Текст книги "Игра в «замри»"

Песенка о собственных похоронах

 
Ангел стоял
Возле кровати —
Как санитар
В белом халате.
 
 
– Цыц! – убеждал, —
Что ты кричишь-то?..
Ты же у нас
Храбрый мальчишка.
 
 
Взял и унес
В звездные дали —
Только меня
Здесь и видали.
 
 
Это конец,
Это финита.
Был Леонид —
Нет Леонида…
 
 
Я уплывал
В душной сирени,
У трубачей
Губы серели.
 
 
Им недосуг —
Им бы удрать бы:
Кто-то их взял
Прямо со свадьбы.
 
 
Больно нужна
Им панихида, —
Был Леонид,
Нет Леонида…
 
 
Горный аул
Слушал «Аиду»,
Наш мюзик-холл
Плыл во Флориду.
 
 
В тысячный раз
Шел образцово
Детский спектакль
У Образцова.
 
 
Ни у кого —
Грустного вида, —
Был Леонид,
Нет Леонида…
 
 
Все как всегда,
Все по привычке —
Люди, мосты
И электрички.
 
 
Что за напасть?
Что за немилость?
В мире ничто
Не изменилось.
 
 
Значит – судьба,
Значит – планида.
Был Леонид —
Нет Леонида.
 

1967

Я заметил, что за мной шпионят вещи

 
Я заметил, что за мной шпионят вещи,
Смотрят так многозначительно и веще,
Будто молча обещают Страшный суд,
Будто что-то и куда-то донесут.
 
 
По квартире пробираюсь воровато:
Значит, в чем-то я виновен, вероятно?
Вон часы. На прежнем месте. На стене.
Почему ж от них мурашки по спине?
 
 
Я неведением просто измочален.
Перестаньте шантажировать молчаньем!
Но молчит и улыбается в ответ
Холодильник, ироничный, как Вольтер…
 

1967

Удача

 
День закончен – и кисть до утра
Остывает светло и натруженно…
Головешкой ночного костра
В темноте догорает натурщица…
 
 
Я гляжу на законченный труд
И, как это случается издавна,
Понимаю, что новый этюд —
Это в общем не новая истина.
 
 
Но я счастлив, как юный жених,
И танцуется мне, и хохочется:
Я сегодня остался в живых
На войне, именуемой творчество!..
 
 
Уцелевший, стою у холста,
Полный солнца, любви и смятенья.
…Уважайте удачу, когда
Неудача была бы смертельна!
 

1967

Компромисс

 
Я себя проверяю на крепость:
Компромиссы – какая напасть!
Я себя осаждаю, как крепость,
И никак не решаюсь напасть.
 
 
Не решаюсь. Боюсь. Проверяю.
Вычисляю, тревожно сопя,
Сколько пороху и провианту
Заготовил я против себя.
 
 
Но однажды из страшных орудий
Я пальну по себе самому,
Но однажды, слепой и орущий,
Задохнусь в непроглядном дыму…
 
 
И пойму, что солдаты побиты,
И узнаю, что проигран бой,
И умру от сознанья победы
Над неверным самим же собой…
 

1967

В наш трехдневный краткосрочный отпуск

 
В наш трехдневный краткосрочный отпуск,
Презирая жалкую корысть,
Мы в бюджетах пробиваем пропасть,
Что ничьим наследством не покрыть.
 
 
Отпуск! Мы хмелеем и хмуреем,
Нас бросает в холод или в пот,
Мы не сознаем, за коим хреном
Нас несет в ночной аэропорт…
 
 
Пензенцы, клинчане, одесситы,
Знаю, что на родине, что там
Мчат вас одинокие таксисты
К беспокойным аэропортам…
 
 
…Я толкусь в малаховских буфетах,
Лопаю икру и огурцы…
Немо, как у пушечных лафетов,
У прилавков стынут продавцы.
 
 
Дрыхнут, не добравшись до калиток,
Жертвы необузданных страстей,
И рычат цепные монолиты
На подворьях дачных крепостей…
 
 
Я, как блудный сын из старой притчи,
Получить прощение хочу.
Я лечу в Москву на электричках,
На попутных «газиках» качу.
 
 
Я с тобой не виделся два года —
Понимаешь, целых долгих два…
Плюнь ты на нелетную погоду —
Смилуйся, прими меня, Москва!..
 

