Текст книги "Советские силовики"

Ежов. Кровавый карлик

25 сентября 1936 года Сталин, находившийся на отдыхе, отправил в Москву телеграмму Кагановичу, Молотову и другим членам политбюро, которую вместе с вождем подписал его новый фаворит – кандидат в члены Политбюро и член Оргбюро ЦК Андрей Жданов:

«Первое. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение тов. Ежова на пост наркомвнудела.

Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздал в этом деле на четыре года. Об этом говорят все партработники и большинство областных представителей Наркомвнудела. Замом Ежова в Наркомвнуделе можно оставить Агранова.

Второе. Считаем необходимым и срочным делом снять Рыкова по Наркомсвязи и назначить на пост Наркомсвязи Ягоду. Мы думаем, что дело это не нуждается в мотивировке, так как оно и так ясно…

Четвертое. Что касается КПК, то Ежова можно оставить по совместительству председателем КПК с тем, чтобы он девять десятых своего времени отдавал Наркомвнуделу, а первым заместителем Ежова по КПК можно было бы выдвинуть Яковлева, Якова Аркадьевича.

Пятое. Ежов согласен с нашими предложениями.

Шестое. Само собой понятно, что Ежов остается секретарем ЦК».

Сталин, как всегда, стремился убить сразу несколько зайцев. Пересадив Ягоду в кресло наркома связи, он заодно лишал должности бывшего члена политбюро и главу правительства Алексея Рыкова, который занял пост председателя Совнаркома после смерти Ленина. Это был первый шаг к уничтожению. Больше никакой работы Рыков не получил, в феврале 1937 года его арестовали, а в марте 1938 года расстреляли.

Обречен был и Ягода. Но Сталин не спешил давать об этом понять. Он всегда боялся того момента, когда снимал с должности крупных военных или чекистов: а вдруг кто-то из них все-таки взбунтуется? У Ягоды, пока он сидит в своем кабинете на Лубянке, в руках весь аппарат госбезопасности, милиция, внутренние и пограничные войска. Ему подчиняется охрана членов политбюро – надо, чтобы он спокойно ушел из НКВД.

Поэтому на следующий день Сталин не счел за труд продиктовать личную и очень доброжелательную записку Ягоде. Сталинские слова записал находившийся при нем в Сочи сотрудник секретного отдела аппарата ЦК Сергей Федорович Чечулин:

«Тов. Ягоде.

Наркомсвязь дело очень важное. Это Наркомат оборонный. Я не сомневаюсь, что Вы сумеете этот Наркомат поставить на ноги. Очень прошу Вас согласиться на работу Наркомсвязи. Без хорошего Наркомата связи мы чувствуем себя как без рук. Нельзя оставлять Наркомсвязь в нынешнем ее положении. Ее надо срочно поставить на ноги».

Чечулин, в свою очередь, продиктовал сталинскую записку в Москву по телефону. Ее тут же передали Ягоде. И каким бы опытным ни был Генрих Григорьевич, он не мог не ухватиться за сталинскую записку как за спасательный круг: получалось, что вождь не окончательно списал его со счетов. Напротив, просит (!) взяться за другое, тоже важное, дело и даже возлагает на него большие надежды…

А ведь Ягода должен был понимать, что его ждет. Он же знал излюбленный метод вождя. Сначала человека вырывали из привычной среды, переводили на другую, менее заметную должность. Потом его имя возникало в делах госбезопасности, чекисты отправляли собранные материалы Сталину, и политбюро принимало решение снять обвиняемого с должности, исключить из партии и передать дело в прокуратуру.

12 октября 1936 года Каганович писал Сталину:

«У т. Ежова дела идут хорошо. Взялся он крепко и энергично за выкорчевывание контрреволюционных бандитов, допросы ведет замечательно и политически грамотно. Но, видимо, часть аппарата, несмотря на то, что сейчас притихла, будет ему нелояльна. Взять, например, такой вопрос, который, оказывается, имеет у них большое значение, это вопрос о звании.

Ведутся разговоры, что генеральным комиссаром останется все же Ягода, что де Ежову этого звания не дадут и т. д. Странно, но эта “проблема” имеет в этом аппарате значение. Когда решали вопрос о наркоме, этот вопрос как-то не ставился. Не считаете ли, т. Сталин, необходимым этот вопрос поставить?»

