Текст книги "На рубеже веков"

Колонна продолжала движение. Недалеко от Ямуги она свернула с дороги и двинулась по заснеженному проселку. Остановились в деревне Борщево… Поступил приказ укрепить оборону на рубежах Решетниково – Завидово – Конаково – Шестаково: установить минные поля и лесные завалы. На следующий день батальон продолжал путь по замерзшим проселкам вдоль границы Московской и Калининской областей. В небе то и дело появлялись группы вражеских самолетов. За Московским морем и где-то южнее гудела артиллерийская канонада. На дорогах часто встречались кавалеристы, автомашины, беженцы.

Отряды ОМСБОНа сосредоточились в районе Ямуги, в пяти километрах севернее Клина.

«…У деревни Ямуга тяжёлыми ломами долбим промёрзший грунт, закладываем взрывчатку […], – рассказывал Юрий Левитанский. – Ночью минируем железнодорожное полотно. Зима 41-го года была ранней и лютой. Красное зарево, свирепый мороз, немцы – совсем рядом. Ставишь мину, потом осторожно вставляешь в неё взрыватель, голыми руками, на сорокаградусном морозе – рукавицы для этого не годятся, – а потом ещё надо её, эту проклятую коробочку, снегом присыпать, чтобы не была заметна, – и так шаг за шагом, мину за миной, долгую эту ночь».

22 ноября немецкие войска остановили атаку кавалеристских соединений и предприняли новую попытку атаковать позиции Красной армии.

«Вдруг воздух наполнился гулом, – пишет И. Давыдов. – Из-за леса вынырнули “мессершмитты”, снизились до бреющего полета и с воем пошли над конниками. Рассеяв пулеметным огнем эскадрон, самолеты с черными крестами вернулись к шоссе, обдавая нас длинными очередями. Батальон залег. Раздался голос комбата: “Огонь!”»

Бойцы ответили пулеметным огнем, «мессер» отпрянул в сторону и вновь атаковал кавалеристов, а потом снова вошел в пике над дорогой, где были сосредоточены омсбоновцы.

«Немцы бомбят и обстреливают из пулемётов, – вспоминал Ю.Левитанский. – Носятся прямо над нашими головами. Падаем в снег, пытаемся стрелять по ним – как нас учили, с “упрежденьем на два корпуса”, – а потом серыми комочками, в серых своих шинелях лежим на сверкающем этом снегу, беспомощно прикрыв голову руками. Первые убитые, первые раненые, оторванные руки, ноги…»

«Бойцы начали укладывать раненых в кузов первой машины, – продолжает И.Давыдов. – Паперник и Гудзенко привели под руки смуглого скуластого конника. Он громко стонал и просил подать ему клинок, отброшенный за дорогу. Клинок подали. Подогнали вторую машину. Быстро погрузили в нее новую партию раненых. Но едва Левитанский с Лебедевым закрепили борта кузова, как Чихладзе притащил еще одного кавалериста (выделено мной – Л.Г.). На могучих плечах борца раненый казался мальчиком. Положили и его. И вторая машина уехала».

Это был первый настоящий бой, в котором приняли участие Левитанский и Гудзенко.

В эти холодные зимние дни конца ноября отряды заграждения ОМСБОНа вместе с частями Московской зоны обороны сорвали план гитлеровцев прорваться к Москве на самом коротком, прямом и выгодном для них направлении. Немецкие войска искали обходные пути и двинулись в том числе на Рогачёво – Дмитров. Сюда перебросили омсбоновцев, которые снова встали живым щитом на пути у фашистов.

Новая атака была отбита. Красная Армия перешли в наступление.

«В ноябре нас поставили на лыжи, – вспоминал Ю.Левитанский. – Длинные переходы, броски по 30, 40, 50 километров, в полной выкладке – винтовка, 120 патронов, три гранаты, малая сапёрная лопатка, вещмешок, противогаз – всего 32 килограмма. Немцы напирают яростно, рвутся к Москве. В районе деревни Давыдково – приказ: заминировать шоссе на участке 15 километров. Под обстрелом, на жесточайшем морозе. Утром команда – взрывать. В это время вдоль всего шоссе – немецкие танки и лыжники, прикрываемые с воздуха “фоккевульфами”. Два часа под непрерывным обстрелом. Но огромные комья земли с грохотом взлетают вверх – шоссе взорвано. В итоге – это я знаю лишь теперь – обеспечен стык армий Рокоссовского и Лелюшенко. Об этом писал потом Рокоссовский».

