Текст книги "Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны"

Какао для голодных детей

Победа в Гражданской войне показала, что советское правительство твердо контролирует всю территорию России. Противники большевиков бежали и превратились в эмигрантов. При всей симпатии к ним западные правительства больше не могли игнорировать реальность – Россия слишком значительная страна, чтобы вовсе не поддерживать с ней отношения.

Правда, процесс признания Советской России растянулся на десятилетие. Основная часть мирового сообщества не желала иметь дело с коммунистическим правительством.

Бывший американский посол в России Дэвид Фрэнсис писал в 1922 году: «Я выступаю за искоренение большевизма, потому что это пятно на цивилизации ХХ века и вдобавок потому, что в наших интересах уничтожить его там, где он появился на свет. Я говорю о «наших интересах» с двух позиций. Во-первых, если дать большевизму разрастись в России, это приведет к беспорядкам во всех странах. Во-вторых, наш долг перед русскими людьми, которые всегда были расположены к Америке, освободить их страну от ущерба и позора, причиненных ей советской властью».

Мировая революция была для большевиков не просто лозунгом, а задачей дня. С октября 1917 года руководители новой России подталкивали своих единомышленников по всему миру к вооруженному восстанию и революционной работе, снабжали компартии разных стран деньгами и оружием. Но уже после Гражданской войны, когда Советская Россия осознала свои государственные интересы, выяснилось, что прямая и откровенная поддержка подпольной деятельности компартий ей только вредит. Попытка наладить отношения с любым государством наталкивалась на требование соответствующего правительства прекратить поставки оружия местной компартии и не призывать ее к вооруженному восстанию.

Нарком по иностранным делам Георгий Чичерин первым почувствовал необходимость умерить рвение Коминтерна. Иначе ни одна страна не согласится признать Советскую Россию. Летом 1921 года Чичерин обратился с письмом к Ленину, обращая его внимание на поведение латышских коммунистов, которые обещали поднять восстание в Риге, совершали террористические акты и нелегально доставляли в Латвию оружие. По словам Чичерина, это вредит «нашим отношениям с Латвией, так и нашему международному положению вообще». Никто же не сомневается в том, что это делается по команде из Москвы.

Политбюро обсудило послание Чичерина и приняло решение: обратить «внимание коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы на то, что им необходимо сообразовать свою политику с особенностями международного положения РСФСР… ЦК просит коммунистов Эстонии, Латвии и Литвы проявлять наибольшую осмотрительность как во внешней, так и во внутренней политике, приняв во внимание указание ЦК РКП о том, что в настоящий момент не может быть и речи о военной помощи им со стороны РСФСР».

Интересы мировой революции все больше входили в противоречие с интересами Российского государства. Уже в феврале 1918 года на заседании ЦК, наверное, в первый раз прозвучала формула: в мировой политике «государство принуждено делать то, чего не сделала бы партия».

Она вызвала возражения: неужели сиюминутные интересы государства должны поставить крест на великой цели мировой революции? Кандидат в члены политбюро и главный редактор «Правды» Николай Иванович Бухарин провозглашал на IV конгрессе Коминтерна:

– Каждое пролетарское государство имеет право на красную интервенцию, распространение Красной армии является распространением социализма, пролетарской власти, революции.

Недоуменные вопросы обращались к Ленину, поскольку он, выдвинув лозунг всемирной пролетарской революции, сам призывал к созданию Советской республики. Это же Владимир Ильич сказал: «Как только мы будем сильны настолько, чтобы сразить весь капитализм, мы незамедлительно схватим его за шиворот».

Оправившись от обширного инсульта, в июне 1920 года президент Вудро Вильсон объявил, что американцы могут на свой страх и риск торговать с Советской Россией, но власти США не несут никакой ответственности за эти операции.

В январе 1921 года европейцы договорились покончить с интервенцией и прекратить блокаду России. Достаточно окружить ее «санитарным кордоном», то есть буферными государствами, чтобы к ним не проникал зловредный вирус анархии. Эта идея одновременно носила антинемецкий характер – хотели помешать России и Германии объединиться, хотя в ту пору союз Москвы и Берлина казался нереальным.

