Текст книги "Невольные записки"

Денис

21 год. Бывший студент 3-го курса Плехановки. Из приличной семьи. Не кололся, не пил, не блатовал.

На зоне работает штамповщиком. Много читает. С моей подачи начал слушать информационные программы, пытается понять, что к чему. Раньше интересы, кроме учебы, – это поп-музыка, тусовки и т. п. Его «дремучесть» в политике, общественной жизни, во всем, что не имеет непосредственного отношения к лично его жизни, – потрясающа. Свой срок – шесть лет строгою режима – воспринимает спокойно, считая, что «все правильно». Законопослушен до идиотизма. Ранее не судим, не привлекался, не задерживался, улицу переходил в положенных местах, характеристики с места учебы и жительства – отличные. Но… грабеж!

Сумма ущерба – 2 руб. 40 коп. Я не оговорился. Не 200, не 20, а именно (по приговору) 2 руб. 40 коп. Типичная для России в целом, а для Москвы особенно, история.

Трое студентов (он в том числе) после занятий подошли к ларьку с гамбургерами. Заказали три банки пива и три гамбургера. При расчете не хватило трех (трех!) рублей. Обратились к стоящему рядом мужчине с просьбой помочь. Ни угроз, ни «наездов» – ничего. Как обычно просят жетончик для телефона у любого прохожего.

Но рядом оказались те, чья «служба и опасна и трудна». «Пасли» какого-то наркомана. Увидев, что кто-то передает кому-то деньги, задержали на всякий случай всех. В милиции, выяснив, что «потерпевший» ранее «подозреваемых» не знал и «деньги отдал, так как предполагал в случае отказа негативные последствия», Дениса арестовали. Конкретно с просьбой о деньгах обратился он. Остальных отпустили.

Его объяснений никто слушан, не стал. Прибежавшие родители сразу не врубились в намеки, что «здесь тоже люди, и у них на пиво и гамбургеры тоже денег не хватает, но при этом они не пристают и не угрожают прохожим». Родители сказали, что будут жаловаться (наивные люди!). Дениса до этого уже успели побить, и вид у него был далеко не самый лучший. Все остальное – по отработанному годами безобразному сценарию, – вызывается «потерпевший», ему популярно объясняют, что его пытались ограбить, что, говоря о добровольной ссуде, он покрывает грабителей (и милиция ему этого не забудет) и т. д. и т. п. Новые показания, в которых уже фигурирует «угроза действием в случае отказа дать деньги». «Обвинение» подтверждается показаниями продавца и двух милиционеров, производивших задержание. «Бутырка», суд, 6 лет «строгого режима».

Родители двух других студентов оказались более понятливыми. Подсчитали, во что обойдется им адвокат, передачи и т. п., и сделали правильный вывод. Всем хорошо. Студенты – свидетели (у Дениса, по его статье отсутствует «предварительный сговор»), «потерпевший» достоин доверия органов. Менты могут наплевать на задержку зарплаты. Лет на пять вперед.

В институт Денис вряд ли вернется. «Исправление» идет полным ходом. Его уже сейчас начинает «подтягивать» братва.

Олег (наш «миротворец» в Чечне)

Он был задержан «при попытке сбыта четырех автоматных рожков-магазинов и гранат РГД в количестве двух штук». Через 2 месяца после приезда из Чечни. Воевал контрактником. Подзалетел по наводке. Сдал кто-то из своих. Но особенно не переживает. Как «участник боев в горячих точках» и орденоносец (медаль «За отвагу») попадает под амнистию. Уйдет уже из зоны. Очень скоро. Очень переживает из-за того, что теперь, после «попадания», он «у ментов засвечен», и вряд ли ему удастся вновь «завалиться по Чечне». Патрулировал город (в группе), проверял документы, участвовал в зачистках. «Натрахался на 100 лет вперед».

