Текст книги "Как хоронили Караваева (сборник)"
Автор книги: Леонид Филатов
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Из комнаты Сильви доносились женские голоса. Один из них – резкий, гортанный, хрипловатый – принадлежал Долорес, другой – спокойный, мягкий, увещевающий – Сильви. Сути диалога Толик уразуметь не мог – женщины говорили на французском.
Так и не найдя ключей, Толик постучался в комнату Сильви и, не дожидаясь приглашения, толкнул дверь. Хозяйка комнаты и Долорес сидели на кровати, обнявшись. Долорес плакала в голос, Сильви пыталась ее утешить.
– Долорес получила письмо от Рикардо, – торопливо объяснила Сильви. – Он просит о помощи. Похоже, ему грозит длительное тюремное заключение. Хотя лично я не вижу, чем мы можем ему помочь!..
Долорес замерцала влажными глазищами, и с ресниц ее сорвалась тяжелая слеза. Толик плохо усвоил смысл сказанного, но глаза Долорес сделали свое дело – он тут же втянул живот и выпятил грудь.
– Она просит тебя встретиться с друзьями Рикардо. Хорхе Гонсалес хочет провести акцию протеста, чтобы привлечь к судьбе Рикардо внимание общественности.
Долорес смотрела на Толика так умоляюще, что он, так и не взял в толк, что от него добиваются, все-таки счел необходимым утвердительно кивнуть. Долорес защебетала что-то на своем испано-французском и отпечатала на Толиковой щеке звонкий поцелуй.
– Она говорит, что ты настоящий друг! Рикардо сообщил ей в письме, что ты известный писатель и твое участие в акции придаст ей больший резонанс!
Толик насупился, не зная, как реагировать на неожиданный комплимент, и снова кивнул: дескать, что есть, то есть, чего уж тут скромничать. На пороге Долорес обернулась и напоследок обожгла Толика взглядом цвета расплавленного гудрона…
– Прости, Толя… – обеспокоенно сказала Сильви, как только они остались одни. – Ты что, действительно собираешься участвовать в какой-то там акции протеста?..
– А почему бы и нет? – Толик беспечно пожал плечами. – Если Рикардо считает, что моя репутация может ему помочь…
– Какая репутация?.. – Сильви смотрела на Толика с ужасом. – Ты здесь никто!.. У тебя нет даже статуса политического беженца!..
– Бороться за справедливость можно без всякого статуса!.. – напыщенно ответил Толик. – Достаточно того, что я просто человек!..
– Но почему ты думаешь, – не унималась Сильви, – что, защищая Рикардо, ты борешься за справедливость?.. А что, если он и в самом деле обыкновенный террорист?..
– Я не знаю, кто он такой, – Толик начал раздражаться. – Но я знаю, что он человек идеи. А такие люди мне импонируют!..
– Господи! – всплеснула руками Сильви. – Но ты же сам говорил, что ты противник этой идеи!.. Что тебе отвратительно любое насилие!..
– Да, я против насилия!.. – закричал Толик. – И в этом смысле их идея несовершенна!.. Но она объединяет людей!.. Посмотри, как горят у них глаза, когда они говорят о будущем человечества!.. Посмотри, как они простодушны, отважны и бескорыстны!.. Им плевать на деньги и на комфорт!.. Они хотят отдавать, а не хапать!.. А чего хочет Запад?.. Чего хочешь лично ты?.. Домик в Ницце?.. Миллиард в швейцарском банке?.. Ежегодный отдых на Гаваях?.. Ненавижу!.. Ненавижу ваши разговоры о башлях, ваши постные тусовки, ваши приклеенные улыбки!.. Ненавижу, ненавижу!..
– Толя! – вдруг тихо спросила Сильви. – А может быть, все проще?.. Может быть, просто тебя в детстве сильно переласкали?.. Может быть, мир и не виноват, что из тебя не получается Толстой?..
– Что ты сказала?.. – Толик зашипел, как пригорающая яичница. – Да кто ты такая, чтобы меня оценивать, дрянь?.. Ты всего лишь обычная потаскушка! Убирайся вон, я не желаю тебя видеть!..
– Я бы с удовольствием это сделала, – глухо и печально сказала Сильви, – но, к сожалению, я у себя дома. Если ты не желаешь меня видеть, может быть, проще уйти тебе самому?..