1967

Ипподром

 
…Вот впереди, других сминая,
Сосредоточенно смурная
Несется лошадь, чуть дыша!
Она летит по чьим-то судьбам,
И дребезжит ларьком посудным
Ее усталая душа…
 
 
А некто, толстый и вспотевший,
Азартно машет тюбетейкой:
Мол, кто же первый, как не ты!.
Толпа и впрямь теряет шансы,
И разверзаются, как шахты,
До легких высохшие рты.
 
 
Она не знает, эта лошадь,
Зачем ей нужно облапошить
Своих зачуханных подруг,
Одно известно ей покуда:
Необходимо сделать чудо —
И дотянуть последний круг!..
 
 
…Люблю пустые ипподромы,
Когда неспешны и подробны
Они вершат свои дела…
Жокей расседлывает лошадь
И тихо, чтоб не потревожить,
Снимает нимб с ее чела…
 

1968

Рекрутская песня

 
Разбойная пирушка,
Измятая подушка, —
Случайная подружка
Уснула, как сурок…
И с первыми лучами —
С котомкой за плечами —
В тревоге и печали
Ты выйдешь за порог!..
 
 
Ать-два!
Ать-два!
Ать-два!
 
 
Капрал тебе, бедняге,
Поднес ведерко браги,
Перо и лист бумаги, —
Адье – и был таков…
А утром – взятки гладки,
Печать – и все в порядке,
И ты уже в десятке
Таких же дураков!..
 
 
Ать-два!
Ать-два!
Ать-два!
 
 
И нет к семье возврата,
И нет к стрельбе азарта,
Сегодня жив – а завтра
Сколачивают гроб…
В казарме ждут к обеду,
И ты кричишь: приеду! —
И в полдень, в ту же среду
Получишь пулю в лоб!
 
 
Ать-два!
Ать-два!
Ать-два!
 

1968

Подарок Андерсена

 
Ты не веришь в таинственность радуги
И загадок не любишь совсем.
Ты сегодня сказал мне, что яблоки —
Это тот же коричневый джем.
 
 
И глаза у тебя улыбаются,
И презрительно морщится нос.
Ведь у взрослых ума не прибавится,
Если к ним относиться всерьез.
 
 
Ты не числишься в сказочном подданстве
На седьмом от рожденья году.
Это яблоко – самое позднее
Из оставшихся в нашем саду.
 
 
Это яблоко – солнечной спелости,
Как последний счастливый обман,
Дарит Вашей Взрослеющей Светлости
С уважением – Ганс Христиан.
 

1968

Человек начинал говорить

 
…А началом явился испуг
От нечаянно хрустнувшей ветки…
И дремучий немыслимый звук
Шевельнулся тогда в человеке…
 
 
Человек начинал говорить!..
И не в силах бороться с искусом
Обнаружил великую прыть
В овладении этим искусством.
 
 
Он придумывал тысячи тем,
Упиваясь минутным реваншем.
Говори-и-ть! – А о чем и зачем —
Человеку казалось неважным.
 
 
Он смолкал по ночам, но и тут —
Что ни утро – в поту просыпаясь,
Он пугался безмолвных минут
И ничем не заполненных пауз.
 
 
Но однажды случилась беда:
Он влюбился и смолк в восхищенье.
И к нему снизошла немота
И свершила обряд очищенья.
 
 
Он притих, и разгладил чело,
И до боли почувствовал снова
То мгновение, после чего
Станет страшно за первое слово…
 

1969

Однажды утром

 
Белым-бело! – И в этом белом гимне
Явилась нам, болезненно остра,
Необходимость тут же стать другими,
Уже совсем не теми, что вчера.
 
 
Как будто Бог, устав от наших каверз,
От ссор и дрязг, от жалоб и нытья,
Возвел отныне снег, крахмал и кафель
В разряд святых условий бытия.
 
 
И вдруг шаги и разговоры стихли,
И тишина везде вошла в закон
Как результат большой воскресной стирки
Одежд, религий, судеб и знамен.
 

1969

Бизоны

 
В степях Аризоны
В горячей ночи
Гремят карабины
И свищут бичи.
 
 
Большая охота.
Большая беда.
Несутся на запад
Бизоньи стада.
 
