Текст книги "Дорога длиною в жизнь. Третья книга воспоминаний (жизнь в Израиле)"

Темы для социологов

Ну, социологи, это Ваши темы. Начинайте объективно, без политических предубеждений изучать их.

У меня на фоне многих вопросов есть три.

Каковы последствия для человеческих судеб большой алии 1991 года отдельно и 1991 – 2000 годов?

Каковы потери возможного мозгового потенциала за годы большой алии для Страны?

Можно ли было организовать репатриацию иначе, более рационально, сохранив не только потенциал репатриантов, но и, стимулируя продолжение этого потока?

И ещё. Кто виноват в этом хаосе, создававшем массовую репатриацию, гонимую нагнетаемыми страхами людей, гонимых в неизвестность, словно ловля косяка рыб.

Да, мы можем гордиться тем, что Страна справилась.

Репатрианты на улице не жили. Они не превратились в бомжей и не голодали. Однако, разве в этих категориях следует оценивать качество этой работы под соусом спасения еврейского населения?

Спасения от кого? Разве хаос интеграции не привёл к человеческим трагедиям в массовом масштабе? Разве не случилось так, что многие из тех, кто был всем, стали ничем и никем?

Мне пришлось в качестве первого вице-президента СУРИ, а затем в качестве Президента Форума учёных репатриантов наблюдать жизненные судьбы очень многих учёных и специалистов-репатриантов, и я свидетельствую о наличии многих человеческих трагедий из-за отношения Страны, пославших этих людей на рынок труда.

Я вновь обращаюсь к социологам и психологам с предложением научно обоснованно дать не только оценку этому процессу, но и соответствующие рекомендации Правительству.

Конечно, я привёл только несколько примеров из множества. С моей точки зрения приведенные примеры хотя бы в какой-то степени открывают картину столь непростого процесса интеграции учёных и специалистов.

Конечно есть и другие примеры удачной абсорбции. К таким примерам можно отнести интеграцию мою собственную. Я прошёл школу интеграции в Иерусалимском университете, около года в частном бизнесе и на безработице и наконец-то в Тель-Авивском университете. Этот мой путь и опыт – в следующих моих рассказах.

К рассказам о себе

Классическая схема погодных явлений

В 1991 году, нашего приезда в Яффо, ливневые дожди начались в конце августа и лили почти всю осень и зиму. Ветер выворачивал зонтики. Тогда, наблюдая за погодой, я подумал – вот место классической схемы образования погодных явлений. Так нас учили в моём институте.

В приземном воздухе очень много влаги, днём солнце сильно прогревает землю. Идеальные условия для образования конвекции, облаков и ливней. В середине дня формируются конвективные облака, они растут, превращаются в ливневые и выливаются ливнем. Образуются просветы, через которые солнце вновь нагревает теперь уже не просто влажную атмосферу, а приземный слой воздуха насыщенный испаряемой после дождя влагой. В результате формируется новая, ещё более мощная конвекция и новые ливни. Так было почти каждый день.

Это я наблюдал в первую осень и зиму своей жизни в Яффо. Это соответствовало классической схеме образования дождя в районах с повышенной влажностью приземного воздуха и большой солнечной активностью. Так было. Так я думал. Это позже, работая в университете, я узнал, что наблюдаемая в том году классическая схема образования дождя в данном регионе нарушается крупномасштабными циркуляционными процессами. Прежде всего одним из факторов влияния является очень мощный антициклон, который в летнее время формируется над северной Африкой. Он своей шапкой примерно на высоте 1,5 – 2.0 километра формирует запирающий инверсионный слой, который задерживает конвекцию и не даёт возможности развиваться облакам. В итоге год 1991, о котором я пишу, был исключением. Вот такие были мои впечатления в первые месяцы приезда.

Визит Сангели в Израиль

Через 2—3 месяца в Израиль приехал Председатель Совета Министров Молдовы Сангели. Мы с ним встретились в гостинице в Тель-Авиве. Жил я в Яффо. Дело было в субботу. Автобусы не ходили и я по Сдерот Иерушалаим пешком дошёл до гостиницы, где проживал Сангели. Встреча была дружественная. С ним был председатель какого-то комитета из Молдавского Парламента. Оба меня очень хорошо знали. Они принесли бутылку коньяка, мы в лобби гостиницы его выпили и обсудили возможное сотрудничество. Сангели мне сказал, что мы ждём твоего возвращения в любое время. Твоя должность будет тебя ждать.