Толик поозирался, сообразил, наконец, где находится, и пулей выскочил из комнаты. С грохотом захлопнулась дверь. Сильви заплакала.
* * *
…Проснулся он поздно. Солнце уже стояло в зените. Толик оторвал чугунную голову от подушки и тут же увидел лежащий у изголовья розовый конверт.
Он долго и сосредоточенно вглядывался в прыгающие строчки, не умея сразу схватить их простой и пугающий смысл, а когда наконец это удалось, лоб его покрылся мгновенной испариной.
На крохотном листочке рукой Сильви было написано всего несколько слов: «Прощай. Я буду скучать по тебе. Видно, не судьба. Сильви».
* * *
Внизу, в холле, перепуганная мадам Лоран изо всех сил отбивалась от обезумевшего Толика.
– Где Сильви? – бился в истерике Толик. – Куда она уехала?.. У вас должен быть ее адрес!.. Или телефон!.. Она не могла исчезнуть просто так!..
– Мадам Лоран говорит, – послышался сзади знакомый голос, – что Сильви уехала сегодня ночью. Единственное, что она просила передать тебе, это письмо.
Толик обернулся. За спиной стояли двое – как всегда респектабельный, гладко выбритый, благоухающий дорогим одеколоном Андрей и малогабаритный господинчик в старомодном котелке и темных очках.
– Мадам Лоран говорит, – продолжал переводить Андрей, – что Сильви собиралась остановиться у своей подруги, пока не подыщет новую квартиру. Адреса и телефона подруги не оставила.
Толик, кажется, только теперь осознал, что произошло, и зарыдал – беззастенчиво, бурно, открыто, не стесняясь присутствующих. Андрей вынул носовой платок и принялся утирать ему слезы. Толик, точно капризный ребенок, отворачивал физиономию в сторону и взбрыкивал руками, но Андрей терпеливо продолжал делать свое дело…
– Не драматизируй ситуацию!.. – мягко уговаривал Андрей. – Ты здесь без году неделя!.. Ты даже не успел узнать ее как следует!.. А между тем в Париже полным-полно хорошеньких женщин!..
– Как ты не понимаешь!.. – захлебывался Толик. – Я же люблю ее!.. Она была моей единственной отдушиной в этой газовой камере!.. Без нее я просто умру!..
– Будешь умницей – не умрешь! – Андрей подмигнул Толику и повернулся к господинчику в котелке и в очках. – Человечество не допустит твоей гибели. Вот у месье Леруа есть замечательная идея, как поставить тебя на ноги!..
Господинчик в котелке и в очках, услышав свою фамилию, молча и коротко поклонился. Вид у него был весьма экстравагантный и таинственный, если не сказать детективный. «Коровьев! – мелькнуло в голове у Толика. – Чистый Коровьев!..»
– Месье Леруа, – продолжал Андрей, – предлагает тебе свои издательские услуги. Ты можешь написать книжку, которая станет бестселлером. Серию психологических этюдов из твоей собственной жизни. Но название месье Леруа диктует свое: «Дневник стукача».
Толик оглушенно молчал. Он медленно переводил взгляд с Андрея на месье Леруа и обратно, силясь по их глазам понять, не ослышался ли он, а если не ослышался, то не шутка ли это…
– Дневник стукача? – раздельно переспросил Толик и сам поразился собственному голосу – он был пугающе чужой и словно доносился издалека. – А почему, собственно, стукача?.. Я к этой профессии, извините, не имею никакого отношения!.. Вероятно, месье Леруа меня с кем-то перепутал!..
– Да ты не задирайся!.. – миролюбиво сказал Андрей. – Предложение, конечно, пикантное, но поверь, никто не хочет тебя уколоть!.. В конце концов, судьба у каждого складывается по-своему… Просто есть реальная возможность заработать приличные деньги!..
– Гадина!.. – протяжно выдохнул Толик. – Ты украл у меня все – достоинство, самоуважение, любовь!.. Ты превратил меня в насекомое!.. Теперь ты хочешь украсть у меня последнее – покой!.. Я ненавижу тебя!.. Ты дьявол, дьявол!..
