолок пар от кипящих фанычей, несмолкающий гул сотни голосов – все это воспринимается ДОМОМ! Поверить в это невозможно, но это – ТАК!!! Как психолог, я легко могу это объяснить. Адаптация и тому подобное… Но объяснить это на простом человеческом языке человеку с воли невозможно. (Я так и не смог объяснить своему адвокату – а она проработала более 30 лет! – почему после двух-трех часов бесед с ней в нормальном помещении, сидя на нормальном стуле, куря нормальные сигареты и общаясь на нормальном языке, я устаю и меня тянет «домой» в свой «общаковский угол», на вонючий, слежавшийся, комковатый влажный матрас). Но… «и это пройдет».

Хата № 54 (продолжение)

Под самым потолком две бойницы-решки. Как и везде – с решетками-жалюзи. Но здесь, в Рязани, они снаружи закрыты сплошными свето– и воздухонепроницаемыми щитами-заглушками (во избежание перекрикивания с другими хатами). Кормушка по этой же причине также постоянно закрыта. Круговорот «воздуха» из легких в легкие. Твой каждый вдох – всегда чей-то выдох…

Я уже говорил, что хата – сводчатая, куполообразная. Все стены – под углом к потолку. Поэтому заходить на дальняк нужно очень согнувшись. Почти на карачках. Пардон, но штаны подтягиваем, только выходя из дальняка. Там выпрямиться невозможно.

В «Матроске» люди сидят в среднем по 1,5–3 года, поэтому и «быт» более-менее налажен. Самодельные розетки, вилки, тазы для стирки, канаты для сушки белья, склеенные (клейстером из пережеванного и протертого через платок хлеба) полочки из сигаретных пачек и т. д. и т. п. В транзитке всего этого нет. Здесь сидят от нескольких дней (счастливчики!) до двух-трех месяцев. Поэтому и «быта» (даже в тюремном, камерном понимании) нет. Создавать его не из чего. Не из чего плести канаты, не из чего готовить клейстер (хлеба такой мизер, что, несмотря на его полную несъедобность, он съедается мгновенно и полностью). Баулы, вещи, весь хабар, собранный за долгое время в «Матроске», продукты, которыми на этап греют с общака, – всего этого в транзитном бараке не разрешают и надо оставлять после шмона в каптерке. Каптерщик честно предупреждает, что крысы могут все погрызть. Мои два баула, тщательно собранные и упакованные, почти полностью погрызли. Крысы жрут даже мыло. Особенно жаль книг – загнанные мне с воли УПК, УИК, УК и т. п. сильно попорчены ими.

Вообще, беспредел полный. Жаловаться некому. Администрация прекрасно понимает, что все здесь временные, транзитники, все с часу на час, со дня на день ждут этапа, и писать куда-то (жаловаться) никто не станет. Поэтому для садистских условий и экспериментов полное раздолье. Сомневаюсь, что здесь когда-нибудь бывали комиссии всяких фондов и правозащитных организаций. Описывать детали бессмысленно. Все равно никто не поверит, пока не увидит воочию. Пока не проведет хотя бы час, хотя бы полчаса, 15 минут в этой 54-й хате рязанской пересылки… И это, говорят, еще далеко не самая худшая. В то, о чем рассказывают, о волгоградской, ростовской и других, не верится даже мне. Впрочем, Чекатилы есть не только на воле и не только среди зэков. Уверен, что в штате ГУИНа их намного больше…

…Просыпаюсь от происходящего рядом рамса. Проигравший расплачивается вещами. Он в хате уже давно, более месяца, и ему удалось затащить свои баулы в хату. Идет оценка вещей. Расценки, – по аналогии с ценами ларька на «Матроске» и «на глазок». «Прима» – 2,5–3 рубля, «сахарные» (то есть сигареты с фильтром) – от 6 до 10 рублей. Футболка – «целка» (т. е. ненадеванная) – 15 рублей и т. д., и т. п. Выигравший сам говорит, по какой цене он готов принять в виде части долга ту или иную вещь. Проигравший должен либо согласиться с этой ценой, либо предложить что-то другое, либо… Карточный долг в тюрьме взыскивается очень сурово. На пересылке, в транзитке и на этапе – особенно жестко. Могут и «опустить». Времени ожидать погашения долга нет, – могут дернуть в любую минуту. На дачку в транзитке рассчитывать нечего. Положению проигравшего не позавидуешь.