«Особенно напряженным был конец ноября и первые дни декабря 1941 года, – пишет И.Давыдов. – Наши бойцы установили минные поля, заложив на этих полях более шестнадцати тысяч мин, до пятисот заградительных фугасов и зарядов замедленного действия. Кроме того, они устроили и минировали около ста пятидесяти лесных завалов, взорвали несколько мостов и наш склад боеприпасов, оставшийся в тылу противника.

Наступление наших войск продолжалось. На центральном участке Западного фронта мы овладели несколькими городами, в том числе Козельском и Калугой…»

В ходе контрнаступлении войска Красной Армии 16 декаб ря освободили Калинин. (Калининский фронт был образован еще 19 октября). Наступление в конце декабря было весьма успешным, но в начале января 1942 года оно захлебнулось.

Много лет спустя об этих суровых зимних днях Левитанский скажет: «…Мне нравится выражение Воннегута: “война детей” – да, воюют всегда дети, такими были и мы, лежавшие на том подмосковном снегу декабря сорок первого года. А зима была очень холодная, и лежали мы на этом снегу в своих шинелях и сапожках очень удобными мишенями для немецких самолетов – даже и маскхалатов тогда у нас еще не было. Чувство страха и чувство голода подолгу не отпускали нас в те студеные дни и ночи, а спать приходилось частенько на снегу…» И добавлял: «Сейчас при одной только мысли, чтобы лечь на снег, становится страшно, а тогда мы с Семеном Гудзенко лежали в снегах рядом, два номера пулеметного расчета».

Гудзенко писал:

 
«Я все это в памяти сберегу:
и первую смерть на войне,
и первую ночь,
                      когда на снегу
мы спали спина к спине».
 

(«Прожили двадцать лет…», 1942)

В середине января командование бригады сформировало четыре отряда по 80–90 человек в каждом для выполнения разведывательных и диверсионных заданий в ближайшем тылу врага в районе Вязьмы и Дорогобужа. Командиром одного из отрядов был назначен кадровый пограничник, старший лейтенант Кирилл Лазнюк. В его отряд был зачислен и бывший студент ИФЛИ Семен Гудзенко.

Маршрут отряда проходил по городам и деревням, где еще недавно шли бои. Дальше ехать на машинах было невозможно. Гудзенко коротко запишет в дневнике: «Остановили машины. Немцы летают. Нагло низко и обстреливают. Ночью пошли на лыжах… Бродили по снегу, по оврагам. Ночью пришли в Мехово. Здесь штаб армии. Собираются уезжать. Лежали на снегу. Потом ночью в дымной хате ели вкусно».

В эти дни положение на фронте изменилось. Остановленные с огромным трудом немецкие войска вновь перешли в наступление. Обороняющиеся советские дивизии оказались растянутыми по заснеженному бездорожью. В этой ситуации командование меняет первоначальное задание, приказывает приостановить движение в тыл врага и бросает плохо вооруженных омсбоновцев в короткие кинжальные атаки с целью задержать немцев и дать возможность подойти главным силам. Когда 328-я стрелковая дивизия была ослаблена наступательными боями, на помощь ей были направлены омсбоновские отряды, приобретшие опыт в боях на ближних подступах к Москве.

«Три дня – и нет отряда», – запишет в своем дневнике Семен Гудзенко.

«Прибыли ночью. Почти бегом 15 километров. Спим тревожно, не раздеваясь. Рассвет. Выступаем. Ходим весь день на лыжах. Были в деревне Котырь, рядом с Хлуднево. Устали, как черти. Вечером вернулись. 1-й и 2-й взводы ушли в бой. Мы остались… Бой был под Кишеевкой… Ворвались в деревню. Потом отошли… Немецкий шаблон обороны населенного пункта с каменными домами. Подпускают вязнущих по пояс в снегу на 50–60 метров. Зажигают крайние дома. Видно как днем. И бьют из пулеметов, минометов и автоматов».