– Да, от скромности ты не умрешь!.. – сокрушенно констатировал Андрей. – Ну какой же уважающий себя дьявол станет тратить силы на такую бесцветную моль, как ты?.. Я просто обыкновенный идиот, который надеялся, что тебе можно помочь…
– Нет, ты дьявол! – бешено заорал Толик. Он уже ничего не видел, ничего не соображал, ничего не чувствовал, кроме бесконечной, клокочущей, всепоглощающей ненависти. Перед глазами его, как в оптическом прицеле, прыгала переносица Андрея, ненавистная переносица, которую следовало немедленно разбить, раскрошить, расквасить, чтобы пришли, наконец, желанные покой и равновесие…
– Теперь я все понял!.. Ты специально окружил меня своими людьми, которые должны твердить мне, что я бездарь!.. Ты и Евпатий – вы вдвоем все это устроили!.. Вы хотели отомстить мне за Аглаю!..
Толик схватил с конторки мадам Лоран увесистое пресс-папье и замахнулся было на Андрея, но тот успел перехватить Толикову руку, и пресс-папье с грохотом упало на пол. Андрей крепко уцепил Толика за подбородок и залепил ему несколько звонких пощечин. Толик мгновенно пришел в себя, в глазах появилось привычное плаксивое выражение. Подвывая, как больная собака, он бессильно опустился на колени.
– Я заплатил мадам Лоран еще за неделю!.. – Андрей демонстративно швырнул на конторку несколько купюр. – Но это последнее, что я для тебя делаю. Дальше помогай себе сам!
Андрей и месье Леруа исчезли. Толик встал с колен и отряхнул брюки. Мадам Лоран пересчитывала деньги.
* * *
…Толик поднимался по лестнице. Впервые он почти физически ощущал, что дом пуст. Ушли куда-то кришнаиты со своими трещотками. Уехали лилипуты. Арестован Рикардо. Исчезла Сильви. А вот теперь ушел Андрей. Никого, никого… В опустевшем помещении, как муха в стакане, звенела тоскливая тишина.
Толик уже одолел последний лестничный пролет, когда на верхней лестничной площадке открылась дверь. На ярком свету Долорес казалась голой – халат просвечивал насквозь… Толик не удивился. Он знал, что здесь его ждут. Более того, он знал, что только здесь его и ждут. Сейчас это было единственное место на земле, где его, Толика Парамонова, хотели видеть…
* * *
…Едва за Толиком захлопнулась дверь, Долорес начала очередной монолог. Толик всегда удивлялся, как ей удается выговорить такое количество слов за такое короткое время. Она продолжала говорить и тогда, когда Толик снял с нее халат, и даже тогда, когда он повалил ее на диван… Толик не прислушивался к монологу. Пафос его он понимал и без перевода – через каждое слово проскакивало: революция… Рикардо… Рикардо… революция…
– Да, да… – натужно бормотал Толик. Он явно поторопился с мизансценой и теперь, лежа в неудобной позе, силился расстегнуть брючный ремень. – Да, да… Дело Рикардо не умрет… Дело Рикардо будет жить в веках…
Наконец монолог окончился, рука Долорес потянулась к магнитофону, и в комнате на полную мощность загремела кумбия. Толик дернулся, как ящерица, готовая закопаться в бархан, но цепкие пальцы Долорес уже сдирали с него рубашку…
* * *
…Толик ополовинил стоящую на столе бутылку водки и теперь бесцельно слонялся по комнате, маясь внутренними монологами… Первым делом надо найти Сильви… Легко сказать, надо найти… Он даже не удосужился спросить, где она учится… А как быть с этой дурой Долорес?.. Ведь он же обещал ей поддержку… Кстати, не такая уже она и дура… Все-таки она человек идеи…
Делая очередной круг по комнате, он мельком глянул на себя в зеркало. Глянул и ужаснулся. Лицо пожилого упыря.
Набрякшие веки. Глазные белки в частой сеточке кровяных прожилок. Стойкий апоплексический румянец на щеках… Нет-нет, нельзя глушить водку в таких количествах… Иначе можно надорвать сердце… А лечение здесь стоит дорого…
Зазвонил телефон. Толик кинулся к нему, сшибая стулья. Может, это Сильви?.. Она добрая девочка, она не может долго обижаться… А, черт, как же он мог забыть, что полчаса назад заказал разговор с Москвой!.. Евпатий, дружок ты мой дорогой, ты сейчас единственный, кто может меня спасти!.. Только окажись дома, умоляю тебя, окажись дома!..
