Текст книги "Советские силовики"

Госбезопасность и номенклатура

6 февраля 1922 года президиум ВЦИКа утвердил декрет «Об упразднении Всероссийской чрезвычайной комиссии и правилах производства обысков, выемок и арестов».

Всероссийская чрезвычайная комиссия, которая подчинялась непосредственно правительству, была преобразована в Государственное политическое управление (ГПУ) при Наркомате внутренних дел. Понижение статуса карательного ведомства казалось логичным: Гражданская война закончилась, врагов стало меньше. За пару лет штат ведомства Дзержинского сократился втрое.

На положении самого Дзержинского это преобразование никак не сказалось, потому что он и был наркомом внутренних дел, так что в качестве начальника ГПУ подчинялся сам себе. А вот остальным чекистам, особенно работавшим далеко от Москвы, это не понравилось.

Ведомственный интерес взял верх, и через полтора года, в ноябре 1923-го, статус ГПУ повысили: преобразовали в Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) уже на правах самостоятельного наркомата.

В каждой республике было собственное ГПУ, которое подчинялось не местному правительству, а непосредственно Москве. Такова принципиальная линия: над госбезопасностью местные начальники не властны, и они всегда были этим недовольны. Партийным секретарям совсем не нравилось, что рядом с ними существует какая-то тайная сила, которая исполняет только команды из Москвы, не дает им отчета о своей деятельности да еще и присматривает за ними. Местная власть не раз пыталась подчинить себе чекистов. Но это почти никогда не удавалось, потому что вожди сразу осознали цену органам госбезопасности как важнейшему инструменту контроля над страной. Причем контроля тотального.

В протокол заседания политбюро № 28 (1922 год) записали: «Одобрить предложение ГПУ о создании во всех органах и учреждениях, где оно сочтет необходимым, по соглашению с партийными органами групп содействия органам ГПУ». Иначе говоря, осведомительная сеть должна быть повсюду, это общегосударственное дело.

Правда, чекистам внушали, что они не смеют ставить себя выше партийного аппарата.

19 марта 1920 года Менжинский и Ягода подписали приказ ВЧК № 55 «О взаимоотношениях с местными партийными организациями»:

«Приказываю работать в полном контакте с местными Комитетами РКП, опираясь на их авторитет, черпая в них силы и, по возможности, информируя их председателей о своей работе».

В декабре 1921 года заместитель председателя ВЧК Иосиф Станиславович Уншлихт, начальник секретно-оперативного управления Вячеслав Рудольфович Менжинский и начальник административно-организационного управления Станислав Францевич Реденс подписали директиву, адресованную местным органам:

«Напоминаем, что всякая слежка за ответственными губернскими, областными и центральными партработниками строго воспрещается. Виновные в нарушении этого приказа будут строго караться».

Но ограничения были минимальными.

Ленинградское управление госбезопасности возглавил один из самых авторитетных чекистов – Станислав Адамович Мессинг. Ему трудно далось общение с хозяином Ленинграда членом политбюро Григорием Евсеевичем Зиновьевым.

Весной 1923 года он отправил заместителю председателя ГПУ Иосифу Станиславовичу Уншлихту рапорт с просьбой перевести его из Ленинграда:

«На экстренном заседании бюро Петроградского комитета при обсуждении вопроса об усилении мер борьбы против меньшевиков было указано на слабость работы ГПУ и лично Мессинга. Это подтвердил и в личной беседе Зиновьев.

Я не стараюсь бить меньшевиков широкими репрессиями, принимая во внимание, что мы живем в двадцать третьем году, а не в восемнадцатом… При сложившихся обстоятельствах считаю совершенно необходимым мою переброску».

Мессинга оставили в Ленинграде. Позиции руководителя питерской госбезопасности укрепили: ввели в коллегию ОГПУ и в состав Северо-Западного бюро ЦК партии.

В отношениях с другими ведомствами обитатели Лубянки не церемонились.

Здание Наркомата иностранных дел на Кузнецком Мосту находилось рядом с госбезопасностью. Дипломаты осторожно именовали чекистов «соседями». Это укоренилось. И в центральном аппарате МИДа, и в любом посольстве разведчиков называли соседями. Но отношения между ними не были соседскими.