Когда в 1935 году вводились специальные звания начальствующего состава Главного управления государственной безопасности, для себя Ягода придумал звание генерального комиссара государственной безопасности, приравненное по армейской табели о рангах к маршальскому.

Причем Ягода добился решения о том, что для начальствующего состава специальные звания будут пожизненными. Лишить специального звания имел право только суд. И ни одно лицо начальствующего состава Главного управления госбезопасности не могло быть подвергнуто аресту без особого разрешения наркома. Наверное, Генрих Григорьевич наивно полагал, что позаботился о своем будущем…

Обращение Кагановича к Сталину возымело действие.

27 января 1937 года Ежов получил вожделенное звание генерального комиссара государственной безопасности и стал щеголять в новенькой форме с большой маршальской звездой на петлицах и на рукаве гимнастерки.

А через день, 29 января, отправили в запас генерального комиссара государственной безопасности Ягоду. Он больше не был защищен своим маршальским званием. Да и останься он генеральным комиссаром госбезопасности, это все равно не спасло бы его от расстрела, как не спасли маршальские звезды Михаила Николаевича Тухачевского.

Через полтора месяца, 18 марта, Ежов, выступая перед руководящими сотрудниками НКВД, поведал им, что его предшественник Ягода был агентом царской охранки, вором и растратчиком. 3 апреля «Правда» сообщила, что «ввиду обнаруженных преступлений уголовного характера» нарком связи Ягода отстранен от должности, его дело передано в следственные органы. На следующий день его арестовали.

Камеру Ягода делил с популярным в тридцатых годах драматургом Владимиром Михайловичем Киршоном, которого потом тоже расстреляют. У него было несколько пьес. Они шли по всей стране, самая известная из них – комедия «Чудесный сплав».

От несчастного Киршона потребовали доносить, о чем говорит в камере бывший наркомвнудел. Наверное, Киршон надеялся на снисхождение. С Ягодой они были знакомы: нарком любил общаться с творческими людьми.

Рапорты Киршона сохранились:

«Майору государственной безопасности тов. Журбенко

Ягода часто говорит о том, как хорошо было бы умереть до процесса. Речь идет не о самоубийстве, а о болезни. Ягода убежден, что он психически болен. Плачет он много раз в день, часто говорит, что задыхается, хочет кричать, вообще раскис и опустился позорно…»

Сталин следил за допросами Ягоды. Ежов постоянно его информировал:

«Направляю протокол допроса ЯГОДЫ Г. Г. от 26-го апреля.

Настоящие показания получены в результате продолжительных допросов, предъявления целого ряда уликовых данных и очных ставок с другими арестованными.

ЯГОДА до сего времени не дает развернутых показаний о своей антисоветской и предательской деятельности, отрицает свою связь с немцами и скрывает целый ряд участников заговора. Отрицает также свое участие в подготовке террористических актов над членами правительства, о чем показывают все другие участники – ПАУКЕР, ВОЛОВИЧ, ГАЙ и др.

Следует, однако, отметить, что на последних допросах, под давлением улик, ЯГОДА все же вынужден был признать, что о связи с немцами и подготовке терактов некоторыми участниками заговора он был осведомлен.

Допрос продолжается».

Недавние подчиненные предъявили бывшему наркому множество обвинений: в контрреволюционной троцкистской деятельности, в шпионаже в пользу фашистской Германии, в организации убийств Максима Горького, члена политбюро Куйбышева, руководителя ОГПУ Менжинского, в покушении на жизнь его преемника Ежова…

Главные показания против Ягоды дал старший майор госбезопасности Павел Петрович Буланов, бывший глава секретариата НКВД и первый помощник бывшего наркома, пользовавшийся полным его доверием. По отзывам коллег, Буланов был подхалимом и занимался распределением среди высшего руководящего состава перехваченной контрабанды и ценностей, конфискованных у арестованных.

На суде Буланов рассказал, что Ягода опасался, что новый нарком сможет выявить его роль в организации убийства Кирова, и решил отравить Ежова: уходя из НКВД, приказал опрыскать стены наркомовского кабинета сильнейшим ядом, испаряющимся при комнатной температуре.

Буланов:

«Когда Ягода был снят с должности наркома внутренних дел, он предпринял уже прямое отравление кабинета и той части комнат, которые примыкают к кабинету, там, где должен был работать Николай Иванович Ежов.