Толик цепко ухватил трубку, точно опасался, что она может выскользнуть у него из рук и сигануть под диван.
– Уи, уи!.. – Толик даже задохнулся, услышав заветное словечко «Моску». – Уи, мадемуазель! Я заказывал разговор с Москвой!.. – И после паузы продолжил уже по-русски – Але?.. С кем я говорю?.. Это Парамонов из Парижа!.. Мне нужен Евпатий Воронцов!.. А когда он будет?.. Что-что?! – Толика бросило в жар. – Как это… арестован?.. Этого не может быть!.. А когда его… когда это случилось?..
В трубке продолжали говорить, но Толик уже ничего не слушал… Вот тебе и «чайник со свистком»… Ах, Евпатий, Евпатий!.. Вот теперь у Толика и впрямь никого не осталось…
Толик подошел к зеркалу и пристально вгляделся в своего двойника. Небритый угрюмец из зеркальной рамы смотрел на него с нескрываемым отвращением. Но где-то там, в глубине его зрачков, пряталось и другое – ожидание и интерес: соврешь или не соврешь?..
– Прости меня, Евпатий!.. – глухо сказал Толик. – Прости, Аглая!.. Я все искуплю, вот увидите!.. Умереть за свободу можно везде!.. Везде, не только в России!..
* * *
…Было шесть часов утра, когда на одной из улочек в Клиши появилась необычная процессия. Она медленно и торжественно двигалась мимо закрытых еще лавчонок, неся над собой колышущееся алое марево из флагов и транспарантов.
Во главе процессии шли Толик, Долорес и Хорхе. За ними следовало еще человек двенадцать. Молодые белозубые, с оливковой кожей, они были для Толика невыгодным фоном – в их окружении он выглядел, как внезапно воскресший покойник.
Время от времени кто-то из демонстрантов чуть приотставал, чтобы наклеить на стену очередную листовку. Листовок было великое множество, на каждой из них гневно пламенело: «Свободу Рикардо Фуэнтесу!..»
Демонстрация дошла уже почти до середины улицы, когда Хорхе вдруг коротким броском метнул в одну из витрин гранату. Грохнул взрыв, волна от него прокатилась по соседним витринам, в жилых помещениях со стоном осыпались окна, где-то пронзительно завизжала женщина…
Взрывы следовали один за другим. Неподалеку взвыла полицейская сирена. Несколько раз кряду сухо стрекотнул автомат. Демонстранты поспешно забрасывали улицу дымовыми шашками…
Толик уже не видел ни Долорес, ни Хорхе, глаза его слезились от едкого дыма, но он продолжал идти вперед, выставляя над головой, точно спасительную хоругвь, плакат с лозунгом по-французски: «Свобода или смерть!»
Полицейские машины выплыли из тумана буквально в десяти метрах от Толика и теперь пялились на него цветными «мигалками», как аборигены чужой планеты – на неведомого земного пришельца.
Толик остановился. Дым оседал рваными клочьями, в белой пелене образовались зазоры, и теперь Толик отчетливо видел полицейских. Ему что-то крикнули в мегафон, он не услышал.
Все происходящее казалось Толику настолько неправдоподобным, что он даже не испытывал страха. Придавал уверенности и крохотный дамский пистолет, накануне подаренный ему Долорес. Пистолет лежал в кармане плаща, его опасный холодок Толик чувствовал даже сквозь одежду…
Толик поднял плакат повыше и крикнул по-русски: «Да здравствует свобода!.. Да здравствует революция!.. Да здравствует Рикардо Фуэнтес!..»
Он поперхнулся дымом, снова откашлялся и хотел было выкрикнуть что-то еще, но вдруг услышал за спиной легкий щелк затвора. Звук был близкий и внятный. Толик обернулся. Облокотившись на капот автомобиля, в него целился молодой полицейский. Толик хорошо видел его лицо. Анонимное лицо исполнителя. Этот не будет выкрикивать лозунги, он просто нажмет курок…
И тогда Толик выстрелил первым. Выстрелил прямо в это молодое красивое равнодушное лицо и увидел, как оно взорвалось кровью, расплылось, перестало существовать…
В тот же миг со всех сторон затрещали выстрелы, и Толик, стоя в центре круговой пальбы, даже не успел понять, что стреляют именно по нему.