 
Их гнали, их били,
Их мучили всласть —
Но ненависть к людям
Им не привилась.
 
 
Пусть спины их в мыле
И ноги в крови —
Глаза их все так же
Темны от любви.
 
 
Брезгливо зрачками
Кося из-под век,
Их предал лукавый
Изменчивый век.
 
 
Они же простили
Его, подлеца,
Как умные дети —
Дурного отца.
 
 
Какое же нужно
Испробовать зло,
Чтоб их отрезвило,
Чтоб их проняло,
 
 
Чтоб поняли черти
У смертной черты,
Что веку неловко
От их доброты!..
 

1969

Последняя песенка старого дуэлянта

 
Бонжур, месье! Ну вот я вышел,
Покинув праздничный обед.
В одной руке – кулечек вишен,
В другой – нескромный пистолет.
 
 
А день прекрасен и торжествен,
И нам стреляться – неужель?
Прошу прощения у женщин
За эту глупую дуэль.
 
 
Друзья не крикнут мне: куда ты?
Они суровы и честны.
И нервно стынут секунданты,
И громко тикают часы.
 
 
И жизнь моя уже конкретна
Для пистолетного огня,
И санитарная карета
За поворотом ждет меня.
 
 
И вскоре медики измерят
Мое холодное чело,
И жизнь тихонько мне изменит —
Но не изменит ничего.
 
 
Когда б вернул мне жизнь Всевышний
И вновь вручил мне пистолет, —
Я б точно так же лопал вишни
И целил – просто в белый свет!..
 

1969

Провинциалка

 
…А здесь ни наводненья, ни пожара,
И так же безмятежна синева,
И под конюшни отдана хибара
С заносчивым названьем «Синема».
 
 
О милый городок счастливых нищих,
Здесь жизнь всегда беспечна и легка!
И вдруг – печаль в распахнутых глазищах
Молоденькой жены зеленщика…
 
 
За кем бегут мальчишки и собаки,
Куда они спешат в такую рань? —
Столичный клоун в белом шапокляке
Опять приехал в вашу глухомань!
 
 
Не ты ль его когда-то целовала —
С ума сойти! – и, кажется, при всех!
Должно быть, не одна провинциалка
Отмаливает тот же самый грех…
 
 
Как ты была тогда неосторожна,
Как ты неосмотрительна была!..
Тебе его хохочущая рожа
И год спустя по-прежнему мила.
 
 
На нем все тот же фрак и та же пудра,
И он все так же нравится толпе…
Но – дурочка! – опять наступит утро,
И он уйдет, не вспомнив о тебе.
 
 
А утро будет зябким, как щекотка,
И заорут над ухом петухи.
И будут нам нужны стихи и водка.
Стихи и водка. Водка и стихи.
 
 
Гляди, а твой супруг, смешон и жалок,
Сейчас преподнесет ему цветы!
Похоже, что мужья провинциалок
Искусство ставят выше суеты…
 

1960

Память

 
Давай поглядим друг на друга в упор,
Довольно вранья.
Я – твой соглядатай, я – твой прокурор,
Я – память твоя.
 
 
Ты долго петлял в привокзальной толпе,
Запутывал след.
Ну вот мы с тобою в отдельном купе,
Свидетелей нет.
 
 
Судьба мне послала бродить за тобой
До самых седин.
Ну вот мы и встретились, мой дорогой,
Один на один.
 
 
Мы оба стареем: ты желт, как лимон, —
Я лыс, как Сократ.
Забудь про милицию и телефон,
Забудь про стоп-кран.
 
 
Не вздумай с подножки на полном ходу
Нырнуть в темноту.
Мы едем с тобою не в Караганду
И не в Воркуту.
 
 
Чужие плывут за окном города,
Чужие огни.
Наш поезд отныне идет в никуда,
И мы в нем одни.
 
 
…Как жутко встречать за бутылкой винца
Синюшный рассвет
И знать, что дороге не будет конца
Три тысячи лет…
 

1970

Вино из одуванчиков

 
Меня сочтут обманщиком,
Да только я не лгу:
Вином из одуванчиков
Торгуют на углу.
 
 
Уж если одурачивать —
То как-нибудь хитро:
Вино из одуванчиков —
Да это же ситро!
 