Он дал мне лично прямое распоряжение подготовить яд, а именно взять ртуть и растворить ее кислотой. Я ни в химии, ни в медицине ничего не понимаю, может быть, путаюсь в названиях, но помню, что он предупреждал против серной кислоты, против ожогов, запаха и что-то в этом духе…

Это поручение Ягоды я выполнил, раствор сделал. Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено Саволайненом (сотрудник НКВД) в присутствии меня и Ягоды.

Я приготовлял большие флаконы этого раствора и передавал их Саволайнену. Распрыскивал тот из пульверизатора. Помню, это был большой металлический баллон с большой грушей. Он был в уборной комнате Ягоды, заграничный пульверизатор».

Этот фантастический рассказ произвел сильное впечатление на современников. Михаил Афанасьевич Булгаков откликнулся в «Мастере и Маргарите». В главе «Великий бал у Сатаны», где описывается, как Маргарита вынуждена встречать всех самых отвратительных преступников, среди гостей появляется новенький, который получил «совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом».

Точка в этой истории с мнимым отравлением ртутью была поставлена только в наши дни. Генеральная прокуратура СССР в 1988 году установила:

«Террористический акт в отношении Н. И. Ежова (ртутное отравление) был фальсифицирован им самим и бывшим начальником контрразведывательного отдела НКВД Николаевым.

Перед разработкой легенды Николаев получил консультацию об условиях возможного отравления ртутью у начальника Химакадемии РККА Авиновицкого, после чего в обивку мягкой мебели кабинета Ежова втер ртуть и дал на анализ.

Работник НКВД Саволайнен, имевший доступ в кабинет Ежова, в результате систематического избиения “сознался” в подготовке ртутного отравления Ежова. После ареста Саволайнена в подъезд его дома была подброшена банка с ртутью, которую потом обнаружили и приобщили к делу в качестве вещественного доказательства».

Выставленный безжалостным киллером-отравителем, Иван Михайлович Саволайнен был всего лишь беспартийным курьером-вахтером, уже немолодым. Его тоже расстреляли. Впоследствии реабилитировали…

А на суде Буланов говорил, что Ягода намерен был после государственного переворота возглавить страну:

«Он увлекался Гитлером, говорил, что его книга “Моя борьба” действительно стоящая… Он подчеркивал, что Гитлер из унтер-офицеров выбрался в такие люди… Он говорил, что Бухарин будет у него не хуже Геббельса… Он, председатель Совнаркома, при таком секретаре, типа Геббельса, и при совершенно послушном ему ЦК, будет управлять так, как захочет».

Люди, сидевшие в Колонном зале Дома союзов, да и вся страна, которая читала стенограммы процесса, этому верили.

В последнем слове Ягода попросил о снисхождении: «Граждане судьи! Я был руководителем величайших строек. Я смею просить пойти работать туда хотя бы в качестве исполняющего самые тяжелые работы…»

Слова обвиняемых не имели никакого значения. Мера наказания была определена Сталиным еще до начала процесса. 13 марта 1938 года суд приговорил Ягоду к высшей мере наказания. Ему разрешили написать просьбу о помиловании:

«В Президиум Верховного Совета от приговоренного к в. м. Г. Г. Ягоды

ПРОШЕНИЕ О ПОМИЛОВАНИИ

Вина моя перед родиной велика. Не искупив ее в какой-либо мере, тяжело умереть. Перед всем народом и партией стою на коленях и прошу помиловать меня, сохранив мне жизнь.

Г. Ягода

13.03.1938 г.».

Президиум Верховного Совета СССР прошение отклонил. В ночь на 15 марта бывшего главного чекиста расстреляли.

Вслед за ним на тот свет отправились и его подручные. Смена бригад станет традицией на Лубянке. Одна команда, выполнив свою миссию, сама попадала во внутреннюю тюрьму НКВД и приговаривалась к смертной казни. Другая рьяно принималась за дело, не зная, что и ее скоро сменят.

Первый замнаркома Яков Саулович Агранов, связанный со Сталиным особыми отношениями, был уверен, что его минует чаша сия: в должности понизят, но оставят на свободе. 16 мая 1937 года его отправили в Саратов начальником областного управления. На новом месте ему позволили поработать всего два месяца.