Ведомство Чичерина пыталось поладить с иностранцами и расположить их к Советской России. Чекисты же исходили из того, что все приезжающие в страну иностранцы, особенно дипломаты, – шпионы и церемониться с ними незачем.

Скажем, в двадцатые годы военно-экономическое сотрудничество с Германией было выгодным для Красной армии: немцы, связанные ограничениями подписанного после поражения в Первой мировой войны Версальского договора, тайно создавали новые образцы оружия именно на территории Советской России. Но ведомство госбезопасности считало иностранных инвесторов и иностранных специалистов шпионами.

Нарком иностранных дел Чичерин летом 1922 года делился со своим заместителем Львом Михайловичем Караханом: «Тут мы наглупили больше, чем в чем-либо другом. Идиотское вмешательство Уншлихта (заместитель председателя ГПУ. – Л. М.) грозит уничтожением одному из главнейших факторов нашей внешней политики».

Нарком иностранных дел жаловался в ЦК:

«Руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты… Аресты иностранцев без согласования с нами вели к миллионам международных инцидентов, а иногда после многих лет оказывалось, что иностранца незаконно расстреляли (иностранцев нельзя казнить без суда), а нам ничего не было сообщено.

ГПУ обращается с НКИД как с классовым врагом… Внутренний надзор ГПУ в НКИД и полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым и варварским образом».

Скандалы между двумя ведомствами возникали на каждом шагу, и Чичерин был возмущен тем, что чекисты не церемонятся с Наркоматом иностранных дел. В те времена с чекистами еще можно было спорить.

На очередную жалобу наркома Ленин ответил:

«Тов. Чичерин! Вполне с Вами согласен. Вы виноваты в слабости. Надо не “поговорить” и не только “написать”, а предложить (и надо вовремя это делать, а не опаздывать) Политбюро: арестовать паршивых чекистов и привезти в Москву виновных и их расстрелять. Надо уметь двигать такие дела побыстрее и поточнее. Горбунов должен вести это; он должен отвечать за это, а мы Вас всегда поддержим, если Горбунов сумеет подвести под расстрел чекистскую сволочь».

Павел Петрович Горбунов – управляющий делами и член коллегии Наркомата иностранных дел. Но, как правило, точка зрения чекистов брала верх. Главному дипломату оставалось только бессильно возмущаться и жаловаться.

Когда чекисты арестовали сотрудника Наркомата иностранных дел, а Дзержинский даже не счел нужным сообщить об этом Чичерину, тот в полном отчаянии написал Феликсу Эдмундовичу: «Или надо окружить Россию китайской стеной, или надо признать, что ее международные интересы являются коренными и действия во вред им бьют по республике. Если это не останавливает некоторых Ваших агентов, не позволяйте им этого. Мы знаем их уровень».

После личного вмешательства Дзержинского обыкновенно наступало некоторое успокоение: органы госбезопасности вели себя осторожнее и незаметнее. Но это продолжалось недолго. Радикально изменить ситуацию было невозможно: чекисты и дипломаты смотрели на мир разными глазами.

Назначение того или иного сотрудника за границу решалось на совещании у «соседей», которое устраивалось на Лубянке раз в неделю. Председательствовал начальник Иностранного отдела ведомства госбезопасности или один из его помощников. Присутствовали представитель ЦК партии, он же заведующий бюро заграничных ячеек при ЦК, и представитель учреждения, которое командирует сотрудника. Решающее слово принадлежало чекистам…

Заблаговременно заполненная и присланная в Иностранный отдел ОГПУ анкета кандидата на выезд изучалась в аппарате госбезопасности. О нем наводили справки в архивах и в картотеке. Если его фамилия фигурировала в каком-нибудь донесении агента – без конкретных обвинений, без доказательств сомнительности его поведения, – ему отказывали в поездке и наркоминделу предлагали представить иную кандидатуру.

В конце 1923 года секретная экзаменационно-проверочная комиссия ЦК провела массовую чистку Наркомата иностранных дел, убирая всех «неблагонадежных». Комиссия рекомендовала ЦК ввести в штат загранучреждений законспирированных сотрудников госбезопасности для «внутреннего наблюдения» за дипломатами и их семьями. Такая практика существовала все годы советской власти.