По его словам, «обеспечил своих на пару будущих лет». Стандартные ситуации: проверка документов – от 25 до 50 баксов, в зависимости от возраста «проверяемого» – чем моложе (от 17 до 35–40), тем дороже; или золотая цепочка, кольцо, часы… Входит в дом. Обыскивают на предмет поиска оружия, боеприпасов, передатчиков и т. п. Если в доме ничего нет, – уводят кого-нибудь из мужчин для «установления личности». Потом, через 15–20 минут, возвращаются и говорят, что «начальства на месте нет, содержать «задержанного» негде, а потому они его сейчас отправят в фильтрационный лагерь. Месяца на 2–4. Может, и выживет…» Население Чечни (да и всего мира) хорошо уже знает, что представляют собой фильтрационные лагеря. Но… можно и вернуть домой обратно: «задержание» еще не оформлено (командира-то нет на месте). Так что все зависит… от семьи. В частности, от того, насколько жена (сестра, дочь) действительно готовы сделать все для возвращения мужа (отца, брата) домой. Но времени мало: «командир может вернуться», и потому или – или… Обычно «или» не бывает. Женщины готовы на все, чтобы вернуть близкого человека домой.

Однажды он «поимел по очереди жену и сестру». Но «все по честному», ибо «ничего не взял, кроме небольшого ковра, и парня домой сам привел.»

Патрули делятся с командиром. 100–150 баксов после патрулирования. Но вообще-то у начальства свой заработок. Всякие справки, документы, помощь в выезде из города (поселка) и еще «о чем лучше не говорить: – глаз на жопу натянут». Но в целом: «Все путем. Жить можно! А оружие только дурак с собой не везет. И для себя, и для продажи братве».

Костя

Он приблизительно одного со мной возраста. Чуть более 50 лет. Плотник, столяр. Раньше работал на какой-то небольшой фабрике. Потом «перешел на вольные хлеба»: делал стенные шкафы, антресоли, – все, что связано с работой по дереву. Неплохо зарабатывал. Потом – кризис. Заказов стало меньше. Устроился на какую-то базу-склад (продажа мебели по образцам: покупатель получал разобранную, в пакетах, и он, от базы, собирал ее и устанавливал). База за городом, в Подмосковье. Чтобы каждый день не мотаться, не тратить зря времени, договорился, что будет каждый день звонить к вечеру, и ему будут сообщать адреса, по которым он должен собирать купленную мебель. Зарплата – сдельная, вполне приличная, да и хозяева за аккуратную работу и «привязку» к месту доплачивали приличные чаевые. Так проработал почти полгода. А потом вдруг арест.

Оказывается, фирма – липовая. Мебель, которую она продавала, – частью левая, частью ворованная с других баз и еще чего-то там… Он так и не разобрался. Единственные легальные сотрудники – два сторожа-охранника, да девушка-диспетчер, у которой по телефону он (как и двое других сборщиков) получал заказы. Все остальные (директор, бухгалтер, кассир и т. д.) давно сорвались вместе с деньгами за мебель. А этих «легалов» арестовали. Его «вычислили» по телефону, который он оставлял клиентам для возможных дальнейших услуг. Типичный лох-подставка для сдачи. Но – «соучастие» и 4 года общего режима. Тоже вот-вот освободится по амнистии. Тем более что 1,5 года уже отсидел…

На зону

Встречающий конвой хуже овчарок, которые рвутся с поводка. Агрессивнее.

Состав остановился у перрона. Наш «столыпин» в конце состава. Перрон до него не доходит. Сбрасываем вещи, потом спрыгиваем сами.

Команда: «Руки за голову! Сесть на корточки». По пять человек в ряд. Всех – в наручники. Правая рука с левой рядом сидящего. Мне опять везет: я с правого края последний в ряду. Левая рука пристегнута браслетом наручников к соседу слева, а правая – свободна. Левой (скованной) цепляю сумку с едой, правой пытаюсь схватить сразу два баула. После нескольких попыток – удается… «Головы вниз! Не поднимать, не огладываться! Бо́шки поотшибаю!» Зрители на перроне. Зрители в окнах вагонов. Конвой звереет от собственной смелости и значимости. Дубинки не отдыхают.

Да, времена «особо духовных», милосердных россиян, подающих узникам кусок хлеба, несмотря на окрики и пинки конвоя, остались только в книжках и старых кинофильмах. Вспоминаю «Воскресение» по Толстому. Ха! «Свободные россияне, живущие в демократической России в начале XXI века», судя по лицам (удается рассмотреть), прекрасно понимают, что любой из них в любой момент может оказаться на нашем месте. Но никакого «сочувствия и сострадания». Напряженное, нескрываемое любопытство. Реальный «экшен». Не кино, а сама жизнь…

Такое же любопытство я видел на лицах москвичей, питерцев, ростовчан во время взрывов, танкового обстрела «Белого дома», аварий… Равнодушно-азартное любопытство.

