Текст книги "Советские силовики"

«Я случайно не сгнил»

После первой серии арестов Сталин и Ворошилов решили провести расширенное заседание военного совета при наркоме обороны. На заседании – с участием членов политбюро – выступили сорок два военачальника. Все они кляли арестованных врагов. Тридцать четыре из них вскоре были сами арестованы.

Все ждали выступления Сталина. Аресты военачальников были шоком для армии. Сталин чувствовал, что надо как-то объясниться с военным руководством, которое пребывает в растерянности:

– Я вижу на ваших лицах мрачность и какую-то растерянность. Понимаю, очень тяжело слушать о тех, с которыми вы десятки лет работали и которые теперь оказались изменниками родины. Но омрачаться не надо. Это явление вполне закономерное. Почему иностранная разведка должна интересоваться областью сельского хозяйства, транспорта, промышленностью и оставить в стороне Красную армию?

4 июня 1937 года в Грузии скончалась мать Сталина. На похороны он не поехал. Суд над военачальниками важнее.

5 июня Сталин совещался с Молотовым, Кагановичем и Ежовым. Они составили окончательный список тех, кто пойдет с Тухачевским по одному делу.

7 июня нарком Ежов и прокурор СССР Вышинский представили Сталину текст обвинительного заключения и порядок работы суда.

На Никольской улице, по левой стороне от Кремля, сохранилось неприметное здание в три этажа. 11 июня здесь собралось специальное судебное присутствие Военной коллегии Верховного суда Союза ССР. Судили восемь высших командиров Красной армии во главе с маршалом Тухачевским. Всех обвинили в измене родине.

Даже перед смертью осужденные военачальники продолжали считать, что зачем-то этот спектакль нужен партии и стране.

Заранее утвердив смертный приговор, Сталин подписал шифротелеграмму местным партийным органам:

«Нац. ЦК, крайкомам, обкомам.

В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими, ЦК предлагает вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры репрессии.

Суд будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, то есть двенадцатого июня».

Вождь всегда был точен.

В ночь на 12 июня, сразу после вынесения приговора, осужденных расстреляли там же, в подвалах дома на Никольской, где заседала Военная коллегия Верховного суда. До революции в этом доме располагалась текстильная компания. В подвалах хранились тюки с мануфактурой. Из подвалов на поверхность вели пандусы, по ним крючьями вытаскивали тюки и грузили на подводы. Пандусы пригодились, когда крючьями стали вытаскивать трупы расстрелянных.

На заседании Высшего военного совета Сталин объяснял сидящим в зале, что их арестованные сослуживцы – лишь часть большого заговора:

– Военные заговорщики нами разоблачены вовремя. Они корней вниз армии не пустили. Этот заговор является заговором верхушки. Но нельзя думать, что враги не пытались кого-нибудь из вас, сидящих здесь, завербовать и вовлечь в свои коварные замыслы. Имейте мужество подняться на трибуну и сказать об этом, вам будет дарована жизнь и сохранено положение в армии.

И вождь перешел к урокам, которые следовало извлечь всем присутствующим:

– Надо проверять людей. Надо иметь широко поставленную разведку, чтобы каждый партиец, особенно органы ГПУ, чтобы они свою сеть расширяли и бдительнее смотрели. Во всех областях разбили мы буржуазию, только в области разведки оказались битыми, как мальчишки, как ребята. Вот наша основная слабость. Разведки нет, настоящей разведки. Я беру это в широком смысле слова, в смысле бдительности, и в узком смысле слова также, в смысле хорошей организации разведки. Разведка – это та область, где мы впервые за двадцать лет потерпели жесточайшее поражение…

Упреки вождя учли.

В течение нескольких месяцев были арестованы начальники управлений Наркомата обороны, руководители Генерального штаба и командующие военными округами. Затем репрессии захватили армейский, корпусной, дивизионный уровень. Стали брать командиров более низкого уровня. Масштабы чистки постоянно расширялись.