Президент Франции Жорж Клемансо заметил британскому премьеру Дэвиду Ллойд Джорджу:

– Мы должны присматривать за большевиками. Надо окружить их колючей проволокой, но не тратить на это деньги.

В марте 1921 года Лондон подписал с Москвой торговое соглашение, и только через три года установит дипломатические отношения.

Тяжелый неурожай 1921 года заставил Москву обратиться за помощью к международной общественности. Советскую Россию большинство государств не признавали, поэтому просьбы о помощи передавались не напрямую, а по радио.

В нашей стране известно, что сделал Международный Красный Крест под руководством норвежца Фритьофа Нансена. Но объем его помощи в несколько раз меньше той, что оказала Американская администрация помощи (American Relief Administration, сокращенно АРА).

После Первой мировой войны из различных уголков разрушенной Европы шли отчаянные призывы о помощи – мужчины остались без работы, женщинам нечем кормить детей. Министр труда (и будущий президент США) Герберт Гувер предупреждал: от голода могут погибнуть двести миллионов человек во вражеских странах и столько же в рядах победителей. Американцы колебались между уверенностью в том, что Соединенные Штаты уже сделали достаточно для победы над Германией, и желанием помочь. Победило последнее.

Президент Вильсон назначил Герберта Гувера, горного инженера из Айовы, руководить оказанием помощи странам Европы. Вильсон им восхищался. Бедняк-сирота, Гувер окончил престижный Стэнфордский университет и проложил себе путь наверх. Успешно занимался бизнесом, много заработал и охотно тратил деньги на благотворительность.

Герберт Гувер, «продовольственный диктатор Европы», получил сто миллионов долларов из США и шестьдесят два миллиона из Англии. Он открыл кухни, чтобы кормить миллион детей. Он отправлял грузы с продовольствием, одеждой и медикаментами в самые пострадавшие районы Европы.

Американцы откликнулись и на просьбу Алексея Максимовича Горького о помощи в июле 1921 года, хотя отношений между двумя странами не было.

«Несмотря на все споры, – вспоминал профессор Сэмюэль Харпер, – в Америке наблюдался большой интерес к русскому народу. Люди, вернувшиеся из России, были полны подлинного энтузиазма по отношению к этому суровому странному народу. Налицо было желание помочь России. Приходили сообщения об ужасах, которые обычно имеют место в период Гражданской войны, но эти сообщения, по-видимому, не поколебали интереса общественности к России. Вопрос заключался в том, каким образом оказать помощь».

Американская администрация первоначально обещала кормить только голодающих детей, беременных женщин и кормящих матерей. Потом стала выдавать пайки пациентам в больницах. Оценив бедственность ситуации, взялась кормить и взрослых.

Конгресс США выделил десятки миллионов долларов для закупки продовольствия, которое пароходами доставляли в советские порты. Одновременно в обратном направлении шли пароходы с российским зерном, экспортируемым в Европу. Большевики спешили доставить российский хлеб на рынок раньше, чем на рынке появится более дешевый из Северной и Южной Америки. Советские руководители хотели заработать валюту – в том числе и на мировую революцию, на помощь компартиям, а кормить собственное население должны были американцы.

Научный сотрудник Коммунистического университета им. Я. М. Свердлова И. И. Литвинов с горьким сарказмом писал тогда: «В Советской России голодают миллионы крестьян; существование советской власти в величайшей опасности. И кто же помогает голодным? Мировой пролетариат? Коминтерн, на который так надеялся Зиновьев? Профинтерн? Ничего подобного. Рабочие во всех странах собрали, быть может, двести тысяч рублей золотом. Зато американские миллиардеры жертвовали десятки миллионов золотом. Они кормят миллионы детей… Десятки докторов – буржуа чистейшей пробы – приезжают со всех стран и гибнут в борьбе с эпидемиями в голодающих районах. И детские очереди около американских столовых, и больницы, и врачи – герои-жертвы эпидемий, и поезда с американским хлебом – как это наглядно подтверждает нашу теорию о классовом характере культуры и этики в «буржуазном» обществе».

Герберт Гувер выдвинул жесткое условие: распределением помощи должны заниматься на местах его люди – местной власти не доверял. Советское правительство долго сопротивлялось, но все-таки вынуждено было принять это условие.