«Встать! Бегом!» – с обеих сторон автоматы и рвущиеся с поводков собаки. Нужно пересечь трое путей. Спрыгивать с платформ еще кое-как удается, но забраться, скованными, да еще с баулами, да еще «бегом и не отставая»… Моя грыжа бултыхается где-то в районе колена, и сердце даже не в горле – в ушах. Добежали.

Погрузка в автозак, 20–25 минут в дороге. За это время отдышались. Стоп. Выгрузка. Зона. ИК-2.

Я не знаю, как писать о зоне. С одной стороны, мне здесь еще жить и жить. (Пока не добьюсь отмены приговора или, что намного вероятнее, не помру.) С другой стороны, столько тем, портретов, судеб, абсурда… Главное – не навредить «общему». Не навредить сложившемуся укладу жизни, не спровоцировать очередную «прессовку» и зажим, сберечь те микроскопические «достижения» и «вольности», которые здесь (в отличие от обычных «красных» зон) есть.

Мне еще не все понятно. Как и из чего формируется здесь «общак», кто «греет» зону, роль «промки» (рабочая часть зоны – производство) в жизни зоны и т. п. В общих чертах знаю: кое-что из намеков, кое о чем догадываюсь сам. Но я пишу только о том, что видел и испытал сам. А потому обо всем этом, – о «внутренней и внешней политике» зоны – потом, позже, когда досконально во всем разберусь. А пока только зарисовочки, эскизы, наброски к той страшной, но такой обыденной для живущих здесь картине, которую когда-нибудь попытаюсь нарисовать. Итак, «портретики и наброски»…

Француз

Я так и не узнал его имени. По-моему, этого никто не знал, француз и француз…

Он ушел по амнистии через два месяца после моего заезда сюда. У него какой-то дефект речи и понять, что он говорит, невозможно. Потому и француз. Потом со временем я привык и научился различать отдельные слова и общий смысл в картаво-шепелявявом шуме, который был его речью. Тем более что 99 % его лексикона составляет незамысловатая мозаика из слов «фуй(?), блядь, мать» и т. п., а смысл всегда был один – выпивка. Он жил для того, чтобы выпить. Жизнь для него – бутылка и все, что с ней связано. Как брал, где распивал, кого потом «пиздил» он, и кто его. и т. п. Я ни разу не слышал о его матери, доме, семье.

Однако, при всей примитивности его речи, свое освобождение, первые часы, он предвкушал и описывал так образно, с таким неподдельным вдохновением, что порой становилось завидно. Он описывал, как подойдет к первой же палатке, как возьмет стаканчик («не из горла же первую пить»), как нальет. Он говорил, что по «бульку», с закрытыми глазами, определит, сколько осталось «в пузыре», что ни разу в жизни, ни на глоток не ошибся, «распивая пузырь хоть на троих, хоть на пятерых». Мог бы хоть на десятерых, но это – «беспонтово».

Денег с собой у него почти не было. «Затарил» рублей 30–40. Он серьезно, без дураков, мучался соображениями, как и на что лучше потратить эти деньги. На пузырь белой или на два бутыля красного. Брать закусь или перебиться… Пиво до или после… Как и с кем добавит, когда доберется до дома. Дома никто не знал, когда точно он должен вернуться. Домой он не писал («беспонтово!»), из дому писем не получал. Единственное, что его по-настоящему волновало. сумеет ли мать, догадается ли «затарить» к его возвращению «горючки» (самогона)? Француз ни секунды не сомневался в том, что скоро («не год же дома сидеть? Чего там делать?») вернется назад.

Потому и задача – «залиться на пару лет вперед». Поверьте, что он не притворялся, не «наигрывал» и я не утрирую…

Он не олигофрен и не дебил. Вполне адекватно реагирует на все, отвечает (если понять, что он говорит) на вопросы, умеет читать. Писать почти не умеет. Пьет активно и регулярно, по его словам: с 4-го класса школы. Окончил ли 5-й, непонятно, так как, по его словам, «А чего там, в этой школе, делать? На училку смотреть?». В целом он абсолютно безобиден. Даже услужлив. Очень контактен. Не «ширяется» (не употребляет наркотики) – «дорого и беспонтово: на одну «ширку» (укол) можно литром затариться»…

Зачем держать его на зоне? Дешевле для всех (и намного безопасней) каждый день спаивать ему на воле по литру самогона. Он никогда не пойдет ни на какое преступление, хотя бы потому, что «раскрутиться на делюгу», по его глубочайшему убеждению, можно только ради выпивки. «А зачем еще?! Сапоги, штаны, «телашка» (телогрейка) есть. Где «бросить кости» (поспать) есть. Закусь (картошка, хлеб, лук, огурец) есть. Чего еще надо-то?!»