В апреле 1938 года только что назначенному первым заместителем наркома обороны командарму 1-го ранга Ивану Федоровичу Федько устроили очную ставку с арестованными командирами, которые по указанию следователей НКВД назвали его своим соучастником.

Ошеломленный Федько попросил Ворошилова организовать ему встречу с Ежовым, чтобы он мог убедить наркома внутренних дел в своей невиновности. Климент Ефремович искренне не советовал ему ходить на Лубянку:

– Вас там заставят написать на себя всякую небылицу. Не делайте этого.

Федько гордо сказал, что он никогда не подставит свою подпись под неправдой. Ворошилов посмотрел на своего заместителя с сожалением:

– Вы плохо знаете обстановку. Там все признаются. Не надо вам ехать туда…

7 июля 1938 года Федько арестовали. На третий день он подписал заявление на имя Ежова, «признав» свое участие в антисоветском заговоре.

Им занимался начальник Особого отдела ГУГБ НКВД комбриг Николай Николаевич Федоров. Он докладывал первому заместителю наркома внутренних дел Михаилу Петровичу Фриновскому:

«Последние дни у меня в работе особое напряжение – арестовали Федько, который только сегодня стал давать показания, и то у меня нет уверенности в том, что он от них не откажется…

10-го числа Николай Иванович (Ежов. – Л. М.) поднялся ко мне и провел у меня часов пять с половиной – допрашивали Федько, Егорова, сделали очную ставку между Федько и Егоровым. Позавчера я провел с Федько очные ставки, на которых арестованные изобличали Федько, но он от всего отказывался. Я ему набил морду, отправил в Лефортово, посадил в карцер. В своих сегодняшних показаниях он называет Мерецкова, Жильцова и еще нескольких человек».

Федько расстреляли. Выбитые из него показания на Кирилла Афанасьевича Мерецкова, который тогда был заместителем начальника Генерального штаба, пригодились позже. Санкцию на арест Мерецкова Сталин дал в июне 1941 года. Кирилла Афанасьевича чекисты взяли уже после начала войны.

К тому времени и допрашивавшего Федько начальника Особого отдела комбрига Федорова, награжденного орденом Ленина и избранного депутатом Верховного Совета СССР, и первого замнаркома внутренних дел командарма 1-го ранга Фриновского уже тоже расстреляли за участие в «троцкистско-фашистском заговоре».

Нарком обороны Ворошилов в буквальном смысле переступил через своих боевых товарищей, отвергая просьбы о помощи, которые исходили от людей, которых он прекрасно знал. Не пожелал за них вступиться, хотя еще недавно красиво говорил, что надо защищать честное имя красноармейца.

Ему писали родственники арестованных командиров. Иногда они сами – из тюрем и лагерей. Некоторым удавалось сообщить, что их подвергают пыткам. Они напоминали наркому о совместной службе, просили помочь, выручить из беды. Так что Ворошилов хорошо понимал, что происходит.

Он дружил с Николаем Ивановичем Бухариным, который был членом политбюро, пока Сталин к нему не переменился. Накануне ареста Бухарин послал Ворошилову письмо: «Знай, Клим, что я ни к каким преступлениям не причастен».

Испуганный Ворошилов, боясь, что его заподозрят в особо теплых отношениях с врагом народа, тут же ответил: «Прошу ко мне больше не обращаться. Виновны Вы или нет, покажет следствие».

Уже после смерти Сталина на пленуме ЦК Хрущев сказал Ворошилову:

– Тебе не надо говорить, что не боялся Сталина. Все, кто не боялся, были уничтожены. Они уже сгнили, их уже нет.

И тогда у Ворошилова вырвалось то, чего он никогда не говорил:

– Я случайно не сгнил…

Приказ наркома обороны от 3 февраля 1935 года устанавливал, что арест и предание суду начальствующего состава Красной армии от командира взвода и выше допускаются только с согласия наркома обороны. В его отсутствие санкцию давал первый заместитель наркома.