В данном конкретном случае все обошлось нормально. Проигравший (его долг – около 600 рублей) отдал практически весь свой баул, теплую куртку, шапку и т. п. Непрекращающаяся ни на час игра пошла по новой.

К вечеру вещи проигравшего уже дважды сменили владельца.

В транзитке ничего нет: ни радио, ни газет, ни телевизора, ни книг, ни настольных игр – ничего. 60–70 взрослых мужиков маются по несколько недель, не имея возможности ничем себя занять. Администрация как бы сама подталкивает на «стос» (карты) – их легко затарить, пронести, в конце концов, сделать самим… – и на разборки. Это единственное занятие и развлечение. Хата с любопытством наблюдает за всеми рамсами, разборками, спросами, которые зачастую специально провоцируются для снятия напряжения и развлечения.

С транзитных хат и этапов огромный процент «обиженных». Уверен, что администрации это на руку – новый рычаг давления и пополнение (без того не маленькой) прослойки «дятлов».

Вообще, администрация и работники СИЗО, ИЗ, ИК – интересная категория человеческих особей, которая еще дожидается своего Свифта. Такая концентрация и многообразие психических патологий на отдельно взятый «трудовой коллектив» тема ни для одной докторской диссертации по психиатрии и психологии. Если у меня получится, я попытаюсь высказать свои соображения по этому поводу. Но об этом – как-нибудь позднее… И на свободе… Здоровее буду…

Утро. Около 10 часов. Раскоцываются тормоза, и в хату вкатывается этакий бодрячок-майор.

– Как живем, на что жалуемся?

Оглядывает хату этаким отеческим хозяйским взглядом.

– Немного тесновато, зато (хе-хе) в тесноте да не в обиде. Не дожидаясь ответа, продолжает: «Знаю, знаю (все знает, родимый… все наши беды и проблемы) – с хлебом неважно Пекарня у нас своя (а мы-то, наивные, думали, что из магазина с утра привозят), но пока не все получается. Хлеб – неважный…»

– Вопросы, жалобы есть?

– Когда этап? Надоело уже, сил нету…

– Что с врачом? Лекарств никаких…

– Как бы вещи из каптерки взять?..

– Веник дайте (это я), и забить бы щели в полу: крысы по дубку бегают…

Понимающая печальная усталая улыбка. (Он все понимает, все знает, сочувствует, рад бы всей душой, последнюю рубаху, не жалея сил и времени, в ущерб семье и т. д. и т. п. Короче – на правом фланге, в первых рядах изматывающей борьбы за права заключенных.)

– С этапом – сложно. Сами понимаете, нет бензина, везти не на чем. Не только по местным зонам, но даже до вокзала.

– И хозяин, бедняга, пешком на работу ходит? (Это я.)

– К врачу записывайтесь. (Интересно, у кого и как?) Но сами знаете, лекарем и нет. Даже йода.

Один из находящихся в хате протискивается вперед и демонстрирует ужасный гниющий ожог от колена до ступни. Просит хотя бы зеленки…

– Не знаю, не знаю… Спрошу… (Я ушел на этап через десять дней. Никто никакой зеленки так и не принес.)

– Вещи из каптерки взять можно! Но в день – только два человека из хаты. (Почему только два, а не один, не десять, неясно. Впрочем, логика простая – раздербаньте тех двоих, у которых есть, что брать в каптерке, а потом следующих двоих и т. д.)