Если посчитать весь причиненный им «ущерб» – следствие, суд, содержание в СИЗО, этапы, зона, охрана и т. д. и т. п., – то его дешевле, экономичней и, главное, безопасней для окружающих каждый день марочным коньяком поить. А что с ним еще делать? Никто никогда его не лечил, не лечит и лечить не будет. Ни добровольно, ни принудительно. «Исправлять» в ИК?..

Вот и ждем возвращения француза с новыми впечатлениями и «залитого на два – три года вперед»…

Маньяк

Он – старший вертухай. Ходит с ключом по зоне, отпирает и запирает локалки. Охотится за всеми. «Закрывает» (то есть уводит на вахту) и пишет рапорты за что угодно: за бирку, тапочки, куреху – за все, на что остальные вертухаи внимания не обращают. За его смену обязательно несколько человек «сидят» и пишется десяток рапортов.

Его избегают. Как заразного больного. Напороться на Маньяка – все равно, что подцепить грипп на улице или триппер от соседки. Опасна не столько болезнь, сколько последствия и осложнения. Каждый рапорт – это замечание, нарушение с вытекающими наказаниями.

Даже если обходится без штрафных пятнашек, все равно осложнят возможный уход по УДО и т. п.

В основном, всех вертухаев зовут здесь по именам. Погоняла (то есть прозвища) только у двоих: Маньяк и Бацилла. С Бациллой – все понятно. Просто вредный, мелочный, прилипчивый. А вот у Маньяка история его погоняла – целый детективный роман.

Он и раньше работал здесь вертухаем. Он всегда работал вертухаем. Он им родился. Но несколько лет назад в городе объявился какой-то маньяк. Убивал, насиловал и т. п. Распространили приметы и словесный портрет. Внешне – копия нашего Маньяка. В Москве его и взяли по приметам. На его утверждения, что он сам «работник органов» в чине сержанта или еще кого-то там, – ноль внимания. По слухам, даже сказали, что на зоне только такие и работают (менты вертухаев не уважают). Пока выясняли что и как, Маньяка избили по всем правилам «взятия показаний» – отбили все, что можно отбить… Потом все выяснилось. На настоящего маньяка он «не потянул». Но об истории стало известно, и погоняло «Маньяк» осталось.

Для того чтобы он не слишком шумел по поводу методов «работы» наших «славных и самоотверженных», присвоили звание младшего лейтенанта (!) и сделали старшим смены. Он – единственный «офицер» из вертухаев – приложение к ключам… Но, видимо, голову ему в ментовке все-таки повредили. Он с упорством настоящего маньяка ходит и запирает все, что может запираться. Вид идущего куда-нибудь зека (неважно, куда – к врачу, отряднику, в клуб, к доске приказов) вызывает у него реакцию быка на красную тряпку. При этом он холодно вежлив. Например: «Остановитесь! Вы отошли на три шага от локалки. Я записываю вашу фамилию, арестовываю вас ДО решения ДПНК и подаю на вас рапорт!».

Зек: «Да, но я иду на вахту как раз, чтобы сирость разрешения ДПНК…».

Маньяк: «Кто вам разрешил выйти из локалки? Даже для того, чтобы идти к ДПНК…»

Зек: «Так для того, чтобы спросить разрешения выйти, я должен подойти к ДПНК…»

Маньяк: «Не знаю… Это не мое дело… Вы вышли, и я вас арестовываю! Направляйтесь за мной…»

Как правило, через три – четыре – пять часов сидения в боксике ДПНК освобождает. Он понимает, что Маньяк, как всегда, «до кого-то дое…лся». А жалобы и последующие разборки ДПНК не нужны. Но рапорт написан, подан, и на него нужно реагировать…

Рапорт попадает к отряднику. Те из них, кто поумнее и поопытнее кладет его «под сукно» до тех пор, пока у самого не появится повод или желание наехать, на «провинившегося» зека. Тогда этот рапорт» служит «довеском». А иногда рапорт превращается в замечание, фиксируется, и снять его можно только через полгода при «безупречном» поведении и «активной общественной работе». В противном случае ни об УДО, ни об «улучшенных условиях», дополнительной дачке, свидании и т. п. нечего и мечтать.