Целью приказа, казалось, было оградить командный состав от необоснованных арестов. Но НКВД получал от Ворошилова согласие на арест, не предоставляя никаких доказательств вины подозреваемого. Нарком не позволял себе сомневаться в правоте органов. Раз считают нужным арестовать, значит, есть основания. И санкция наркома уже сама по себе становилась признанием вины арестованного…

Ежов регулярно отправлял Ворошилову списки военных, которых чекисты хотели арестовать. На списках Ворошилов писал: «Тов. Ежову. Берите всех подлецов». Потом уже не нарком внутренних дел, а всего лишь начальник Особого отдела ГУГБ НКВД отправлял Ворошилову один список за другим. Нарком послушно писал: «Арестовать». И расписывался.

Расстреляли подряд пять руководителей Разведывательного управления Красной армии. За два года, с 1940-го по 1942-й, десять раз менялись начальники важнейшего, оперативного управления Генерального штаба. Некоторые из них работали всего месяц-полтора. В военном ведомстве царила чехарда. Работники Генштаба не успевали войти в круг своих обязанностей, как их уже меняли другие офицеры, а тех – третьи. О каком управлении войсками можно было говорить в такой ситуации…

Такого планомерного уничтожения собственного офицерского корпуса история не знает. Аресты командного состава армии привели к тому, что некому было командовать войсками. Из ста восьми членов Высшего военного совета при наркоме обороны осталось десять. Причем репрессии в 1938 году не закончились. Целую группу командиров расстреляли осенью 1941 года, когда немецкие войска уже подошли к Москве. Сталин предпочел уничтожить военачальников, которых так не хватало на фронте… Своих боялся больше, чем немцев?

В 1937–1938 годах сменили всех командующих округами, девяносто процентов их заместителей, восемьдесят процентов командующих корпусами и дивизиями, девяносто процентов командиров полков и их заместителей (Военно-исторический архив. 2001. № 17). К началу войны половина командиров дивизий находилась на своих постах меньше полугода.

Уровень боевой подготовки резко упал. Упала дисциплина, командиры были растеряны, не могли навести порядок. Самым слабым местом оказалось моральное состояние армии. Репрессии и раскулачивание (а красноармейцы были в основном крестьянскими детьми) подорвали моральный дух Рабоче-крестьянской Красной армии. Увеличилось число самоубийств, катастроф и аварий.

Политическое руководство во главе со Сталиным боялось собственных офицеров. В 1937 году командиров лишили личного оружия. Впервые об этом заговорили в апреле 1940 года, когда на совещании в ЦК обсуждали плачевные итоги финской войны.

Командарм 2-го ранга Владимир Николаевич Курдюмов, начальник Управления боевой подготовки Красной армии, заявил:

– Я считаю необходимым вооружить наш командный и начальствующий состав пистолетами-автоматами.

Сталин возразил:

– В городах с этой махиной ходить нехорошо.

Кто-то в зале напомнил:

– Был приказ наркома 1937 года… Командиры ходят без револьверов.

– Никакого оружия? – удивился Сталин, как будто не по его приказу офицеров лишили оружия.

– Никакого оружия, – подтвердил Курдюмов.

– По приказу наркома обороны и наркома внутренних дел в 1937 году они были изъяты и находятся на складах, – дал справку заместитель наркома обороны командарм 1-го ранга Григорий Иванович Кулик.

– Разве это правильно? – задал вопрос Сталин, мастерски переложив ответственность на наркома Ворошилова…

Видя, как власть относится к офицерам, и рядовые красноармейцы переставали подчиняться своим командирам: кто нами командует? а вдруг они тоже враги народа?

Военные потеряли уверенность в себе. Никто не был застрахован от увольнения и ареста. Массовое уничтожение командного состава подрывало обороноспособность армии.

А Сталин считал, что незаменимых людей нет. Этих убрали, другие придут.