– Что касается веника, то пишите (это мне) заявление корпусному – он дает на полчаса веник. Иглу – под личную ответственность. На 10 минут. (Постоянно держать в хате веник, видимо, нельзя. Может служить оружием для нападения или незаменимым средством для организации побега и классового бунта.)

Решив наши проблемы, майор гордо удаляется. С видом оскорбленной в лучших чувствах невинности.

Заявление я написал. Веник дали. Подмели хату кусками, перемещая стоящих с места на место. Разорванные тапочки зашил. Иглу не отдавал почти час, пока не воспользовались те, кому было, что и чем зашивать.

Судьбы и срока

Я хочу рассказать только о некоторых случаях, о нескольких из Десятков (сотен, тысяч) людей и судеб. Я знаю о них не понаслышке.

Я сидел с ними, чифирил, читал их объебоны и приговоры, жалобы и невероятные по идиотизму ответы на них. Каждую из этих историй и судеб можно развернуть в повесть. Впрочем, Россию давно уже не колышат отдельные люди и судьбы. Катастрофы, в которых гибнут десятки и сотни, сменяются другими такими же или еще более масштабными, «берутся под личный контроль» и… забываются через несколько дней или недель. Какие уж тут судьбы и жизни отдельных людей, тем более зеков. Но, тем не менее…

Леон

В хату на больничке (на «Пресне») его буквально внесли на руках. Он голодал уже около трех недель. До этого он находился на общаке, а теперь, когда полностью «дошел», его перевели на больничку для принудительного кормления.

Сразу сварганили ему крепкий сладкий чай с медом и лимоном (накануне ко мне пришла дачка).

Его звали Леон. Около 40 лет, высокий, поджарый, с просматриваемыми (несмотря на голодовку) хорошо накаченными мышцами. То ли грузин, то ли армянин – уже не помню. Весь в наколках, староход… Ближе к вечеру, после еще двух фанычей чая, разговорились.

Сидит уже около двух лет. По жизни – бродяга (то есть ничем, кроме криминала, не занимается). «Работал» один. Начал сколачивать свою команду, но не успел: арестовали. Активно занимался восточными единоборствами (это видно). В основном – «пас» коммерсов. Держал под контролем несколько ларьков и магазинов. Получил 12 лет строгого. Написал жалобу – отклонили. Голодает из-за постоянных отказов в проведении повторной экспертизы… его полового члена!

Я уже давно перестал чему-либо удивляться, но тут… Слово за слово, проговорили почти всю ночь.

…Взяли его по наводке. Ему были должны, он «наехал», и, чтобы не отдавать долг, женщина, любовник которой работал в милиции, обвинила Леона в изнасиловании двух(!) ее несовершеннолетних дочерей 12 и 14 лет. Грязная статья. При таком обвинении, кем бы ты ни был «по жизни» – мужиком, бродягой, – долго не живут. Насильники, растлители – первые претенденты на самое худшее, что только может произойти. Даже общаться с ними стремно…

Видимо, после этого его сообщения у меня изменился тон, и Леон это почувствовал. Молча, не говоря ни слова, покопался в бауле и протянул мне пачку разрозненных бумаг. Объебон, приговор, ответы на его жалобы и т. п.

Такого даже я не мог бы предположить, и никогда бы не поверил, если бы сам не вычитал из бесстыдных бумажек, заверенных подписями, печатями, исходящими номерами.

По объебону, он, в присутствии матери этих девочек (в квартире находится еще и третий ребенок – мальчик 12 лет), регулярно приходил туда и оставался ночевать. Мать этих детей (при наличии любовника-мента) была его сожительницей. Занималась каким-то «бизнесом», в который он и вложил свои деньги. Но дело не в этом. Итак, мать уехала куда-то на несколько дней, оставив трех несовершеннолетних детей без денег и присмотра. Леон жил в этой квартире.