Следующая запись о бое в Хлуднево…

«Пошли опять 1-й и 2-й [взводы]. Бой был сильный. Ворвались в село. Сапер Кругляков противотанковой гранатой уложил 12 немцев в одном доме. Крепко дрался сам Лазнюк в деревне. Говорят, что он крикнул: «Я умер честным человеком». Какой парень! Воля, воля! Егорцев ему кричал: “Не смей!” Утром вернулись 6 человек, это из 33».

И делее…

«Ездили под Хлуднево. Хотели подобрать своих. Предрассудки мирного времени. Все для живых. О мертвых нет возможности думать».

«Ночью пошли в Хлуднево… Догорает дом. Жителей нет. Немцы, постреляв, ушли на Поляну…»

«2-го [февраля] утром в Поляне. Иду в школу […] Пули свистят, мины рвутся. Гады простреливают пять километров пути к школе. Пробежали… Пули рвутся в школе.

Бьет наш «максим». Стреляю по большаку… Пули свистят рядом.

Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Пусть бы в руку, ногу, плечо. Ходить не могу. Бабарыка перевязал. Рана – аж видно нутро. Везут на санях. Потом доехали до Козельска. Там валялся в соломе и вшах…

Полечусь и снова в бой, мстить за погибших…»

Но это еще впереди. А пока…

«Гудзенко эвакуировали с проникающим ранением в живот, – расскажет потом В. Кардин. – Об их (омсбоновцах Лазнюка – Л.Г.) гибели написали в «Правде», прославляя героизм и утаивая причины неоправданной смерти. Мы с Юрой читали статью, горевали о ребятах, тревожились о Сарике (Сарио – имя Гудзенко, данное ему родителями – Л.Г.), не понимая: выпячивая одно, утаивая другое, пропаганда творила войну, которая постепенно будет вытеснять из памяти подлинное, заменяя его выдуманным. Более утешительным, живописным, более пригодным для воспоминаний».

15 октября 2015 года на сайте «Российской газеты» в материале Дмитрия Шеварова «Я хорошо его запомнил…» было опубликовано письмо 84-летнего жителя г. Обнинска Калужской области Валентина Васильевича Миронова, в доме которого в феврале 1942 года одну ночь провел раненный боец Гудзенко.

«Помню, я пришел домой поздно вечером. Смотрю: около хаты стоят сани с соломой… Захожу в избу: на столе горит керосиновая лампа, а за столом на лавке сидит в солдатской шинели большой раненый военный и стонет. Рядом с ним сидит красноармеец, который вез его. Красноармеец сказал, что везет раненого в Козельск, в госпиталь…

Раненый со мной и ни с кем из нашей семьи не разговаривал. Ничего не ел и не пил. Так он просидел до утра с красноармейцем. Хата была маленькая, а семья у нас большая: пять сестер, отец, мать и я. Лежать у нас места не было.

Утром красноармеец отвел раненого на улицу и положил в сани, накрыл соломой, и они поехали в Козельск. Я всем ребятам хвалился, что у нас ночевал раненый командир Красной Армии. Я хорошо его запомнил. И лицо, и то, что он большого роста – это точно. Потом в козельских газетах писали, что в госпитале, который размещался в парке села Березичи, лечился раненый Семен Гудзенко. По фото в газете я и понял, что он тот самый раненый, которого я видел в нашей хате».

К письму была приложена карта, где В.В. Миронов отметил маршрут, по которому везли раненого. В письме также сообщалось (и эта информация имеет документальное подтверждение), что Гудзенко лечился в медсанбате в селе Березичи, в семи километрах от Козельска. Потом его перевезли в госпиталь на станции Шилово в Рязанской области.

Журналист приводит так же слова бригадного врача, лечившего красноармейца Гудзенко: «Он говорил: “Одно прошу, не старайтесь меня ободрить, от этого только хуже. Знаю, что ранения в живот обычно смертельны. У меня хватит силы умереть с сознанием выполненного долга перед партией и товарищами”. Это были слова настоящего зрелого бойца».