 
Нашли же чем попотчевать
Доверчивый народ, —
А очередь, а очередь,
А очередь – растет!
 
 
Закройте вашу лавочку,
Не стоит тратить пыл:
Вино из одуванчиков
Никто еще не пил.
 
 
Алхимики, не вам чета,
Тузы и короли —
Вина из одуванчиков
Придумать не смогли.
 
 
Напрасно вы хлопочете,
Товар у вас не тот, —
А очередь, а очередь,
А очередь – растет.
 
 
Название заманчиво,
Однако не секрет:
Вина из одуванчиков
На белом свете нет.
 
 
Меня сочтут обманщиком,
Да только я не лгу:
Вином из одуванчиков
Торгуют на углу.
 
 
Вино, понятно, кончилось,
Киоск давно закрыт, —
А очередь, а очередь,
А очередь – стоит!
 

1970

Мгновение тишины

 
В сошедшей с ума Вселенной —
Как в кухне среди корыт —
Мы глохнем от диксилендов,
Парламентов и коррид.
 
 
Мы все не желаем верить,
Что в мире истреблена
Угодная сердцу ересь
По имени тишина.
 
 
Нас тянет в глухие скверы —
Подальше от площадей, —
Очищенные от скверны
Машин и очередей.
 
 
Быть может, тишайший гравий,
Скамеечка и жасмин —
Последняя из гарантий
Спасти этот бедный мир.
 
 
Неужто, погрязши в дрязгах,
Мы более не вольны
Создать себе общий праздник —
Мгновение тишины?
 
 
Коротенькое, как выстрел,
Безмолвное, как звезда, —
И сколько б забытых истин
Услышали мы тогда!
 
 
И сколько б Наполеонов
Замешкалось крикнуть «пли!»,
И сколько бы опаленных
Не рухнуло в ковыли…
 
 
И сколько бы пуль напрасных
Не вылетело из дул,
И сколько бы дам прекрасных
Не выцвело в пошлых дур!
 
 
И сколько бы наглых пешек
Узнало свои места —
И сколько бы наших певчих
Сумело дожить до ста!..
 
 
Консилиумы напрасны.
Дискуссии не нужны.
Всего и делов-то, братцы, —
Мгновение тишины…
 

1972

Вот вы говорите, что слезы людские – вода?

 
– Вот вы говорите, что слезы людские – вода?
– Да.
– Все катаклизмы проходят для вас без следа?
– Да.
– Христос, Робеспьер, Че Гевара для вас – лабуда?
– Да.
– И вам все равно, что кого-то постигла беда?
– Да.
– И вам наплевать, если где-то горят города?
– Да.
– И боли Вьетнама не трогали вас никогда?
– Да.
– А совесть, скажите, тревожит ли вас иногда?
– Да…
– Но вам удается ее усмирить без труда?
– Да.
– А если разрушили созданный вами семейный очаг?
– Так…
– Жестоко расправились с членами вашей семьи?
– И?..
– И вам самому продырявили пулею грудь?
– Жуть!
– Неужто бы вы и тогда мне ответили «да»?
– Нет!
– А вы говорите, что слезы людские вода?
– Нет…
– Все катаклизмы проходят для вас без следа?
– Нет!
– Так, значит, вас что-то тревожит еще иногда?
– Да! Да. Да…
 

1972

Про Клавочку

 
Клавка – в струночку, лицо белей бумаги,
И глядит – не понимает ничего.
А кругом – все киномаги да завмаги,
Да заслуженные члены ВТО.
 
 
Что ни слово – Мастроянни да Феллини,
Что ни запись – Азнавур да Адамо!..
Так и сяк они крутили да финтили,
А на деле добивались одного:
 
 
«Клавочка, вам водочки
Или помидорчик?
Клавочка, позволите
Вас на разговорчик?»
Как сомы под сваями —
Вкруг твоей юбчонки
Крутятся да вертятся
Лысые мальчонки.
 
 
А снабженец Соломон Ароныч Лифшиц —
В дедероновом костюме цвета беж —
Обещал сообразить японский лифчик
И бесплатную поездку за рубеж.
 
 
Говорил ей, как он хаживал по Риму,
Как в Гонконге с моряками пировал…
Ой, глушили Клавку так, как глушат рыбу, —
Без пощады, чтобы враз и наповал!
 