При этом у него, где-то на Кавказе, свой дом, семья, мать, дочка 13 лет. Нужно знать менталитет мужчины, родившегося и воспитанною на Кавказе, имеющею свою дочку, живущего в семье, в которой трое детей, чтобы понять его неспособность физически причинить зло детям. Украсть, убить, изувечить взрослого мужчину – да! Преступник – да! Но изнасиловать двух девочек, насиловать их поочередно в одной квартире (где еще и постоянно находится маленький мальчик) – маловероятно. Хотя черт его знает…

Но передо мной результаты экспертизы: обе девочки – девственны! Никаких следов «возможного» полового акта или иных физических действий (ссадины, царапины и т. д. и т. п.) не обнаружено. За все это время (несколько дней) ни подружкам в школе, ни друг другу они ничего не говорили и не жаловались. Мальчик тоже ничего не видел и не слышал. И только «после приезда мамы они поделились постигшим их насилием»… Причем обе утверждают (вернее, утверждает их мать), что половой акт носил «законченный характер» Эксперт говорит о «возможности проведения законченного полового акта без нарушения девственности».

Я опускаю массу деталей, несуразностей, нестыковок во времени, в показаниях самих пострадавших. Опускаю массу безответных вопросов – почему, если он действительно все это совершил, он остался на месте, никуда не сорвался? Почему готовил обеды, отправлял детей в школу? Интересно другое. Передо мной акт второй экспертизы – экспертизы полового члена «насильника»… «Обнаружено пять (!!!) инородных предметов (диаметром от I до 1,5 см) под кожей вокруг головки члена». В состоянии «полуэрекции» (?!) размер составляет… и т. п.

Многие могут не понять, что это такое. Объясняю: некоторые мужики для вящей половой привлекательности и неотразимости вводят под кожу члена от одного-двух до пяти-шести «шаров». В камерах и на зонах явление довольно распространенное. Из пластика (зубной щетки, оргстекла и т. п.) вытачивают шарики (не стану описывать технологию), надрезается кожица на члене и в разрез вводятся эти шарики. Когда все заживает, зрелище довольно впечатляющее.

Короче, Леон (простите за натурализм) демонстрирует свой «инструмент». Это – нечто. Лука Мудищев может идти на пенсию. Таким «инструментом» ишака разорвать можно. Как при таких достоинствах можно совершить «законченный полноценный половой акт», с насилием, без «каких-либо ссадин, потертостей, царапин и без нарушения девственной плевы» у 12– и 14-летней девочек, остается тайной. Вот этой-то «честной» экспертизы своего члена и добивался Леон своей голодовкой.

О том, в чем его обвиняют и за что осудили, знают его мать, сестра, жена и дочка. Семья разрушена. И если до своего ареста, до этого обвинения он практически «завязал» (собирался купить квартиру в Подмосковье, вызвать жену и дочку, решил вопрос о школе, в которую она пойдет и т. д.), то теперь… Одна мечта, одна цель – доказать, что он не совершал этого (именно этого!) преступления, выйти, добраться до следователя и экспертов, до судьи, осудившего его «по беспределу».

Думаю, что доберется.

А что ему еще остается? Он не старый, физически очень крепкий… Рано или поздно выйдет. Без жилья, денег, семьи, без будущего. С одной целью – отомстить…

Алексей

Я встретился с ним уже в зоне. Глубокий старик 65 лет, которому на вид можно дать все 80. Тихий, незаметный, никому не мешающий, с провинциальной крестьянской врожденной тактичностью. Он подошел ко мне, долго мялся, не зная, как начать разговор. Потом куда-то отошел, с кем-то пошептался и принес фаныч с чифиром. Он не чифирит. Я – практически тоже… Но чифир – это уважение, приглашение к разговору, повод «неформально» пообщаться. Дачек, писем он не получает. Значит, «замутку» для чифира одолжил у кого-то из земляков. Я понимаю, что ему непросто было «собраться с духом и потревожить занятого человека».

– Леонидыч, ты извини, если побеспокоил, но когда будет время, удели 10 минут…

Сели, чифирнули, поговорили…

Вот его история. (Я просто цитирую приговор, переводя его на нормальный человеческий язык.)