На этот раз предчувствие обмануло поэта. Рана зажила. И именно теперь в холодные дни зимы и ранней весны 1942го в госпиталях им были написаны стихи, создавшие молодому бойцу славу выдающегося российского поэта: «Перед атакой», «Первая смерть», «Подрывник».

Месяца через два его выписали из госпиталя. В. Кардин вспоминает встречу после ранения Гудзенко: «В апреле мы столкнулись нос к носу в коридоре. Замерли, обнявшись. Он был тощ, бледен, в застиранной гимнастерке, перетянутой парусиновым ремнем…»

В. Кардин уточняет: «Нас разместили в пустующем новеньком дачном поселке возле Пушкино». И далее он вспоминает эпизод конца лета 1942-го, когда после посещения редакции «Комсомольской правды» вернувшийся из Москвы «Сарик» отвел его в рощу, «повалился на траву» и со слезами на глазах начал рассказывать о трагедии Сталинграда: «Немцы вот-вот прорвутся к Волге. Наш механизированный корпус перемалывают за пятнадцать минут».

После того, как врачи признали Гудзенко негодным к строевой службе, он был приписан к бригадной газете ОМСБОНа «Победа за нами». Красноармейская многотиражка начала выходить еще в дни обороны Москвы, 7 ноября 1941 года. Уже тогда Гудзенко предложили перейти из боевого подразделения в штат редакции, но он категорически отказался, хотя сразу же стал сотрудничать в газете. Первые его военные стихи были опубликованы в декабре 1941-го. И только после ранения, в июне 1942-го, Гудзенко был зачислен в штат редакции. С тех пор он регулярно печатался на ее страницах, несмотря на многочисленные длительные командировки.

Несколько месяцев он работал в Сталинграде после освобождения от немцев, – там фактически с нуля шло восстановление города.

«В одном из подвалов (а в городе были только подвалы, с поверхности все было сметено), – писал Евгений Долматовский, – разместилась выездная редакция «Комсомольской правды». В каждом номере газеты-листовки были стихи, статьи, лозунги Семена. Он и спал тут же, на редакционном столе, подложив под голову комплект газет».

В 1943 году ОМСБОН переформировали, и Гудзенко перевели в газету 2-го Украинского фронта «Суворовский натиск». Он прошел Карпаты и Венгрию. Был награжден орденом Красной Звезды. А сразу после войны и орденом Отечественной войны II степени.

Из наградного листа, датированного 12 мая 1945 года:

«Красноармеец – поэт Гудзенко С.П. принимал активное участие в освещении штурма Будапешта, находясь постоянно в штурмующих подразделениях, корреспондируя не только в газету «Суворовский натиск», но и в центральную прессу. Талантливый поэт, чьи стихи пользуются исключительным успехом среди солдат и офицеров фронта, он выполнял любые задания редакции, писал очерки о героях фронта, зарисовки, организовывал военкоровский материал, создавал актив вокруг газеты.

Будучи сам солдатом – первое время участвовал в войне как десантник в тылу врага, дважды ранен, – хорошо знает жизнь солдата. Поэтому его стихи и очерки правдиво отражали жизнь людей переднего края, воспитывали в бойцах и офицерах любовь к Родине, ненависть к врагу, поднимали наступательный порыв.

Красноармеец Гудзенко С.П. достоин награждения орденом Отечественной войны II степени».

Как следует из документов, красноармеец Левитанский воевал в частях ОМСБОН на Калининском фронте до февраля 1942 года.

В книге «Солдатская дорога» (Иркутск, ОГИЗ, 1948) цикл «Передний край» открывается стихотворением «Начало», подписанном – Калининский фронт, 1942.

Речь в нем о безымянном бойце, оказавшемся в окружении и, пренебрегая опасностью, пробирающемся к своим.

 
«…И он спешил к своим пробиться,
Взрывая за собой мосты.
Над ним несли чужие птицы —
На крыльях черные кресты.
А звуки взрывов были глухи —
За много верст ушли войска.
И вот уже бродили слухи,
Что немцем занята Москва…»
 

Вероятно, это самое раннее из известных сегодня фронтовых стихотворений Левитанского. Скорее всего, в окончательной форме оно было написано позже, но при этом живо отражает впечатления тех дней 1942-го.