Политическому руководству аппарат госбезопасности был важнее любого иного ведомства. Хотя тогдашний руководитель Наркомата юстиции Николай Васильевич Крыленко, которого никто не рискнет назвать большим гуманистом, писал: «ВЧК страшен беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было взгляда». Крыленко предлагал включить органы госбезопасности в состав Наркомата юстиции, чтобы и на местах чекисты были под контролем губернских юристов.

Дзержинский был, разумеется, категорически против:

«Отдача ВЧК под надзор Наркомата юстиции роняет наш престиж, умаляет наш авторитет в борьбе с преступлениями, подтверждает все белогвардейские россказни о наших “беззакониях”… Это акт не надзора, а акт дискредитации ВЧК и ее органов… ЧК находится под надзором партии. Введение комиссара Губюста означает фактически перемену курса против ЧК, так как Губюсты это органы формальной справедливости, а ЧК органы дисциплинированной партийной боевой дружины».

Переподчинить Лубянку другому наркомату (министерству), поставить в какие-то рамки – лишить ведомство госбезопасности его особой роли. Чекисты, подчиненные юристам, – это уже не силовики.

В ведомственных стычках Дзержинский неизменно выходил победителем. Даже недовольство партийных начальников ему было не опасно, хотя он должен был как-то реагировать на критику. Но в большой политике Дзержинский не преуспел. Он так и не стал членом Политбюро ЦК, остался кандидатом. По непонятным причинам Ленин не особенно его жаловал и не выдвигал в первый ряд.

Дзержинский переживал ленинскую холодность. Учитывал новый расклад сил, ориентировался на Сталина, заботился о безопасности генсека. 8 февраля 1925 года писал начальнику спецотделения при президиуме ОГПУ (охраны высшего руководства) Абраму Яковлевичу Беленькому:

«Сегодня при входе с тов. Сталиным в театр и около дверей заметил подозрительное лицо, читавшее объявление, но очень зорко осмотревшее автомобиль, на котором мы приехали, и нас. При выходе из театра тоже какой-то тип стоял (другой) и тоже читал объявление. Если это не наши, то, безусловно, надо понаблюдать. Выясните и сообщите».

Но сталинским человеком Дзержинский так и не стал. Сталин его в высший эшелон не пустил. Не желал излишнего укрепления позиций одного из главных силовиков.

Феликс Эдмундович был крайне эмоциональным человеком. Для исполнения министерских обязанностей ему не хватало терпения, цинизма и некоего равнодушия, которое присуще профессиональным чиновникам.

Когда Алексей Иванович Рыков стал главой правительства, Дзержинский занял – по совместительству – место председателя Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ). Отраслевых наркоматов тогда не было: они возникли в 1932 году, и ВСНХ ведал всей промышленностью страны.

За три недели до смерти Дзержинский написал личное письмо члену политбюро и заместителю главы правительства Валериану Владимировичу Куйбышеву. Признавался, что не знает, что делать. Его выступления против существующих порядков помогут оппозиции, а этого он не хочет. Но если ничего не делать:

«Страна найдет своего диктатора – похоронщика революции, – какие бы красные перья ни были на его костюме. Все почти диктаторы ныне бывшие красные – Муссолини, Пилсудский.

От этих противоречий устал и я.

Я столько раз подавал в отставку. Вы должны скорее решить. Я не могу быть председателем ВСНХ при таких моих мыслях и муках. Ведь они излучаются и заражают. Разве ты этого не видишь? Я так, ей-ей, не могу быть в ВСНХ. Я умоляю вас всех снять меня и поставить своего человека, т. е. такого, которому не пришлось бы испытывать столько сопротивления по всякому вопросу».

И Дзержинский приписал поразительную для председателя ОГПУ фразу: «Мне уже стало так тяжело постоянно быть жестким хозяином».

Сохранилась переписка Куйбышева и Рыкова о Дзержинском (она датируется июлем 1926 года, жить Феликсу Эдмундовичу оставалось совсем немного).

Куйбышев был готов уступить Дзержинскому свое место наркома рабоче-крестьянской инспекции: «Инициативы у него много и значительно больше, чем у меня… Дело с ним настолько серьезно (ведь он в последнем слове прямо намекал на самоубийство), что соображения о моей амбиции должны отойти на задний план».

Рыков предложил другой вариант: «А что, если его назначить председателем Совета Труда и Обороны и возобновить опыт двух правительств?»