Тело его содрогалось от выстрелов, а он все продолжал стоять, будто запретил себе падать, пока не получит ответа на последнюю свою догадку: неужели это он, Толик Парамонов, золотой медалист сто тридцать шестой московской школы, убит сегодня утром на улицах города, о котором мечтал всю свою жизнь?..
* * *
На экране сменялись фотографии. В темноте зала лениво переговаривались полицейские. Разговор шел, в основном, о житейских пустяках – сидевших в зале мало интересовало происходившее на экране. Лишь изредка возникал профессиональный комментарий.
Вот пятилетний Толик в панамке и в трусиках стоит рядом с огромной овчаркой. Дело, видимо, происходит на даче…
…Вот он же, только уже в пионерском галстуке, на первомайской демонстрации. Сзади улыбающаяся тетя Вера…
…Вот Толик в Артеке. Берет автограф у знаменитого авиаконструктора Туполева…
…Вот Толик – выпускник. Среди парадно выстроившихся одноклассников он отмечен чернильным крестиком…
…Вот он в обнимку с Евпатием и Аглаей. Все трое хохочут в объектив.
…Вот он с какой-то девицей в бикини на берегу моря. Сзади пыхтит катерок с отчетливым названием «Андрей Жданов»…
…Вот Толик целует Сильви. Это единственный его парижский снимок, сделанный расторопным Андреем…
…Нет, не единственный. Вот мертвый Толик на парижском асфальте. Один глаз, видимо, выбит, глазница залита кровью, другой, неестественно выпученный, удивленно смотрит прямо в камеру. Рука крепко сжимает древко плаката с надписью «Свобода или смерть!». В отличие от прочих фотографий, любительских или просто поблекших от старости, эта выглядит на редкость четкой и выразительной. Делал профессионал.
Сукины дети
Комедия со слезами[1]1
При участии И. Шевцова
[Закрыть]
…Довольно для ученика,
чтобы он был,
как учитель его,
и для слуги, чтобы он был,
как господин его.
Если хозяина дома
назвали веельзевулом,
не тем ли более домашних его?
От Матфея, 10,25
Сначала – полная чернота, голландская сажа, тьма египетская, ни одной светящейся точки. Но это чернота живая, гулкая, объемная, насыщенная чьим-то тяжелым дыханием, сопением, стуками. Совсем близко возникают задавленные до хриплого шепота мужские голоса.
– Я тебе повторяю: ничего не было, идиот! Хочешь перекрещусь? Я человек верующий – ты знаешь…
– Не крестись – я видел мизансцену. Я обещал, в следующий раз я тебя убью. Так что молись, говно!
– Левушка, ну вспомни о чувстве юмора. Через пять минут ты будешь хохотать над тем, что сейчас говоришь!
– Я возможно. А ты уже нет. Потом я раскаюсь. Наверное, когда тебя будут хоронить, я даже буду плакать.
– Ну что ж мне теперь делать, совсем с ней не общаться?.. Мы же все-таки коллеги!.. И цивилизованные люди…
– В цивилизованных странах за это убивают. Я придерживаюсь правил. Если я тебя не убью, я не смогу жить.
– Хорошо, ударь меня по морде. Если тебе будет легче, ударь меня по морде. Только не сломай нос…
– Бить я тебя, сволочь, не буду. Это малоэффективно. Я сделаю, как обещал. Я отрублю тебе голову!..
Глухой удар, долгий надсадный крик, и черноту прорезает яркая полоска света: видимо, кто-то, перепуганный, там, в глубине этой плотной черноты, опасливо прикрыл дверь. И этот далекий луч, как магниевая вспышка, высвечивает близкое, в пол-экрана, лицо. Лицо вампира. Меловая маска с красными губами. На щеке алеет карминное сердечко. Подведенные фиолетовые глаза расширены от ужаса. Словно упырь, застигнутый рассветом, обладатель мелового лица кидается в спасительную черноту…
Но вот уже взбудораженная темень перестает быть теменью – то тут, то там хлопают двери, света становится больше, отдельные возгласы перерастают в гомон.