Жил в одной из деревень под Рязанью. Жена умерла давно. Дочка замужем, живет отдельно, видятся редко. Более 35 лет крутил баранку по району. Ушел на нищенскую пенсию по болезни. Свое хозяйство – огородик. Столярничал, плотничал. Свой домик, который построил его отец. Алексей его подновил, подремонтировал, жил в нем один. Никому ни в чем не отказывал, помогал соседям. Обычная нелегкая неторопливая жизнь одинокого старика, доживающего в деревне, в которой родился, вырос, прожил всю жизнь.

За пару лет до его ареста в село вернулся после очередной отсидки один из его соседей: алкаш, не вылезающий из тюрем и зон. Начал с того, что через пару месяцев после возвращения спалил свой собственный дом в отместку за то, что жена не дала «на опохмелку». Сошло с рук. Семья перешла жить к родственникам, а он обосновался в сарае. Но надо что-то есть и, главное, пить. Самым безобидным и безответным, самым выгодным для «дойки» стал Алексей. Живет один, свое хозяйство, заступиться некому. Начал захаживать «по соседству». Пару раз в холода попросился переночевать. Алексей по доброте душевной разрешал.

Короче, тот почти год регулярно обворовывал Алексея. Начал с мелочей – хозяйственный инвентарь, картошка, запасы в погребе. Потом – часы, приемник, телевизор. Алексей, когда домогательства становились невмоготу, откупался бутылкой. Об этом знали все: и соседи, и участковый, но связываться с «отморозком» никто не хотел. Так продолжалось более года. Финал был предсказуем.

Сосед начал ломиться к Алексею еще с раннего вечера. Требовал «на бутылку». Как назло у Алексея в тот вечер не было ни копейки. Объяснить это отморозку, жаждущему выпивки, было невозможно. Алексей заперся в доме, надеясь, что «побуянит и устанет, успокоится». Более четырех часов(!) продолжался «штурм» хаты. Сосед побил все стекла. Раздобыл где-то арматуру и лом и начал взламывать дверь. Поняв, что отсидеться не удастся, Алексей через заднее окно убежал к соседям. Оттуда несколько (!) раз звонили в милицию, просили помощи (зафиксировано!). Милиция не приехала: не было бензина. Наконец, когда ждать помощи уже было невмоготу (сосед мог поджечь дом, тем более, что «опыт» уже был), Алексей и сосед, у которого он отсиживался и от которого пытался дозвониться в милицию, решили попытаться еще раз образумить буяна.

Подошли к дому. Алексей пошел на «переговоры». И когда озверевший сосед бросился на него, схватил валявшийся на земле (после разгрома сарая) топор и, обороняясь, нанес удар обухом в «теменную область головы пострадавшего». То ли опыта бить по голове обухом топора у Алексея было недостаточно, то ли голова «потерпевшего» была непробиваема, но особого эффекта этот удар не дал. Тот продолжал нападать. Алексей, размахивая перед собой топором, начал отступать к забору, под прикрытие второго соседа, спешащего ему на помощь. Короче, при попытке отнять топор у «потерпевшего» была отсечена кисть руки.

Пока искали врача, вызывали «скорую», он «скончался от потери крови».

Теперь бензин нашелся. Алексей, потрясенный тем, что фактически убил человека, ни в чем не запирался, признал и подписал все, что говорили следователи. Корил себя за то, что «не припас бутылки, а то все кончилось бы хорошо».

Суд. Шесть лет лишения свободы в ИК строгого режима. На суде жители-односельчане стояли за него горой.

Алексей уже два года в зоне. Дай Бог, чтобы дожил до ¾ отмеренною и ушел по УДО. Только вряд ли. Передачи посылать некому, а на тюремной баланде долго не протянешь. Да и возраст, здоровье (вернее, его отсутствие), приобретенные в СИЗО и на зоне болячки не способствуют долголетию и выживанию. Помог написать ему «помиловку». Но…