Куйбышев не согласился: «Это исключено. Система двух правительств должна быть похоронена навсегда. Не говоря уже о том, что для руководителя СТО не годится ни нервная система Феликса, ни его импрессионизм. У него много инициативности, но нет черт руководителя (системы в работе, постоянного осязания всей сложности явлений и их взаимоотношений, точного чутья к последствиям той или другой меры и т. д.!)».

Рыков тревожно заключил: «Я боюсь, что его нервность и экспансивность без какого-либо крупного шага может довести до беды».

Феликсу Эдмундовичу стало плохо на пленуме ЦК 20 июля 1926 года.

Через шесть лет после его смерти, 14 ноября 1932 года, новый председатель ОГПУ Менжинский написал записку Сталину. Просил учредить к пятнадцатой годовщине органов госбезопасности орден Феликса Дзержинского. Сталин написал: «Против».

2 июня 1937 года Сталин, выступая на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны, потряс слушателей неожиданным открытием:

– Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось.

Нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов хвалился:

– Я начал свою работу с разгрома польских шпионов, которые пролезли во все отделы органов ЧК, в их руках была советская разведка.

Ежов приказал арестовать всех поляков-политэмигрантов, то есть польских коммунистов, бежавших в Советский Союз, единомышленников Дзержинского и друзей России.

Начальник управления НКВД по Свердловской области комиссар госбезопасности 3-го ранга Дмитрий Матвеевич Дмитриев за «самоотверженные действия при выполнении правительственных заданий» получил тогда орден Ленина. О его работе начальник Особого отдела Главного управления госбезопасности НКВД комбриг Николай Николаевич Федоров докладывал первому замнаркома Михаилу Петровичу Фриновскому:

«У Дмитриева было мало поляков, он отдал кое-где приказ арестовать всех, у кого фамилия оканчивается на “ский”. В аппарате острят по поводу того, что если бы Вы в это время были на Урале, то могли бы попасть в списки подлежащих аресту».

Веселились они, кстати, напрасно. Вслед за теми, кого они погубили, расстреляли всех троих – и Фриновского, и Федорова, и Дмитриева. Как иностранных шпионов.

Если бы Феликс Эдмундович Дзержинский дожил до Николая Ивановича Ежова, его бы, судя по всему, тоже расстреляли…

Бывший заместитель наркома внутренних дел Казахстана Михаил Павлович Шрейдер вспоминал, как в начале 1939 года его допрашивал начальник следственного отдела Ивановского управления НКВД. Обвиняли Шрейдера в работе на польскую разведку… И начальник следственного отдела вдруг сказал:

– А мы располагаем данными, что к вашей организации приложил руку и Дзержинский. Ленин и Сталин были им обмануты. Сейчас мы располагаем такими материалами.

В кабинет зашел начальник областного управления НКВД и многозначительно подтвердил:

– Еще год назад и я бы не поверил относительно Дзержинского. Но сейчас мы в этом уже убедились. Я лично слышал об этом из уст Берии, и да будет вам известно, что вся родня Дзержинского арестована и все они дали показания.

Часть вторая. Военные и чекисты

От матриархата до Секретариата

Главным органом власти в советское время было Политическое бюро (Политбюро) ЦК партии, в него входили всего несколько человек – высшие руководители страны. Но с 1919 по 1952 год существовало и Организационное бюро (Оргбюро) ЦК, занимавшееся главным образом подбором и расстановкой кадров, центральных и местных, и вообще всеми текущими партийными делами.

На одном из заседаний Оргбюро ЦК под председательством Сталина обсуждался список должностей в системе ведомства государственной безопасности, включенных в номенклатуру ЦК. Назначать на эти должности можно было только с санкции партийного руководства.

Феликс Эдмундович Дзержинский возмутился: он руководит госбезопасностью, он кандидат в члены политбюро – и ему не доверяют? Выходит, не он сам будет решать, кто ему нужен на той или иной должности, а аппарат ЦК? Да еще станет предварительно проверять чекистов и говорить ему, годны они или не годны?..

Но Сталин твердо стоял на своем:

– Нет, Феликс, ты не прав. Речь идет о системе партийного контроля, о системе партийного руководства. Нужно, чтобы партия назначала руководящих людей. И ты должен быть благодарен ЦК, а не спорить.