 
«Клавочка, вам водочки
Или помидорчик?
Клавочка, позволите
Вас на разговорчик?»
Как сомы под сваями —
Вкруг твоей юбчонки
Крутятся да вертятся
Лысые мальчонки.
 
 
И сидел еще один лохматый гений,
Тот, которого «поймут через века», —
Он все плакал возле клавкиных коленей
И бессвязно материл Бондарчука.
 
 
Все просил и все искал какой-то «сути»,
Все грозился, что проучит целый свет,
А в конце вдруг объявил, что бабы – суки,
И немедленно отчалил в туалет.
 
 
«Клавочка, вам водочки
Или помидорчик?
Клавочка, позволите
Вас на разговорчик?»
Как сомы под сваями —
Вкруг твоей юбчонки
Крутятся да вертятся
Лысые мальчонки.
 
 
Ну а третий все развешивал флюиды
Да косил многозначительно зрачком,
Намекал, что, мол, знаком с самим Феллини, —
А по роже и не скажешь, что знаком.
 
 
Клавка мчится вкругаля, как чумовая,
Задыхаясь и шарахаясь от стен:
«Друг Сличенко», «сын Кобзона», «внук Чухрая»
И «свояченик самой Софи Лорен»!
 
 
«Клавочка, вам водочки
Или помидорчик?
Клавочка, позволите
Вас на разговорчик?»
Как сомы под сваями —
Вкруг твоей юбчонки
Крутятся да вертятся
Лысые мальчонки.
 
 
Клавка смотрит вопросительно и горько —
Ей не слышится, не дышится уже
В этом диком и цветном, как мотогонка,
Восхитительном и жутком кураже!..
 
 
Но опять шуршит под шинами дорога,
И мерцает дождевая колея…
Едет утречком на лекцию дуреха,
Ослепительная сверстница моя.
 

1973

Двор

 
Вечером мой двор угрюмо глух,
Смех и гомон здесь довольно редки —
Тайное правительство старух
Заседает в сумрачной беседке.
 
 
Он запуган, этот бедный двор,
Щелк замка – и тот, как щелк затвора.
Кто знавал старушечий террор,
Согласится – нет страшней террора.
 
 
Пропади ты, чертова дыра,
Царство кляуз, плесени и дуста! —
Но и в мрачной пропасти двора
Вспыхивают искры вольнодумства:
 
 
Якобинским флагом поутру
Возле той же старенькой беседки
Рвутся из прищепок на ветру
Трусики молоденькой соседки!
 

1974

Письмо Сергею Образцову

 
Все мы куклы, Сергей Владимирович,
В нашей крохотной суете,
Но кому-то дано лидировать,
А кому-то – плестись в хвосте.
 
 
И когда нам порой клинически
Изменяют чутье и такт —
Вы подергайте нас за ниточку,
Если делаем что не так.
 
 
Как Вы властвуете шикарно!
Нас – до черта. А Вы – один.
Вы – единственный папа Карло
Над мильенами Буратин.
 
 
Если вдруг Вам от наших штучек
Станет грустно и тяжело,
Если вдруг Вам вконец наскучит
Ваше трудное ремесло
 
 
Или если Вам станет тошно
От кучумов и держиморд, —
Вы отдайте нас всех лотошнику
И закройте мир на ремонт!
 
 
Но покамест Вам аплодируют
Хоть один-два-три пацана, —
Вы держитесь, Сергей Владимирович,
Потому что без Вас – хана!..
 

1974

Игра в «Замри»

 
Должно быть, любому ребенку Земли
Знакома игра под названьем «Замри».
Орут чертенята с зари до зари:
«Замри!..»
 
 
«Замри» – это в общем-то детский пароль,
Но взрослым его не хватает порой.
Не взять ли его у детишек взаймы —
«Замри?»
 
 
Нам больше, чем детям, нужны тормоза,
Нам некогда глянуть друг другу в глаза.
Пусть кто-нибудь крикнет нам, черт побери:
«Замри!»
 
 
Послушай-ка, друже, а что если вдруг
Ты мне не такой уж и преданный друг?
Да ты не пугайся, не злись, не остри —
«Замри!»
 
 
Противник, давай разберемся без драк —
А что, если ты не такой уж и враг?
Да ты не шарахайся, как от змеи, —
«Замри!»
 