Советская власть брала на себя перевозки продовольствия, выделение необходимых помещений, кухонного инвентаря, топлива и содержание местного персонала (см. «Отечественная история», № 5/2007). В районах, охваченных голодом, создавался комитет помощи детям, который подбирал место для столовой и кладовой и нанимал поваров. Комитет же и составлял список остро нуждающихся. Приезжал уездный инспектор АРА, который проверял, как все организовано, и давал разрешение получать продукты.

В первую очередь американцы открывали детские столовые и снабжали продовольствием детские дома. Кормили детей в возрасте до четырнадцати лет. Сохранилось типовое меню: какао с хлебом, пудинг, рис. Американцы полагали, что это будет всего лишь добавка к ежедневному рациону. Но часто ситуация была настолько бедственной, что американский паек оказывался единственной едой, достававшейся российским детям. Многие дети никогда не видели консервированного молока и не пили какао. В Башкирии весной 1922 года кормили треть населения, докладывали местные чекисты. В Уфимской губернии – две трети населения.

Пожалуй, это была первая встреча двух народов, двух ментальностей, двух представлений о жизни.

В Россию поехали молодые американцы – вчерашние фронтовики, ковбои, искатели приключений. Потрясли их не столько ужасный голод, сколько невежество и подозрительность власти. Американцы органически не принимали фатализма, пассивности, инертности, возмущались безответственностью, неорганизованностью, бесконечными перекурами, когда нужно было много работать (см. «Вопросы истории», № 11/2003). Американцы поражались: как можно красть продукты, предназначенные для голодающих детей? Требовали гласного суда над пойманными ворами.

«В Оренбурге, – пишет доцент Бирской государственной социально-педагогической академии Наиль Вакилович Усманов, – из беженцев американцы организовали бригады по очистке города. Им регулярно выдавалась горячая пища. Не убиравшиеся в течение нескольких лет от грязи и нечистот улицы города были приведены в порядок. Такие же бригады были созданы в Орске, Илецке, Актюбинске».

А в Оренбурге работало всего семеро американцев…

Российские граждане поражались оптимизму американцев, эффективности, деловому подходу, отсутствию эмоций. Раздражались из-за того, что американцы работали и в праздники. Подозревали, что американцы зарятся на природные ресурсы Урала, раздают продукты в надежде получить концессии на золотые и платиновые прииски.

Чекисты докладывали начальству о настроениях публики: «Деятельность АРА население истолковывает как захват американцами власти в стране. Населением работа АРА принимается как продажа России американцам».

Потом настроения изменились, что зафиксировано в сводках: «Ожидают падения власти при посредстве Америки… Раз у коммунистов нет хлеба, пусть передадут завод американцам, которые будут кормить рабочих».

Число американских сотрудников в России не превышало трех сотен. Остальные были местными – работу получили больше ста тысяч человек. Служба в АРА считалась выгодной. В газете «Власть труда» (Уфа) 11 августа 1922 года воспроизвели популярные частушки:

 
Ванька служит в Аре —
Ходит в новой паре!
Не хочу я чаю пить,
Надоел он, право.
Буду мистера любить,
Попивать какао.
 

Американцам тяжело далась эта работа. Они не выдерживали стрессов, спивались. Тем более что приходилось много пить с местными начальниками, чтобы наладить отношения. Попутно американцы проводили массовую вакцинацию от тифа и холеры, обязательные для тех, кого они кормили. Прививки получали из Института Пастера в Париже. Открывали бесплатные аптеки, детей водили в баню, давали им мыло, одежду отправляли на дезинфекцию (см. «Вопросы истории», № 12/2007).

Осенью 1922 года по требованию Москвы началось сворачивание работы Американской администрации помощи. Ее работники вспоминали: «При ликвидации работы АРА на каждом шагу, в каждой деревне можно было видеть картины отчаяния бедняков при известии о закрытии столовых. С приездом инструктора все дети собирались в столовой и как скоро они слышали о закрытии, тотчас же начинали плакать и молили о дальнейшей помощи. Массу отчаяния и горя можно было видеть при ликвидации помощи там, где на нее возлагались все упования и надежды голодающих».