В. Кардин пишет, что весной 1942 года Левитанского, «видимо, откомандировали в редакцию многотиражки дивизии им. Дзержинского». Так оно и было. Согласно документам с февраля 1942-го – он «литературный работник» газеты «В бой за Родину» 2-ой Мотострелковой дивизии. Это подразделение «особого назначения внутренних войск НКВД» в ту пору было придано ОМСБОН. А с июля 1942-го Левитанский начинает свой боевой путь на Северо-Западном фронте в составе 53 Армии (создана 1 мая 1942 года) в газете «Родина зовет». В составе войск фронта Левитанский принял участие в Демянской операции по окружению значительных сил врага.

В стихотворениях («Несколько верст до войны», «Братья», «Среди лесов и диких бездорожий»), подписанных – Северо-Западный фронт, 1942 – упоминаются топонимы Старое Гучево, деревня Вайно, озеро Ильмень – все в Новгородской области, которые указывают на события Демянского плацдарма. Пейзаж в них, в основном, зимний.

 
«Мы пришли сюда совсем случайно:
Нас направил лейтенант,
                               комвзвода —
На КП
       проверить провода…
В январе сорок второго года
Здесь погребена деревня Вайно, —
Так ее запомним навсегда.
Запах дыма,
                пепла едкий запах
Прямо в сердце каждому проник…
По снегам приильменским сыпучим
Шли солдаты русские на запад
Через лес,
              к Берлину
                           напрямик».
 

Весна 1943-го выдалась холодной. «На январь похожая весна», – напишет поэт в одном из своих стихотворения той поры.

В самом начале 1943 года, после победного завершения Сталинградской битвы в Красной армии радикально изменили военную форму и знаки воинского различия. Вместо демократических гимнастерок и привычных «кубарей» воинам были выданы новые комплекты формы. Соответствующий Указ Президиума Верховного Совета СССР был подписан в январе 1943-го, а переход на новые знаки отличия в войсках, согласно приказу, следовало провести за полмесяца – с 1 по 15 февраля. Однако в некоторых боевых частях этого произошло гораздо позже, только летом.

В стихотворении «Звезды» (Северо-западный фронт, 1943) Левитанский упоминает об обмене старой формы на новую и «кубарей» на погоны…

 
В маленькой землянке тишина.
Раздает погоны старшина.
Каждому сержанту и бойцу
Эта форма новая к лицу.
 
 
…Лейтенант снимает «кубари»,
Аккуратно прячет в вещмешок —
Все же с ними,
                    что ни говори,
Много перехожено дорог!
 

В редакции газеты «Родина зовет», где в это время проходил службу Левитанский, замена формы происходила 14 февраля. Запись об этом сделал в своем дневнике Даниил Фибих, фронтовой журналист газеты «Родина зовет», впоследствии писатель, автор книги «Двужильная Россия: дневники и воспоминания» (2010).

15 февраля. Вчера вечером некоторые из товарищей получили, наконец, погоны. Произошло это буднично – просто Карлов (гл. редактор – Л.Г.) вызвал их к себе и вручил. Вообще, переход армии к погонам смазан. На три четверти эта реформа теряет свой смысл и значение. Разумнее было бы приурочить это к 1 Мая, к выдаче нового летнего обмундирования или хотя бы к 25-летней годовщине Красной армии. Ненужная суетливость и спешка. Губарев и Эпштейн целый вечер мучились пришивкой погонов к гимнастеркам. А надев их – сразу превратились в деникинцев.

В своих записях февраля-марта 1943 года Д. Фибих ярко описывает труд военного журналиста в период наступления Красной Армии на Демянском плацдарме в эти месяцы. Это помогает наглядно представить и фронтовые будни Юрия Левитанского, боевого товарища Даниила Фибиха…

16 февраля. Вчера началось наступление нашей армии.

17 февраля. Завтра еду на передовые… Километров полтораста придется сделать. Говорят, туда все время идут машины. Жизнь в лесу, в шалашах. Наше наступление развивается. Продвинувшись на 15 км, заняли всего 9 населенных пунктов. Линия обороны прорвана. Если дальше так пойдет, скоро, чего доброго, покончим с демянским гнойником. А там Старая Русса, Псков, Новгород и выход в Прибалтику.