 
О, как бы беспечно ни мчались года, —
Однажды наступит секунда, когда
Мне собственный голос шепнет изнутри:
«Замри!»
 
 
И память пройдется по старым счетам,
И кровь от волненья прихлынет к щекам,
И будет казаться страшней, чем «умри», —
«Замри».
 

1975

Песня о чилийском музыканте

 
Чья печаль и отвага
Растревожили мир?..
Это город Сантьяго
Хрипло дышит в эфир!..
 
 
Был он шумен и весел,
И по-южному бос,
Был он создан для песен
И не создан для слез.
 
 
В этом городе тесном
Жил, не ведая бед,
Мой товарищ по песням,
Музыкант и поэт.
 
 
Он бродил по бульварам
Меж гуляющих пар
И сбывал им задаром
Свой веселый товар…
 
 
И когда от страданий
Город взвыл, как в бреду, —
Он в обнимку с гитарой
Вышел встретить беду.
 
 
Озорной и беспечный,
Как весенний ручей,
Он надеялся песней
Устыдить палачей…
 
 
Но от злого удара,
Что случилось в ответ, —
Раскололась гитара,
Рухнул наземь поэт…
 
 
Нет греха бесполезней,
Нет постыдней греха,
Чем расправа над песней,
Чем убийство стиха.
 
 
Песня полнится местью
И встает под ружье…
Посягнувший на песню —
Да умрет от нее!
 

1977

Июль 80-го

Памяти Владимира

 
…И кому теперь горше
От вселенской тоски —
Лейтенанту из Орши,
Хиппарю из Москвы?..
 
 
Чья страшнее потеря —
Знаменитой вдовы
Или той, из партера,
Что любила вдали?..
 
 
Чья печаль ощутимей —
Тех, с кем близко дружил,
Иль того, со щетиной,
С кого списывал жизнь?..
 
 
И на равных в то утро
У таганских ворот
Академик и урка
Представляли народ.
 

1980

Високосный год

Памяти ушедших товарищей

 
О високосный год, проклятый год, —
Как мы о нем беспечно забываем
И доверяем жизни хрупкий ход
Все тем же самолетам и трамваям.
 
 
А между тем в злосчастный этот год
Нас изучает пристальная линза,
Из тысяч лиц – не тот, не тот, не тот —
Отдельные выхватывая лица.
 
 
И некая верховная рука,
В чьей воле все кончины и отсрочки,
Раздвинув над толпою облака,
Выкрадывает нас поодиночке.
 
 
А мы бежим, торопимся, снуем —
Причин спешить и впрямь довольно много —
И вдруг о смерти друга узнаем,
Наткнувшись на колонку некролога.
 
 
И, стоя в переполненном метро,
Готовимся увидеть это въяве:
Вот он лежит. Лицо его мертво.
Вот он в гробу. Вот он в могильной яме.
 
 
Переменив прописку и родство,
Он с ангелами топчет звездный гравий,
И все, что нам осталось от него, —
Полдюжины случайных фотографий.
 
 
Случись мы рядом с ним в тот жуткий миг —
И смерть бы проиграла в поединке:
Она б его взяла за воротник —
А мы бы ухватились за ботинки.
 
 
Но что тут толковать, коль пробил час!
Слова отныне мало что решают,
И, сказанные десять тысяч раз,
Они друзей – увы! – не воскрешают.
 
 
Ужасный год! Кого теперь винить?
Погоду ли с ее дождем и градом?
…Жить можно врозь. И даже не звонить.
Но в високосный – будь с друзьями рядом.
 

1982

Записка на могилу

 
Он замолчал. Теперь он ваш, потомки.
Как говорится, «дальше – тишина».
У века завтра лопнут перепонки —
Настолько оглушительна она!..
 

1980

Суета сует

 
Все куда-то я бегу
Бестолково и бессрочно,
У кого-то я в долгу,
У кого – не помню точно.
 
 
Все труднее я дышу —
Но дышу, не умираю.
Все к кому-то я спешу,
А к кому – и сам не знаю.
 
 
Ничего, что я один,
Ничего, что я напился,
Где-то я необходим,
Только адрес позабылся.
 
 
Ничего, что я сопя
Мчусь по замкнутому кругу —
Я придумал для себя,
Что спешу к больному другу.
 