О каком сотрудничестве я тогда мог мечтать? Если бы я приехал в должности научного руководителя своей Службы с соответствующими полномочиями и возможностями, меня в университетах иначе принимали бы. Я бы не был просителем. Наоборот, я стал бы желанным обладателем больших возможностей проведения совместных исследований на моих полигонах.

Были ли у меня, авторитетного депутата Кишинёвского Совета, руководителя высокого ранга, такие возможности?

Были. Безусловно были. Нужно было задержаться на полгода и всё было бы иначе. Однако, как дамоклов меч, надо мной висела ответственность за выполнение данного слова родителям моего зятя.

Да и нужно было решать вопрос маминой опухоли. Вот я и приехал иначе, т. е. бесправным просителем места работы.

Я – и проситель!!!. Всем своим воспитанием, всей своей пятидесятилетней жизнью я не был готов к роли просителя!!! Я понял, что жизнь меня научила не быть солдатом. Как оказалось я никогда и нигде не могу быть номером два, могу быть только номером один.

Ко всему, передавая службу своему заму, я просидел с ним много часов в своём кабинете, рассказывая и наставляя его по вопросам управления. При этом, я объяснял, что оставляю службу на время до получения статуса в одном из израильских университетов и получения права стать научным руководителем своей службы.

Буйницкий мне клялся, что будет предан нашей договорённости. К сожалению я опять ошибся. Его преданность закончилась в тот момент, когда он впервые открыл дверь и зашёл в мой кабинет. (ВИДИТЕ, Я ВНОВЬ ВЕРНУЛСЯ К ТЕМЕ МОЕГО ОТЪЕЗДА. ПОЧЕМУ? БОЛИТ ОНА У МЕНЯ),

Осмотреться и понять страну

Итак я в Израиле. В моём бесправном положении сначала нужно было осмотреться, понять Страну, выучить хотя бы рыночный язык, получить хотя бы какое-то место работы, заняться лечением маминой опухоли, папиных инфарктов, подумать о трудоустройстве детей, жены, сестры, брата, их детей. Будущее казалось без света в туннеле. Моё правило исполнения обещаний сыграло со мной злую шутку. К тому же я этим своим правилом завёл в этот тупик своих родителей, семью, сестру и брата.

Примерно в сентябре, через пару месяцев после моего приезда в Израиль, ко мне домой пришёл проф. Тель-Авивского университета Шалва Цевион. Он уехал в Израиль в 70-ые годы из Грузии. До отъезда он работал в одном из институтов системы гидрометеорологии СССР. Заочно мы знали друг о друге. Это вызвало в те годы большой шум в Госкомгидромете. Примерно в 1990 году он вместе с проф. Зеевом Левиным посетил СССР. Мои коллеги из Москвы профессора Юрий Алексеевич Серёгин и Альберт Алексеевич Черников пригласили меня в Москву для участия в этой встрече. Там я с ними и познакомился.

Однажды в подмосковном Крылатском я с ними и проф. Черниковым поднимались в лифте на 17 этаж, где была установлена РЛС МРЛ. На каком-то этаже лифт застрял и остановился. Минут тридцать пришлось ждать пока лифт вручную кто– то поднял, образовалась широкая щель, через которую мы смогли не выйти, а вылезти.

Также мы встретились дома у проф. Серёгина, где он угощал нас ядреным квасом собственного производства. Я поинтересовался, что меня ждёт при переезде в Израиль. Ответ проф. Зеева Левина (в тот период проректора Тель-Авивского университета) был таков: «Приезжайте. Вы нам нужны. Мы поможем». Ответ проф. Шалвы Цивиона был такой же, но менее уверенный. Его жена более ясно показывала, что меня ждут большие трудности.