Питался я эти дни кое-как. Две ночи я провел в шалаше, где жили бойцы комендантского взвода. Спал на снегу, у костра. Ничего, спать можно, только ноги стынут, даже в валенках! Во время сна сжег рукавицу, которой прикрывал от жара лицо.

Нет ничего труднее в работе армейского журналиста, как добывать материал во время наступления. Все движется, все ежечасно меняет свои места. Люди, с которыми нужно побеседовать, находятся под огнем, ведут бой. Если ты даже и доберешься до них, тебя попросту «обложат» и будут правы: не путайся под ногами, когда идет тяжелая, трудная, кровавая работа.

4 марта. Стояла оттепель, пахло весной. Сильный, совсем мартовский ветер. На дорогах выступила вода. Я делал по 10–15, если не больше, километров в день, шлепая в валенках по лужам. Навсегда останется у меня это ощущение ходьбы в отяжелевших, насквозь мокрых валенках.

В дневниковой записи от 28 марта, перечисляя всех членов редакции газеты «Родина зовет» и их шутливые прозвища, Д. Фибих упоминает Левитанского, прозванного товарищами «Малец» как самого младшего среди них. Это прозвище Левитанский упоминал и в своих интервью 90-х годов.

К этому же периоду относятся и другие записи Даниила Фибиха…

«Юный Левитанский, с молодыми усиками над верхней губой, с упавшим на лоб небрежным темно-русым завитком, похожий несколько на Лермонтова, был занят своими стихами и ходил всегда с вдохновенно-сосредоточенным видом…»

«…Прибежал юный наш поэт Левитанский, со слезами на глазах стал рассказывать, что в Ташкенте (на самом деле, во Фрунзе – Л.Г.) пухнут с голода его старики, и клялся, если умрет мать – застрелить Карлова. Поведение редактора действительно возмутительное. Левитанский работает у нас восьмой месяц, в звании красноармейца, только на днях получил звание лейтенанта, но денег ему до сих пор не выплачивают. Мальчик совершенно лишен возможности помочь своим родителям хотя бы деньгами. Как поэт он подает надежды. Умный, острый, развитой, талантливый, хороший паренек…»

Продолжая свои записи, Д. Фибих рассказывает о литературном концерте с участием Левитанского, устроенном при передислокации армии прямо в поезде.

9 апреля. Еще Тульская область, но вокруг уже лежат чисто украинские степи.

Вчера устроили литературное выступление. Бойцов из других вагонов построили, повели. Одна из теплушек была превращена в эстраду, на которой мы выступали. Слушатели собрались перед вагоном – стоя, сидя. Выступали Левитанский со стихами, я, Пантелеев, Эпштейн и Москвитин, читавший главу из своей сатирической повести, Весеньев – с отрывком из своего научно-фантастического романа.

Воспоминания Даниила Фибиха с упоминанием Левитанского охватывают период с конца зимы 1942 – до весны 1943 годов. Последняя запись дневника датирована 31 мая. 1 июня Д. Фибих был арестован и осужден на десять лет лишения свободы. Реабилитирован в 1959 году.

Эти месяцы военного времени нашли также отражение и в книге молодого поэта «Солдатская дорога». В стихотворении «В последний час…» (Северо-западный фронт, 1943) Левитанский прямо упоминает Демянскую операцию и свои чувства, связанные с этими нелегкими днями фронтовой жизни.

Следующее стихотворение в сборнике – «Дети России» подписано: Степной фронт, 1943. Речь идет о событиях апреля. Поэт фиксирует свои «дорожные» впечатления: «Мы ехали десять суток// В теплушках, прошитых светом…»

Д. Фибих пишет, что передислокация, т. е. дорога на новое место службы длилась 22 дня. У Левитанского действие происходит «на разбитом бомбой вокзале» – стало быть, еще в дороге.

В апреле 1943 года 53-я Армия была придана Степному военному округу, переименованному в Степной фронт в июле. По документам служба Левитанского на Степном фронте проходила с апреля по июнь 1943-го.

В составе 53-й Армии Левитанский принимал участие в Курской битве.