По освещенному коридору, мимо распахнутых гримуборных несется белая маска с красным ртом и надломленными бровями. За маской, хрипло дыша, неотступно следует толстый человек в странной белой хламиде. Лицо толстяка в крупных каплях пота, мятежные кудри пляшут вокруг лысины, как язычки пламени на ветру. В вознесенной руке неотвратимый, как судьба, поблескивает топор.
…С грохотом захлопывается за белой маской дверь гримуборной и захлопывается как нельзя более вовремя, ибо уже в следующую секунду в нее с визгом врубается топор…
– Все равно я убью тебя, мерзавец!.. Я тебя приговорил!.. Это только отсрочка, ты понял?.. Я отрублю тебе голову и пошлю твоей семье!..
Толстый Левушка, как рыбина в сетях, бьется в руках перепуганных коллег.
– Отрубишь и пошлешь, – соглашается рассудительный Андрей Иванович Нанайцев, заслуженный артист Российской Федерации. – Но эффекта, к сожалению, не увидишь. Потому что будешь заготавливать древесину в Коми АССР.
– Прости меня, Лев, но ты все-таки очень не Пушкин, – огорченно сетует Элла Эрнестовна, супруга Андрея Ивановича, также заслуженная артистка, но другой республики. – Топор – это непарламентарно. В таких случаях вызывают на дуэль.
– В таких случаях вызывают на партком, – парирует Федяева. – Такого циничного адюльтера у нас еще не было. К тому же Гордынский очень скверный актер. Убивать – это, конечно, слишком, но выгнать его необходимо…
…В дверь гримуборной Гордынского скребутся две молоденькие актрисы Аллочка и Ниночка. Их симпатии однозначно на стороне жертвы.
– Игорь, открой, это Алла и Нина!.. Игорь, не бойся, его держат!.. Игорь, почему ты молчишь?.. Игорь, мы сейчас вызовем «скорую помощь»!
Дверь, со всаженным в нее топором, нервно распахивается, впускает Аллочку и Ниночку и тут же захлопывается вновь.
– Я Левушку понимаю, – раздумчиво говорит Тюрин, – мужчина должен как-то реагировать… В конце концов, пока Гордынский в театре, мы не можем быть спокойны за своих жен!..
– За свою ты можешь быть спокоен, – огрызается жена Тюрина, вздорная особа с невнятным лицом. – У тебя жена не блядь! Все прут на Гордынского, а про нее ни слова!..
Дверь гримуборной Гордынского снова распахивается, на пороге появляются Аллочка и Ниночка.
– Срочно врача! – глаза у Аллочки круглые и блестящие, подбородок нервически подергивается, но в голосе сдержанность и значительность. Таким голосом создают панику, желая ее погасить. – Игорь истекает кровью!.. Кажется, он задел ему сонную артерию!..
– Какую артерию, что она плетет? – неуверенно лепечет толстый Левушка. Он с ужасом начинает чувствовать, как легкий морозец бежит по его лысине, покрывая мгновенным инеем еще недавно влажный венчик кудрей. – Не знаю я никакой артерии!.. Да я к нему пальцем не прикоснулся!..
– Ты прикоснулся топором! – Федяева на глазах проникается состраданием к Гордынскому. – Не надейся, что мы это замнем!.. Я лично тебя посажу, мерзавец! Алла, Нина, звоните в «скорую»!..
Толпа актеров отшатывается от Левушки – таково уж свойство любой толпы – мгновенно и чистосердечно менять пристрастия! – и устремляется в гримуборную к Гордынскому. Игорь лежит на диване, вытянувшись, как покойник. Трагические глаза его темны, как две чернильницы, меловое лицо залито кровью.
Толпа расступается, и в конце живого коридора мы видим потного, взъерошенного, раздавленного всем происшедшим бедного Левушку. Под шпицрутенами взглядов он подходит к дивану и внезапно бухается перед Игорем на колени.
– Прости меня, Игорь, – глотая слезы, сипло говорит Левушка и смотрит на Игоря страдающими глазами. – Я скотина, я подлец… Я никогда не думал, что способен поднять руку на человека…
– Бог простит, Левушка, – печально и растроганно отвечает Игорь, и по лицу его тоже катятся слезы. – Я на тебя не в обиде… Просто морду жалко, через неделю съемки…
– Съемки? – ахает Левушка. – У тебя съемки? А я тебя искалечил… Я хочу умереть… Пусть меня расстреляют… У нас еще есть расстрел?..