Смену свою Маньяк подобрал под стать себе. Такие же отморозки. Все – в рамках системы – той клинической патологии возведенного в Закон извращения, называемого «пенитенциарная система России».

Отступление

Помните известную рубрику в «Литературке»: «Если бы директором был я…»? Кстати, незаслуженно забытую. Так вот, если бы директором был я…

Может, то, что я сейчас пишу, – результат определенных психических сдвигов, произошедших за последние два года. Может, следствие ставшей хронической ненависти к «органам». Может, согласно второму закону философии, количество накопленной за эту тюремную жизнь информации перешло в качество – в навязчивую идею? Не знаю. Но попытаюсь эту «идею» изложить. Может быть, очень сжато, схематично, без деталей и механизма реализации, но суть, надеюсь, будет ясна и доступна каждому.

Так вот, в каждом городе, почти в каждом поселке есть стадион. Согнал бы я на этот стадион всех (и бывших, и ушедших на пенсию) работников МВД со всеми их структурами – ОМОН, СОБР, РУБОП и т. д. и т. п.

Кроме, пожалуй, технических и медицинских служб.

Всех работников прокуратуры и суда (кроме тех же технических служб). Всех сотрудников ГУЛАГА-ГУИНА (вот здесь – без исключения: со всеми техническими службами). Думаю, что по всей стране их набралось бы больше миллиона. Окружил бы эти стадионы армейскими частями. Установил бы вокруг пулеметы. Но все сразу. Одномоментно. Чтобы не успели разбежаться и попрятаться, как тараканы. Так же организованно, как при их помощи когда-то депортировали татар, чеченцем и т. п. Как тщательно готовились к решению «еврейского вопроса».

Собрал бы их всех. И объявил: – государственный внешний долг России составляет порядка 150 миллиардов долларов. Примерно столько же мне нужно для решения первоочередных внутренних проблем. Да еще миллиардов 200 для полной стабилизации и компенсации нанесенного народу вреда. Дал бы всей этой своре 48 часов времени и велел бы собрать, и вернуть эту сумму. Приблизительно 500 миллиардов. В любом эквиваленте: золото (от наворованной ювелирки до зубных протезов), камни, валюту, рубли, антиквариат и т. п. Объявил бы круговую поруку. И через 48 часов начал бы расстреливать тысяч по 10–15 каждый час. Трех суток не прошло бы, как собрали бы все. Даже больше! Да одни ГАИшники и ГУИНовцы покрыли бы больше половины. И у них самих в загашниках столько же осталось бы…

Собрал бы всю необходимую сумму, а потом… Все равно половину бы (как минимум) расстрелял.

Простите зеку эту его сладкую мечту…

Портереты (продолжение)
Серега-дурак

«Дурак» (можно и без кавычек) – его погоняло. Вернее погоняла я еще не встречал. Я сидел вместе с ним на Пресне. Ему около 45 лет. Режим – «полосатый» (особый). Черт-те, какая ходка: может, 8-я, может, 88-я…

По тюрьмам и зонам с малолетства. Ламброзо завертелся бы от восторга в своем гробу, узнав о столь ярком и наглядном подтверждении своей теории. Жизненное (естественное) выражение лица – питекантроп, смотрящий по телевизору фильм Феллини. Интеллект на уровне полученного образования – четыре класса школы в одной из деревень Хабаровского края. Но вместе с тем – звериная хитрость, невероятная практичность, фантастическая живучесть, уникальная приспособляемость.

Мы как-то подсчитали с ним: с 15 лет (он впервые сел за кражу) до этого, последнего, «залета» (сейчас ему 45), то есть за 30 лет, он пробыл на свободе чуть больше 5 лет. Все остальное время – тюрьмы и зоны. Эта ходка – за убийство с особой жестокостью. Я читал его дело. Волосы дыбом! Ему дали 18 лет особого, но потом Верховный Суд три года скинул. Остается 15 лет. Уверен, что выживет, и доживет, и выйдет, и через несколько месяцев опять сядет. Среди людей жить не может. Да ему и нельзя.