К середине июля 1943-го армия заняла рубеж северо-восточнее Белгорода и перешла в наступление в составе Степного фронта. Об этом Левитанский пишет в стихотворении «Украинский шлях», упоминая города Белгород и Харьков. События происходят летом. Стихотворение подписано: II Украинский, 1943. Вероятно, написано оно осенью: 2-й Украинский фронт на Юго-Западном направлении был преобразован из Степного в октябре 1943-го.

8 августа 1943 года младший лейтенант Левитанский, литсотрудник армейской газеты «Родина зовет», представлен к медали «За Боевые заслуги». В Наградном листе упомянуты стихотворения, посвященные освобождению Орла «Москва салютует» и Харькова «Мы идем, Украина».

В начале октября 1943 года 53 Армия пробилась к Днепру. Левитанский пишет:

 
…Нас дикой жаждой мучила жара
И гимнастерки солью покрывала.
Мы шли весь день сегодня,
                                без привала,
Чтоб вечером напиться из Днепра.
 

(«Дорога к Днепру», II Украинский, 1943),

В октябре 53-я Армия форсировала Днепр и вышла на его правый берег. Этому событию Левитанский посвятил два стихотворения – «Правый берег» (II Украинский, 1943) и «Отгремели бои…» (II Украинский, 1944). Во втором стихотворении поэт фиксирует: «Снова мирная осень// стоит у Днепра на причале». Речь идет об осени 1943-го, когда вот-вот должны начаться бои на правом берегу.

Весной 1944 года 53-я Армия с боями вышла к Днестру, форсировала его, а летом подошла к границе с Румынией.

Стихотворение «Граница» (II Украинский, 1944) – в сущности, горькое воспоминание об июле 1941-го…

 
Я хочу, чтоб навек сохранила память
Каждый посвист пули,
Каждый крик, зажатый плотно губами
В том страшном июле,
Чтоб друзей имена шелестели, как знамя,
В годах не померкли.
Слышишь, нынче встают они рядом с нами
В строй на поверке…
 

3 мая 1944 года младший лейтенант Юрий Левитанский, инструктор-организатор газеты «Родина зовет», представлен к Ордену Красной звезды. В Наградном листе отмечено: «прошел с 53 Армией весь путь ее победоносного наступления», «много раз бывал на переднем крае», упомянуты несколько стихотворений и сатирических материалов, опубликованных в военной прессе.

31 августа 1944-го 53 Армия вступила в Бухарест. Об этом – в стихотворении «Флаг»:

 
Незнакомые кварталы,
Двери лавок и гостиниц.
Мимо них идет усталый,
Запыленный пехотинец.
 

(Румыния, 1944)

Бухарест был первым иностранным городом, где побывал поэт. Румыны встречали советские войска как освободителей. При въезде в город их приветствовал король Михай, королева-мать Елена, министры нового правительства… После победоносного антигитлеровского восстания Бухарест оживал, жизнь медленно входила в привычную колею. Юрию Левитанскому и его другу капитану Борису Эпштейну предоставили отпуск на две недели, который, судя по воспоминаниям поэта, они «провели довольно весело». Время пролетело незаметно, оставив надолго приятные воспоминания о послевоенной европейской жизни.

 
Пропыленные клены и вязы.
                  Виноградные лозы в росе.
Батальоны врываются в Яссы
                  и выходят опять на шоссе.
Здесь история рядом творится.
                  И, входя в неизбежную роль,
нас державные чествуют лица
                  и приветствует юный король.
Сквозь цветы и слова величальные
                  мы идем, сапогами пыля,
и стоят генералы печальные
                  за спиной своего короля.
Астры падают справа и слева,
                  и, холодные хмуря черты,
напряженно глядит королева
                  на багровые эти цветы.
 

(«Румынские цветы» Из старой тетради, 1944 в сб. Земное небо, 1959)

Между тем, армия шла на запад… В конце сентября 1944 года 53-я Армия, действуя в направлении главного удара фронта, вышла на венгерско-румынскую границу, прорвала оборону противника, дошла до реки Тиса в районе города Польгара и, форсировав реку, продолжала наступление на Будапешт. Город был взять в ноябре.