Оргбюро ЦК установило порядок учета, назначения и смещения руководящих работников. Так создавалась номенклатура должностей, решение о назначении на которые принимал лично Сталин или его ближайшие помощники. В номенклатуру входили и высшие чекистские кадры, и командование Красной армии. Каждый из них утверждался персонально Секретариатом ЦК.

При Ленине реальная власть принадлежала правительству, которое он возглавлял, – Совету народных комиссаров.

Секретарь ЦК (единственный в ту пору) Яков Михайлович Свердлов руководил партией. Ленин ему полностью доверял и отдал все аппаратные дела. О Свердлове глава профсоюзов Михаил Павлович Томский на Х партконференции в сентябре 1920 года почтительно заметил:

– Он смело мог сказать, что ЦК – это я.

О влиянии Свердлова говорит такой эпизод. Руководитель саратовских коммунистов Владимир Павлович Антонов, войдя в кремлевский кабинет Свердлова, снял шапку, бросил ее на пол и произнес:

– Саратовский мурза челом бьет великому князю Московскому!

Когда в Ленина стреляли в августе 1918 года, думали, что ранения смертельные. В ленинскую квартиру пришел председатель ВЦИКа и фактический глава партийного аппарата Свердлов, как вспоминала Надежда Константиновна Крупская, «с серьезным и решительным видом». К Якову Михайловичу бросились с вопросами растерянные и напуганные соратники:

– Как же теперь будет?

Свердлов уверенно ответил:

– У нас с Ильичом все сговорено.

Свердлов руководил тогда заседаниями и ЦК, и правительства. Каждый день он приходил в кабинет Ленина и проводил совещания. Никто, кроме Якова Михайловича, ни тогда, ни после не смел занимать ленинское кресло (см.: Российская история. 2014. № 1).

Но Яков Михайлович скоропостижно скончался в марте 1919 года. Через три года партийный аппарат возглавил Сталин. Он с самого начала оценил значение Секретариата и Оргбюро ЦК, которые ведали кадрами, а «кадры решают всё».

Секретариат ЦК ведал повседневной работой партийных комитетов, проверкой исполнения решений съездов и пленумов, решений политбюро. В практической жизни никакое сколько-нибудь важное назначение не производилось помимо секретариата. Ни одно ведомство в стране ничего не могло предпринять, не получив предварительного согласия Секретариата ЦК. Судьба и карьера любого чиновника в стране зависела от аппарата ЦК. Избрание местных партийных секретарей прекратилось. Голосование стало формальностью – секретарей присылали из Москвы.

В советские времена значение Секретариата ЦК никому не надо было объяснять. Однажды Сталин, отдыхая в Мацесте, пошутил в узком кругу:

– История делится на три периода – матриархат, патриархат и секретариат…

После смерти Ленина правительство превратилось в орган исполнения принятых Политбюро, Оргбюро и Секретариатом ЦК решений. Наркомы (министры), за исключением силовиков, стали менее значимыми фигурами, чем секретари и заведующие отделами ЦК партии.

Еще при жизни Ленина видный большевик нарком внешней торговли Леонид Борисович Красин написал ему письмо, возражая против вмешательства политбюро в вопросы внешней торговли: «Что же это за несчастная страсть калечить, “переорганизовывать” всякое учреждение… Вместо того чтобы совершенствовать наши, конечно еще плохие, аппараты упорным, постепенным накоплением опыта, осторожными, обдуманными мерами, мы перетряхиваем все по три раза в год до основания и еще удивляемся, что дело идет плохо».

Но Сталин считал, что аппарат нужно периодически перетряхивать, чтобы чиновники не сживались со своими креслами. Партийных руководителей чуть ли не каждый год переводили с места на место.

Законы и ключевые кадровые решения принимались партийным руководством. Но в протоколах Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК делали пометку: «Оформить в советском порядке».

Политическая система страны сложилась не сразу. Когда в январе 1918 года по приказу Ленина разогнали Учредительное собрание, страна лишилась парламента. Путь представительной демократии для России был закрыт. В следующий раз свободно избранный парламент соберется в России нескоро…

Формально высшим органом государственной власти Советской России стал съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. На съезд Советов выбирали примерно полторы тысячи делегатов, и съезд проходил всего несколько дней, поэтому работать над законами не мог, это был скорее большой митинг.