 
Опрокинуться в стогу,
Увидать Кассиопею —
Вероятно, не смогу,
Вероятно, не успею…
 

1982

В пятнадцать лет, продутый на ветру

 
В пятнадцать лет, продутый на ветру
Газетных и товарищеских мнений,
Я думал: окажись, что я не гений, —
Я в тот же миг от ужаса умру!..
 
 
Садясь за стол, я чувствовал в себе
Святую безоглядную отвагу,
И я марал чернилами бумагу,
Как будто побеждал ее в борьбе!
 
 
Когда судьба пробила тридцать семь
И брезжило бесславных тридцать восемь,
Мне чудилось – трагическая осень
Мне на чело накладывает сень.
 
 
Но, точно вызов в суд или в собес,
К стеклу прижался желтый лист осенний
И я прочел на бланке: ты не гений! —
Коротенькую весточку с небес.
 
 
Я выглянул в окошко – ну нельзя ж,
Чтоб в этот час, чтоб в этот миг ухода
Нисколько не испортилась погода,
Ничуть не перестроился пейзаж!
 
 
Все было прежним. Лужа на крыльце.
Привычный контур мусорного бака.
И у забора писала собака
С застенчивой улыбкой на лице.
 
 
Все так же тупо пятился в окно
Знакомый голубь, важный и жеманный…
…И жизнь не перестала быть желанной
От страшного прозренья моего!..
 

1984

Не о том разговор, как ты жил до сих пор

 
Не о том разговор, как ты жил до сих пор,
Как ты был на решения скор,
Как ты лазал на спор через дачный забор
И препятствий не видел в упор…
 
 
Да, ты весело жил, да, ты счастливо рос,
Сладко елось тебе и спалось,
Только жизнь чередует жару и мороз,
Только жизнь состоит из полос…
 
 
И однажды затихнут друзей голоса,
Сгинут компасы и полюса,
И свинцово проляжет у ног полоса,
Испытаний твоих полоса…
 
 
Для того-то она и нужна, старина,
Для того-то она и дана,
Чтоб ты знал, какова тебе в жизни цена
С этих пор и на все времена.
 
 
Ты ее одолей. Не тайком, не тишком,
Не в объезд – напрямик и пешком,
И не просто пешком, то бишь вялым шажком,
А ползком да еще с вещмешком!..
 
 
И однажды сквозь тучи блеснут небеса,
И в лицо тебе брызнет роса —
Это значит, что пройдена та полоса,
Ненавистная та полоса…
 
 
А теперь отдыхай и валяйся в траве,
В безмятежное небо смотри…
Только этих полос у судьбы в рукаве —
Не одна, и не две, и не три…
 

1984

Пенсионеры

 
Сидят на дачах старенькие ВОХРы
И щурятся на солнце сквозь очки.
Послушаешь про них – так прямо волки,
А поглядишь – так ангелы почти.
 
 
Их добрые глаза – как два болотца —
Застенчиво мерцают из глазниц,
В них нет желанья с кем-нибудь бороться,
В них нет мечты кого-нибудь казнить.
 
 
Они не мстят, не злятся, не стращают,
Не обещают взять нас в оборот —
Они великодушно нам прощают
Все камни в их увядший огород.
 
 
Да, был грешок… Такое было время…
И Сталин виноват, чего уж там!..
Да, многих жаль… И жаль того еврея,
Который оказался Мандельштам…
 
 
Послушать их – и сам начнешь стыдиться
За слов своих и мыслей прежний сор:
Нельзя во всех грехах винить статиста,
Коль был еще и главный режиссер.
 
 
…Но вдруг в глазу, сощуренном нестрого,
Слезящемся прозрачной милотой,
Сверкнет зрачок, опасный как острога.
Осмысленный. Жестокий. Молодой.
 
 
И в воздухе пахнет козлом и серой,
И загустеет магмою озон,
И радуга над речкой станет серой,
Как серые шлагбаумы у зон.
 
 
Собьются в кучу женщины и дети.
Завоют псы. Осыплются сады.
И жизнь на миг замрет на белом свете
От острого предчувствия беды.
 
 
По всей Руси – от Лены и до Волги —
Прокатятся подземные толчки…
…Сидят на дачах старенькие ВОХРы
И щурятся на солнце сквозь очки…
 

1987