Бывшим заместителем наркома Георгием Евгеньевичем Прокофьевым занимался Особый отдел. Следователь сам написал показания, которые должен был подписать Прокофьев. Он отказался. Тогда пришел сам Ежов. Прокофьев по привычке вскочил и вытянулся перед наркомом в струнку. Николай Иванович по-свойски сказал ему:

– Надо дать показания.

Бывший заместитель наркома привычно щелкнул каблуками:

– Так точно!

И подписал – поверил, что Ежов его помилует.

Долго отказывался давать показания бывший начальник Особого отдела комиссар госбезопасности 2-го ранга Марк Исаевич Гай. При нем штатная численность отдела превысила двести пятьдесят человек. Однако же Гая признали недостаточно решительным для проведения операций по аресту высшего командного состава армии.

– Что же еще сделать, – сказал сменивший его комиссар госбезопасности 3-го ранга Николай Галактионович Николаев-Журид, – набьем Гаю морду.

Арестованного привели на допрос. Следователь задал какой-то вопрос и, прежде чем Гай ответил, врезал ему по лицу. Но побои не помогли. Тогда с Гаем опять-таки встретился сам нарком Ежов и обещал сохранить ему жизнь:

– Пощажу.

Гай поверил и всё подписал.

И Агранов, и Прокофьев, и Гай отправились на тот свет.

Вслед за Ягодой были арестованы, а затем и расстреляны начальники ведущих отделов: Иностранного – Артур Христианович Артузов; Спецотдела (шифровальная служба) – Глеб Иванович Бокий; Транспортного (борьба с диверсиями на транспорте) – Владимир Александрович Кишкин (до ареста замнаркома путей сообщения) и Александр Михайлович Шанин; Экономического (борьба с диверсиями и вредительством в промышленности) – Лев Григорьевич Миронов; Секретно-политического (борьба с враждебными политическими партиями) – Георгий Андреевич Молчанов; Оперативного (охрана политбюро, наружное наблюдение, аресты и обыски) – Карл Викторович Паукер.

Паукер, охранявший генерального секретаря, разонравился Сталину. Карл Викторович попал в органы госбезопасности самым странным образом. Он родился во Львове, который до Первой мировой войны входил в состав Австро-Венгрии. Никогда не учился, работал в парикмахерской отца, затем на кондитерской фабрике.

В Первую мировую войну его мобилизовали в австро-венгерскую армию. В апреле 1915 года фельдфебель Паукер попал в русский плен. Приветствовал революцию, из военнопленного превратился в активного борца за советскую власть. Его взяли в Иностранный отдел ВЧК, но быстро перевели в Оперативный отдел, которому поручили охрану руководителей партии и государства.

Карл Викторович, весельчак и балагур, веселил вождя. Сталин сделал его комиссаром госбезопасности 2-го ранга (это приравнивалось к армейскому званию генерал-полковник), наградил несколькими орденами. Но барская любовь рано или поздно заканчивается.

А Николай Иванович Ежов уже развернулся на новом поприще. Его имя гремело по всей стране. Его славили газеты. О нем слагали стихи:

 
Кто барсов отважней и зорче орлов?
Любимец страны, зоркоглазый Ежов.
 

Учился будущий нарком совсем мало: один класс начального училища (потом еще курсы марксизма-ленинизма при ЦК партии) и остался необразованным, малограмотным человеком, зато обладал каллиграфическим почерком.

Он начинал учеником в слесарно-механической мастерской, учился портняжному делу, трудился на кроватной фабрике. Несколько лет прослужил в армии – в запасном полку, потом в артиллерийских мастерских. После Гражданской войны работал в Казани в обкоме партии. Женился на Антонине Алексеевне Титовой, которая не только окончила гимназию, но и поступила в Казанский университет. Она отправилась в Москву и нашла себе место заведующей культотделом профсоюза химиков.

Вслед за ней в столицу переехал и Николай Иванович. В ЦК обратили внимание на молодого партийца: через полгода, в феврале 1922-го, Оргбюро ЦК командировало его секретарем обкома в Марийскую автономную область. На решении подпись секретаря ЦК Вячеслава Михайловича Молотова.

Историки тщетно пытаются понять, кто ворожил Ежову, кто включил его в партийную элиту, кто давал ему высокие должности. Связи и знакомства, конечно, большое дело в карьере. Но в те времена ощущался очевидный голод на партийные кадры, не хватало элементарно грамотных людей. А Николай Иванович был толковым работником с организаторской жилкой.