Соглашение об оказании продовольственной помощи включало и разрешение иностранным корреспондентам приехать в Россию. Жизнь даже в Москве показалась им некомфортной. Журналистов разместили в отеле «Савой»: голые панцирные сетки кровати, даже матрасов не было, воду и электричество включали иногда, зато в изобилии крысы. Телефоны отсутствовали (см. «Новая и новейшая история», № 5/2008).

Американские журналисты спрашивали Литвинова: не пора ли отменить цензуру? Максим Максимович ответил, что Советская Россия все равно находится в состоянии своего рода полувойны с остальным миром.

Летом 1923 года деятельность АРА полностью прекратилась. Остатки продовольствия – муку, сахар, консервированное молоко, какао – американцы оставляли губернским властям. Когда американцы уезжали, в Москве распорядились: «При отъезде АРА приветствия, благодарность, проводы могут быть устроены, но должны носить абсолютно официальный характер – от имени местных ЦИКов, СНКомов, Губисполкомов. Ни в коем случае не должно быть массовых, от имени населения благодарственных актов и выступлений».

В ведомстве госбезопасности не сомневались, что АРА – организация, «помогающая предательской работе контрреволюции». В приказе председателя ГПУ Дзержинского № 29 от 28 марта 1922 года говорилось: Американская администрация помощи состоит в основном из разведчиков и «вербует себе на службу работников из кругов бывшей аристократии, буржуазии, контрреволюционно настроенной интеллигенции и бывшего белого офицерства и через них распространяет свое влияние на широкие контрреволюционные круги населения».

Так это и осталось в советской историографии: американцы не столько помогали, сколько шпионили. Летом 1922 года американские передвижные кухни ежедневно кормили одиннадцать миллионов человек и спасли их от голодной смерти.

«Рук себе не связывать»

6 января 1922 года Верховный совет Антанты (в него входили представители Бельгии, Великобритании, Италии, Франции и Японии) по предложению британца Дэвида Ллойд Джорджа принял решение созвать в Генуе конференцию, посвященную восстановлению Центральной и Восточной Европы. На конференцию пригласили делегации поверженной Германии и Советской России.

Большевики после революции национализировали имущество не только российских, но и иностранных владельцев собственности. Это был крайне болезненный удар для многих европейцев, вложивших деньги в Россию. Они недоумевали: почему их ограбили? В Европе давно пришли к убеждению в том, что государство не имеет права лишать человека его собственности.

Дабы наладить отношения с внешним миром, нарком Чичерин предложил удовлетворить претензии иностранцев, лишенных собственности в России. Ленин поддержал было эту идею, но буквально на следующий день передумал.

В отличие от своего наркома по иностранным делам вождь мировой революции совершенно не был заинтересован в успехе международной Генуэзской конференции. Он искренне желал ей провала. 10 февраля 1922 года Владимир Ильич написал Чичерину письмо, которое никогда не публиковали при советской власти: «Архисекретно. Нам выгодно, чтобы Геную сорвали… но не мы, конечно. Обдумайте это с Литвиновым и Иоффе и черкните мне. Конечно, писать этого нельзя даже в секретных бумагах. Верните мне сие, я сожгу. Заем мы получим лучше без Генуи, если Геную сорвем не мы. Надо придумать маневры половчее, чтобы Геную сорвали не мы. Например, дура Гендерсон и компания очень помогут нам, если мы умненько подтолкнем…»

Артур Гендерсон был в те годы лидером британской Лейбористской партии. Со временем он станет министром иностранных дел и поспособствует сближению Лондона и Москвы.

Нарком Чичерин решительно не согласился с Лениным:

«Я не хозяйственник. Но все хозяйственники говорят, что нам до зарезу, ультранастоятельно нужна помощь Запада, заем, концессии, экономическое соглашение. Я должен им верить. А если это так, нужно не расплеваться, а договориться…

Вы, несомненно, ошибаетесь, если думаете, что получим заем без Генуи, если расплюемся с Англией. Заем дают не правительства с их дефинатами, а капиталисты, деловые круги. Теперь они видят в нас наилучшее возможное в данных условиях в России правительство. Но если мы будем в Генуе бить стекла, они шарахнутся прочь от нас».

Переубедить Ленина наркому так и не удалось.