Съезды Советов по конституции должны были собираться дважды в год. В 1918 году провели два съезда, а в 1919 и 1920 годах уже только по одному.

Из числа делегатов выбирали Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК). Но и исполком не стал парламентом. В Конституцию РСФСР в ноябре 1918 года внесли поправку, в соответствии с которой ВЦИК перестал работать на постоянной основе и должен был собираться всего лишь раз в два месяца. Функции ВЦИКа перешли к президиуму, состоявшему из восьмидесяти человек.

На седьмом Всероссийском съезде Советов в декабре 1920 года Юлий Осипович Мартов, один из вождей меньшевиков и член ВЦИКа, с горечью говорил:

– Со времени шестого съезда Советов прошел год с лишком. Между тем, согласно точному указанию Конституции, съезды должны созываться каждые шесть месяцев. Не созывался ни разу съезд, но не созывался за этот год и ЦИК. Почти ни один декрет, вышедший за этот год, не обсуждался и не голосовался в ЦИК. Совет народных комиссаров перестал быть учреждением подотчетным и контролируемым, каким он является согласно советской Конституции. Такое же перерождение органов власти совершается повсюду на местах. Уездные и городские Советы собираются в самых редких случаях…

Его слова остались гласом вопиющего в пустыне, потому что власть принадлежала не Советам, а партийной верхушке.

15 февраля 1922 года записали в решении политбюро:

«Возложить на личную ответственность т. Енукидзе наблюдение за тем, чтобы ни один вопрос, связанный с ГПУ, не поступал на разрешение Президиума ВЦИК без предварительного согласования с Политбюро».

Власть сразу обозначила место конституции. Нарком просвещения Анатолий Васильевич Луначарский, один из немногих образованных лидеров большевиков, констатировал:

– Законы конституции не распространяются на ЦК.

Один из видных партийных секретарей говорил на партсъезде:

– Всяким разговорам о действительной демократии мы противопоставляли твердый военный режим и даже уклон от конституции. Но все это во имя победы. И мы победили!..

Стало ясно: конституция – вовсе не основной закон, обязательный для всех. Настоящий закон – это воля очередного хозяина. И какое значение имеет, что записано в тексте конституции?.. Так и установилось: закон можно принять любой, но к реальной жизни он отношения не имеет.

В 1936 году приняли новую конституцию, сталинскую, как ее называли.

– Понятно, что сталинская конституция, – говорит профессор, доктор юридических наук Татьяна Морщакова, заместитель председателя Конституционного суда в отставке, – была просто транспарантом, который можно было повесить где угодно, но действовать ей было не дано, потому что просто не было механизмов, которые обычно запускают конституционный процесс. Этого не было и не планировалось.

Появился Верховный Совет СССР. Ему формально принадлежала законодательная власть в стране. Он утверждал правительство, принимал законы и бюджет. Но собирался всего два раза в год на несколько дней. Никаких речей, помимо одобрительных, не звучало. Депутаты, проголосовав за все, что им предлагали, разъезжались.

Да и заседания комиссий обеих палат (Совета Союза и Совета национальностей) носили ритуальный характер. Повлиять на судьбу страны, что-то изменить в законе или в бюджете депутатам было не под силу. Депутатский значок превратился в важный знак отличия. Высоким чиновникам он полагался по должности.

«Оформить в советском порядке» – означало, что формально закон будет принят Верховным Советом СССР. Решение политбюро оставалось секретным, а в газетах печатался текст закона, единогласно одобренного товарищами оформителями, то есть депутатами. Страна привыкла: закон – нечто показное, предназначенное для широкой публики. В отличие от реальной воли начальства, которая устно излагается подчиненным в тиши кабинетов. Или в письменном виде рассылается доверенным лицам по узкому списку.

Такая же оформительская роль была отведена и правоохранительным органам, суду и прокуратуре. Партийные юристы продолжали твердить, что политическая целесообразность важнее норм права. Доказывали, что судьи должны полагаться на революционное чутье. Но не заметили, что времена изменились и идеи об отмирании государства, судов и законов отвергнуты как «левацкие перегибы».