– В чем сила армии? – говорил Сталин в январе 1938 года, обращаясь к военным. – Иные думают, что сила армии в хорошем оснащении техникой, техника-де решает всё. Вторые думают, что армия крепка и вся сила ее в командном составе. Это также неправильно. Главная сила армии заключается в том, правильна или неправильна политика правительства в стране… При правильной политике даже средние командиры могут сделать гораздо больше, чем самые способные командиры буржуазных государств…

Контроль над органами

Высшими командирами Красной армии должен был распоряжаться сектор военных кадров организационно-распределительного отдела ЦК партии. Но фактически даже всемогущий партаппарат был отстранен от армейских дел. Вооруженные силы оказались под полным контролем органов госбезопасности. Ни одно крупное назначение не могло состояться без санкции НКВД.

2 сентября 1937 года Ворошилов писал Сталину:

«Вчера т. Ежов принял тов. Грибова. После этого я говорил с т. Ежовым по телефону, и он заявил мне, что против Грибова у него нет никаких материалов и дел. Считаю возможным назначить т. Грибова командующим войсками Северо-Кавказского военного округа. Прошу утвердить».

Осознание своего особого положения повлияло на весь чекистский аппарат.

Ежов, принимая орден Ленина, говорил:

– Если человек работает в органах НКВД, значит, это наиболее преданный большевик, беспредельно предан своей родине, своему правительству, своей партии, вождю партии товарищу Сталину.

Кадровая работа всех партийных комитетов от райкома и выше шла в тесном сотрудничестве с чекистами. Была установлена практика получения партийными органами у чекистов справок на всех ответственных работников. Без санкции НКВД на высокие должности не назначали.

В декабре 1937 года на выборах в Верховный Совет СССР депутатами избрали начальников областных управлений внутренних дел, в республиканские верховные советы избирали их заместителей. Наркомы национальных республик и начальники областных и краевых управлений НКВД при Ежове превратились в главных людей в стране.

Нарком внутренних дел Казахстана комиссар госбезопасности 1-го ранга Станислав Францевич Реденс, свояк Сталина, рассказывал, как после обильной выпивки на даче Ежов разоткровенничался с подчиненными:

– Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим – казним, кого хотим – милуем. Вот вы – начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы – это всё. Нужно, чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области…

Если Николай Иванович действительно вел такие разговоры, то о них наверняка сразу же доносили Сталину, которого это могло убедить только в том, что нарком внутренних дел – очень неумный человек, раз говорит такие вещи. Никто, даже Лубянка, не может быть выше партии…

20 декабря 1937 года по случаю двадцатилетия ВЧК – ОГПУ – НКВД в Большом театре провели собрание актива партийных, советских и общественных организаций Москвы, которое превратилось в чествование Ежова. В президиуме собралось всё политбюро – кроме Сталина.

Доклад произнес член политбюро Анастас Микоян:

– НКВД – это не просто ведомство! Это организация, наиболее близкая всей нашей партии, нашему народу. Наркомвнудельцы во главе со сталинским наркомом Николаем Ивановичем Ежовым стоят на передовой линии огня, занимают передовые позиции в борьбе со всеми врагами нашей родины… Учитесь у товарища Ежова сталинскому стилю работы, как он учится у товарища Сталина! Сегодня НКВД и в первую очередь товарищ Ежов являются любимцами советского народа…

Микоян рассказал о том, как в различных уголках Советского Союза рабочие, колхозники, инженеры, взрослые и пионеры помогают чекистам распознавать врагов народа – подлых троцкистско-бухаринских фашистских шпионов, потому что у нас каждый трудящийся – наркомвнуделец!..

После Микояна выступали рабочий автозавода имени Сталина Максимов, мастер завода имени Менжинского Гожаев, работница Трехгорной мануфактуры Кондрашева. От имени чекистов выступил первый заместитель наркома Михаил Фриновский, который в Гражданскую служил помощником начальника Особого отдела Первой конной армии.

После перерыва начался концерт, на котором уже появился сам Сталин. В чествовании наркома Ежова он участвовать не захотел – много чести.