Российская делегация получила указание отвергнуть все требования западных держав. Но, напутствуя дипломатов, Ленин говорил о том, что при этом не следует пугать западные державы откровенными высказываниями относительно подлинных целей Советского государства. Никаких разговоров о «неизбежных кровавых социалистических революциях». Лексика должна быть исключительно миролюбивой.

Как и следовало ожидать, в Генуе европейские державы потребовали от России признания долгов, сделанных царским правительством и Временным правительством, а также возвращения иностранным владельцам национализированной собственности.

В общем, это были элементарные условия возобновления торгово-экономических отношений и предоставления новых кредитов. Европа не требовала сразу вернуть все долги, но она говорила: признайте хотя бы, что вы все-таки взяли у нас деньги. Понятно было и требование компенсации тем иностранцам, которых лишили собственности в России: как может любое европейское правительство предоставлять новые займы стране, которая ограбила его граждан?

Нарком внешней торговли Леонид Борисович Красин, зная настроения западных держав, предложил Ленину признать долги царского правительства. Причем об их практическом возвращении пока что не было и речи. В ответ, убеждал Красин своих товарищей, европейские державы, во-первых, признают Советскую Россию и, во-вторых, дадут столь необходимые ей для восстановления экономики кредиты. Сделка очевидно выгодна России.

Ленин категорически не соглашался. Писал Чичерину: «Не берите на себя при закрытии Генуэзской конференции ни тени финансовых обязательств, никакого даже полупризнания долгов и не бойтесь вообще разрыва. Особое мнение тов. Красина показывает, что его линия абсолютно неверна и недопустима».

Годом раньше, 6–8 октября 1921 года, в Брюсселе заседала международная конференция на тему об оказании помощи голодающим. Конференция рекомендовала давать кредиты при условии «признания русским правительством существующих долгов». Речь шла о возвращении займов, полученных до 1914 года.

29 октября в «Известиях» под заголовком «Декларация о признании долгов» появилось заявление наркома Чичерина (накануне оно было передано правительствам великих держав): «Российское правительство… заявляет, что предложение признать на известных условиях старые долги идет в настоящее время навстречу его собственным намерениям… Советская республика может принять на себя эти обязательства лишь в том случае, если великие державы заключат с ней окончательный всеобщий мир и если ее правительство будет признано другими державами».

Предварительные жесткие условия сводили возможность договориться на нет.

В Генуе российская делегация тоже выдвинула заведомо неприемлемую программу: западные державы должны признать советскую власть де-юре, отказаться от требования возврата военных долгов (Антанта давала России деньги на борьбу с общим врагом Германией) и выделить России большой кредит. Что касается бывшей собственности иностранных граждан, то они могут использовать ее на основе аренды или концессий.

Эти условия западные державы отвергли. Возможность радикально улучшить отношения с внешним миром и получить кредиты на восстановление экономики не реализовалась. Шанс был упущен. Советская печать с гневом сообщала, что проклятые империалисты потребовали отказаться от всех завоеваний социализма, поскольку задались целью удушить государство рабочих и крестьян.

Чичерин, разумеется, выполнил указание политбюро. Но считал его ошибкой. Уже после Генуи Георгий Васильевич писал Ленину:

«В агитационных целях мы все, и я тоже, говорим, что от нас требовали в Генуе восстановления частной собственности. Сами мы знаем, что это не так: достаточно было напечатать боны якобы с уплатой через 15 лет, с тем чтобы никогда их не уплатить. Это повело бы к соглашению с правительствами. Кредиты – не из казны, а из кошельков частных лиц; после соглашений с правительствами, после создания доверия могут начать открываться кошельки в достаточно большом числе.

Чем же невыгодно было напечатать боны, по которым не платили бы, а соглашение имели бы? До сих пор не знаю Вашу действительную мысль… Незнание нашей основной мысли мне во всем мешает».

Ленин ответил наивному наркому в тот же день: «Общая мысль у меня: они разваливаются, мы крепнем. Если удастся, надо постараться дать шиши. Рук себе не связывать».