Он трудился в Краснококшайске (ныне Йошкар-Ола), в Семипалатинске, Оренбурге, в Кзыл-Орде (тогда столица Казахской АССР). Писатель Юрий Осипович Домбровский, отбывавший ссылку в Казахстане, писал, что среди его знакомых «не было ни одного, который сказал бы о Ежове плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактичный человек».

Летом 1927 года его вызвали в Москву: заведующий организационно-распределительным отделом ЦК Иван Михайлович Москвин предложил ему должность инструктора. Низший в цековской иерархии пост стал для Ежова трамплином. Москвин вскоре сделал его своим помощником, а затем заместителем. Николай Иванович приобрел славу человека, умеющего работать с людьми.

Тогда же Ежов по-новому устроил свою жизнь. С Антониной Алексеевной Титовой разошелся – впоследствии это спасет ей жизнь, ее не тронут. И женился на женщине, с которой познакомился на Кавказе. Для Евгении Соломоновны Хаютиной-Гладун, общительной и веселой женщины, побывавшей с мужем за границей – в Лондоне – и работавшей в журнале «СССР на стройке», это был третий брак.

В ноябре 1930 года Ежов был назначен заведующим распределительным отделом ЦК, стал ведать всеми партийными кадрами страны. Подчинялся он непосредственно Сталину. Отдел вскоре переименовали в отдел руководящих партийных кадров.

Ежов, судя по воспоминаниям, вел себя скромно, казался доступным и приятным человеком, держался весьма демократично, любил выпить и погулять, хорошо пел и сочинял стихи. Бухарин считал его человеком «доброй души». Это потом Ежова назовут «кровавым карликом».

В 1933 году Николая Ивановича назначили председателем центральной комиссии по чистке партии. На ХVII съезде избрали заместителем председателя Комиссии партийного контроля, а вскоре он сменил сталинского любимца Лазаря Моисеевича Кагановича на посту председателя Комиссии партконтроля.

24 ноября 1934 года Лиля Юрьевна Брик, в которую был влюблен покончивший с собой Владимир Владимирович Маяковский, отправила письмо Сталину. Она писала, что о Маяковском пытаются забыть, а это несправедливо.

Сталин написал на письме резолюцию, адресованную Ежову:

«Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти – преступление… Привлеките к делу Таля и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов».

Лев Захарович Мехлис редактировал главную партийную газету «Правда». Борис Маркович Таль заведовал отделом печати и издательств ЦК.

Ежов позвонил Лиле Брик в Ленинград: не может ли она приехать в Москву?

– Четвертого буду в Москве.

– Нельзя ли раньше?

Лиля взяла билет и приехала днем раньше.

Ежов принял ее незамедлительно:

– Почему вы раньше не писали в ЦК? Я Маяковского люблю, но как гнусно его издают, на какой бумаге.

– На это-то я и жалуюсь, – сказала Лиля Брик.

Сталин попросил заняться этим делом именно Ежова, потому что точно знал: Николай Иванович сделает все мыслимое и немыслимое. Ежов не подвел: принятых им решений о почитании Маяковского хватило до самой перестройки.

1 февраля 1935 года Ежова избрали секретарем ЦК.

Секретарей ЦК, помимо Сталина, было всего трое: Жданов, работавший в Ленинграде, Каганович, больше занимавшийся Наркоматом путей сообщения, и Ежов, который фактически и ведал всеми партийными делами. Сталин вызывал к себе Николая Ивановича чаще других членов партийного руководства, доверял ему, ценил его надежность, безотказность и преданность. Чаще Сталин принимал только Молотова, главу правительства и второго человека в стране.

Дмитрий Трофимович Шепилов, будущий министр иностранных дел и секретарь ЦК при Хрущеве, начинал в отделе науки ЦК. Однажды его вызвали к Ежову.

«И вот мы у грозного и всемогущего Ежова, – вспоминал Шепилов. – Перед нами – маленький, щуплый человек, к наружности которого больше всего подходило бы русское слово “плюгавый”. Личико тоже маленькое, с нездоровой желтоватой кожей. Каштаново-рыжеватые волосы торчат неправильным бобриком и лоснятся. На одной щеке рубец. Плохие, с желтизной зубы. И только глаза запомнились надолго: серо-зеленые, впивающиеся в собеседника буравчиками, умные, как у кобры… В ходе беседы он тяжело и натужно кашлял. Ходили слухи, что Ежов чахоточный. Он кашлял и сплевывал прямо на роскошную ковровую дорожку тяжелые жирные ошметки слизи».