И ключевой фигурой стал Андрей Януарьевич Вышинский, назначенный прокурором СССР. Прирожденный юрист, прекрасно образованный, разносторонне одаренный, с блестящей памятью, он увидел, что Сталин нуждается в хорошо организованной судебно-прокурорской системе как органе власти сильного государства. Сталину для установления диктатуры надо было опираться и на силу закона.

До Вышинского прокуратура была малозначительным ведомством. Андрей Януарьевич потребовал от прокурорских работников активно заниматься уголовными делами: проверять работу следователей, участвовать в заседаниях суда и подавать жалобы на судей.

На прокуратуру возложили новые обязанности – надзор над предварительным следствием и за законностью судебных заседаний. То есть прокуратуру поставили над судом. Сталин позволил прокуратуре надзирать за деятельностью наркоматов. Ему важно было создать видимость полной законности государства, когда конституция формально почиталась как святыня, а фактически делалось то, что было нужно власти.

Вышинский позаботился о том, чтобы репрессии в стране приобрели видимость законности. Ведомство госбезопасности формально не имело права арестовывать без санкции прокурора. Но прокуроры ни в чем не отказывали чекистам!

У следователей часто вообще не было никаких доказательств. Вышинский нашел выход и приказал подчиненным ему прокурорам:

– Дела, по которым нет достаточно документальных данных для рассмотрения в судах, направлять для рассмотрения Особым совещанием при НКВД СССР.

Постановлением ЦИКа и Совнаркома от 5 ноября 1934 года было учреждено печально известное Особое совещание при народном комиссаре внутренних дел. Это значительно упростило жизнь аппарата госбезопасности. Судебный процесс требовал соблюдения минимальных формальностей. А тут свое же начальство без лишних разговоров подписывало приговор.

Первоначально Особое совещание получило право ссылать или отправлять в исправительно-трудовые лагеря на срок до пяти лет. В 1937 году Особое совещание получило право отправлять в лагеря на срок до восьми лет – за принадлежность к правотроцкистским, шпионско-диверсионным и террористическим организациям, а также членов семей приговоренных к высшей мере.

Приказом НКВД от 30 июля 1937 года, согласованным с ЦК, создавались тройки, которые располагали правами Особого совещания. В них входили республиканские наркомы или начальники областных управлений НКВД, партийные секретари и прокуроры. Они имели право применять любые меры наказания, вплоть до расстрела.

Составлялся так называемый «альбом», на каждой странице которого – имя, отчество, фамилия, год рождения и состав «преступления» арестованного. Начальник Управления внутренних дел ставил большую букву «Р» и расписывался, что означало: расстрел. И в тот же вечер или ночью приговор приводился в исполнение. Остальные члены тройки – первый секретарь обкома и областной прокурор – заранее подписывали незаполненные страницы «альбома» авансом.

Вышинский многим нравился своими выступлениями с требованиями строжайше соблюдать закон. В реальности он исполнял сталинскую идею: репрессии должны быть прикрыты законами. И Сталин, и Вышинский понимали, что никакие записанные в законах права человека не помешают власти делать то, что она считает нужным.

В июле 1937 года все партийные комитеты, органы НКВД и прокуратуры получили инструкцию, подписанную Сталиным, Ежовым и Вышинским: «О порядке проведения и масштабности акций по изъятию остатков враждебных классов бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников».

Ежов подписал приказ № 00447 о начале 5 августа 1937 года операции, которую следовало провести в течение четырех месяцев. Все края и области получили разнарядку: сколько людей следовало арестовать. Арестованных делили на две категории. По первой категории немедленно расстреливали, по второй – сажали в лагерь на срок от восьми до десяти лет. Расстрелять по всей стране предполагалось почти семьдесят шесть тысяч человек, отправить в лагеря – около двухсот тысяч.

Прокурор СССР Вышинский отправил шифротелеграмму прокурорам по всей стране: «Ознакомьтесь с оперативным приказом Ежова от 30 июля 1937 г. за номером 00447. Соблюдение процессуальных норм и предварительные санкции на арест не требуются».

Андрея Януарьевича часто просили вступиться за того или иного арестованного. Но прокурор СССР так же, как все, вздрагивал ночью от резкого звонка в дверь, именно поэтому не хотел рисковать своей жизнью и вмешиваться в дела силовиков. Он точно знал, кому принадлежит власть.