Николай Иванович отправил Сталину рукопись своего труда «От фракционности к открытой контрреволюции» с короткой запиской: «Очень прошу просмотреть посылаемую работу. Это первая глава из книги о “зиновьевщине”, о которой я с Вами говорил. Прошу указаний». Сталину писательские амбиции Ежова не понравились. Он не для того назначал Ежова наркомом, чтобы тот писал книги. Книги и без него есть кому писать.

Очевидно, Сталин был разочарован: и Ежов уже больше думает о своем положении, своем престиже, словом, о своих делишках, вместо того чтобы полностью отдаться делу. Этот вывод не мог не привести к роковым для Николая Ивановича последствиям. Неумный Ежов стал его раздражать. Сталину нужен был новый человек. Столь же безжалостный, но более толковый.

В НКВД опять начались аресты: на этот раз брали людей, которых возвысил Ежов, его заместителей, начальников оперативных отделов. В аппарат наркомата для укрепления кадрового состава перевели группу инструкторов из отдела руководящих партийных органов ЦК. Сталин не хотел неожиданностей при смене власти в чекистском аппарате.

В августе у Ежова появился новый первый заместитель – Лаврентий Павлович Берия. В ноябре приказы по наркомату – невиданное дело! – издавались уже за двумя подписями – Ежова и Берии. Николай Иванович не был более властен даже над собственным аппаратом.

8 апреля 1938 года Ежова назначили по совместительству еще и наркомом водного транспорта. Так было и с Ягодой. Сталин действовал по испытанной схеме: отодвигал уже обреченного главного чекиста в сторону, готовя к аресту и суду.

Жену Ежова Евгению Соломоновну 29 октября 1938 года госпитализировали в подмосковный санаторий имени Воровского. У нее возникла тяжелая депрессия: жене наркома тоже шили дело. Несколько недель лечения ей не помогли. Она проглотила большую дозу снотворного – люминала – и 21 ноября умерла. Ежов на похоронах жены не присутствовал.

Из ее предсмертного письма мужу:

«Очень прошу тебя, Колюшенька, и не только прошу, а настаиваю, проверь всю мою жизнь, всю меня. Я не могу примириться с мыслью о том, что меня подозревают в двурушничестве и в каких-то несодеянных преступлениях… Я ни в чем не виновата перед страной и партией. За что же, Коленька, я обречена на такие страдания, которые человеку и придумать трудно. Остаться одной, запятнанной, опозоренной, живым трупом. Все время голову сверлит одна мысль: “Зачем жить? Какую вину я должна искупить нечеловеческими страданиями?”

Если бы можно было хоть пять минут поговорить с этим дорогим мне до глубины души человеком (Сталиным. – Л. М.). Я видела, как чутко он заботился о тебе. Я слышала, как чутко он говорил о женщинах. Он поймет меня, я уверена, он не может ошибиться в человеке и дать ему потонуть».

А Сталин посоветовал Ежову развестись с женой, раз у нее подозрительные связи. Потом следователи придумают: жену наркома завербовала английская разведка в 1926 году, потом и его завербовала. А Ежов ее отравил, чтобы она его не выдала.

Сталин заставил Николая Ивановича своей рукой написать, на кого из крупных работников, прежде всего членов политбюро, в НКВД есть доносы, кто в чем обвиняется, какие предположения есть у работников наркомата и так далее. Этот документ Сталин хранил в своем архиве до самой смерти.

В доносах на членов политбюро не было ничего особенного: какие-то сомнительные, двусмысленные высказывания, кем-то заботливо записанные и принесенные в НКВД. Но при необходимости все это легко обрастало другими такими же доносами и показаниями уже арестованных.

23 ноября 1938 года Ежова вызвали к Сталину. Он провел в кабинете генерального секретаря почти четыре часа – с четверти десятого вечера до часа ночи. Присутствовали также Молотов и Ворошилов, в то время главные доверенные лица Сталина.