Вот пришёл проф. Шалва Цивион и предложил на следующий день поехать с ним на его машине познакомиться с маленькой организацией, которая с помощью трёх маленьких самолётов проводит засев облаков по технологии созданной в то время уже покойным профессором Гагиным.

Мы поехали. То, что я увидел и услышал, по сравнению с моей огромной службой было для меня по меньшей мере шоком.

Три самолетика

В нескольких комнатах (правда чистых с рационально расставленным оборудованием радиолокатора и рабочими столами) размещалась вся организация. За окном на поле виднелись три маленьких самолёта. Эти самолёты не могли даже взлетать при ветрах, сопровождающих процессы сильных фронтов и ливневых облаков. Тем не менее, по технологии эти самолёты по данным синоптиков и радиолокационным данным взлетали и по строго определённой лини вдоль берега моря засевали атмосферу частицами йодистого серебра. Засев проводили только лётчики. Никаких целеуказаний с земли они не получали. Частицы йодистого серебра создавались путём сжигания специального, содержащего йодистое серебро реагента в ацетоне.

Такие генераторы были установлены под крылом каждого самолёта. В то время, когда фронт с усиливающимися потоками ветра заходил на установленную линию засева самолёты обязаны были заходить на посадку. Линия засева была выбрана таким образом, чтобы ожидаемые в результате засева осадки максимально выпадали в озеро Кинерет. Ко всему вокруг озера Кинерет были установлены наземные генераторы йодистого серебра, работающие по принципу такого сжигания реагента в ацетоне. Технология была разработана профессором Гагиным (перед моим приездом он умер). Радиолокатор выполнял лишь функцию наблюдательную.

Предполагалось, что надвигающийся фронт захватит засеянную атмосферу, и частицы йодистого серебра станут ядрами кристаллизации, создав условия интенсификации осадкообразовательного процесса в облаках фронта. Также предполагалось, что генерируемые наземными генераторами частицы йодистого серебра также с восходящими потоками попадут в осадкообразовательную зону облаков фронта или в такую же зону при внутримассовых облакообразовательных процессах.

Ограничения технологии по проф. Гагину

С моей профессиональной точки зрения, эффект от такой технологии, если и есть, то он может носить только случайный характер. Во-первых, большая часть натекающих с фронтом облаков перемещается на территорию Страны, не попадая на засеваемую линию. Облака и их стадии развития очень разнообразны во времени, пространстве и, главное, в своём состоянии в каждый период времени. Сама линия засева не непрерывна, а дискретна.

К тому же льдообразующие аэрозоли быстро перемещаются с потоками ветра. Льдообразующий реагент от наземных генераторов в лучшем случае может оказывать влияние засева тех облаков, которые, перемещаясь, могут увеличивать осадки в Иордании.

К этому добавлю, что облачные ячейки на фронтальном процессе проходят стадии своего развития не одновременно, дискретно во времени и в пространстве. К тому же такая технология не решает задачи засева внутримассовых облаков. Ну и главное, типы самолётов, которые я мог видеть, при фронтальных процессах в зоне фронта летать не могут.

Уже тогда я понял. Профессор Гагин в порядке эксперимента разработал простейшую технологическую схему. Ключевыми словами здесь являются «в порядке эксперимента».

Он, выбирая синоптические ситуации оптимального поведения фронтального процесса и возможности засева с помощью столь слабых самолётов, проводил эксперименты.

Эти эксперименты для определённых ситуаций дали положительные результаты. Из этих экспериментов нужно было создавать технологию для производственного внедрения.

Сделать это Гагин не успел. Он умер. Для экспериментов Гагина организовывать работу небольшой группы участников мог не специалист в области физики атмосферы.

Гагин на эту должность взял бывшего лётчика. После смерти Гагина некой комиссией было принято решение, что созданная при Гагине группа должна продолжать работу точно по экспериментальной схеме, а научное руководство передали Иерусалимскому университету.

Так я понял при первом же посещении этой группы. Мы в СССР эти этапы уже давно прошли и понимали абсурдность такого пути. Гагин сделал хорошую работу, но ему не следовало умирать.