Чичерин, получив записку, в одиннадцать вечера вновь садится писать Ленину. Он твердо стоит на своем. В те времена еще можно было спорить с главой партии и государства: «Если «они» разваливаются, то аргумент против Вас, ибо через 15 лет мы будем настолько крепки, а «они» настолько развалены, что никто и не подумает принуждать нас к оплате. Боны имеют тот смысл, что спор переносится через 15 лет, когда соотношение сил будет иное. Я, впрочем, не сказал бы, что «они» разваливаются… Кризис идет на убыль».

Тем не менее некий шаг навстречу миру Советская Россия сделала. Выступая в Генуе 10 апреля 1922 года, Чичерин говорил о возможности сосуществования и экономического сотрудничества государств с различным общественным строем. Слова Чичерина следовало понимать так, что Советская Россия отказывается от экспорта революции и намерена устанавливать нормальные отношения со всем миром.

Но политическая практика опровергала декларации советских дипломатов.

Некоторые принципы советской внешней политики были заложены в первые же месяцы после революции. Это глубокое неуважение суверенитета других государств и презрение к международным договорам. Советские руководители исходили из того, что «пролетарское государство имеет право на красную интервенцию, походы Красной армии являются распространением социализма, пролетарской власти, революции».

У Советского Союза в двадцатых годах были две политики: государственная, которую осуществлял Наркомат иностранных дел, и коминтерновская. Призывы руководителей Коминтерна и Советского Союза к мировой революции, обещания поддержать вооруженное восстание пролетариата, откровенная помощь компартиям подрывали усилия советской дипломатии поладить с окружающим миром.

Скажем, Москва деньгами и оружием помогала немецким коммунистам, полагая, что мировая революция начнется в Германии. Одновременно Москва тесно сотрудничала с правительством Германии и с рейхсвером, который сокрушал коммунистов.

21 сентября 1922 года политбюро поручило «русским делегатам в Коминтерне предложить через германскую коммунистическую партию немецкой с.-д. партии ввиду ужасного положения, в котором находится Макс Гельц, обменять его на Тимофеева».

Инициатором был хозяин Петрограда и председатель Исполкома Коминтерна Григорий Зиновьев. Он обратился в политбюро: «Тов. Макс Гельц (член Компартии Германии) перенес две голодовки в тюрьме. Смертельно болен. Есть основание думать, что германское правительство отпустило бы его в Россию, если бы об этом попросили».

Сначала в ЦК намеревались пустить в ход межгосударственные контакты. Подготовили текст письма наркому иностранных дел Чичерину и полпреду в Германии Крестинскому с поручением «в полуофициальном порядке нажать на германское правительство в целях освобождения из тюрьмы и отправки в Россию коммуниста М. Гельца». Но потом решили действовать через Коминтерн.

Евгению Михайловичу Тимофееву, члену ЦК партии правых эсеров, в августе 1922 года был вынесен смертный приговор, когда в Москве расправлялись с политическими партиями. Смертную казнь заменили тюремным заключением.

Макс Гельц был одним из руководителей вооруженного восстания в Германии в марте 1921 года, за что его и посадили. Отпустили в 1928 году. Он уехал в Советский Союз. Женился на студентке Московского энергетического института Аде Пугавко. Один из ее сокурсников, Александр Ефимович Шейндлин, стал академиком. Он вспоминал эту яркую и живую молодую женщину.

В 1933 году Макс Гельц, купаясь в Волге, утонул. «По слухам, – писал академик Шейндлин, – его смерть не была случайной». А его вдова вышла замуж за одного из братьев Тур. Это был псевдоним популярных в ту пору драматургов, лауреатов Сталинской премии – Леонида Давидовича Тубельского и Петра Львовича Рыжея. После смерти Тубельского Петр Рыжей продолжал сочинять пьесы вместе со своей женой Ариадной Тур…

После Первой мировой войны коммунисты получили в Центральной Германии много мест в ландтагах и чувствовали себя уверенно. Партия, в которой состояли триста пятьдесят тысяч человек, имела четырнадцать депутатов в рейхстаге и пятьдесят семь в ландтагах. Коммунисты опирались на солидную систему партийной печати – тридцать три ежедневные газеты.

В 1923 году в опорных пунктах левых – в Берлине, Гамбурге, в Рурской области – начались массовые забастовки, демонстрации, формировались рабочие сотни и звучали призывы к пролетарской революции. 11 июля ЦК компартии Германии принял воззвание «К партии» с призывом к вооруженной борьбе на случай реакционного государственного переворота. На следующий день руководитель немецких коммунистов Генрих Брандлер сообщил старому соратнику – секретарю Исполкома Коминтерна Карлу Радеку: партия рассчитывает на боевую помощь со стороны Советского Союза.