Даже такому человеку, как Ежов, была свойственна некоторая наивность. Уж Николай Иванович должен был понимать, что его ждет. И все же верил, что его, такого преданного Сталину человека, пощадят. Ну снимут с должности, ну арестуют, но не расстреляют же! За что его расстреливать?

Но его оправдания никого не интересовали. Ежов и его команда были отработанным материалом. Наркомат внутренних дел уже поручили новым людям во главе с Лаврентием Павловичем Берией. И новая бригада старательно уничтожала своих предшественников.

10 апреля 1939 года Ежова вызвал к себе только что избранный секретарем ЦК и назначенный начальником Управления руководящих кадров Георгий Максимилианович Маленков. Он занял кресло, в котором в пору своего расцвета сидел Ежов. После короткого разговора бывшего наркома арестовали. Ордер подписал его сменщик Лаврентий Павлович Берия.

Когда арестовали Ежова, руководитель Советской Украины Никита Сергеевич Хрущев находился в квартире Сталина в Кремле. Вождь пригласил членов политбюро поужинать.

«Как только мы вошли и сели на место, – пишет Хрущев, – Сталин сказал, что решено арестовать Ежова, этого опасного человека, и это должны сделать как раз сейчас. Он явно нервничал, что случалось со Сталиным редко, но тут он проявлял несдержанность, как бы выдавал себя. Прошло какое-то время, позвонил телефон, Сталин подошел к телефону, поговорил и сказал, что звонил Берия: всё в порядке, Ежова арестовали, сейчас начнут допрос».

Почему Сталин нервничал? Тревожился, что человек, которому еще недавно подчинялись все органы госбезопасности, в том числе и личная охрана вождя, может в последний момент выкинуть какой-нибудь фортель? А вдруг у Ежова остались на Лубянке преданные ему люди и они попытаются то ли отбить бывшего наркома, то ли вообще напасть на самого Сталина? Вот поэтому вождь так старательно готовил каждый арест, лишая будущую жертву поддержки и опоры.

Ежова отвезли в Сухановскую особую тюрьму НКВД. Там держали ограниченное число особо опасных политических заключенных.

Он написал Берии записку:

«Лаврентий!

Несмотря на суровость выводов, которые заслужил и принимаю по партийному долгу, заверяю тебя по совести в том, что преданным партии, т. Сталину останусь до конца.

Твой Ежов».

Ежов болел – у него был туберкулез, псориаз. В тюремной больнице он значился не под своей фамилией, а «пациент № 1». Когда после войны арестуют министра госбезопасности Виктора Семеновича Абакумова, его в тюремной больнице будут именовать примерно так же – «арестованный № 15».

Ежова обвинили в «изменческих, шпионских взглядах, связях с польской и германской разведками и враждебными СССР правящими кругами Польши, Германии, Англии и Японии», в заговоре, подготовке государственного переворота, намеченного на 7 ноября 1938 года, в подрывной работе. Ежов признал, что готовил теракт против вождя – в Сталина должны были стрелять на банкете или во время просмотра кинофильма…

Заодно обвинили его и по статье 154-а в мужеложстве, совершенном с применением насилия или с использованием зависимого положения потерпевшего. Но в приговоре эта статья не значилась. Сам Ежов признал свое «морально-бытовое разложение»: «Речь идет о моем давнем пороке педерастии». Рассказал, что «взаимоактивные связи» начались у него с молодости.

Его приговорили к смертной казни «за измену Родине, вредительство, шпионаж, приготовление к совершению террористических актов, организацию убийств неугодных лиц». В решении суда говорилось: «Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1 декабря 1934 года приводится в исполнение немедленно».

На следующий день, 4 февраля 1940 года, Ежов был расстрелян в подвале на Никольской улице. Вслед за Ежовым ликвидировали и его команду.

Жена первого заместителя наркома внутренних дел Михаила Фриновского на допросе рассказала: «Муж возвращался с работы очень поздно. Говорил, что тяжелое дело. Ночью не мог спать, выходил в сад и всю ночь гулял. Говорил: меня ждет та же участь». И не ошибся. Его расстреляли.