– Не мучай себя, Левушка, – Игоря душат слезы, но он заставляет себя говорить. – Каждый может ошибиться… Черт, какая слабость… Видимо, от потери крови…
Игорь вяло кивает головой куда-то в сторону, но все безошибочно поворачиваются к умывальной раковине: внутренняя поверхность ее красна от крови… И тут с Левушкой происходит какая-то внутренняя метаморфоза, он весь поджимается, как перед прыжком, обводит присутствующих лихорадочно горящими глазами, встает с колен… и кидается к гримерному столику. С грохотом летят на пол ящики, коробки с гримом, дезодоранты… Наконец, счастливый и усталый, как Данко, которому хоть и с трудом, но удалось разломить свою грудную клетку, Левушка поднимает высоко над головой флакончик с алой жидкостью…
– К-р-ровь? – яростно кричит Левушка. – Вот она, твоя кровь, ублюдок! И цена ей один рубль двадцать копеек!..
И производится она на химкомбинате имени Клары Цеткин!.. А теперь я тебе покажу, какой бывает настоящая кровь!
Гордынский кидается к двери, кто-то виснет у него на руках – толпа не терпит очевидного неблагородства.
Левушка, держа над головой флакон, пытается пробиться к Гордынскому, ему мешают – и в толпе находятся милосердные души… Странно размалеванные лица… Эксцентрические одежды… Неадекватные реакции…
Нелюди. Привидения. Артисты.
Вступительные титры фильма:
«СУКИНЫ ДЕТИ»
Коробки с гримом. Карандаши и кисточки. Батареи лосьонов и дезодорантов. Бижутерия. Широко распахнутый глаз. Касание кисточки – и глаз становится темнее, таинственнее, глубже… В женской гримуборной расположились четверо актрис. Это уже известные нам Аллочка и Ниночка; затем громогласная Сима Корзухина, неиспорченное дитя природы, неутомимый солдат справедливости, уроженка южной провинции, умудрившаяся сохранить родной говор даже в условиях столичной сцены; и, наконец, Елена Константиновна Гвоздилова, театральная прима, любимица критики, европейская штучка, ухоженная и уравновешенная, с хорошо отработанным выражением утомленной иронии в глазах.
– Это потому, что она доступная, – Алла продолжает обсуждение недавних событий. – Мужики это очень ценят. Ты можешь быть какая угодно страшная, но если ты подвижна на секс…
– Алл, не завидуй! – Нина старательно выводит на выбеленной щеке черную розочку. – Танька красивая. От нее еще в институте все дохли…
– И-их, дурынды! – не выдерживает Сима. – Зла на вас не хватает!.. Мы же революционный театр, на нас билетов не достать, а у вас все разговоры на уровне гениталий!..
– При чем тут гениталии? – вяло обижается Аллочка. – Тут человека чуть не убили!.. Вы же не видели, а говорите…
– Ужас, ужас! – без всякого ужаса подтвердила Ниночка. – Когда Лев Александрович выскочил с топором, я прямо чуть не описалась!
– Вот они, борцы за идею! – стонет Сима, схватившись за голову. – Шеф кровью харкал, чтобы создать театр, а они превратили его в бордель!
– Будем объективны, Симочка, – не поворачивая головы, ровным голосом произносит Елена Константиновна. – Рыба, как известно, гниет с головы. Нельзя руководить театром, находясь полгода в Англии…
– Ах, вот ты как заговорила! – у Симы в глазах запрыгали зеленые сатанинские огоньки. – Хозяин за дверь – лакеи гуляют?.. Или тебя в другой театр поманили, независимая ты наша?..
– Сима, если вам не трудно, давайте останемся на «вы», – также бесстрастно произносит Елена Константиновна. – Никуда меня не поманили. Просто я не люблю патриотического кликушества.
– Видали, девки? – Симе нужна аудитория, и она незамедлительно берет в союзницы Аллочку и Ниночку. – Корабль еще не тонет, а крысы уже бегут с корабля!..
* * *
В другой гримуборной, сложив руки на коленях и опустив очи долу, сидит умытый и причесанный Игорь Гордынский. Весь он исполнен смирения и покорности, как монастырский послушник, случайно опоздавший к молитве, и видно, что он себе в этом качестве чрезвычайно нравится. Перед Игорем гневно вышагивает Федяева, которая за маской вполне убедительного гнева тоже никак не может скрыть удовольствия от нечаянно выпавшей ей общественной нагрузки.