(Интересный факт. В путевых заметках Юрия Левитанского «Моя вторая Европа» в записи от 25 июня (1994), порт Гамбург, – он отмечает: «В Венгрии, в 1944 году – пластинка – “однозвучно гремит, звенит колокольчик”». Через полвека припомнил… Вот вам – «я все забыл»!)

О пребывании Левитанского в Будапеште наглядно свидетельствует фотография группы офицеров, хранящаяся в РГАЛИ, с пометкой «Венгрия. Март 1945 г.» На нем запечатлены Юрий Левитанский и Семен Гудзенко в компании фронтовых журналистов. Эту фотографию Гудзенко послал матери, написав на оборотной стороне: «Ребята из газеты “Родина зовет”».

Об этом памятном эпизоде своей солдатской дороги Левитанский рассказал в одном из интервью 90-х годов: «А это – Будапешт, мы с моим однокурсником и другом, однополчанином Семёном Гудзенко. […] Где-то год 45-й. Он тогда уже был собкором. Приехал по заданию «Комсомольской правды». А я ещё воевал. Отыскал меня, отпросил у командира. Неделю мы провели в Будапеште».

«Очная» дружба Левитанского и Гудзенко – цепь запоминающихся событий в биографиях обоих поэтов, – яркая, но короткая. Впрочем, на войне, на фронте год идет не за два, как принято думать, а за десять, а то за всю жизнь. Опять пришло время расставаться. Левитанский окончил войну в Праге. Гудзенко, корреспондент газеты «Суворовский натиск», встретил Победу в Будапеште.

В стихотворении «Чужой город» (Венгрия, 1944) Левитанский отметил: «Полки давно ушли за Грон».

53-я Армия форсировала Грон в конце марта 1945-го и в апреле вошла в Чехословакию, к концу месяца освободив Брно.

В книге «Солдатская дорога» помещены два стихотворения, подписанных – Германия, 1945, в которых упоминаются бои на реке Шпрее. Но эта территория, как известно, была «зоной ответственности» I Украинского фронта, а не Второго, к которому был приписан Левитанский. Из этого можно сделать вывод, что, вероятно, Левитанский побывал в Германии в командировке с редакционным заданием, скорее всего в апреле 1945-го.

Последней боевой операцией 53-й Армии в Европе стала Пражское наступление в конце апреля – начале мая 1945-го. Освобождению Праги Левитанский посвятил стихотворение «Мир» (Чехословакия, 1945).

 
«И мир настал.
                    Оглохшие от боя,
Мы наслаждались первой тишиной.
Навстречу нам без всякого конвоя
Шли пленные весь день по мостовой.
Так тихо стало,
                    будто вовсе не был
Ночных сирен протяжный длинный вой,
И только всюду утреннее небо
Сверкало бесконечной синевой…»
 

Вот это безмолвное многочасовое движение по дороге на восток пленных немцев произвело на молодого поэта такое огромное впечатление, что и полвека спустя он не раз вспоминал о «бесконечных колонах капитулировавших немцев, без охраны шагающих “в плен” согласно указателям по обеим сторонам дороги».

И еще в разговорах о победных днях, перед ним всякий раз вставало ощущение вечности: «майская сирень Братиславы и Праги», а «над бесконечной чредою лиц и пейзажей на тех бесконечных дорогах парила, как венец и вершина, та весна 45-го – солнце, и вся жизнь впереди»!

* * *

С детства мы знаем, что в годы войны обычны долгие расставания, как правило, трагические, но случались и встречи, неожиданные и радостные. Кардин и Гудзенко встретились осенью 1945 года, после Победы, «в штабе бригады, напротив Курского вокзала». В. Кардин вспоминает: «Обнялись, как в тот год, когда он вернулся из госпиталя. Сарик водил меня по кабинетам, с кем-то знакомил, показывал на мои нашивки за ранения, на капитанские звездочки. […] Отвел в закуток. Прочитал “На снегу белизны госпитальной…” Потом, отвечая мне: Юра на Дальнем Востоке, воевал с японцами. Заделался лейтенантом… Ему на роду написано быть поэтом. Мое дело – тебя предупредить. Я среди нас троих младший – так и хожу в ефрейторах».