Ничего того, что могло быть принято, как замечание, я при первой встрече не сказал. На следующий день проф. Шалва Цивион пригласил меня поехать с ним и с проф. Зеевом Левиным (он тогда был проректором Тель-Авивского университета) к главному учёному водной компании Израиля «Мекарот».

«Мекарот»

Разговор шёл с помощью проф. Шалвы, который переводил меня на иврит. Мне предложили три места работы, в том числе маленькую упомянутую мной организацию по увеличению осадков с помощью самолётов (это ту, о которой я только что рассказывал), лабораторию, в то время доктора, а ныне профессора Дани Розенфельда в Иерусалимском университете или лабораторию проф. Зеева Левина в Тель-Авивском университете. Мне было не всё равно. Проф. Зеев Левин в основном занимался микрофизикой. Мне не хотелось начинать заниматься новой тематикой.

Ближе всего по профессиональным интересам для меня была лаборатория проф. Дани Розенфельда в Иерусалимском университете, выполнявшая научное руководство работами организации в Бен-Гурионе. Я выбрал её. Мне казалось, что работая в Иерусалимском университете, я смогу помочь перевести экспериментальную схему засева облаков, разработанную проф. Гагиным, в производственную с учётом правильного понимания реальных фронтальных и внутримассовых осадкообразовательных процессов в регионе. Я был убеждён, что у меня есть большой объём настоящей работы. Я привёз в Страну свои знания и опыт не напрасно. Кстати, не только свои, но и высокопрофессиональные знания моей жены, моего брата и его жены.

Они профессионалы и будут мне очень нужны. Так я думал.

В Иерусалимском университете

Итак, я начал работать в Иерусалимском университете. На первой встрече с проф. Даниэлем Розенфельдом мы с помощью сотрудника лаборатории Хаима Цви несколько часов обсуждали советскую технологию увеличения осадков, борьбы с градом, рассеиванию туманов и т. д.

Я тогда уже понимал, что наши (советские) работы значительно опережают все работы, выполненные в этой области в Израиле и не только. Тем не менее, уже с первых слов мне было понятно, что сравнивать достижения было нельзя. Проф. Розенфельд почти не скрывал своё пренебрежительное отношение ко всем работам кроме израильских, т. е. своих и американских.

В нём было столько уверенности в том, что советская технология базируется на лжи и на псевдоистине, что любое слово, не поддерживающее такое убеждение, могло привести к завершению разговора.

А мне была нужна хотя бы какая-нибудь работа. Не скрывая своих целей, проф. Розенфельд в моих рассказах искал те ошибки, не учитываемые в воздействиях по советской технологии на физические и микрофизические процессы, за которые он вместе со мной мог бы начать её критиковать.

Он просто «горел» в стремлении критиковать советскую технологию. Я не выражал такой готовности. Можно считать, что моя неготовность к критике исследований и выполненных работ, собственных и моих очень авторитетных в мире коллег, была началом нашего взаимонепонимания.

Тем не менее, он объявил мне, что я принят в университет на стипендию Шапиро. Это означало, что у меня будет месячная зарплата 1710 шекелей и три года (с опцией прерывания в любой из этих лет) проверки моих способностей как учёного.

Переводивший меня в этом разговоре Хаим Цви тихо мне сказал, что и зарплата, и условия для меня унизительные. Не соглашайтесь!!! Это меня, у которого в области активных воздействий учились специалисты из разных Стран мира, молодой, только что защитивший свою диссертацию Дани Розенфельд, будет проверять мой научный уровень. Это ли было не унижение?!!!

Да, это было унижение не только меня, а многих учёных, которых университеты брали на стипендию Шапира. Этот принцип был и ныне заложен в этой программе. Исправить этот принцип всеми усилиями общественных организаций нам до сего времени (2020 год) не удалось. А ведь министрами абсорбции в этот период были и Юлий Эдельштейн, и Софа Ландвер, и Зеев Элькин!!!

Однако, в этих условиях полуслепого относительно окружения, плохо владеющего всеми событиями, без иврита и английского, я ответил Розенфельду, что благодарен и за это. Сейчас я понимаю, что должен был с возмущением отказаться, что я должен был быть тем, кем был. Возможно, в этом случае моя судьба пошла бы другой дорогой. Я же под влиянием обстоятельств склонил голову.