Назначение в Наркомат внутренних дел в сентябре 1936 года вовсе не было для Ежова повышением. Его партийные должности – кандидат в члены политбюро, член оргбюро, секретарь ЦК и председатель Комиссии партийного контроля – неизмеримо выше. Политические решения принимались в ЦК, наркомов превратили в высокопоставленных исполнителей.

Вот такого суперревностного исполнителя Сталин нашел в лице Ежова. Он был человеком со стороны, ни с кем на Лубянке не связанным, никому не обязанным. Он, по мнению Сталина, мог и должен был действовать в тысячу раз активнее Ягоды, который слишком врос в аппарат госбезопасности.

23 февраля 1937 года в Москве начал работу февральско-мартовский пленум ЦК, который декларировал необходимость массового террора.

– За несколько месяцев, – зловещим голосом сказал с трибуны Ежов, – не помню случая, чтобы кто-нибудь из хозяйственников и руководителей наркоматов по своей инициативе позвонил бы и сказал: «Товарищ Ежов, что-то мне подозрителен такой-то человек, что-то там неблагополучно, займитесь этим человеком». Таких фактов не было. Чаще всего, когда ставишь вопрос об аресте вредителя, троцкиста, некоторые товарищи, наоборот, пытаются защищать этих людей.

Сталин на пленуме подвел идеологическую базу под террор:

– Чем больше мы будем продвигаться вперед, чем больше будем иметь успехов, тем больше будут озлобляться остатки разбитых эксплуататорских классов, тем скорее они будут идти на острые формы борьбы, тем больше они будут пакостить Советскому государству, тем больше они будут хвататься за самые отчаянные средства борьбы, как последнее средство «обреченных».

Служивший тогда в милиции Михаил Шрейдер вспоминал, как, собрав руководящий состав наркомата, Ежов сказал:

– Вы не смотрите, что я маленького роста. Руки у меня крепкие – сталинские. – При этом он протянул вперед обе руки, как бы демонстрируя их сидящим. – У меня хватит сил и энергии, чтобы покончить со всеми троцкистами, зиновьевцами, бухаринцами.

Он угрожающе сжал кулаки. Затем, подозрительно вглядываясь в лица присутствующих, продолжал:

– И в первую очередь мы должны очистить наши органы от вражеских элементов, которые по имеющимся у меня сведениям смазывают борьбу с врагами народа…

Сделав выразительную паузу, он с угрозой закончил:

– Предупреждаю, что буду сажать и расстреливать всех, невзирая на чины и ранги, кто посмеет тормозить дело борьбы с врагами народа.

Ежов рьяно взялся за дело. Допросы с пристрастием и пытки вождь считал необходимым делом. Ежов понравился Сталину тем, что не гнушался черной работы. Один из следователей Секретно-политического отдела рассказывал товарищам, как к нему в кабинет зашел нарком. Спросил, признается ли подследственный.

– Когда я сказал, что нет, Николай Иванович как развернется и бац его по физиономии. И разъяснил: «Вот как их надо допрашивать!»

Один из членов политбюро зашел в ЦК к Ежову, который только что вернулся с Лубянки, и увидел, что у того на гимнастерке пятна крови:

– Что случилось?

– Такими пятнами можно гордиться, – ответил Ежов. – Это кровь врагов революции.

В марте 1937 года на пленуме ЦК Ежов выступил с докладом, в котором жестко обрушился на работу НКВД, говорил о провалах в следственной и агентурной работе. Ежов и начал с массовой чистки аппарата госбезопасности. Он привел туда новых людей, которые взялись за дело не менее рьяно, чем сам нарком.

Отдел кадров НКВД предписал «принимать на оперативную работу в органы ГУГБ только членов и кандидатов в члены ВКП(б) и членов ВЛКСМ, отслуживших в РККА и имеющих образование не ниже семилетки». Высшее образование в аппарате государственной безопасности имел один процент.

Ежов в те месяцы бывал в кабинете Сталина чаще любого другого руководителя страны. Под руководством вождя Ежов провел массовую чистку Красной армии. Она началась с расстрела маршала Тухачевского и еще семи крупных военачальников.