Карл Бернгардович Радек – одна из самых ярких фигур в большевистском руководстве, человек острого и язвительного ума, очень образованный и циничный. Он родился во Львове, свободно владел основными европейскими языками, и в Польше, и в Германии чувствовал себя как дома. Русский он освоил уже во взрослом возрасте. После Октябрьской революции он не раз безуспешно пытался поднять вооруженное восстание в Германии, куда приезжал нелегально, где работал в подполье и даже попадал в тюрьму. Все руководители компартии Германии были его давними товарищами. Большой карьере Радека в Москве помешала изрядная доля авантюризма.

Руководители немецкой компартии настаивали на том, что промедление опасно: можно упустить время. Генрих Брандлер писал в Москву: «Напряжение царит не только в Берлине, но и по всей стране. Партия уже провела всю нелегальную подготовку и, если пойдем на решающее выступление, одержит победу».

На осень 1923 года коммунисты наметили вооруженное восстание, которое должно было начаться в Руре и Саксонии. Руководителей компартии вызвали в Москву и предложили такой план действий. Коммунисты берут власть в пролетарских районах. Федеральное правительство отправляет туда войска. Пролетарские сотни дают правительственным войскам решающий бой, побеждают, и коммунисты приходят к власти по всей Германии.

В Москве уверились, что немецкие коммунисты способны добиться успеха. Вдохновленный этой перспективой генеральный секретарь ЦК партии Сталин написал открытое письмо главному редактору газеты коммунистов «Роте фане» Августу Тальгеймеру. Письмо немцы опубликовали 10 октября.

«Грядущая революция в Германии, – писал Сталин, – является самым важным мировым событием наших дней. Победа революции в Германии будет иметь для пролетариата Европы и Америки более существенное значение, чем победа русской революции шесть лет назад. Победа германского пролетариата несомненно переместит центр мировой революции из Москвы в Берлин».

Нарком по иностранным делам Георгий Чичерин в этот момент находился в Германии. Услышав по радио о письме Сталина в редакцию «Роте фане», решил, что это фальшивка. Каково же было его изумление, когда выяснилось, что слова Сталина – подлинные. Нарком Чичерин сам занимался отношениями с Германией, считая ее не только ближайшим партнером России, но и важнейшим государством Европы. Он часто ездил в Берлин и страдал, когда партийные вожди вмешивались в международные дела, подрывая его усилия.

В Москве у руководителей Советской России уже закружилась голова. Секретарь Центральной контрольной комиссии партии большевиков Сергей Иванович Гусев, бывший начальник политуправления Красной армии, прошедший Гражданскую войну, написал записку членам политбюро: «В случае германской революции и нашей войны с Польшей и Румынией решающее значение могли бы иметь наступление наше на Восточную Галицию (где поднять восстание нетрудно) и «случайный» прорыв наш в Чехословакию, где вполне возможна революция (в «присутствии» наших двух-трех дивизий. Таким образом мы: 1) вышли бы в глубокий тыл Польше и ее участь была бы решена; 2) получили бы через Чехословакию «коридор» в Советскую Германию…»

«Слишком рано ставить этот вопрос, – ответил Сталин. – Сейчас важен другой вопрос: под каким легальным прикрытием мобилизнуть солдат, сохраняя внешность миролюбия и, по крайней мере, внешность обороны».

К пленуму ЦК Сталин набросал несколько тезисов: «Революция назрела, надо взять власть, нельзя давать власть фашистам. Поражение революции в Германии есть шаг к войне с Россией».

4 октября 1923 года в Москве политбюро наметило дату вооруженного восстания в Германии – 9 ноября. Готовили партию и Красную армию к необходимости помочь немецким революционерам. Выделили доллары для закупки оружия и обещали наладить поставки хлеба, чтобы новая власть накормила рабочих. Политбюро решило передать немецким рабочим миллион золотых марок и организовало сбор денег. Население не понимало, почему оно должно жертвовать последним ради немецких коммунистов.