В тот момент Розенфельд получил из моих рук ключи к моей воле, но не к профессиональному уровню и опыту. Чем я руководствовался? Вокруг меня была профессиональная безработица, стояло уныние и тревога за завтрашний день. Отдавая в руки Розенфельда волю я думал, что очень скоро её верну.

Записка и КГБ

Розенфельд попросил меня подготовить записку по Советской технологии. Я подготовил записку на русском языке и отправил для перевода на английский язык в Москву своей приятельнице Вале Филимоновой, с которой работал много лет и множество раз бывал в деловых командировках за рубежом. Валя в Госкомгидромете работала в нашем отделе и хорошо знала нашу терминологию на английском языке. Она обещала выполнить быстро перевод. Однако, обещание не выполнила.

Эта записка стала известна зам. председателя Госкомгидромета по спец. работе Сергею Ходкину (он по сути был представитель КГБ в нашей системе гидрометслужбы). Валя получила запрет на эту работу. Мне она рассказывала, что выполнила работу, но у неё вышел из строя диск в компьютере и придётся набирать материал заново. Некоторое время она придумывала другие причины, и т. д.

Ходкин Сергей поступил по отношению ко мне нечестно, непрофессионально и чисто по КГБвски. Эти действия Ходкина работали во вред самим себе. К сожалению и мой коллега Юрий Серёгин внёс свою лепту в такое решение Ходкина. В своей записке я стремился объективно отразить достижения советских работ и приводимые мной выводы никак не могли влиять на понижение их престижа.

К сожалению, Валя мне не сказала об этом и продолжала обещать. Серёжа, Серёжа Ходкин и Юра, Юра Серёгин, (ныне уже покойные), я от Вас такой близорукости не ожидал.

Хотя что можно ожидать от человека, выполнявшего инструкции КГБ? В соответствии с этими инструкциями я из друзей стал для них врагом.

А ведь Серёжа нередко, а Серёгин периодически приезжали ко мне в службу с деловыми и дружескими визитами.

Выступление на конференции

Скажу лишь, забегая вперёд, что через полгода после начала моей работы в Иерусалимском университете я выступил на соответствующей конференции и вместо выделенных мне 20 минут говорил более двух с половиной часов, аргументируя и объясняя своё критическое отношение к разработанному в Израиле методу воздействия. Такая продолжительность моего выступления определялась не мной. Я подготовил своё выступление только на 20 минут. Однако, вопросы и комментарии с мест держали меня на сцене два с половиной часа. Время доклада затянулось из-за вопросов и моих ответов. В итоге ко мне в перерыве подходили почти все участники конференции, в том числе лётчики, выполняющие эти засевы, жали руку и говорили, что все они думают так же, как я.

Они ожидали, что в моём лице в Израиле появились новые, свежие технологические возможности. Мне казалось, что я выступал скромно в привычном для меня энергичном и уверенном стиле только с учётом того, что я не среди знавших хорошо меня коллег.

Наконец-то я был сам собой. Какой основной посыл был в моём выступлении. Он заключался в том, что я предлагал поднять работы в области активных воздействий на облачные процессы на самый высокий мировой уровень, не критиковать, а работать. Я предлагал технологию засева непосредственно тех облачных ячеек, которые созрели для генерции дополнительных осадков. Я с обоснованиями предлагал использовать для засева специализированный самолёт, способный летать в условиях мощной конвекции. Я предлагал специальную технологию радиолокационного определения облаков, подлежащих засеву. Сам я был доволен своим участием в конференции. Мне казалось, что меня профессионально приняли специалисты Страны и ожидают от меня повышения результативности проводимых в Стране работ. Вскоре я понял, что ошибался.

После конференции я зашёл в лабораторию. Там мне сказали: «Ты выступал так, будто уже стал научным руководителем этих работ. Это твой конец!!! С Розенфельдом тебе не работать». Так ведь я не выступал против Розенфельда. Я высказал лишь свою научную и профессиональную позицию. Цель моя – вывести Израильскую технологию, в том числе теперь и с моей помощью, на уровень лучшей в мире.

А для чего же я приехал в Израиль?!