Знание тюремного мира и быта – абсолютное. Убежден, что все (включая нескольких жен и троих детей, которыми успел обзавестись в паузах между зонами) обязаны его кормить, поить, холить и т. п.

Жаден до патологии. Вымогает (у тех, кто послабее), клянчит (у тех, кто «откусывается») все – от зубной щетки, которой никогда не пользуется (пригодится), до старых газет, которые никогда не читает (он вообще ничего не читает) и которые можно использовать на «тарочки» (бумага для самокруток). У него три неподъемных баула. Килограмм по 25–30 каждый. Насобирал за три – четыре месяца, находясь на «Пресне» в ожидании решения Верховного Суда на свою «касатку».

Он и затеял свою жалобу («подумаешь, трешку сбросили»), в основном, чтобы было время «затариться» (прибарахлиться). Как он дотянет эти баулы по всем этапам и пересылкам – не представляю. Но он утверждает (и я ему верю!), что «в зубах доволочет». Он теперь у себя на «особняке» – крутой. Все есть: 10–15 кг чая, 2–2,5 сотни пачек «Примы», мыло, щетки, насты и т. д. и т. п. Не для себя. Ему это «на фуй не нужно!». «Для игры, для конвоя и вертухаев, для крутизны!»

Отношение к нему в хате, как к неизбежному злу – как к клопам, вшам, грязи. Неизбежно, а потому стараешься не замечать, не реагировать. Ни в коем случае нельзя таких бояться. Мгновенно почувствуют и сядут на шею. Только наоборот. Чем с ним резче и презрительней (нет, не то слово… даже не знаю, как выразиться… наглее!), так вот, чем с ним резче и наглее, тем он смирнее и услужливей.

Читаю книгу. Его это безумно раздражает.

– Чего ты там нашел? Это все – шняга! Я всех этих писак маму. Не реагирую.

– Я тебе!.. Что молчишь?! Зажрался?! Да я…

Начинает сам себя заводить до привычной ему истерики. Очень действует на новичков. Особенно когда рвет на себе майку. Надо признать, умело: по боковому шву. Потом сметывает ее на «живую нитку» и при очередном «заводе» рвет ее по привычной схеме. Только при мне такое повторялось раз пять.

Поднимаю голову от книги, смотрю ему прямо в глаза. Не отрываясь.

– Заткнись, мешаешь… Сразу идет апелляция к хате:

– Рот затыкает. Да я у себя дома! Я в тюрьме вырос! Это ты у меня в гостях… (мать, блядь, фуй во всех падежах, склонениях и спряжениях по сотне на каждое нормальное слово)

Хата заинтересованно прислушивается.

– Он – бродяга. Я для некоторых, особенно молодых «растопырок» (это когда пальцы «веером»), непонятно кто… Но не «коммерс» и не блатной, – в общем, что-то непонятное…

– Значит, ты дома, а я гость?

– Да! В тюрьме я – хозяин!

(Вот я его и зацепил! Подвел к слову «хозяин». «Хозяин» в жаргоне – начальник тюрьмы, зоны).

– Значит, хозяин?! Может, еще и кум?! Что-то ты шибко спелый и здоровый для «полосатика». Тебя кто в хату кинул? Опер?! За мной присматривать’1! Меня до «кичи» довести?! На кого пашешь, мразь полосатая?!

И попер, попер… На фоне нормальной, обычной речи, без мата, с «пожалуйста» и «спасибо», мой «взрыв» выглядит достаточно эффектно.

Серега к отпору не привык, теряется на время. Самый момент его добить. Но зачем? Кому и что я этим докажу? А потому, «убивая рамс», резко меняю тон, обращаясь к кому-нибудь из хаты с абсолютно нейтральным, не имеющим отношения к предыдущему, вопросом. Любым. Показав тем самым, что Серега меня не интересует, и терять время на разговоры с ним не собираюсь…

Все. Больше он ко мне не «прикалывался». Несмотря на весь свой примитивизм на уровне дебилизма, он понял, что я его не боюсь и он мне попросту не интересен. Через несколько дней его увезли на больничку. Желая зацепиться еще на какое-то время в Москве, он организовал себе кровотечение, связанное с язвой желудка (это несложно). Больше я его не видел…