– Ты учти, ситуация накалилась до предела, – говорит Федяева. – Актеры тебя терпеть не могут. В особенности мужчины!
– Зато женщины меня терпят, – застенчиво улыбается Игорь. – А женщины – лучшая половина человечества…
– Ты не юродствуй! – пытается осадить его Федяева. – Еще один скандал – и вылетишь из театра. Это я тебе обещаю!
– Неисповедимы пути твои, Господи! – вздыхает Игорь. – Может, и вылечу. А может, и все вылетим…
– Это что за намеки? – настораживается Федяева, и лицо ее покрывается пунцовыми пятнами. – Что ты городишь?.. Куда это вылетим?..
– В трубу, Лидия Николаевна! – Игорь впервые отрывает глаза от пола и смотрит на Федяеву. – Би-Би-Си слушать надо!..
* * *
В следующей гримуборной происходит бурное объяснение между Левушкой и его женой Татьяной. Вряд ли по ее поведению мы смогли бы определенно заподозрить ее в супружеской неверности – нет, она ведет себя так, как в подобной ситуации вели бы себя все остальные жены, но что сразу бросается в глаза, – это то, что она действительно очень красива.
– Нет, было!.. – Левушка бьется в истерике, но бьется, так сказать, шепотом, памятуя, что на крик опять могут сбежаться участливые коллеги. – И не смей мне врать!.. Господи, да пусть бы это был кто угодно, только не этот пошлый дурак с оловянными глазами!..
– Левушка, ну перестань себя мучить! – Татьяна разговаривает с мужем тоном, каким терпеливые няньки уговаривают, увещевают избалованных дитятей. – Дать тебе валокордин?.. Что я должна сказать тебе, чтобы ты успокоился?
– Я уже никогда не успокоюсь! – огромное тело Левушки сотрясается от рыданий. – Я обречен носить в себе этот ужас всю жизнь! Ты меня убила, понимаешь?..
– Ты сам себя убиваешь, – Татьяна украдкой смотрит на себя в гримерное зеркало и незаметно поправляет локон. – Сейчас у тебя подскочит давление, и ты не сможешь репетировать. А все из-за твоего больного воображения…
– Я тебя понимаю! – сквозь слезы разглагольствует Левушка. – У тебя толстый, лысый, некрасивый да еще и ревнивый муж!.. Если бы у меня была такая жена, так я – я бы ее ненавидел!..
– А вот я тебя обожаю! – Татьяна мгновенно и точно принимает кокетливый Левушкин пас. – Такой уж у меня испорченный вкус. Глупенький ты мой, глупенький… Ну, иди ко мне!..
Татьяна с силой привлекает мужа к себе, и он утомленно затихает у нее на груди, как ребенок, изнуривший себя долгим плачем, причину которого он уже успел позабыть…
* * *
По бесконечным театральным коридорам стремительно и сосредоточенно движется молчаливая группа людей, чей облик сразу же выдает в них представителей иного, не театрального мира. Шляпы, плащи, галстуки, кейсы. На лице у каждого – выражение брезгливой усталости. Как ни схожи они между собой, но среди них можно выделить главного – у него брезгливые складки ярче, чем у остальных. При некотором напряжении в группе можно разглядеть и женщину – ее выдает отсутствие шляпы и высокая прическа. Сопровождает группу директор театра. Он хорохорится, развлекает гостей, много и бестолково говорит – словом, изо всех сил пытается выглядеть хозяином положения, но по его растерянному лицу видно: пришельцы явились не с добром…
* * *
Актерский буфет – это место, которое дает, пожалуй, наиболее выразительное представление о том, что такое театр изнутри. Простой человек с улицы вряд ли с ходу разберется, кто эти люди. Персонажи средневековой мистерии, маски комедии дель арте, обитатели иных миров или выходцы из преисподней – нечто разноцветное, буйное, орущее, из которого глаз не способен выхватить ни одного нормального лица, ни одного обычного костюма. Есть тут и малый мир, гомонящий, визжащий, путающийся под ногами – это актерские дети. Впрочем, малый мир внешне почти не отличается от взрослого – те же экстравагантные лохмотья, те же размалеванные лица…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.